Михаил Ланцов
Иван Московский. Том 3. Ливонская партия
Глава 4
1477 год, 5 апреля, Москва
Пока ещё крестьянин Устин сын Первуши подходил к Москве с каким-то особенным трепетом в душе. Он наслушался баек на тульском торжище, куда ходил с отцом. А потом взял, да и сбежал, чтобы записаться в королевское войско.
Его семья жила очень бедно. Да, крестьяне они свободные, но землицы мало. А он, ко всему прочему, ещё и младший сын, которого в семье считали едва ли не приживалой и лишним ртом. Все, кроме отца. Мать-то померла уже пару лет как, а братишки с сестрицами особой добротой не отличались. Так что он, улучив момент, и сбежал. Отец-то не пускал, а то бы открыто ушёл.
Битва при Вильно в 1476 году в какой-то мере потрепала королевское войско, особенно пикинёров, что приняли на себя колонны швейцарцев и фламандцев. Однако в целом эти потери оказались ничтожны на фоне продолжения развёртывания современной армии по служилым городам, ведь король распустил городовые полки и прочие старые формирования, ставя вместо них на местах войска Нового строя.
Понятно, что оголтелого наращивания численности уже не шло. Но всё одно – вербовка добровольцев не останавливалась и двигалась своим чередом. Под контракт с дачей присяги, разумеется, а не просто внаём. Королю пока что удавалось на волне своих успехов обходиться притоком людей по доброй воле, не прибегая ко всякого рода хитростям и тем более рекрутским наборам…
И вот – Москва.
Устин стоял на Воробьёвых горах и заворожённо смотрел на неё. Столица! И она была огромной! Во всяком случае, в его крестьянском понимании.
Сколько он так стоял – неясно. Но не меньше получаса совершенно точно. Очень уж сильные его переполняли эмоции от увиденного. Однако ничто не может длится вечно. Вздохнув и помяв немного шапку, перед тем как её нахлобучить обратно на голову, Устин пошёл вперёд – к реке, через которую был переброшен понтонный мост.
Так-то Иоанн строил уже нормальный мост. Но строил не значит построил. Работа над ним пока велась, а людям переходить с одного берега Москвы-реки на другой требовалось уже вчера. Так что король в пределах Москвы держал три понтонных моста, которые на ночь размыкались, пропуская накопившиеся кораблики и лодки.
Устин не знал – платный по мосту проход или нет. И не сильно по тому поводу волновался. Платить-то за проход он не собирался. Нет, не потому что жадный. А потому что у него банально не имелось лишних средств для этого.
Однако обошлось. Он прошёл по мосту без всяких проблем. Оказалось, что платным являлся проезд только для торгового люда, да и то – только того, что товар вёз. Простым же пешеходам ход по мосту был предоставлен безо всяких ограничений. Но по узким проходам, что шли по самому краю с обоих сторон. Так что зевакам, желающим бесплатно перебраться, приходилось ждать своей очереди. Всадники же да телеги шли по центру, где было организованное движение, да с разметкой в две полосы. Чтобы, значит, телеги, идущие туда, не мешали телегам, идущим оттуда.
Устин прошёл по мосту и сразу направился к большой московской крепости. Ведь там, со слов прохожих, находился вербовочный стол.
Идти было недалеко. Подошёл к воротам да залюбовался. Вон какая стена. Да, из земли. Но большая, что ух! Такую не перелезть, не пробить ничем. И стража у ворот стоит, поблёскивая металлической чешуёй, что просматривалась под красными накидками с золотым восставшим львом.
Красота.
Львы были на этих накидках такие невероятные, что Устин завис, открыв варежку, отчего чуть пинка не получил от прохожего. Он вроде бы попытался вдарить, проезжая на коне, чтобы парень отошёл в сторону. Но Первушин сын словно бы почувствовал угрозу и легко от неё увернулся. У него такое было – чуйка. Хоть он и молод, а всё одно – много раз она ему в жизни помогала. Столько всадников обогнало, а этот – первый попытался ударить. И парень как почувствовал. Отскочил. Из-за чего его несостоявшийся обидчик, глупо взмахнув руками, и упал с коня прямо в дорожную пыль. А Устин, не дожидаясь разборок, скрылся во дворах города.
Вошёл сын Первуши в Москву. Точнее сказать, прошмыгнул. Однако едва он оказался на улицах города и немного там поблуждал, как услышал пение какое-то странное. Оглянулся. И ахнул. К воротам, тем что к Смоленску вели, шествовал крестный ход какой-то.
Впереди красиво одетый мужчина с крестом. И почему-то босиком. За ним всякие. Но ни одного конного. Даже у кого копытная животинка была – все под уздцы её вели.
Устин отшатнулся, отойдя в прилегающий к дороге переулок. Но недалеко, чтобы видеть всё это действо. Чай, в Туле таких шествий не встретишь. Крестным ходом-то ходят. Чего же не ходить-то? Но по праздникам и не такой толпой. Да и вон какой крест богатый и разряженный носитель. Явственно – человек не простой какой. И с ним тоже не посоха чумазая идёт. Шелка да парча в изобилии. Меха. Оружие дорогое.
Так он и стоял да смотрел, пока крестный ход приблизился да проходить мимо начал, мелькая людишками. Поначалу богатыми, а далее поплоше. Да с подводами какими, гружёнными непонятно чем.
– Мил человек, – осторожно дёрнув мужичка, что поплоше был одет в проходящей процессии. – А чего это? Праздник разве?
– А что? А может, и в самом деле праздник, – улыбнулся тот.
– А…
– Патриарх то! – назидательно поднял человек палец. – Из самого Царьграда идёт! Сказывают, что от басурман сбежал, что помором хотели божьих людей извести. Вот – на поклон к нашему королю идёт.
– На поклон? – удивился Устин. – А чего?
– Как чего? Али ты не знаешь, чего пять али семь годиков назад по землям и весям нашим попов резали?
– Да я мал ещё был, – пожал плечами Устин. – На торжище с отцом не ходил, а он помалкивал.
– А… дурья башка! – усмехнувшись произнёс этот человек, взъерошив сыну Первуши волосы. – В размолвке Патриарх с королём нашим. Предыдущий сказывают, сморить Иоанна свет Иоанновича хотел. А матушку сгубил. Отравил. И отца извёл.
– Как же это?! – ахнул Устин. – Патриарх же! Навет, небось?
– Если бы… – покачал головой этот человек. – Вынудил того, как сказывают, государь басурманский. А тот слаб духом вышел, вот и поддался искушению. Оттого мы уже вон сколько лет не по-христиански живём. Даже король наш и то – супружницу свою не по старому обычаю в жёны взял. Она-то папистка, а он её в христианство крестить не велел. Так обвенчались.
– А что, так можно было?
– Ну раз сам государь так поступил, то можно. Хотя злые языки сказывают, будто бы это не по-христиански и что живёт он с ней во блуде, а не в законном браке.
– Ох… да брось! Как же так? – ошалел Устин.
– Вот так… – пожал плечами этот незнакомец. Хлопнул сына Первуши по плечу и вернулся обратно в процессию.
А Устин так и остался стоять да глазами хлопать. Как и зеваки, что рядом с ним прибились послушать разговор. Всем же было интересно.
– Да… дела… – произнёс какой-то дед, почесав затылок, отчего колпак его войлочный съехал на лоб.
– Неисповедимы дела твои, Господи! – искренне воскликнул Устин и от всей души перекрестился. А вместе с тем и остальные. После чего, недолго думая, паренёк влился в процессию. Всё интереснее, чем вот так стоять на обочине…
Иоанн узнал о том, что в пределы его владений вошёл Патриарх, уже давно. Сразу как тот до Смоленска добрался, так и узнал – голубем сообщили. Но принять решение не успел. Днём позже прилетел следующий голубь, сообщающий, что Патриарх пошёл крестным ходом на Москву.
Разгонять его стало сразу как-то неудобно. Люди бы не поняли. Тем более что истосковались они по священникам, каковых после опустошения 1471–1472 годов мало осталось на Руси. Православных. Да и католические пока просачивались очень вяло. Откуда им было взяться-то? С Ливонским орденом Иоанн не на ножах, но ресурсы его крайне ограничены, да и ближайшие к нему земли Псковские да Новгородские традиционно находились в весьма натянутых отношениях с «дойчами». Туда на проповедь не пойдёшь. Не потому что католик, а потому что ливонец. Поколотят. И это ещё хорошо, если просто поколотят. Торг торгуется – и ладно. Да и по тому торгу обид набежало немало взаимных, особенно за последнее время. А Литва была в основной массе ещё православной. Только кое-какие земли в коренных провинциях считались католическими, но такие там католики, что не пересказать. На взгляд короля, они скорее походили на язычников с надетыми крестиками. Причём крестиками, что сидели на них крайне неловко. Как собака на заборе. Польша же была далеко, и её пасторам было чем заняться в Литве. На юге имелась Молдавия. Так тоже православная. А больше кто?
Да, католические священники имелись на Руси. Но в Москве. И числом едва ли в два десятка. Они обслуживали дипломатические миссии и спутников супруги короля – Элеоноры. Да и ей самой требовался духовник. Но дальше Москвы они не уходили.
А тут – целая толпа мужиков в рясе. Крест подняли. Да и идут так.
И что Иоанну с ними делать?
Так-то понятно, хотелось спустить татар, чтобы порубили их в капусту. Но за что? Формально-то никакого вреда конкретно эти священники не сотворили. А нервное напряжение от старых выходок уже не имелось. Люди как-то их уже подзабыли. А может быть, и нет, но накала страстей уже не наблюдалось, и раздражение у многих заменялось любопытством…
Подошла процессия к самому кремлю. Остановилась. И начала псалмы петь.
– Полчаса уже поют, – мрачно констатировал Иоанн, глянув на песочные часы. – Чего они хотят?
– Так выйди к ним. Спроси, – осторожно предложил митрополит.
Иоанн остро взглянул на него. И ежу было понятно – сговорился, собака. Не мог Мануил решиться на такую авантюру, не подготовившись здесь и играючи лишь «от бедра». Ведь крестный ход встретили и снабдили провиантом. Да и в самом Смоленске всё ладно прошло. С какой радости этих ходоков вообще кто-то пропустил к Москве?
Король немного пожевал губами, испытывая острое желание извлечь свою эспаду из ножен, с которой он не расставался, и снести Феофилу голову. Это было бы сложно. Всё же не тесак. Но ей Богу – он бы постарался. Хотя там даже разок по шее хватит – до позвоночника рассадит.
Видимо, Феофил что-то такое во взгляде Иоанна почувствовал, поэтому опустился на колени и тихо-тихо прошептал:
– Прости, Государь. Но эта вражда стала затягиваться. Я не мог иначе поступить.
– Не мог или не хотел?
– Ты и сам эти слухи слышишь. Народ ропщет. Ты ведь ни к папёжной вере не переходишь, ни христианства не держишься. Нельзя так.
– Я сам знаю, что можно, а что нельзя, – предельно холодно произнёс Иоанн.
– Посланцы иноземные шепчутся. Бояре болтают. Крестьяне ропщут. Нет в том порядка. Опасно так дальше жить. Поговаривать злые языки стали, что-де Антихрист ты. И всем рот не заткнуть.
– Они бы ещё Спасителем меня назвали, – раздражённо фыркнул Иоанн. – Его Вторым Пришествием. Дикари.
– И называют. Ты же воскрес на третий день.
– Рассказывай, – раздражённо прорычал король, отмахнувшись от этого бреда.
– Что, Государь?
– Всё рассказывай. Что задумали?
– Только лишь помириться…
– Лжёшь, собака! – всё-таки выхватив эспаду, прорычал Иоанн. – За дурака меня держишь?! Мануил восстание в Константинополе организовал. Разгром там страшный учинил. Что, просто так? Просто чтобы помириться? Сам-то веришь в этот бред?!
– Государь…
– Правду говори, пёс! Правду! Что удумали?!
Спустя полчаса мрачный и раздражённый король Руси выехал из ворот навстречу крестному ходу с богатой свитой сопровождения. Подле него сидел на коне Феофил с хорошим таким бланшем на пол-лица. Не удержался Иоанн. Приложился. Но митрополит светился как новенькая монетка и ничуть не стеснялся своего украшения.
Вперёд вышел Патриарх Мануил, ведя на цепи Дионисия – бывшего Патриарха, при котором и Иоанна пытались извести, и мать его с отцом сгубили. Причём Дионисий не упирался. Он смиренно брёл, понурив голову. А как речь зашла, так и повинился, что недосмотрел. Недосмотрел, но не отдавал приказы. Они с Мануилом в один голос заявили, что всё это проказы Виссариона Никейского, ныне покойного, что крайне удобно.
А дальше пошли подношения. Такие подношения, от которых Иоанн даже дар речи потерял, не веря в то, что видит их. Как, впрочем, и остальные.
Они положили перед конём короля саккос и лорум Константина XI[17], последнего Василевса, а также его меч и прочие многие личные вещи. В том числе и доспех, что Мехмед сохранил себе на память. Потом возложили поверх стемму и пурпурные котурны Юстиниана Великого. Скипетр, два церемониальных меча, два копья ритуальных и два щита эмалированных, что приписывались ими Константину VII Багрянородному.
Когда закончились собственно инсигнии и прочие ценные вещи Василевсов, начались всякого рода духовные артефакты. Например, жезл Моисея, меч царя Давида, рука Иоанна Предтечи, фрагмент Животворящего Креста и так далее.
Вся толпа, что стояла на площади и наблюдала за происходящим, уже минут через десять опустилась на колени и крестилась. И спутники Иоанна многие так же поступили. Для них, для людей, которые на полном серьёзе верили в Бога, не то чтобы прикоснуться, а даже увидеть столь сокровенные вещи – уже чудо.
А потом, после церковных артефактов невероятной для верующих ценности, пришёл черёд обычного бабла. Мануил прекрасно понимал, что нужно умаслить не только толпу, ради которой все эти реликвии он и нёс с собой, но и короля, а он был весьма и весьма прагматичным человеком. Перед Иоанном Патриарх выставил четыре сундука с самоцветами, да жемчугами, да ювелирными изделиями всякими, которые похитил во дворце Мехмеда и кое-каких крупных храмах. А потом ещё дюжину сундуков с монетой. Простой и бесхитростной монетой. По большей части, конечно, серебряной акче[18], но имелось и золото – целый сундучок султани[19] – полного аналога флоринов. И сундучки, надо сказать, получились очень немаленькие. Каждый несли на специальных носилках по восемь мужчин, принимая их с подвод. Иначе не поднять.
Ну и книги Мануил не забыл.
Он отдал распоряжение и вперёд вывели два десятка подвод, заполненных книгами.
– Здесь мудрость многих веков Римской Империи! – торжественно он возвестил. – Девять сотен и семь десятков книг и ещё три сверху! Всё самое лучшее, что удалось спасти из древнего города Константина после разграбления его неверными! И две сотни семнадцать книг на языках арабском да персидском. Что есть мудрость, накопленная в песках.
Иоанн смотрел на эти подводы и не верил своим глазам. Золото, самоцветы с жемчугами, мощи и духовные артефакты невероятного славы, инсигнии – всё это меркло перед подводами, что привёз Мануил. Ему хотелось всё бросить и побежать к книгам. И сесть их разбирать, смотреть… Но он сдержался.
Тем временем Мануил извлёк из позолоченного чехла большой пергамент. Развернул его и начал читать. Это было решение Поместного собора Константинопольского Патриархата. Итог его заседания, из-за которого Мехмед и решил их разогнать.
Вдумчиво Мануил читал. Громко.
А рядом стоящий русский, десять лет как ушедший на Афон, переводил. Предложение озвучивал Мануил на греческом. Предложение – этот священник, но только уже по-русски. Он же переводил все слова Патриарха и ранее, ибо глотку имел лужёную и грудную клетку мощную, отчего голос его зычно разносился над округой.
Под финиш, на сладкое, осталось признание Комнинов последним законным и честным домом, что правил Римской Империей. И Иоанна его главой, ибо в нём текла кровь не просто Великих Комнинов из Трапезунда, а ещё тех – августейших. Как и кровь ещё более древней и не менее честной да славной Македонской династии. Через что следовала банальность – Иоанн свет Иоаннович оказывался единственным законным наследником Римского престола[20]. О чём Патриарх не забыл упомянуть. А потом перешёл к перечислению тех людей, что под решением Поместного собора подписались. Хороший такой список. И подписи внизу. И печати привешены свинцовые. Всё честь по чести.
– Твою мать… – тихо прошептал Иоанн себе под нос, ощущая, как у него кудряшки на заднице шевелятся. – Это же надо так вляпаться…
А перед ним, насколько хватало обзора, стояли на коленях люди. Все. И Патриарх, и его спутники, и обитатели Москвы, и гости.
Глава 5
1477 год, 21 мая, Москва
Раннее утро – самый лучший сон. Особенно в те моменты, когда тебе нужно вставать и идти куда-то. Вот и Устин сын Первуши, что таки добился записи в роту аркебузиров, сладко спал в казарме после тяжёлого дня тренировки. Всё-таки первые месяцы самые тяжёлые, особенно для неподготовленных к подобным нагрузкам.
– РОТА ПОДЪЁМ! – проорал чей-то мерзкий голос, и Устин, нервно хлопая глазами, сел.
Ротная казарма была незамысловата. Считай, длинный дом в старой германской терминологии. А так – полуземлянка. Крытая, впрочем, доброй крышей с тёплыми стенами, в которой ровными рядами стояли двухъярусные нары торцом к проходу. Сразу на всю роту, которая насчитывала только две с половиной сотни лиц строевого состава. А между нарами шкафчики для личных вещей. Плюс с торца каждой такой двухъярусной лежанки был оборудован обвес, чтобы форму и воинское снаряжение расположить. И обувь поставить, и костюм повесить, и оружие прислонить. И перед отбоем каждый боец стоял возле своего обмундирования, демонстрируя проходящему капитану исправность и годность оного. Учитывая дельное освещение, осмотреть всё это барахлишко не составляло труда, и в случае каких-либо «косяков» вся рота ждала бедолагу, что исправлял свои недочёты. После отбоя, конечно, часть освещения гасили. Но в обычное время вся казарма довольно неплохо освещалась от больших подвесных ламп, что работали на древесном спирте. Это позволяло и форму починить, и оружие почистить, и так далее. Не дневное освещение, конечно, но вполне приемлемое – всяко лучше лучины или свечи.
Этот тип ламп стал довольно распространён в королевских учреждениях в связи с тем, что уже который год Иоанн не закупал древесный уголь для своих нужд, а делал сам. В специальных печах, отгоняя параллельно древесный спирт и дёготь в значительном количестве. Хорошие такие, кованые железные печи позволяли получать намного больше всякого добра. Одного угля втрое, а то и вчетверо по сравнению с выжиганием его в кучах, отчего тот получался радикально дешевле. И дёгтя, которого теперь стало девать некуда, ибо массовый побочный продукт. И древесного спирта, оный ранее и не выделялся никак. А теперь вот – бочками стоит.
Оттого и лампы спиртовые пришлось мастерить людям Иоанна, радикально решая вопрос с освещением. За основу он взял принцип аргандовой лампы. Грубо говоря, трубка, вокруг которой находился фитиль. От огня разогретый воздух поднимался вверх и создавал зону разряжения, куда подтягивался воздух. А откуда? Сам фитиль был окружён металлическим кольцом, наверх воздух убегал, так что оставалось только из трубки, что давал тягу через неё. И она была тем сильнее, чем энергичнее горело топливо на фитиле, а топливо с увеличением притока воздуха горело всё лучше и лучше, достигая в довольно сжатые сроки своих технических пределов.
Так что обычные аргандовые лампы, работающие на масле, давали света в 10–12 раз больше обычной свечи, хотя тот же самый фитиль на том же самом масле светил хуже такой же свечки. Здесь использовалось не масло, а древесный спирт, светимость которого так себе, мягко говоря. Именно поэтому в поток пламени на металлическом держателе ставился кусок оксида кальция. Он довольно быстро раскалялся, начиная светиться белым светом, а также окрашивал пламя в жёлтый цвет. Совокупно это заметно повышало качество освещения такой лампой.
Учитывая дешевизну и доступность древесного спирта, стоимость такого освещения была весьма и весьма доступной, а качество более чем приемлемым. Вот король и применял эти лампы в массовом порядке. Во всяком случае, в своих учреждениях. Всё лучше, чем свечи жечь «без намордника».
Так вот, вскочил Устин, немного глазами похлопал да едва увернулся от затрещины капрала[21]. Не привык ещё парень по первому крику подрываться и одеваться, готовясь выступать. А тут вон оно как. Однако сообразил. Спрыгнул со своей лежанки, быстро её застелил и начал спешно облачаться.
Первым делом натянул галифе, которые тут назывались просто – портки. Потом портянки. Далее кожаные ботинки с крепкой подошвой, подбитой «шипастыми» гвоздями, да на каблуке с подковкой. Да с достаточно высокими берцами[22], поднимающимися на ладонь выше косточки. А поверх пристроил обмотки, благо, что все эти вещи его уже надрессировали правильно надевать.
Следом он накинул на себя рубаху нижнюю да полукафтан, подшитый снаружи чешуёй[23]. Застегнул его, затянув «разговоры» – горизонтальные кожаные ремешки, идущие по переднему разрезу кафтана через каждые три пальца, отчего кафтан с чешуёй смыкался без щелей и даже немного, на пару пальцев, шёл внахлёст. А поверх всего этого парень надел гербовую накидку – сюрко[24], только покороче, вровень с кафтаном.
Дальше Устин приладил на себя боевой пояс с патронташем[25] и подвешенным к нему клинком да кинжалом. Накинул «плечики» Y-образной портупеи, что удерживала пояс. Надел лёгкий и компактный штурмовой ранец из кожи с жёсткой спинкой, где находился дополнительный запас боеприпасов, моток резервного фитиля, огниво с кресалом, индивидуальные перевязочные средства и кое-какие личные вещи, например деньги. Перекинул через плечо холщовый подсумок для «стреляных» газырей из патронташа. Закрепил на ремне плоскую круглую деревянную фляжку[26] в тряпичном чехле, в котором у каждого бойца дополнительно хранились его личные ложка и вилка[27]. Нахлобучил шлем-капу. Затянул подбородочный ремень. Попрыгал, проверяя, что всё нормально надето и закреплено. Взял свою аркебузу. Положил её на плечо. И встал по стойке смирно, давай понять, что он готов выступать.
Парень закончил последним, отчего на него были устремлены взгляды всех вокруг. Капитан в гробовой тишине подошёл к Устину. Осмотрел его. Хмыкнул. Опять Устин. Он уже стал привыкать. Впрочем, возможно, тому нравится получать дополнительную нагрузку. Ведь тот, кто завершает подъём последним, получает дополнительные подходы на тренировке. На брусьях. На отжимания. И так далее.
Капитан с минуту разглядывал Устина, выискивая недочёты. Но парень всё сделал правильно. Пусть и медленно, но правильно. Так что он кивнул и рявкнул:
– СТРОЙСЬ!
И бойцы организованно развернулись, сделав поворот через плечо, и гуськом побежали на улицу, чтобы построиться на ротном плацу. А уже минут через пять, получив «боевую задачу», отправились на очередной марш-бросок. Построившись в колонну по четыре, рота вышла на уже готовый московский тракт и трусцой двинулась по реперным точкам.
– Я служу своему королю[28]! – выдал на речитативе капитан.
– Я служу своему королю! – хором рявкнула вся рота.
И так далее на американский манер выдавали бойцы речитативом не то песню, не то слишком длинную кричалку. И бежали трусцой в полной выкладке, то есть полноценной маршевой загрузкой.
Иоанн не надевал на них по обычаям позднего Нового времени запасы провианта и прочего имущества, выводя его в обоз. У каждой роты был свой обоз, помещающийся на стандартных фургонах, и походная кухня, поставленная на четырёхколёсную подводу. Колёса стандартные, достаточно большого диаметра, но тонкие, с кованым ободком. Каждое надевалось на кованый штырь, вбиваемый в деревянный блок оси. У каждого бронзовая втулка, да с дегтярной смазкой. Это всё резко повышало грузоподъёмность повозки на той же самой дохлой лошадёнке.
В таком виде рота и вышла на кавалькаду богато одетых и снаряжённых всадников.
– РОТА СТОЙ! – зычно рявкнул командир.
Команду тут же продублировали сержанты, и колонна остановилась.
– Кто такие? – спросил вышедший вперёд командир роты у явно русского, сопровождающего этих иноземцев.
– Послы из Фландрии.
– Послы? – окинул капитан задумчивым видом этих всадников.
– Послы.
– Из Фландрии? Это что денег дала королю Польскому на войну с нами?
– Да, – неуверенно произнёс сопровождающий. – Мириться приехали.
– Ну если мириться, ладно, – чуть подумав, произнёс капитан. После чего обернулся к роте и крикнул: – Рота! Прижаться к правой стороне!
Всё пришло в движение и, протянувшись вперёд метров на пятнадцать-двадцать, ротная колонна заняла правую половину дороги.
– НА-ЛЕ-ВО! НА-ПЛЕ-ЧО!
Делегация из Фландрии спокойно и без эксцессов проехала по своей половине дороги, лишь осторожно поедая глазами этих бойцов.
– Кто это? – тихо спросил глава делегации у сопровождающего.
– Аркебузиры короля.
– А что они тут делали?
– Упражнялись. Их учат быстро передвигаться на большие расстояния. Это обычное дело. Раз в седмицу каждая рота аркебузиров или пикинёров, что не задействована по службе, обязана совершать малый марш-бросок. А раз в месяц – большой – на два дня со стоянием лагерем полевым весь третий день.
– Ясно, – потрясённо произнёс глава посольства. Он был знаком с военной службой во Фландрии, которая гордилась своей пехотой. Но ТАКОГО у них не было. Вон в каком порядке всё. Как слаженно действуют и управляются. Не войско, а механизм часовой или ещё какая механическая хитрость. Да и упражняться так часто и регулярно пехоту во Фландрии не заставишь. А какое снаряжение! Одно к одному.
Остальные члены посольства молча приняли эти сведения, в немалой степени объяснившие поражение их наёмников в 1476 году под Вильно.
Остаток дороги до Москвы они проделали быстро и без неожиданностей. И уже на следующий день были приняты.
Общая идея их требований была проста. Дескать, Иоанн получил земли, в которых им выделили концессии, и они хотели бы вступить в свои права.
– Вам эти концессии кто выдавал?
– Казимир, король Польши и Великий князь Литовский.
– А на каких основаниях?
– Для погашения своих долгов.
– Вот! Казимир выдал. Казимир деньги в долг брал. А пришли вы ко мне. Почему?
– Так земля та в твоих руках. И земли ты забрал «как есть», а значит, право концессий сохраняется.
– Так я у вас деньги в долг не брал. Не так ли?
– Но…
– Что «но»?! – внезапно рявкнул Иоанн, вставая с трона. – Вы дали деньги на войну против меня! – начал повышать голос он, едва не переходя на крик. – Дали. И теперь имеете наглость что-то требовать с меня?! Совсем приличие потеряли?! Хотите, чтобы я велел вас казнить?!
– Мы послы! – взвился глава делегации, и дворяне согласно закивали.
– Только это вас и спасает, – примирительно ответил Иоанн, садясь обратно на свой трон. – Но наглость ваша невероятна. Это надо догадаться – прийти с такими требованиями ко мне!
– У нас есть заключения законников, которые, исходя из подписанного договора… – продолжил глава делегации.
– Скажи, ты дурак? – с жалостью в голосе спросил Иоанн.
– Что?!
– Вы вложили деньги в войну против меня. Вы проиграли. Горе побеждённым.
– Но законник.
– Ваш законник – дурак. Можете запихнуть его заключение ему в задницу. Ибо законов он не знает. Ясно?
– Ясно, – нахмурились представители делегации. – Тогда торговля…
– Вот о торговле мы как раз можем поговорить, – перебил их король. – Вы можете компенсировать свои убытки, вложенные в войну против меня, если начнёте со мной сотрудничать. Мои враги несут убытки. Мои друзья могут получать хорошие прибыли. Так что я очень надеюсь, что вы будете взвешивать свои дальнейшие слова.
– У короля есть флот? – осторожно спросил глава делегации, тонко намекая на толстые обстоятельства.
– Всего десять лет назад у короля не было ни армии, ни денег, ни королевства. А сейчас, как вы видите, всё это в наличии. И даже в избытке. Вы готовы рискнуть, поставив на то, что у короля в следующие десять лет не появится флота? Кажется, делать ставки против меня вы уже пробовали. Не так ли? Хотите ещё раз попробовать? Сколько денег в этот раз потеряете? Ибо сказано: за всё в нашей жизни нужно платить.
– Кем сказано?
– Мной.
Представители Фландрии задумались. Довод прозвучал довольно убедительно. Их изначальная линия переговоров, в которой они планировали шантажировать Иоанна через торговлю, полностью рассыпалась. Они хотели нагнуть короля так же, как совсем недавно ставили «в позу» Карла Смелого, всецело зависящего от налогов, взымаемых во Фландрии. Но что-то пошло не так. И Иоанн с ходу стал сам наезжать на них…
А потом он сделал им два предложения. Первое – стать северным морским крылом для Персидской торговли и предоставить Иоанну специалистов для строительства флота на Каспии. Второе – организовать Степную компанию – новое акционерное предприятие, суть которого была проста.
Из Фландрии должны завозится тонкорунные овцы мериносы для разведения подданными ханов Белой, Синей и Чёрной Орд. На землях же Иоанна специалисты из Фландрии в удобных для производства местах поставят предприятия по выделки сукна и прочих тканей, которые потом можно продавать в землях королевствах и вывозить как на юг через Каспий, так и на запад через Балтику.
Выгода заключалась в том, что в Дикой Степи можно пасти ОГРОМНОЕ количество овец и делать это сильно дешевле, чем в Нидерландах и даже в Англии, откуда во Фландрию уже сейчас импортировалась шерсть. Производство же в королевстве Русь также выходило существенно дешевле из-за более низких зарплат и меньших издержек, ведь на Руси имелись и реки в избытке для постановки массы водяных колёс, и земли свободные.
Так что прибыли ребята из Фландрии могли получать и не сидя в шаговой доступности от шумных да вонючих суконных цехов. Акция ведь даёт право на долю в деле и, как следствие, на долю в прибылях.
Пока Иоанн говорил про Персидскую торговлю, делегаты не проявляли никакого интереса. А вот когда заикнулся про шерсть, то заметил, как глазки у них загорелись. Особенно после того, когда обрисовал им площади под выпас, что может выделить. Там ведь легко помещалось две-три Англии. Причём не забитой вездесущими крестьянами и городами, из-за которых пастбищ там выходит едва ли не треть. Нет. Тут две-три Англии целиком, полностью выделенные под пастбища. И множество работников, которые испокон веков специализировались на выпасе…
* * *
– Он с ума сошёл? – тихо спросил Сикст IV кардинала, что вернулся из Москвы. О том, что учудил Патриарх, Папа узнал уже через неделю. И успел переварить это. Но тут выходка уже от Иоанна, от которой хоть стой, хоть падай…
– Что-то не так?
– Ты знаешь, что он просил мне передать?
– Конечно, – кивнул кардинал. – Это копии расспросов, которые учиняли полоняникам, что возвращались на Русь за последние полвека. Выборка из тех, что оказывался в пленении в землях христианских.
– И всё?
– Это всё, что мне известно. Королевскую печать я не смел вскрывать.
– В сопроводительном письме Иоанн поимённо перечислил работорговцев-католиков, которые торговали христианами. И потребовал отлучить их от Церкви.
