Михаил Кречмар
Север и оружие
С другой стороны увала также лежали охотники с ружьями или копьями.
Позади охотников устанавливалась воронка из махавок, сделанных из гусиных крыльев. У дальних концов располагались загонщики, которые заворачивали стада оленей в воронку.
Для тундрового народа нганасан охота на северного оленя была основным источником существования, как говорит исследователь их культуры А. Попов,
«…одним из самых выгодных и в то же время благородных занятий, ради которого они бросают другие, не менее прибыльные промыслы, например рыболовство. Массовый характер принимает охота на диких оленей сразу после линьки гусей. В это время люди нервничают и при крике „дикий олень!“ готовы бежать куда угодно».
Так это выглядит в описании А. Ф. Миддендорфа:
«Дичь стада приближаться: я не узнал своих друзей. Кровь их закипела, как у самой горячей охотничьей собаки. Возбуждённая до крайности страстность их сказывалась в отрывочных замечаниях: по временам они обменивались короткими восклицаниями, свидетельствовавшими о спёртом дыхании, и когда животные, по-видимому, хотели уйти в сторону, то охотники стали издавать громкие, похожие на вой, протяжные вопли в высоких тонах; ими вполне овладела самая страстная возбуждённость, и мне, привыкшему к строгому соблюдению порядка на европейских облавах, казалось, что теперь всё дело испорчено. Но открытая тундра обширнее, чем её может представить себе новичок, ветер был выбран превосходно, животные ничего не слышали и даже вдруг пошли прямо на нас. Как поражённые молнией, сотоварищи мои по охоте пали на землю за снеговые покрытия. Несколько минут спустя стадо лишком в 30 голов подошло к нам и пробежало шагах в пятидесяти. Две, даже три стрелы каждый самоед успел вынуть через плечо из своего колчана и пустить в животных, прежде чем они ушли из-под выстрела. Но даже и на таком расстоянии большая часть стрел не попала в цель. Так неукротим дикий охотничий пыл у этих детей природы, умевших иногда убивать чаек на лету!»
Подготовка к охотничьему сезону у нганасан начиналась уже зимой. Главы семейств договаривались, кому из них с кем кочевать, они же размежёвывали территории кочевых групп, чтобы охотиться рационально, не разгоняя зверя. Границы летних охотничьих территорий ежегодно изменялись, но в течение одного сезона оставались такими, какими их фиксировали межродовые договорённости на этот год. Уже с весны охотники запасались свинцом, порохом, дробью и пистонами. Во время охоты ездили на специальных оленях («басупса»), которые в другую пору в качестве ездовых не использовались. Обычно для этого выбирали важенок, так как считалось, что они выносливее быков. Важенки эти притом были малообученные, дикие и не пригодные для езды в аргишной упряжке. Заранее заготавливали много подполозников – деревянных брусков, подбиваемых с нижней стороны полозьев нарт для предохранения последних от стирания при езде по каменистой тундре. При наступлении охотничьего сезона беспокойных собак убирали в чумы или даже убивали, чтобы те не тревожили оленей.
Индивидуальные способы активной охоты на северного оленя в тундровой зоне включали в себя охоту с упряжки «по кругу», охоту с маскировочным щитком, охоту с оленем-манщиком, а также различные формы скрадывания.
«С наступлением охотничьего сезона, – продолжает этнограф А. Попов, – в корне нарушается обычный распорядок дня. В эту пору приходится удивляться неисчерпаемой энергии этих людей, не знающих усталости. Приведу иллюстрацию из жизни одной (во многом типичной) семьи нганасанов. Дело происходит во второй половине июля. Уранник Окуо, глава семьи, уже пожилой, во время стоянки до двух-трёх часов ночи занимается рыбной ловлей. Два его взрослых сына всё время недосыпают, так как по ночам по очереди сторожат оленей. После краткого сна, продолжающегося не более двух часов, сыновья Уранника охотятся на диких оленей или участвуют в коллективном промысле сетями диких гусей. В это время днём по очереди пасут оленей подростки – дочери Уранника».
Летом на диких оленей нганасаны охотились главным образом пешком. Вставали охотники рано утром, осенью и зимой – до рассвета, чтобы к восходу солнца быть на месте, так как, по их утверждению, «дикий олень к вечеру становится более чутким». По этой причине некоторые предпочитали охотиться вообще при лунном свете. В большинстве случаев на промысел охотники отправлялись натощак, в расчёте на то что удастся подкрепиться мясом убитых ими же оленей, так что, если охота не удавалась, то добытчики так и возвращались домой голодными.
Авамские нганасаны во время летней охоты для упора при стрельбе привязывали под ложе ружья маленькие лыжеобразные подставки из оленьего рога или мамонтовой кости.
В середине августа охотники (втроём или вчетвером), оставив свои стада в тундре, выезжали на легковых нартах в отроги хребтов Бырранга или Северо-Восточного – образовывали маленькие караваны, состоящие из немногочисленного стада свободно идущих ездовых оленей и нарты с несколькими жердями для чума, с одним или двумя тюками. Вместе с караваном ехала одна женщина, на которой лежала обязанность устанавливать чум, приготовлять пишу для охотников, а главное – чинить их обувь и вялить мясо добытых диких оленей. Охота продолжалась дней пятнадцать-двадцать, охотники пешком обходили хребты и долины горных речек. Упряжных оленей использовали только для привоза убитой добычи. Чтобы лучше замаскироваться, охотники надевали старую одежду с облезшей шерстью, а на голову – шапку из чёрных камусов (шкур с голеней) оленьих телят. Такая одежда хорошо подходила под цвет камней.
С выпадением снега пешая охота заменялась санной.
«В легковую нарту впрягают четырёх оленей, преимущественно важенок, как более выносливых, и пускаются в погоню за дикими оленями. Последние всегда стараются перебежать дорогу охотнику, который, пользуясь этим обстоятельством, останавливает свою нарту и стреляет», – пишет А. Попов, не объясняя, впрочем, с учётом каких биологических особенностей дикого оленя строится данная охота.
Эта охота, которая носит ещё название «по кругу», основана на стремлении оленя зайти преследователю «под ветер», пересекая ему впереди путь. Охотник на оленьей упряжке выбирает одного из «дикарей» и начинает преследовать его, постоянно держась с подветренной стороны. В это время, рассказывает очевидец Ю. Симченко, «ему приходится, сообразуясь с местностью, делать крутые повороты, резко менять направление, не позволяя дикому оленю забежать спереди на подветренную сторону». Преследуемый олень всё более сужает круг бега и в итоге оказывается поблизости от преследователя. Этот вид охоты мог возникнуть только после появления и развития оленеводства. Однако данный способ промысла, вне сомнения, развился из более ранних способов индивидуального загона, основанного на известных инстинктах дикого оленя. Стремление дикого оленя зайти «под ветер» характерно не только по отношению к преследующей упряжке. Оно распространяется и на пеших охотников, и на собак, действующих в роли загонщиков.
«Чем больше стадо, – пишет исследователь Н.А. Тюлин, – тем опытнее у него вожаки и тем труднее подойти к нему на верный выстрел. Большие стада оленей подпускают к себе на 600–800 метров. К небольшим же стадам удаётся подойти ближе. Бывают случаи, когда олени из любопытства подходят к охотнику. Когда на лыжах двигаются против ветра или под углом к нему, то взрослые самцы-олени обычно перебегают путь и стараются забежать так, чтобы перехватить запах. Остальное стадо в это время настороженно стоит и бросается за вожаком, когда тот побежит, почуяв опасность».
Ещё одним, широко распространённым в прошлом, а ныне практически забытым способом было подкрадывание к оленю со щитком. Этот щиток делался из тонкой и лёгкой доски длиной сто шестьдесят – сто семьдесят сантиметров, в форме широкого треугольника с закруглёнными углами и отверстием посредине для стрельбы из ружья. Устанавливался он вертикально при помощи двух стоек на специальные полозья, обитые камусами.
Щиток для подхода к оленям.
РИС. А. ПОПОВА.
Охотник укладывал ружьё на развилки верхнего конца стоек щитка, затем, подталкивая щиток вперёд, подкрадывался поближе к дикому оленю с подветренной стороны и стрелял в него через отверстие доски.
Охота с оленем-манщиком – один из наиболее интересных и самобытных видов охот, практиковавшихся северными аборигенами. Многие исследователи считают, что именно с этих охот начиналось классическое северное пастбищное оленеводство.
К сожалению, такая охота не практикуется уже как минимум полстолетия, однако в те времена, когда быт таймырских аборигенов изучал всё тот же неутомимый Юрий Симченко, она была ещё достаточно распространена.
Охотились с оленем-манщиком нганасаны, энцы, эвенки и эвены. Зачастую в качестве манщиков употребляли тренированных важенок. Важенок, близких по окраске к дикому оленю, летом начинали обучать «ходить» на специальном ремне с особым наголовником. Длина ремня манщика достигала тридцати-пятидесяти метров.
Тренировка оленя-манщика заключалась в обучении его подчиняться охотнику, управляющему оленем с помощью ремня, и не наступать на «манчишный» ремень, что тоже имело значение.
Охотник сначала просто водил оленя на ремне, ударяя его всякий раз, когда тот наступал на ремень. Выдрессировав таким образом оленя, охотник начинал учить его подчиняться движениям самого ремня. Проще всего было обучить оленя двигаться влево. «Манчишный» ремень прикреплялся с левой стороны наголовника, и охотник, натянув ремень, заставлял оленя поворачивать.
Следует отметить, что все приёмы управления оленем начинали отрабатываться на коротком ремне, т. е. охотник отпускал оленя на три-четыре метра от себя и «понуждал» при тренировке копьём. Обучив оленя поворачивать влево, охотник приступал к более сложным командам: принимать то или иное положение, стоя на месте, двигаться с различной скоростью, останавливаться, возвращаться и т. п. Обучение оленя носило сугубо индивидуальный характер. Умело управлять оленем-манщиком мог только тот, кто с ним занимался. Можно себе представить, сколько упорства, труда и мастерства требовалось для того, чтобы дрессированный олень подчинялся каждому движению руки хозяина, держащего конец тридцатиметрового ремня.
Нганасаны охотились при помощи манщика с копьём или луком, а позже – с ружьём. Охотник, прикрываясь манщиком, почти вплотную подходил к дикому оленю с подветренной стороны и поражал его. Приёмы маскировки и подхода были такими же, как у ненцев, саамов и юкагиров.
О юкагирской охоте с оленем-манщиком М. Геденштром сообщает следующее:
«Оленей бьют с помощью домашнего оленя (манщик), который, заслоняя собой хозяина своего, подводит его к табуну диких оленей. Сие средство употребляют одни юкагиры, прочие же загоняют табун оленей собаками в озеро, где, настигая в лодках, колют узкими копьями (покалюга) и во время странствования оленя ожидают их в известное уже время при реках, где во время переправы ставят их против быстрины и колют вдруг целые табуны».
Олени-манщики были известны также корякам и чукчам. Бартоломео Лессепс следующим образом описывает охоту у коряков Охотского побережья:
«В стаде почти всегда находятся три или четыре оленя, приручённых к ловле. Инстинкт сего животного непонятен: если он встретится с диким оленем, вдруг, скрывая все знаки своего обмана, подражает ему в щипании травы, в бегании и во всех движениях, а тот подходит к нему ближе, не примечая сих сетей; тотчас они играют вместе, сцепливаются своими рогами, расцепляются, сходятся опять, бегают и друг за другом гоняются. В сих игривых беганиях приручённый олень мало-помалу приводит свою добычу против ружья звероловца. Проворнейшим оленем ловят и живых; для сего вешают на рогах сего петлю, которую он, играя, надевает на рога своего противника; чем более он старается вырваться, тем более узел затягивается и тем другой сильнее тащит его к себе, чтобы дать время прийти к себе своему хозяину…»
Об охотничьих оленях у эвенков Ю. Симченко пишет, что манщик-самец или важенка подбирались так, чтобы по окраске походить на дикого оленя. Когда охотник замечал стадо диких оленей, он против ветра пускал манщика к ним. Манщик всё время находился на привязи у охотника, который полз следом. Хороший охотник с искусно дрессированным манщиком был способен убить много оленей из стада раньше, чем остальные дикие олени это обнаруживали. В этих случаях при охоте употребляли обычно не ружья, а луки.
Известны также способы использования необученных домашних оленей при промысле диких.
Этот вид охоты заключается в том, что для промысла используются необученные двух-трёхлетние быки. Нганасаны или вешали таким быкам на рога петлю ремня, закреплённого на олене, или укрепляли на их рогах ножи. Иногда, чтобы вызвать диких самцов на борьбу, на рог домашнего оленя надевалось кольцо из кожи полового члена дикого самца, а рога и голова смачивались оленьей мочой. Такой бык в разгар гона пускался в стадо диких, где вступал в драки с самцами, раня их или запутывая рога ремённой петлёй. Роль охотника в этом случае сводилась к тому, чтобы подобрать или добить добычу. Чтобы домашний олень не убегал с дикими, к его ноге привязывали ремень с толстым плетёным узлом. Охотник вынуждал оленя медленно приближаться к стаду «дикарей», сдерживая его «манчишным» ремнём, и отпускал ремень, когда олень входил в стадо. Если отпущенный домашний олень пытался убежать, ремень с тяжёлым узлом обвивался вокруг его ног и вынуждал остановиться. Точно так же охотились долганы, ненцы и некоторые группы эвенков. Тимптонские эвенки, по сообщению Л.Д. Николаевского, применяли необученных домашних оленей не только во время гона. Они использовали их иногда и летом, разыскивая оленей в гольцах. Домашний олень на длинном ремне подпускался к диким, а затем охотник подтягивал его к себе на расстояние выстрела, если к домашнему оленю присоединялся дикий.
У эвенков таким манщиком был бык, который телёнком остался без матери и был выращен человеком. Это животное обучали носить петлю («хуркатча») на рогах и использовали в качестве манного животного.
Осенью, когда начинался гон и быки собирали возле себя гаремы, на рогах манщика укрепляли натёртую хвоей петлю, и охотник осторожно подпускал его к стаду. Самец – хозяин гарема вступал с манщиком в поединок, и в результате на рогах дикого бойца затягивались петли. Тогда охотник, наблюдавший за процессом, выскакивал и приканчивал дикого оленя, схваченного предательской петлёй.
Таёжные охотники на всё живое
Эвенки, которые в дореволюционное время назывались тунгусами, и теперь остаются одним из самых широко распространённых охотничьих народов мира. Экономическую основу хозяйствования эвенков составляла охота на копытных, которая в течение всего года обеспечивала кочующий род необходимыми запасами мяса и сырья для домашнего ремесла. На них охотились круглый год, и пик промысла приходился на осень и середину весны – по насту. Для получения выпоротков – меха оленят из утробы самки – уничтожалось большое количество беременных важенок.
На зверя охотились по-разному: его стреляли при встречах на перекочёвках, ловили сетями, петлями и ловчими ямами, ставили самострелы на тропах, добывали с помощью изгородей, били на переправах во время миграций, стреляли во время гона на вабу, в засидках, ходили по чернотропу с собакой, тропили по следу с подходом, били нагоном и подходили с помощью оленя-манщика.
Таёжные эвенки-орочоны при добыче лосей и изюбрей также использовали масштабные ловчие изгороди – как и у более северных народов.
«Изгороди (капчавун) на копытных животных они делали, сваливая деревья в одном направлении, в безлесных участках лесины поднимались на козлы. Устанавливали эти засеки поперёк мест, где зверь движется во время миграций. Через 100–200 метров в этих изгородях оставляли проходы, в которых настораживали самострелы, сети и копали ловчие ямы», – говорит А. Мазин в своей книге «Быт и хозяйство эвенков-орочонов».
Засека для охоты на крупных копытных.
РИС А. ОКЛАДНИКОВА.
Вот как описывает такую изгородь на реке Селемдже исследователь П. К. Сергеенко:
«Лось добывался в зимний период несколькими способами. На него, так же как и на других зверей, ставили стрелки (самострелы. – М.К.). Их устанавливают обычно на лосьих тропах, идущих вдоль рек. Для этого перпендикулярно к реке сооружают изгородь из сваленных в одном направлении деревьев и в специально оставленных проходах настораживают луки. Такие изгороди делаются 6–8 км длиной, они имеют в своих проходах 50–60 луков. Иногда таких изгородей делается две. Параллельных, отстоящих одна от другой на несколько километров. Осматривают эти приспособления через 3–4 дня».
Аналогичные приспособления для охоты попадались на пути экспедиции Мазина по рекам Олёкме, Хани, Куранаху, Зее, Алдану, Амге.
Самая «охотничья» малая народность Севера – эвенки, или тунгусы.
РИС. ИЗ КНИГИ И. Э. ФИШЕРА «СИБИРСКАЯ ИСТОРИЯ…», 1774 Г.
Интересно, что стрелы для самострелов у коренных народов Крайнего Севера изготавливались с серией поперечных надсечек, которые наносились через одинаковое расстояние – сантиметров через десять-двенадцать. Когда такая надсечённая стрела попадала в тело животного, то раненый зверь быстро обламывал торчащий из раны кусок древка. Этот кусок находил охотник и по нему судил, насколько глубоко стрела вошла в зверя и, соответственно, насколько тяжёлая рана ему нанесена. На основании этих наблюдений он решал, стоит ему преследовать подранка или нет.
У тех же эвенков был широко распространён способ охоты на лося и изюбря во время гона на вабу – специально изготовленный манок из бересты или дерева.
Ваба, скрученная из бересты, называлась «оревун».
По глубокому снегу эвенки охотились на копытного зверя способом верхового тропления, то есть двигались за добычей по её следам верхом на олене. Этот способ имеет преимущество перед обычным троплением тем, что, когда охотник передвигается верхом, зверь с наветренной стороны часто принимает его за другое копытное животное и может подпустить весьма и весьма близко.
Одной из характерных охот, принятых у сибирских аборигенов до самого недавнего времени, была охота на лыжах по насту. Охотиться так можно было только лишь в особое время – как года, так и суток, – когда поверхность глубокого снега сковывается плотной ледяной корочкой, способной держать человека на широких лыжах, но проваливающейся под тяжёлым копытным зверем, таким как лось или изюбрь. Добытчик относительно неслышно тропит зверя до самой его лёжки и, если спугнутое животное начинает уходить, преследует его на лыжах. Зверь быстро выбивается из сил, а кроме того, обрезает ноги об острые края наста. Опытный охотник-эвенк в такой ситуации добивал животное копьём.
Другой народ, в жизни которого охота занимала значительное место, – это эвены, в дореволюционное время называвшиеся ламутами. Они, как и эвенки, принадлежат к тунгусоязычным народам Палеарктики, но в их укладе мелкотабунное оленеводство преобладало над промыслом. Тем не менее без охоты эти люди себя тоже не мыслили.
«Считается, что о древности занятия охотой для народов Севера свидетельствует ещё и то, что многие народы, например эвены, не имеют обобщённого термина, определяющего это занятие. Терминов, определяющих охоту, много, и все они конкретны, связаны не только с определённым объектом охоты, но и с орудиями добычи, – говорит исследовательница эвенского быта, сама эвенка Ульяна Попова. – „Буюсэк“ – это охота на дикого оленя, от слова „буюн“ – „дикий олень“, „бэркэчэк“ – охота с помощью самострела, от слова „бэркэн“ („бэркан“) – самострел, и т. д. Традиционные особенности охоты эвенов, их охотничье вооружение, способы и приёмы сходны с теми же занятиями у эвенков, негидальцев, ороков и других тунгусоязычных народностей, близких к ним по языку и культуре».
И в наши дни образ жизни многих племён аборигенов Севера почти неотличим от того, что был у них и пятьдесят, и триста лет назад.
ФОТО ИЗ АРХИВА А. ГАМАНА.
Отдельные элементы охотничьего промысла, в частности гоньбу по насту, скрад с помощью манщика и промысел с помощью стреляюще-колющих орудий (пассивными – самострелами, активными – луками и копьями), этнографы относят к так называемым общеалтайским [7].
Классическое описание быта бродячего охотника, в данном случае именно эвена (ламута), а также его взаимоотношений с оседлыми племенами и скотоводами даёт барон Гергард Майдель:
«…Ламута ничто не привязывает к месту, он идёт туда, куда бежит пушной зверь, и почти так же подвижен, как этот последний. Подобно тому как соболь, лисица и белка могут всюду устроить себе гнездо, где только есть лес, так и ламут кладёт на оленей свою лёгкую уросу из бересты и свой незатейливый домашний скарб и бродит с места на место, постоянно следуя за пушным зверем. Но он не берёт на себя даже хлопот по переселению: он кладёт на плечо своё ружьё, вешает пороховницу, а зимой ещё свои лыжи, и готов в путь. Он сообщает только своей жене, что через столько-то дней или недель она должна ожидать его на известном месте, и затем уходит в полном убеждении, что найдёт там свой дом в полной готовности. Жена должна сама позаботиться о том, чтобы прийти с детьми и имуществом на назначенное место, поставить свой урос и приготовить всё к возвращению хозяина. Ловко и красиво сложённый, притом крепкий и мускулистый, способный без труда переносить голод и жажду, прекрасный стрелок как из ружья, так и из лука, он представляет из себя истого охотника, которого самые трудные лишения не могут заставить даже подумать о том, чтобы остаться у человеческого жилья долее, чем безусловно необходимо для промена его добычи.
Казалось бы, что с таким народом каждому легко ужиться, потому что он чувствует себя лучше всего там, где другие не идут; на деле же выходит не то, и именно на ламутов я слышал больше всего жалобы в глуши. Помимо охоты за пушным зверем, они усердно преследуют также диких оленей, для чего спускаются со своего нагорья в равнины Анадыря.
Олени ещё до сих пор ежегодно совершают свои переселения через нижнее течение этой реки.
…Весной олени идут большими стадами на север, а осенью возвращаются обратно на юг; они должны, следовательно, дважды перейти через Анадырь.
Весною за ними не охотятся, потому что они тощи и мясо их нехорошо на вкус. Но тем важнее осенняя охота, от удачи или неудачи которой в значительной степени зависит благосостояние или бедствие тамошних обитателей. Поэтому такого рода охоты совершаются по определённым правилам, сообща всеми участниками, а добыча подлежит разделу, всегда очень добросовестно. Никто не стал бы препятствовать и ламутам принимать в ней участие, но они этого не желают, как и вообще никогда не делают ничего сообща: всякий из них проходит жизненный путь в одиночку, как может. Между тем ламуты охотно бродят летом по Анадырю и обоим Анюям; в это время нет никакой охоты за пушным зверем, но область к северу от Анадыря изобилует дикими оленями, а также каменными баранами, доставляющими ловкому стрелку очень порядочный заработок и источник к существованию. Именно из-за северного оленя, как дикого, так и приручённого, и сложилась дурная слава ламута…Чукчи, как богатые стадовладельцы, особенно ненавидят ламутов. Чукчи упрекают их в том, что они, охотясь за оленями, не всегда дают себе труд отличать диких животных от принадлежащих чукчам или, иными словами, бьют всё, что ни подвернётся, даже в том случае, если отлично знают, что перед ними приручённое стадо; если же их ловят на месте преступления и пытаются отнять убитое животное, они будто бы хватаются за оружие, чтобы обороняться… Чукчи – богатые и изнеженные стадовладельцы. Крупных размеров и сильный, но при этом тяжёлый на подъём, как и наши богатые торговцы рогатым скотом, чукча почти беспомощен по сравнению с подвижным и ловким ламутом; со своим копьём, как ни хорошо он им владеет, чукча не может подступиться к вооружённому огнестрельным оружием ламуту, – одним словом, он очень отстал от этого последнего и при всяком удобном случае старается ему насолить. Когда какой-нибудь ламут или чукча, которых знали за частых посетителей ярмарки, исчезает, приходится иногда слышать, что где-нибудь в глуши был поединок на жизнь и смерть и что исчезнувший остался при этом на месте…Племена, участвующие в ловле оленей на Анадыре, не терпят ламутов потому, что те охотятся всё лето вплоть до осени; а там это в высшей степени не одобряется, в особенности в то время, когда дикие олени начинают собираться в стада, чтобы большими вереницами переплывать реку. В это время, обыкновенно в конце августа, там не решаются сделать ни одного выстрела, не зажигают даже огней, чтобы не беспокоить крайне пугливое и осторожное животное. Таких правил ламут не придерживается, а потому он и ненавистен остальным инородцам, как человек, портящий им охоту и непрошеный гость».
На Охотском побережье главными объектами охоты эвенов являлись северный олень, лось, снежный баран и заяц-беляк.
Особое место в охотничьей культуре как эвенков, так и эвенов занимал бурый медведь. Существовали древние правила, обряды охоты на мишек, бытовые табу. О добытом медведе строго воспрещалось говорить, что он «убит» или «кто-то убил» его, а полагалось считать, что медведь сам принёс себя в жертву.
Весной и осенью эвены охотились на диких северных оленей во время миграции к северу, в тундру, а затем, по их возвращении, – к местам отёла, в северную тайгу. Охотники выслеживали оленей, утверждает У. Попова, около троп к речным переправам и из засад стреляли в них из луков, а раненых добивали копьями, стараясь попасть в затылочную часть головы. До настоящего времени затылок оленя у эвенов называется «гэдэкэ», или «гэдэкле», – буквально «место копья».
Как уже было сказано, охота на диких оленей во время их переправ через реки методом поколки с лодок на плаву не была свойственна приохотским эвенам. На Северо-Востоке этот способ был типичен для юкагиров, а далее на запад – для нганасан и энцев. В преданиях гижигинских эвенов сообщается о существовании в прошлом коллективной охоты в тундрах с луками, из укрытий возле троп на другую разновидность дикого оленя – мэннэ. По словам рассказчиков, «это были маленькие олени с прямыми рогами, которые передвигались по тундре большими стадами. Когда стадо „пряморогих“ проходило через лесотундру, то после него оставалась голая земля с изрытой почвой, без кустиков, без травинки. Мэннэл (множественное от „мэннэ“. – М.К.) всё сметали на пути, как горная лавина».
Эта апокалиптическая картина, видимо, отражает перекочёвки крупных стад тундрового северного оленя, который на самом деле несколько мельче таёжного.
Приохотские эвены были одним из немногих народов, целенаправленно охотившихся за таким редким и малопродуктивным зверем, как снежный баран. На это якобы отваживались лишь следопыты с большим опытом, знатоки мест обитания и повадок этого зверя. На промысел барана они выходили группами по четыре-шесть человек и в сопровождении специально обученной собаки. Охотились в феврале, когда увеличивался световой день, а сильные морозы спадали. В качестве объекта охоты эвены предпочитали стада небольших баранов (возрастом от двух-четырёх лет), которые держались отдельно от стад самок с детёнышами и от взрослых, более осторожных самцов. Достигнув в горах мест обитания этих копытных, охотники разделялись на две группы по два-три человека; одна из них скрывалась в распадке возле тропы, а другая, держась против ветра, подкрадывалась к стаду. В случае если подход одной из групп заканчивался неудачей, она нагоняла зверей на другую, находившуюся в засаде.
Должен сказать, что массовая добыча диких северных оленей аборигенами ни в коем случае не несла на себе печати «рачительного хозяйствования». Я уже упоминал здесь такие варварские, с точки зрения современного человека, способы добычи животных, как загон зверя весной по насту (при этом добывались преимущественно беременные самки). Но и с уже добытой продукцией обращались по-варварски.
Например, по сведениям В. А. Туголукова, в 1889 году во время поколки «дикаря» было добыто столько животных, «что из туш набитых оленей, с которых были сняты шкуры, был сложен вал в половину человеческого роста и длиной около двухсот сажен. Эти олени были убиты исключительно для добывания шкур».
«Хотя местность, по которой мы теперь кочевали, была совершенно голой и лишённой растительности, за исключением карликового кустарника и мха, оленей тут было такое множество, что индейцы не только добывали их в достаточном количестве, чтобы обеспечить мясом несколько сот человек, но нередко забивали и только ради шкур, костного мозга и прочего, а туши оставляли на потребу волкам и лисицам или просто гнить», – пишет британский путешественник С. Хирн об индейцах канадского Севера в XVIII веке.
Именно такое безоглядное и расточительное использование ресурсов и приводило впоследствии к настоящим голодным катастрофам, наглядно показанным К. Расмуссеном и Ф. Моуэтом в их этнографических очерках о жизни аборигенов Канады и Аляски.
Тунгусский самострел.
РИС. А. ПАРАМОНОВА.
Таёжные народы гораздо шире, нежели тундровые, использовали в своей охотничьей практике разнообразные западни и самострелы. В частности, эвенки-орочоны использовали самострелы («бэркэн») для добычи копытных животных, медведя, а также пушного зверя. На медведя, лося, изюбря, косулю, кабаргу, дикого оленя самострелы устанавливали в горизонтальном положении на тропах или в проходах специальных изгородей. Простой лук и спусковой механизм делали из дерева, иногда прямо на месте установки. Для тетивы-насторожки использовали жильную или кожаную бечеву. Самострел защеплялся в пень. Высота установки зависела от высоты животного. Силу выстрела охотник регулировал нарезками на насторожке. Сверху самострел всегда прикрывали лапником. На мясных животных самострелы устанавливали круглый год.
Из пушных животных эвенки-орочоны добывали при помощи самострелов соболя, лисицу, рысь, росомаху, колонка – тех зверей, которых они обычно тропили по глубокому снегу. Такой метод использовался со второй половины декабря до установления наста. Эти самострелы устанавливались в вертикальном положении и крепились к стволам деревьев ровдужным ремнём. Тетива-насторожка располагалась таким образом, чтобы выстрел приходился в голову.
Один из самых древних, примитивных, но при этом очень эффективных методов охоты – с помощью петли. Эвенки употребляли петли при охоте практически на весь спектр промысловой фауны: ловили лосей, изюбрей, косуль, медведей, рысей, росомах, а также все виды боровой дичи. Петли делались из толстых широких ремней из шкуры лося или плелись из конского волоса. На мясных животных петли устанавливались в проходах изгородей и на тропах, на пушных зверей – в местах тропления. Для крупных животных петли устанавливались с потаском.
