Михаил Ланцов
Сын Петра. Том 1. Бесенок
– И он не просто его показал, но и подробно объяснил, что и зачем делает, – добавил второй учитель. – Значит, не заучил, но понял. Что весьма и весьма похвально. Так что мы полностью поддерживаем его рвение в продолжение учебы. Наша академия с радостью предоставит ему учителей и все необходимое для дальнейшего изучения истории, географии и арифметики, а также механики, к которой он явно имеет интерес.
– Отрадно это слышать, – без всякой радости ответила Евдокия Федоровна. – Вас наградят за помощь. Ступайте. И вы тоже, – добавила она наблюдателям.
Все вышли, оставив царицу наедине с патриархом, что молча наблюдал за этим кратким докладом.
– Что думаешь, Владыко?
– Просветление ума, что случилось у Алексея в храме, не может не радовать.
– Просветление ли? Меня все это пугает.
– Отчего же? Рвение к наукам не есть греховное занятие.
– Да, но я боюсь, что увлечение ученостью может привести его на Кукуй[5] или того хуже. Как и его отца. Сам же видишь, что тяга к знаниям привела Петра к бесовским страстям. Пугающим. Чуждым. Вон еретикам и безбожникам он ныне верный друг, а добрым, славным людям – если не враг, то пренебрегает ими. Да и кикимора бесовская с ним теперь постель делит, а не законная жена.
– Не гоже тебе такие речи вести.
– Отчего же? Я царица, которую он оставил ради нее. Сына своего оставил. И что же? Сын таким же растет? Разве это не должно меня печалить?
Патриарх промолчал.
Встал.
Прошелся по помещению.
И, подойдя вплотную к царице, тихо спросил:
– И что ты предлагаешь?
– Ограничить обучение Алексея этому всему. Пусть лучше духовные книги читает и просвещается богословскими трудами.
– Не станет. Ты же сама видишь, куда его тянет.
– А мы на что? Свернем на верную дорожку.
– Свернем ли? Сама сказываешь – он подражает Петру Алексеевичу. А тот упорен и просто так свои забавы не бросает.
– Алексей еще ребенок.
– С очень острым языком. Не боишься этого? Да и взгляд… он пугает.
– Да уж… вылупится и пялится не моргая. Аж мурашки по спине.
– Я о другом. Взгляд такой, словно он все понимает. Взрослый. Цепкий такой. Словно я перед Федором Юрьевичем предстал… или даже не стою, а вишу на дыбе. Экое наваждение… – Покачал он головой. – Хотя на лице его ни злости, ни печали. Стоит и спокойно смотрит на меня…. Я даже и не знаю, как с ним речи вести – как с ребенком али взрослым.
– Он еще ребенок! – повторила Евдокия, но уже с нажимом и куда более эмоционально. – И кем мы будем, если не сможем свернуть его на верную дорожку?
– А ежели отцу все расскажет? Он явно стесняться не станет.
– И что с того? Чему Петр завещал нам его учить, тому и учим. И даже больше даем. Иного, нежели Алексей желает. Да. Но в чем та беда? Мал еще нам указывать.
– Тоже верно, – нехотя кивнул Адриан после довольно долгой паузы. Это все выглядело весьма спорно. Тонким льдом, на который патриарху вступать не хотелось, дабы не ругаться с буйным и вспыльчивым царем. Но Евдокия говорила вещи разумные, и, пусть и с изрядным беспокойством, однако патриарх согласился.
– И пригляди за тем, чтобы Никифор с академией не якшался. А то ведь Алексей убедит его тайно там какие книги брать или еще чего.
– Пригляжу. Но шила в мешка не утаишь.
– Ты это о чем?
– Петр все равно о том узнает. Уверена, что одобрит? Али тебе бед с ним мало? Поговаривают, что он уже мыслит в монастырь тебя спровадить. И только приговорами друзей своих сдерживается.
– В монастырь… – тихо произнесла Евдокия. – К сестре своей посадит?
– Ой ли? – грустно усмехнулся Адриан. – Ты шутки не шути. С огнем играешь. Я тебя поддержу. Но если что – тебя Петр накажет, ибо давно ищет поводы. Так что каждый шаг делала бы ты осторожнее. Оступишься – и все. По краю ныне ходишь.
– Понимаю, – кивнула царица, после чего добавила: – И книги подбери добрые Алексею, пользительные для души. Ежели желает читать, то пусть читает. Не забивая себе голову глупостями и опасными еретическими учениями…
Глава 3
1696 год, апрель, 20. Воронеж
Царь устало вытер лоб, сев на молодую травку.
– Притомились мы что-то, государь, – буркнул упавший рядом Апраксин. – А еще и полудня нет.
– Али вернуться жаждешь? Или опасаешься надорваться?
– Что ты… сейчас дух переведем, и дальше. Так, к слову пришлось. Забегались. Вон аж взмокли.
Петр Алексеевич ничего не ответил.
Ему тоже было несладко, но подавать вида не хотелось.
– Эх… сейчас сына бы твоего сюда… – решил сменить тему Апраксин после неловкой паузы.
– Блажишь? На кой бес он тут сдался?
– Сам же сказывал – держится за юбку мамки и чурается дел твоих. Вот, – махнул рукой Апраксин, – посмотрел бы. Глядишь, и загорелся бы страстью к нептуновым делам али марсовым забавам.
– Мал он еще.
– Ты вот в шестнадцать лет ботик дедовский увидел. И сразу увлекся. А ежели бы раньше он тебе на глаза попался? Али не всколыхнул бы он тебе душу?
– Кто же то ведает?
– Просто вспомни себя. Тоже ведь был далек от всего этого. Жил и жил. А потом случился ботик, и все завертелось.
– Думаешь?
– Попытка не пытка. Там ведь, в Москве, когда готовились, он тоже сидел в стороне. Не пущали его по малолетству. А одними словами сыт не будешь. Тут надо посмотреть. А лучше пощупать. Его же мамка держит словно нарочно у юбки. Как наседка.
– Посмотрим.
– Я мню – чем раньше, тем лучше.
Петр задумался, но ответить не успел. Невдалеке раздались шум и возня какая-то. И он переключился на дела насущные, которые откладывать было некогда и переложить не на кого.
Он был вынужден руководить в стиле «пожарной команды». Да, буйный нрав и деятельный характер не давали ему возможности отсидеться. Но это все мелочи. Он бы нашел куда более интересное применение своему шилу в известном месте, но у него так критически остро не хватало толковых командиров и администраторов. Всюду приходилось совать нос и шевелить закисшее «болото» в ручном режиме.
После смерти отца в 1676 году все посыпалось. Все его наработки. Вся его команда…
Строго говоря, началось все несколько раньше.
После завершения затяжной войны с Речью Посполитой в конце 1660-х Алексей Михайлович распустил часть полков, чтобы сократить расходы, потому как война эта измотала казну державы до крайности, вогнав в экономический кризис.
Но в целом костяк удержал. И войска, и командования, и прочих.
А вот потом он умер, и начались чудеса.
Старший брат Петра, Федор, провел определенные реформы, на первый взгляд довольно толковые. Так, по итогам реформы 1680 года формально количество полков нового строя увеличилось[6], потому что в них перевели стрельцов, городовых казаков и пушкарей, оставив только московских стрельцов в стрелецкой службе, хоть и в изрядном количестве[7]. Кавалерию тоже причесали и упорядочили, переведя помещиков частично в рейтар и конных копейщиков[8]. Вооруженные силы России при этом были разделены на территориальные округа – разряды.
На первый взгляд все хорошо.
Это ведь повышало стройность системы и улучшало структуру управления, но трансформация воинских людей старой службы – городовых казаков, стрельцов и прочих – в солдат проходила номинально, из-за чего некоторое время худшие солдатские полки уступали в выучке лучшим стрелецким полкам. Ведь в стрельцы при Алексее Михайловиче переводили солдат-ветеранов в награду. Впрочем, это продлилось недолго. Солдат мал-мало гоняли. Хоть как-то. Оставшиеся же стрельцы быстро их «догнали и перегнали» в слабости подготовки, совершенно разложившись. И к моменту Кожуховских маневров 1690 года представляли из себя жалкое зрелище. Даже на фоне крайне слабо обученных солдатских полков.
Из-за всего этого «веселья» количество действительно боеспособных полков быстро снижалось. Да и инфраструктура, обеспечивающая армию, изрядно пострадала, отчего материальное обеспечение войск деградировало на глазах. Совокупно это привело к тому, что Россия в довольно небольшие сроки умудрилась утратить современную боеспособную армию, которой и Речь Посполитую победила, и Швецию сдержала в ее стремлении к экспансии на русские земли. И это притом что Федор Алексеевич провел на первый взгляд достаточно разумные реформы. Подкачало исполнение. Иными словами, кадры, которые, как известно, решают все.
В период регентства Софьи ситуация усугубилась еще сильнее. Она активно и агрессивно интриговала для трансформации своего положения из регента в натуральную царицу, что привело к еще более широким и безрассудным «кадровым решениям», чем при правлении брата. Толковые и проверенные офицеры с момента смерти Алексея Михайловича к началу правления Петра в известной степени разбежались. Да и государственный аппарат адаптировался под совсем иные задачи, далекие от управления державой. Слишком много ловких людей «повышенной проходимости» продвинулось вверх, пользуясь мутной водицей этих откровенно гнилых политических интриг. «Внезапно» оказалось, что, когда доходило до дела более сложного, чем надувание щек, делать его могли «не только лишь все», а считаные единицы.
Вот Петр и бегал как угорелый, пинками заставляя шевелиться всех – от государственного аппарата до всяких мастеровых. Сам он далеко не во всем разумел, поэтому в процессе «ломал дрова» в чрезвычайном количестве. Пытался вникать. Пытался учиться. Что порождало увлечение «ручным управлением» и большие проблемы со всякого рода систематикой и планированием. Но кто, как не он? Тем более что нарастающая слабость России все чаще становилась предметом шепотков при дворе соседей.
Оттого-то Петр Алексеевич и рвал жилы, пытаясь взять маленькую крепость в устье Дона – Азов, чтобы показать таким образом: есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах.
Нет, конечно, были и другие цели. Тут и выход к южным морям, и затруднение крымским татарам совершать набеги на Русь. Однако без добрососедских отношений с турками толку от этого выхода в Азовское море не было никакого. Даже если прорваться в Черное, все равно – кроме турок, там торговать было не с кем. Крымские татары же из-за хорошо налаженной засечной службы уже давно предпочитали грабить южные пределы Речи Посполитой, в частности Малую Польшу. Да и поток рабов, который шел через перевалочную базу в Азове, был больше связан с восточными землями, чем с Россией…
* * *
– Что-то ученые мужи, что приходили из академии, пропали с концами. А обещались в самые краткие сроки подобрать мне учителя, – произнес Алексей после завершения очередного урока с Никифором Вяземским.
– То мне неведомо, – спрятав глаза, ответил тот. – Видно, надо еще подождать. Чай, дело-то непростое.
– Врешь ведь.
Никифор промолчал.
– Им запретили?
– Я не говорил этого. Да и толком не ведаю, что произошло.
– Значит, что-то произошло?
Вяземский вновь промолчал, виновато пряча глаза.
Алексею это совершенно не понравилось, и он отправился к матери. Прямиком.
– Где учителя? – спросил он, входя к ней.
– А поздороваться с матерью?
– Доброго тебе здравия, мама. Где мои учителя и книги?
– О чем ты говоришь?
– О Славяно-греко-латинской академии, которая обещалась прислать мне учителя или даже учителей, дабы я продолжил изучать арифметику, географию, историю и сверху к этому механику. Куда они запропали? Я хочу, чтобы к ним послали человека и напомнили об этом обещании.
– Это излишне.
– Почему?
– Ты мал еще далее такие трудные науки учить. А потому было решено обождать. Вот пройдет годик-другой, и вернемся к этому вопросу.
– Значит, это ты запретила их ко мне пускать?
– Да.
– Мама, я наследник престола. И я выполняю приказ моего отца и государя. Ты вот так открыто противишься этому? Я правильно тебя понимаю?
– Ты пока мал и неразумен. За тобой приглядывать поставлена я. И, посоветовавшись со знающими людьми, я решила, что твоя блажь преждевременна, хоть и благостна.
– Серьезно? И с кем же ты посоветовалась? Полагаю, что моему отцу будет интересно узнать их имена. Чтобы поспрашивать их о том – от дурости они такое тебе сказали или черную измену удумали. Возможно, даже на дыбе.
– Это не твоего ума дела! – резко ответила царица, которой ОЧЕНЬ не понравились слова сына. Прямо задели.
– Ясно, – холодно ответил Алексей и не прощаясь вышел.
Вяземский, что увязался за ним, проводил его встревоженным взглядом.
– Что-то, прости Господи, недоброе с ним произошло. Раньше он таким не был, – перекрестившись, произнес Никифор. – Он ведь тебе, государыня, прямо угрожал.
– Это пустые слова, – чуть дрожащим голосом возразила царица.
– О нет, – возразил Вяземский. – Будьте уверены, он что-то задумал. Надо его чем-то занять. И скорее. Его явно тяготит изучение языков, хотя он прилежен и усерден в том настолько, насколько это возможно. Отчего делает успехи. Однако видно – это чуждая для него наука.
– Вертоград многоцветный, может, ему дать для чтения? Там много поучительных стихов, – произнесла одна из служанок.
– Да, так и сделаем, – твердо произнесла царица. – Желает читать – пусть читает.
– Может, уступим его просьбе? – осторожно спросил Вяземский.
– Дури этой? – фыркнула Евдокия Федоровна. – Еще чего!
– Государь ведь с нас спросит.
– А что не так? Мы ведь не отказываем ему в обучении, но направляем куда следует. Ибо без духовного ничего от прочего не будет пользительного. В том нас и патриарх поддержит.
– Поддержит ли? – осторожно спросил Никифор.
– А разве есть сомнения?
Наставник Алексея Петровича не стал возражать и хоть как-то комментировать. Уж что-что, а как-то встревать в подобные разборки он не желал. Тем более что на самом деле ему импонировала страсть царевича. И он не разделял желания царицы помешать учебе.
Алексей тем временем пришел к себе и с нескрываемым раздражением развалился на первой удобной для того плоскости.
– Случилось что? – поинтересовалась няня с веселящим обновленного царевича именем Арина. Жаль, что не Родионовна. Кормилица, которая часто крутилась рядом. Одна из мамок да нянек.
– Все хорошо, – буркнул парень.
– Я же вижу, что ты кручинишься. Снова с матерью разругался?
– Это так заметно?
– Этого все ждали, – тихо произнесла она.
– Ждали?
– Слуги перешептывались с того самого дня, как ученые мужи приходили. Столько разговоров… столько разговоров… – покачала она головой.
– И о чем же они перешептывались?
– Ты как маму тогда обидел, обозвав курицей безголовой, так все затаились. Стали ждать, чем все это обернется.
– Я этого не говорил, – перебил ее Алексей.
– Ну я сама не слышала, а вот люди болтают.
– Не боятся, что им за такое язык вырвут?
– Так тихо же болтают, – лукаво подмигнув, заметила кормилица. – Да и сама Евдокия Федоровна жаловалась, ничуть их не стесняясь.
– Жаловалась? – охренел Алексей. Ему и в голову не могло прийти, чтобы царица жаловалась кому-то на свою мимолетную перепалку с малолетним сыном. Это было так странно… так глупо…
– Да. Родичам. Но понимания там не нашла.
– Неудивительно, – покачал головой Алексей. – И что же, выходит, это все просто наказание за мой длинный язык? Мама не забыла, не простила и просто хочет поставить меня на место. Уязвив.
– Нет. Мама твоя хоть и злится, но зла тебе не желает. Она все это для твоего же блага сделала.
– Я мыслю иначе.
– Ты юн.
– И глуп?
– Я этого не говорила.
– Тогда отчего ты считаешь, что она желает мне блага? Я этого не вижу и пользы для себя в ее поведении не нахожу. Просто какая-то дурь.
– Она боится, – заговорщицки прошептала Арина, – что ты станешь как отец. Увлечешься ученостью заграничной и впадешь в еретические искушения. А потом окажешься на Кукуе.
– Значит, она боится потерять не только его, но и меня? – излишне громко переспросил Алексей, сделав свой вывод из слов кормилицы.
– Только тише, тише…
– Понимаю, – шепотом ответил Алексей, кивнув, – и у стен есть уши.
– Именно так.
– Даже знаешь, кто нас сейчас подслушивает?
– А кто того не знает? – улыбнулась она.
– А зачем ты мне это говоришь? Про мать. Ты ведь рискуешь. Если она узнает, то может и расстроиться. Вряд ли все, что она обсуждала, предназначалось для моих ушей.
– Ты изменился после того, как сомлел в храме. И многим слугам по душе те изменения пришлись.
– Чем же? Неужто моей страстью к учебе?
– Нет. То не наше дело. Но мы все заметили, как ты стал с нами обходиться.
Алексей едва заметно усмехнулся.
Старый царевич вел себя довольно паскудно. Даже несмотря на возраст. Мог, например, пользуясь своим положением, поколотить палкой своего наставника или духовника, если те слишком допекали его, не давая маяться дурью. Про остальное окружение и речи не шло. Тому доставалось, и очень прилично. По сути, вторым именем прежнего Алексея было Джоффри. Того самого гнилого короля из «Игры престолов». Ну, может, чуть погуманнее. Впрочем, при любом раскладе и оценках говнюком старый царевич являлся первостатейным.
Теперь все изменилось.
Он не только прекратил свои глупые выходки, но и стал по возможности помогать и облегчать жизнь своего окружения. Там, где мог. И это заметили. И это оценили.
– И ты поэтому мне рассказала про маму?
– Конечно. Мы не хотим, чтобы ты вновь с ней ссорился. Она ведь мама. Она любит тебя. И не со зла все это делает.
– А что еще болтают?
– Всякое. Владыко от нее намедни уходил весь какой-то сам не свой. Словно тревожился чего или опасался. Так что, мню, недолго эта хмарь продлится. Просто потерпи.
– А те ученые мужи из академии? Про них что-то слышно?
– Как не слышать? Слышали. Они приходили. На следующий день после того, как учебу проверяли твою. Но их развернули обратно, сказав, что их позовут, когда нужда возникнет.
– Мама?
– По ее приказу.
– А Владыко что?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Он явно опасается вставать между мамой твоей и государем. Говорят, он ходил в академию после. Говорил о чем-то. Но о чем – неведомо. Если с ним, улучив момент, поговоришь, может, сумеешь склонить на свою сторону. А он уже и маму убедит.
– А Никифор?
– А что Никифор? Он свое дело честно делает. Даже маму твою несколько раз уговаривал уступить тебе. Но на рожон, понятно, не лезет. Не по Сеньке шапка.
– Это хорошо, – спокойно ответил Алексей.
– Что хорошо?
– Что ты все это рассказала. Сама же видишь – гнев ушел.
– Ну и слава богу! – перекрестилась Арина широко и вполне искренне.
– Ты не стесняйся, ежели что узнаешь – рассказывай. А то токмо языки зубрить я осатанею. Тошно. А так хоть какое развлечение.
– А что сказывать?
– А все…
Разговор их закончился нескоро.
Алексей узнал массу всего интересного о жизни слуг и прочих в своем окружении. Кто чем дышит. Понятно – источник недостоверный. Но это лучше, чем тот вакуум, в котором он сидел. И теперь к его собственной внимательности и наблюдательности добавилась сплетница. Умная или нет – будет видно. Но в любом случае очень общительная и болтливая. Что ему на руку.
«Надо бы еще с кем языками зацепиться», – подумал Алексей, когда кормилица удалилась.
Глава 4
1696 год, апрель 25. Москва
– А я вот так, – произнес Алексей и пошел пешкой, после чего перевернул песочные часы в горизонт. Свои. Чтобы остановить отсчет времени.
Никифор задумался над ответным ходом…
Прямое взаимодействие с учеными мужами ему было запрещено. Но никто и не подумал ограничивать Вяземского в остальном, поэтому он буквально через пару дней после второго скандала притащил подопечному шахматы. И объяснил правила этой игры.
Алексей с немалым удивлением узнал, что на Руси шахматы были известны с довольно давних времен. Сам Никифор ничего ясного про это сказать не мог, только выдавал фразы в духе «в нее играли еще Рюриковичи», что в его понимании указывало на великую древность подобной забавы.
Церковь с игрой боролась.
Долго и упорно.
До правления Алексея Михайловича, который, будучи большим их ценителем, добился признания шахмат и оправдания в глазах православного духовенства. Во всяком случае, публичного. Хотя и ранее, несмотря на запрет, игра имела великую популярность во всех слоях общества, за исключением, пожалуй, крестьянства.
Царевич-то думал, что ее занес в Россию Петр как элемент западной культуры. От того и удивился, а потом обрадовался – неплохая ведь забава. Да и правила Вяземский ему объяснил вполне современные. Они как раз на рубеже XVI–XVII веков и сложились. В России, правда, в те дни шло определенное разделение на тех, кто предпочитал «старину», и тех, кто шел в ногу со временем в этом вопросе. И парню очень повезло – Никифор сам иной раз поигрывал с немцами, оттого и перенял привычные Алексею правила.
Начали играть.
Регулярно.
И подопечный опять удивил учителя тем, что крайне быстро учился. Гроссмейстером Алексей в прошлой жизни не был, но во время авиаперелетов и прочих затяжных поездок коротал время в этой игре на смартфоне или планшете с искусственным болваном. А потому немного насобачился. Что и стал демонстрировать.
Из новинок он настоял только на идее с часами, чтобы партии не тянулись долго. Это изрядно добавило в игру динамики и глупых ошибок, вызванных поспешными ходами, а потому сделало ее более увлекательной.
Ну и завертелось.
Так что времени Никифор с царевичем стал проводить больше, играя по несколько часов чуть ли не ежедневно. Иной раз и не один, так как посмотреть на эту игру, а потом и поучаствовать подтягивались слуги из числа тех, что были приближены к Алексею. Это сформировало своего рода кружок по интересам. Очень, надо сказать, полезный. Ведь за партиями болтали, давая царевичу дополнительные источники сплетен…
Скрипнула дверь.
Алексей скосился на вошедшую Арину.
– Что-то случилось? У тебя лицо встревоженное.
– Тетушка твоя приехала. С мамой твоей сейчас. За тобой просят.
– Это какая? У меня их много.
– Наталья Алексеевна.
– Значит, до нее все-таки добрались слухи? – поинтересовался царевич, прекрасно знавший, что Наталья не привечает Евдокию и своим племянником не интересуется, разделяя в этом вопросе оценку брата – царя Петра. Оттого и не навещала Алексея ни разу, видев лишь несколько раз на общих мероприятиях.
Кормилица в ответ улыбнулась и подмигнула.
Несмотря на статус, лет ей было немного. Чуть за двадцать. И нрав под стать – озорной. Ума не шибко богатого, но хитрая бестия. Наблюдательная и находчивая. Хотя старалась придерживаться образа тупенькой и простенькой бабенки, используя его как своего рода камуфляж. За счет этого и сумела стать кормилицей наследника. Лопухины хотели иметь под рукой такую удобную и демонстративно недалекую особу. Зачем? Это даже не скрывалось – чтобы оградить Алексея от внешнего влияния и иметь в этом вопросе монополию. Все его окружение, что они могли продвинуть, старались подобрать либо как можно ущербнее умом, либо лояльное им. Кормилица относилась к первой категории – так сказать, безопасных по скудости ума.
Обновленный же царевич довольно быстро раскусил Арину. И даже про себя окрестил Рабиновичем за ловкость, хитрость и пронырливость. Нет, ну а что? В глаза, впрочем, он ее так не называл.
Их сотрудничество потихоньку развивалось.
Поначалу она просто собирала для него слухи и сплетни. А потом перешла к более тонкой агентурной работе – к распространению этих самых сплетен. Нужных и правильных. Особенно после разговора начистоту и заключения долгосрочной сделки.
Тут вот какое дело было…
Да, в отдельных случаях кормилицы могли стать аристократу чуть ли не второй матерью, но это не было правилом. И уж точно не в отношении царской семьи. Так что будущего у Арины ясного не имелось. Еще год-другой, может третий, и, как Алексей подрастет, отчалит она на какие-то второстепенные роли. А то и вообще подальше отошлют. В глушь. Понятное дело – отправили бы не на хлеб и воду, а озаботились благополучием. Но это не то, чего она желала. Ей нравилось крутиться в этом мире сплетен и интриг, а там, где бы она оказалась, это вряд ли имело бы тот же масштаб, что и в Москве, да еще в окружении царской семьи.
Царевич же ей это самое будущее пообещал. И она стала отрабатывать честно его и ответственно, сохраняя, впрочем, свой «камуфляж» для всех остальных.
Вот и сейчас Арина постаралась и донесла до Натальи Алексеевны слухи о ее племяннике. Правильные. И в самые сжатые сроки. Хотя Лопухины и патриарх старались глушить лишнюю болтовню о событиях вокруг царевича. Да и сама Наталья им не интересовалась от слова вообще… однако услышала. Поначалу отмахнулась, как от дури. Но тут услышала вновь и вновь, уже от других людей и в ином контексте. Оттого и не усидела. Любопытство взыграло, и она решила на все своими глазами посмотреть….
Когда Алексей вошел к маме, там шла классическая светская беседа. Евдокия Федоровна и Наталья Алексеевна едва не шипели друг на друга, но с улыбкой и обмениваясь вполне вежливыми фразами. Обе не сильно рвались друг с другом пообщаться, но просто так отмахнуться не могли.
Царица имела определенный формальный статус. Все-таки жена царя и мать наследника престола. Однако все в Москве понимали, насколько ее положение крепко держится. На соплях. Причем даже невысушенных. Уважение формальное оказывали, но реального влияния она практически не имела. Милославские и их клиентела рассматривали ее лишь как выгодную им, но зависимую фигуру, возможно даже одноразовую, отчего и вели себя с ней соответствующе. Сторонники же Петра терпели, просто терпели. Остальные наблюдали за тем, чем все это закончится.
Наталья Алексеевна, напротив, официальный статус носила весьма условный. Да, сестра царя, но незамужняя, хоть и в годах. Этакая перезрелая старая дева, место которой по-хорошему в монастыре. Тем более что сестер у Петра хватало. И далеко не все из них, оставаясь старыми девами, вели себя так же непотребно и распущенно в представлении поборников старины. Однако влияние на брата Наталья имела исключительное. И могла утопить любого, кто вякнул бы на нее что-то не то. Вообще любого. Оттого с ней были вынуждены все считаться.
Больше того, судя по поведению тети и мамы, сразу бросалось в глаза: не Евдокия в этом помещении главная. И не она «командует парадом» этой встречи.
Строго говоря, какой-то серьезной антипатии между ними не имелось. Им нечего было делить. Однако Наталья всецело разделяла увлечения брата и считала Евдокию неудачным выбором из-за того, что та пыталась «загнать Петра в стойло», отвратив от его страстей. Иными словами, упрямой дурой. Царица же полагала Наталью если не шлюхой, то дамой явно «нетяжелых» нравов и моральных ценностей. И считала, что та дурно влияет на ее мужа.
В остальном же…
Впрочем, остальное не имело значения в подобном конфликте.
– Мама, ты посылала за мной? – спросил Алексей входя.
– Да. С тобой хочет поговорить твоя тетя.
– Наталья Алексеевна, – кивнул максимально вежливо царевич. – Не ожидал, что ты почтишь нас своим визитом. Рад, очень рад, что ты нашла время и навестила нас.
Сестра царя удивленно вскинула брови. Она не имела большого опыта общения с племянником, но уж что-что, а манеру общаться его помнила. И она была определенно иной. Куда менее приятной. Впрочем, быстро взяв себя в руки, она поинтересовалась.
– Как проходит твоя учеба? Слухами вся Москва полнится. Иной раз послушаешь – словно и не об учебе речь идет. Вся столица о тебе переживает и волнуется.
– Это отрадно слышать. Учеба моя протекает хорошо, но мало.
– И как это понимать?
– Языки учу прилежно. Но арифметики, истории и географии оказалось явно недостаточно. Месяца не прошло, как я их освоил в преподаваемом объеме и теперь простаиваю. Вон от скуки с Никифором в шахматы играю. Хотя я просил маму найти мне учителей, чтобы продолжить освоение этих наук, но покамест не вышло.
– Отчего же не вышло? – спросила Наталья Алексеевна, хищно прищурившись.
– Ей кто-то присоветовал, что надобно мне книги духовные читать, а не цифирью баловаться. Да и, по правде сказать, сильных учителей в тех премудростях в Москве еще поди сыщи. Во всяком случае, я так понял. Хотя, возможно, по малолетству что-то не разобрал.
– А Славяно-греко-латинская академия? Разве там нет?
– Я того не ведаю.
– Хм, занятно, – произнесла тетя и подошла ближе. Обошла вокруг племянника и спросила из-за его спины: – А отчего же ты жаждешь далее арифметику учить и прочие названные науки? Иные дети радуются тому, что учебы меньше им достается.
– Да как тут радоваться? Отец мне завещал сие изучать. По недоразумению и обыкновению нарезали мне самые основы, не ведая о моих способностях к сим наукам. Ну изучил я самые азы. Но токмо разве в этом заключалась воля родителя? Мню, он хотел бы, чтобы я учился так хорошо, как это можно. А я, получается, простаиваю впустую. Языки – дело важное, но отец кораблями дышит. А там же без математики никак нельзя. И механики. Однако и с ней беда – учителей не найти. Никогда бы не подумал, что в таком нехитром деле столько сложностей.
– Мне помочь эти все сложности разрешить? – холодно спросила Наталья Алексеевна у царицы, явно намекая, что просто так это все не оставит.
– Я буду премного благодарна, – сдержанно ответила Евдокия Федоровна. – У нас действительно возникли трудности с поисками достойных учителей, оттого мне и присоветовали духовными книгами сына занять. Однако он их чурается.
– Отчего же? – поинтересовалась тетя уже у Алексея. Она тоже не сильно жаловала подобные книги, но ей было любопытно послушать ответ мальца, который вот так вот – не моргнув и глазом – уже сдал царицу. Одно дело ведь слухи. И совсем другое – когда Наталья расскажет. Так, как она пожелает это все подать. Евдокия стояла бледная как свежий снег, прекрасно понимая, что ее положение, и без того шаткое, совсем испаряется. Прямо на глазах.
– Я их честно пытаюсь понять, – ответил царевич, – но ни духовник, ни мама не желают мне должным образом объяснить трудные места. Сам же я юн и опыта жизненного для того почти не имею. Оттого словно тарабарщину эти книги читаю. Слова прочитать могу, а смысла уразуметь – увы. Например, прелюбодеяние – это что? Мне как-то странно, околицей сие пытаются объяснить. Предлагая принять на веру, что это зло. Я бы и рад, но как? Мне бы это дело по юности и неразумности моей все детально осмотреть, а лучше пощупать…
Алексей это сказал все на голубом глазу, без тени улыбки, максимально серьезным и обстоятельным тоном, на который был только способен. Однако все присутствующие заулыбались или засмущались. Наталья Алексеевна от таких слов даже засмеялась. Искренне и задорно. Царица же залилась краской, прикрыв лицо руками…
– Что же, – отсмеявшись, заявила тетя, – вполне разумно.
– Но… – хотела возразить царица, однако Наталья Алексеевна жестом остановила ее.
– Алексей прав, он слишком юн для таких трудных и сложных философских текстов. Да и желание брата моего понимает верно. Он действительно желал бы увидеть в сыне доброе знание арифметики, механики и прочих пользительных для его дела наук. Душеспасительные книги хороши, но, читая их, корабли строить не научишься.
