Михаил Кречмар
Север и оружие
Хижины из мамонтовых костей
На пиренейском нагорье Гвадаррама К. Хоуэлл раскопал несколько лагерей охотников на слонов, датированных возрастом около 400 000 лет. Он предположил, что эти люди загоняли гигантских животных в болота, а потом закалывали обессиленных гигантов самыми примитивными орудиями – копьями с обожжёнными концами. Кое-какие орудия убийства они подготавливали и на месте – из бивней и костей убитых ранее животных. В качестве средства устрашения они применяли огонь, поджигая окрестные траву и кустарники. Интересно, что основания хижин у племён Гвадаррамы были сложены из черепов и костей ископаемых слонов. Очень похожую архитектуру имели жилища древних племён Южнорусской равнины, которых тоже называют «охотниками на мамонтов»[4].
Строения из мамонтовых костей – явление настолько необычное и редкое, что потребует нашего более пристального внимания.
Вероятно, первые хижины, сложенные из мамонтовых останков, удалось обнаружить на территории Моравии, в современной Чехии, в 80-х годах XIX столетия. Тогда археологи просто приняли их за завалы мамонтовых костей. Подсчёты говорили, что там были раскопаны костные останки девятисот-тысячи мамонтов! В 1893–1902 годах на окраине Киева была найдена Кирилловская верхнепалеолитическая стоянка. Во время раскопок разрушили три стоящих в ряд жилища из костей мамонтов. В 1908 году близ села Мезин севернее Чернигова раскопали поселение с изрядным количеством мамонтовых костей. А в начале 50 – х годов XX столетия археологи вдруг поняли, что имеют дело с интереснейшим феноменом: из костей хоботных гигантов нашими предками строились настоящие хижины площадью пятнадцать – двадцать пять квадратных метров и высотой два с половиной метра!
Каркас хижины из костей мамонта.
Выдающийся исследователь ископаемой фауны (а также страстный и опытный охотник) Н. К. Верещагин рассказывает в своей книге «Записки палеонтолога»:
«Большинству из исследователей был малопонятен источник, из которого брались кости для сооружения хижины. И. Г. Пидопличко считал, что весь строительный материал был результатом охоты, во время которой было уничтожено целое стадо мамонтов. Однако в то же время он отметил, что материал „хижины“ разновремёнен, да ещё частично погрызен хищниками до того, как был он использован для постройки. В древности, предполагал он, нечем было расчленять деревья, и поэтому для стройки использовался подручный материал – кости и черепа охотничьих животных. Однако таскать к стоянке тяжёлые вонючие черепа, а затем и жить среди них вряд ли доставляло большое удовольствие. Не вернее ли, что где-то поблизости находилось природное „кладбище“ десятков и сотен мамонтов, погибших и погибавших от наводнений, и полностью мацерированные и подсохшие черепа выбирались оттуда?! Ведь такой принос трупов мамонтов мог совершаться ежегодно древней Десной. В устье мезинского оврага или в ближайшей старице могли каждой весной скапливаться туши волосатых гигантов, забитые туда волной».
Это предположение подтверждается наблюдениями, сделанными зоологами во время ледостава на реках Восточной Сибири. Исследователю В. И. Домничу на пятидесятикилометровом отрезке реки Омолон удалось обнаружить полтора десятка лосей, провалившихся под лёд и замёрзших во время ледостава. Крупный зверь, переходя по тонкому льду через реку, проваливался и безуспешно пытался выбраться на хрупкую, постоянно обламывающуюся ледяную кромку. В итоге животное выбивалось из сил и, находясь в ледяной воде, замерзало и тонуло.
Вполне возможно, что на больших реках нечто подобное происходило и с представителями мегафауны – мамонтами и шерстистыми носорогами. А уже потом кости этих зверей были оприходованы нашими предками как каркасы долговременных жилищ.
Надо сказать, что при раскопках этих хижин археологи обнаружили и такое чудо-оружие, при взгляде на которое мысль об успешной охоте на мамонтов уже не казалась столь невероятной.
Это были длинные (до 50 см в длину и 25 мм в диаметре) наконечники копий, сделанные из бивня мамонта. Возможно, именно они и увенчивали пики, которыми добивали попавших в ледяные ловушки мохнатых гигантов.
«В 1970 г. академик И. Г. Пидопличко пригласил меня на раскоп второго межиричского жилища, обнаруженного при помощи бурения рядом с первым. В раскопе 25 на 10 м на глубине 3 м виднелось тщательно расчищенное сооружение из черепов и трубчатых костей мамонтов. Это второе сооружение было явно беднее первого, так как здесь было установлено по окружности только 18 черепов мамонтов…Перед нами вновь встала загадка об источнике огромного количества костей. Костяные комплексы располагались на первой террасе в месте слияния небольших речек Росавы и Роси и в 12–15 км от долины Днепра. Быть может, и в широких долинах Росавы и Роси тоже случались катастрофические наводнения, топившие носоруких гигантов. А может быть, всё было гораздо проще. Стада мамонтов переходили по коварному льду речек, и часть зверей регулярно погибала в крошеве льдин. Древние межеричи могли и сознательно загонять своих кормильцев на лёд. Барахтавшихся среди льдин и замерзающих мамонтов было уже нетрудно приколоть копьями с наконечниками длиной 50 см из шильев мамонтовой кости. Вот только вытащить на лёд и съесть удавалось не всех зверей. Не было тракторов и лебёдок».
Хижины с каркасом из мамонтовых костей встречаются достаточно часто. Подобные сооружения были найдены и на юге Сибири – при раскопке стоянок Мальта и Буреть, а также Ачинского городища.
Как раз стационарный характер «мамонтовых городищ» свидетельствует против гипотезы о том, что именно люди сыграли решающую роль в исчезновении мамонтов. Любой охотник знает, что если в каком-то месте регулярно добывать крупную дичь, можно истребить её практически полностью. Оставшиеся в живых животные станут гораздо осторожнее, откочуют за пределы радиуса действия охотников стойбища, изменят маршруты миграций и т. д. И как это увязывается со сроками функционирования «мамонтовых хижин» – примерно от трёх до двадцати лет?
Поэтому я (как охотник, убивший сотни крупных животных) склонен полагать, что влияние наших предков на мегафауну отнюдь не было столь масштабным. Наши предки охотились по преимуществу на зверей средней весовой категории: оленей, быков, бизонов и лошадей.
Первое оружие
Каким же оружием пользовались наши предки во время первого (и по сути – единственного настоящего) покорения планеты Земля?
Основным оружием первопоселенцев северных лесов и тундры были уже упоминавшиеся прямые палки с обожжёнными концами – протокопья.
Древние рубила.
Позднее к палкам кожаными ремешками начали крепить рубила, то есть охотники приняли на вооружение каменные топоры. Этот вид орудий просуществовал практически неизменным до наших времён – ещё сегодня на Колыме можно встретить пни, срубленные каменными топорами юкагиров два столетия тому назад.
Следующей стала попытка увеличить радиус поражения имеющегося оружия. Этим путём человечество продолжает двигаться и по сей день. Судя по всему, первыми в ход пошли палки для метания дротиков. Затем настал черёд пращи и уже впоследствии – лука (примерно десять тысяч лет назад). Причём лук в течение очень длительного времени оставался крайне несовершенным оружием, пригодным лишь для добычи мелких животных и птиц.
Дрото- и копьеметалки были в употреблении у северных народностей вплоть до начала XX века. Сегодня подобные орудия (они называются вомёра) используются австралийскими племенами.
Интересно, что ещё в начале XX столетия аналогичный снаряд использовался аборигенами Анадырского края для добывания линных птиц.
«…Основным орудием этой охоты являлась шатина. Местные жители произносили это название как сатина, или сачина.
Мне удалось ещё приобрести этот пережиток старины. Устройство его несложно и состоит из двух частей: собственно шатины и доски. Первая представляет собой длинную, до 2,5 м длиною, и довольно тонкую лиственничную палку, обязательно без сучков, чтобы не сломалась. На её конце укреплено одно центральное копьё и, несколько назад, три боковых („зубки“). Эти копья, или „зубки“, сделаны из железа, имеют вид полустрелы и хорошо заточены. Чтобы они не шатались, для большей прочности конец этот туго обмотан тонким шнуром. На противоположном конце шатины забит небольшой проволочный штифтик. Будучи брошенной вертикально в воду, шатина становится вертикально, так как конец с металлическими зубьями тонет.
За торчащий из воды конец палки удобно схватиться рукой. Доска представляет собой подставку для метания шатины в виде желобка, замыкающегося выступом на её переднем конце. Она подставляется под задний конец палки, который упирается в упомянутый выступ, причём штифтик входит в углубление, соответственно сделанное в выступе. Охотник, собираясь метать шатину, поддерживает её в средней части поднятым предплечьем левой руки, а правой рукой быстро толкает задний конец её с помощью доски», – пишет в 1939 году известный орнитолог Л. А. Портенко.
Аналогичные устройства, сделанные по образцу дротометалки Мезоамерики (атлатля), используются в наши дни как спортивный снаряд. Так что мы на практике можем судить об их эффективности. Экспериментальным путём доказано, что физически подготовленный человек среднего телосложения простым броском вполне способен поразить цель размером с небольшого подсвинка на расстоянии до пятнадцати метров. Для снаряда, брошенного с помощью дротометалки, это же расстояние увеличивается до тридцати пяти метров. Вероятно, именно эти приспособления, а не примитивные луки были основным метательным оружием первобытных охотников. Тем более что именно наконечники дротиков наиболее часто находят на первобытных стоянках.
Дротики каменного века.
Так почему же в охотничьем и военном быту всех народов прочно укоренился лук, а дротометалки остались лишь как забавные анахронизмы у отдельных своеобразных этнических общин? Причина, скорее всего, здесь та же, что и в случае вытеснения луков огнестрельным оружием: использование лука предъявляло меньшие требования к физической подготовке стрелка. Кроме того (так же как и в случае с огнестрельным оружием), предельные возможности лука далеко выходили за физические возможности использования атлатля или шатины. То есть технически при сверхблагоприятных обстоятельствах лучник мог попасть в спокойно стоящее животное на расстоянии ста – ста двадцати метров. Шатина же не доставала туда ни при каких условиях.
Наконечники стрел.
По большому счёту, ни лук, ни атлатль, ни палица или каменный топор никогда не были основным оружием охотника. Как ни банально звучит, основными преимуществами наших предков
были возможность думать, анализировать, размышлять, смекалка и умение обобщать накопленный опыт. И это помогало людям успешно охотиться на любых животных, будь то мамонт, бобр, крокодил или перелётный гусь. Поэтому рискну заявить (и вызвать тем самым протест всех сторонников могущества древних богатырей), что основным супероружием древнего человека были самоловы.
Значительное количество мяса добывалось и в результате коллективных загонных охот.
Известно довольно много мест, которые в течение долгого времени использовались охотничьими племенами для добывания целых групп (иногда даже значительных стад) травоядных животных.
Коллективные охоты
На сегодняшний день до нас дошло достаточное количество свидетельств подобных охот не только в Новом, но и в Старом Свете – в Африке, Европе и Центральной Азии. Животных загоняли на обрыв или в овраг, не имеющий второго выхода, где и забивали сверху дротиками, стрелами или метательными камнями.
Примеров подобной практики в археологии довольно много. Так, в окрестностях верхнепалеолитической стоянки Солютре во Франции у подножия обрыва, к которому охотники сгоняли табуны диких лошадей, нашли костные останки от пятидесяти до ста тысяч особей этого вида. Советский академик И. Г. Пидопличко в своё время описал Амвросиевское костище, где были обнаружены костные останки приблизительно тысячи зубров. Наряду с разрозненными костяками здесь были найдены полные или почти полные скелеты зубров в анатомическом порядке. Это позволило сделать вывод о том, что в Амвросиевке древними охотниками было убито больше зубров, нежели требовалось для пропитания. Огромное стадо было загнано в овраг и перебито. В облаве могло участвовать до ста человек, найдено свыше трёхсот наконечников копий вперемешку с костями зубров. Какой бы крупной ни была община (или группа общин), выделившая для облавы сто человек, такого количества добычи не требовалось, о чём и свидетельствуют полностью сохранившиеся скелеты.
Сейчас мы можем лишь весьма опосредованно заглянуть в глубь веков, читая воспоминания о великих охотах прошлого, знакомясь с наблюдениями и описаниями, оставленными немногочисленными исследователями. Кларк Уисслер, один из немногих людей, которые наблюдали индейскую культуру в её, так сказать, «живом» виде, воссоздаёт яркую картину коллективных загонных охот индейцев:
«Эти люди питали такое отвращение к труду, что не удосужились строить надлежащие загоны, а, отыскав на берегу реки какой-нибудь обрыв, выстраивались по направлению к нему и гнали туда бизонов. Если животные не погибали сразу же, они обычно так сильно калечились, что их без труда можно было добить стрелами. Правда, этот способ иногда оказывался опасным, так как если головной бизон был крепок, то, подойдя к краю пропасти, мог заартачиться, неожиданно свернуть в сторону и прорвать ряды индейцев, ведя за собой всё стадо и сметая всё на своём пути. Человек не в силах остановить стадо, которое несётся на всём скаку за своим вожаком, а потому иногда гибнут люди, стоящие недалеко от пропасти, чтобы посмотреть, как бизоны падают вниз…
V индейцев мы собрали сведения об отличительных чертах загонов бладов и пиеганов. В резервации Черноногих в Монтане есть несколько мест, которые индейцы считают бывшими бизоньими загонами. Похожие места можно найти и в резервации бладов в Альберте. Автор провёл тщательное исследование места на реке Двух Талисманов почти строго к югу от Браунинга. На южном берегу реки есть равнина, оканчивающаяся обрывом высотой в 20 метров. Самый высокий его участок расположен между двумя системами водостока или высохших русел, которые охватывают большую полосу травянистой земли. Мы сделали грубый набросок места, показывая связь между рекой и равниной с обрывом. От самого высокого участка обрыва в направлении травянистой земли тянутся необычные груды валунов. Хотя они несколько разбросаны, их прежнее положение указывает центр из десяти или более штук, зачастую глубоко ушедших в землю. Груды эти выложены немного неправильными линиями. Расстояние между отдельными кучами варьирует от трёх до семи метров, увеличиваясь по мере удаления от обрыва. Левая линия тянется мили на две, а правая примерно наполовину меньше, хотя обе они очень нечётки. Справа имеется вторая линия, которая огибает вырез обрыва, вызванный одним из тех водостоков, которые были упомянуты в начале этого описания. Очевидно, что две основные линии камней ограждают пространство в виде неправильной буквы V, чей угол расположен ниже края обрыва. Расстояние между ними у вершины обрыва достигает 50 метров.
Едва ли можно установить первоначальную высоту каменных груд, так как валуны вдоль линий довольно многочисленны. Судя
по всему, высота кучи возле обрыва в среднем не превышала 50 сантиметров.
Лицевая сторона обрыва перпендикулярной формы, представляет собой стену из обнажённого <камня. – М.К>, а в основании имеет пологий склон из колотого камня, земли и песка. Падая с обрыва, объект два-три метра летит без помех, а затем, ударившись об наклонную поверхность, скатывается вниз на ровное место.
Мы побывали и в другом месте (в нескольких милях вниз по той же реке). В основных чертах оно ничем не отличалось от предыдущего. В резервации бладов мы видели два других места, одно из которых относилось к только что описанному типу. В другом бизонов загоняли на крутой холм, который в прошлом, очевидно, был обрывистым берегом небольшой реки. Мы слышали о многих других местах – как на территории современных резерваций Черноногих в Альберте, так и за их пределами, однако побывать там нам не довелось.
На реке Двух Талисманов мы собрали у надёжных стариков информацию о способе использования таких загонов. Конечно, никто из них не видел собственно охоты, однако не раз слышали от старших рассказы о ней. По их словам, стадо загонялось между рядами каменных груд и падало с обрыва. Внизу устраивалась изгородь, в которую бизоны и приземлялись. Под углом в землю втыкались стойки размером примерно с палаточный шест, так что они скрещивались в форме решётки. Места пересечения шестов связывались сыромятными ремешками. В полученную таким образом раму вплетались ветки так, чтобы все отверстия были закрыты. Ограда была наклонена внутрь, чтобы обладать большим сопротивлением и уменьшить вероятность того, что бизоны через неё перескочат. Наши информаторы настаивали на том, что на склоне, ведшем к обрыву, не было никаких заграждений из веток, а были лишь груды камней, и высота их в те времена была такой же, как и сейчас. Это противоречит данным Гриннела.
Загонная охота заключалась в том, чтобы пропустить стадо бизонов между внешними концами рядов. Это осуществляли несколько пеших юношей, которые окружали стадо, пасшееся в нескольких милях от загона, и заставляли его продвигаться в сторону рядов. Это было не так-то просто, и неудачи не были редкостью. Лагерь обычно располагался на равнине недалеко от загона. Выставлялся дозорный, который предупреждал о приближении стада к обрыву. При благоприятных обстоятельствах он приказывал всем молодым или здоровым мужчинам встать за грудами камней и спрятаться за одеялами или свеженарубленными ветками. Затем, если бизоны проходили через широкое пространство между рядами, загонщики начинали преследовать их, а спрятавшиеся по бокам вставали и с криками размахивали одеялами или ветками, чтобы напуганные животные продолжали двигаться к оврагу. Перед пропастью головной бизон пытался остановиться и свернуть в сторону. В том месте скопление народа было очень велико. Однако нажим задних рядов и действия людей около обрыва обычно ломали упорство вожаков, за которыми слепо шло остальное стадо. Индейцы утверждают, что, если бизоны приближались к обрыву, успех был практически обеспечен. При падении одни бизоны убивались, а других пристреливали в тот момент, когда они начинали бегать по загону. Раненых добивали ударами каменных молотков в лоб.
В некоторых случаях скороход, накрытый бизоньим плащом, мехом наружу, вёл животных к обрыву. По свидетельству Гриннела, этот человек иногда без всякой помощи заманивал бизонов в пространство между рядами. Появление лошадей и огнестрельного оружия сделали загоны ненужными – гораздо проще было окружить стадо на равнине и, кружа вокруг него, быстро перестрелять».
Описание таких масштабных охот позволяет нам прийти сразу к двум выводам. Во-первых, несмотря на огромное количество истреблённых животных, они не могли привести к полному уничтожению дичи, ибо требовали ряда специфических условий, которые не выполнялись бы при уменьшении численности животных; во-вторых, широко распространённая гипотеза о «разумной достаточности добычи», якобы существовавшей у племён охотников, мягко говоря, сомнительна.
Скорее всего, говоря о принципе «разумной достаточности добычи» у малочисленных охотничьих племён, этнографы попадают в одну из ловушек субъективизма, которые сплошь и рядом подстерегают исследователя человеческого быта. Естественно, при общении с представителями изолированных и исчезающих народов они стремятся говорить с теми людьми, которых не без основания принято считать носителями племенных традиций, – самыми старыми членами общины. Но практика общения со множеством самых разных охотников (русских, немецких, американских, якутских, удэгейских, чукотских и юкагирских) показывает одну и ту же закономерность: с ростом личного жизненного опыта и приближением неизбежного конца человек начинает больше задумываться не только о своей судьбе и жизни, но и о судьбе всего окружающего и склонен вести себя гораздо более обдуманно и рационально, нежели в возрасте двадцати – двадцати пяти лет. Поэтому, общаясь со стариками племени, этнографы получают в данном случае не «исторический традиционный опыт», а личный опыт местного мудреца или старейшины, который уже пытаются экстраполировать на поведение племени в целом.
Вообще, вторая сигнальная система, то есть речь, давала огромное преимущество человеческому коллективу. По сравнению с волчьей стаей, например…
