Михаил Константинович Зарубин
Горький дым
Горький дым
Легенда об Атлантиде не дает покоя человечеству уже третье тысячелетие. Она остается загадкой для геологов, геофизиков, сейсмологов, океанологов, историков, археологов, искусствоведов. Мало надежды обнаружить в глубинках океана золотые статуи богинь, храм Посейдона или что-либо подобное, однако поиски исчезнувшего острова продолжаются. Ученые склоняются к тому, что Атлантида могла погибнуть в результате сильнейшего землетрясения или вулканического извержения, а скорее всего, и того и другого одновременно. Возможно, ее уничтожили гигантские волны – цунами.
Эта тема интересует и меня: в свое время я прочел много книг и статей об Атлантиде, поэтому и делюсь своими знаниями с внуками. Я стараюсь делать это побыстрее, пока у них еще не пропал интерес к своему деду, и они еще слушают…
Есть и еще одна причина моего интереса к Атлантиде: мой родной край, моя малая Родина, о которой я беседовал с внуком Пашей, за один день и одну ночь, как Атлантида, ушел под воду на глазах моих земляков.
Случилось это совсем недавно, каких-нибудь тридцать с небольшим лет назад. Мой добрый знакомый Николай Александрович Букин прислал мне видеокассету о гибели нашей «Атлантиды». Какой-то человек с видеокамерой сумел оставить на память потомкам это печальное событие. Мне было страшно. Это делали не захватчики, не враги, не изуверы, а обычные люди.
Горят дома. Горький дым стоит над деревней, в дыму висит оранжевое солнце, без лучей, тусклое, жуткое. Его отражение колеблется в мутной воде Илима.
Горят деревья на высоком берегу. Хорошо видно, как огонь, играя, влезает по коре стволов, извивается вокруг них, прячется куда-то, а вслед за ним ползут золотые муравьи, и зеленоватые лишаи становятся серыми, потом быстро чернеют. Вот снова откуда-то выбежал огонь, грызет порыжевшую траву.
Щебета птиц не слыхать, хотя леса богаты певчей птицей. Невозможно видеть, как зеленое мертвеет, покрывается рыжей ржавчиной, и часто, даже не вспыхнув огнем, листья сыплются на землю пепельными бабочками, обнажая тонкие ветки. Но иногда лист, иссушенный жарою, вдруг весь вспыхнет и осыпется сотнями желтых и красных мотыльков. Я видел, как нижние лапы пышных елей там, далеко, быстро теряют бархатный, темно-зеленый лоск, рыжеют, ржавеют и вдруг, озолотясь, брызгают во все стороны густым дождем красноватых искр. Вот они с легким треском дружно взвились вверх, осеяв всю пирамидку елки, взвились, потом исчезли, а дерево стало черным, и лишь кое-где на концах голых веток мелькают маленькие огненные цветки.
Быстро желтеет мелкий березовый лист, когда по белому стволу гибко вползает огонь. Ветви курятся синим дымом, тихонько посвистывая. И кажется, что в тихом свисте горения звучат начала каких-то других песен – странных, глубоких, трагичных.
Угрюмый дым. На опаленной земле валяются старые ведра, ржавые пилы, топоры, литовки, корчаги, среди них самодельная кукла, набитая опилками, с оторванной рукой. Печные трубы – как памятники.
Страшно и печально. Своими глазами увидел «санитарную зачистку». Хотя деревня и выселена, но многие из жителей находятся здесь. Они прощаются со своей деревней. Стоит бабий плач, причитания. Специальная команда «поджигателей», как во время войны. Все уходит под воду. Ничего не остается: ни православных храмов, ни часовен, ни домов, ни полей, ни сенокосных лугов, ни охотничьих угодий. Все, что здесь обрело жизнь и формировалось в течение трех столетий, в короткое время станет илистым днем моря. Почему-то я уверен, что людям, которые здесь родились и выросли, не нужна была эта гидроэлектростанция. Она не дала им взамен какого-то особого комфорта, а вот несчастье принесла большое. Она лишила людей родной земли.
На дне морском остались тридцать деревень и сел. Среди них деревенька Погодаева, где прошло мое удивительной счастливое детство, где для себя я открыл мир. И хотя на столе по вечерам стояла керосиновая лампа, было очень светло и уютно. Сколько было переговорено с мамой, сколько прочитано книжек! Это мой запас на всю жизнь.
А какие картины открывались с Красного Яра! Стою на высоком обрыве, взору открывается неоглядный таежный простор. Воздух – перехватывает дыхание. Хочется бесконечно стоять здесь и наслаждаться. Кто же отправил всю эту красоту под воду? Чья недобрая воля превратила эту землю в «Илимскую Атлантиду»? Может быть, сам дьявол руководил этим страшным разрушением?
Под толщей воды осталась деревня Зарубина, основанная пашенным крестьянином Ивашкой Зарубиным, вероятно, моим далеким предком. Говорю «вероятно», потому что историю своего рода знаю весьма поверхностно.
Многие утверждают, что люди с фамилией Зарубины были участниками крестьянской войны под предводительством Степана Разина. Тех, кого не казнили, сослали в Сибирь, где они не только выжили, но и прочно обосновались, дав многочисленное потомство. Однако эта версия вряд ли верна. Есть сведения, что деревня Зарубина появилась раньше этих событий. Скорее всего, Зарубины – добровольные переселенцы из северных областей Европейской России, где не было помещиков. Трудно сказать, какие пути-дороги привели Зарубиных в Сибирь. Даст бог, я докопаюсь до истины, а может, уже внуки займутся нашим генеалогическим древом…
В Сибири не было крепостной зависимости, и вольный воздух ее просторов помогал человеку проявить всю свою энергию и творчество. Поселяясь на новых землях, русские люди строили свое жилище основательно. Для поселения выбирали красивое место, радующее сердце. Привольно разместилась деревня Зарубина на берегу Илима. Сопки отошли от берега, словно уступая человеку пространство для пахоты. Дом, двор и поскотина – все было гармонично вписано в окружающую среду. И не могло быть по-другому, ведь вся жизнь людей протекала в гармонии с Божьим миром.
Основной дорогой, и летом, и зимой, был Илим.
Экономика Илимского воеводства и русской государственности держалась на пашенном крестьянине. Вокруг него складывались остальные группы людей, которых он снабжал хлебом и другими выращенными продуктами. Он платил многочисленные государственные и церковные налоги, устанавливал в Сибири и на дальнем Востоке свои обычаи, веру, язык. Русский крестьянин в Сибири не просто занимался земледелием. Он впервые ставил опыты по возделыванию ржи, пшеницы и других культур в горно-таежном крае, потому что до него здесь занимались только охотой и рыболовством…
Илимский пашенный крестьянин – это бесстрашие и сметливость, упорство и любовь к труду, это способность уживаться с местным населением, сохраняя при этом свою национальную самобытность…
Прости меня, мой край
За окном поздняя осень. Темнеет рано, и в домах зажигаются уютные лампы. Ночами подмораживает. А сегодня пришла настоящая зима: весь день по двору и саду кружила метель, рассыпая стерильно белые снежинки. Правильно говорят: снежные хлопья водят хороводы. Наверное, этот снег уже не растает. Мы с внуками озябли и спешим в дом. В доме тепло, но мы вдобавок растопили камин и расселись вокруг.
Я показываю внукам альбом, присланный мне из родных мест. В нем фотографии илимских деревень: еще живых. Они удивленно застыли, словно вслушиваются в песню реки. От них веет теплым домашним уютом и нехитрым деревенским счастьем.
Вот уже ставшая близкой мне деревня Зарубина. Единственная улица вдоль Илима: дома добротные, пятистенные, многие украшены резьбой. За каждым домом – огород, сразу же за ним – тайга, без конца и края. Радостные лица ребятишек, бегущих по зеленому лугу. Мужики, ведущие разговор. О чем? Знать бы сейчас, о чем. Наверное, об урожае, рыбалке, охоте, здоровье. Обычный разговор, который мы ведем в жизни.
Паша рассматривает альбом внимательно, не торопится перелистывать. Его интересуют детали: одежда, колодцы, телеги, рыбацкие сети, собаки, самокат…Мишу больше волнует социальная сторона:
– А где сейчас эти люди? Куда они переехали? Может, живут где-нибудь рядом?
– Я тоже так думал, Миша, даже пытался найти кого-нибудь, но ничего у меня не вышло. Нет жителей Зарубиной ни в Железногорске, ни в Новой Игирме, ни в Рудногорске, нет ни в деревнях, ни в поселках, ни в городах…
Совсем недавно я нашел информацию о деревне Зарубиной. В ней несколько строк, ее даже не публиковали в местной газете. Вот она:
«…Зарубина – деревня на правом берегу реки Илим в 45 километрах от его устья. Названа по фамилии пашенного крестьянина Ивашки Зарубина. Впервые упоминается в 1669 году. Жители деревни были очень дружны между собой. Долгое время никто никуда не уезжал, но в 1966 году все враз поднялись и уехали в Якутию».
Все в это информации притянуто за уши, все лукаво. Были дружны… В илимских деревнях, да и ангарских тоже, жители всегда жили в дружбе и согласии. По-другому жить было нельзя, кругом тайга. А в тайге медведь хозяин. Любой конфликт мог закончиться гибелью. Почти в каждой деревне большинство жителей были родственниками, так что слово «дружба» никак не подходит. Это что-то значительно большее, сложившееся за много веков.
Да и уехали-то не в теплые края: не в Краснодарский край, не в Крым, даже не в Европейскую часть России. Отправились в еще большую глухомань, в Якутию. Дальше только Чукотка и Северный Ледовитый океан. И главное – почему уехали? В чем причина?
Все уехали они потому, что узнали: их деревне заказано место на дне морском. Уехали, не дожидаясь положенной переселенцами компенсации и зная, что с неурочным отъездом теряют всякое право на нее. Так уходят гордые, обиженные люди – молча, не удостоив обидчика даже словом.
Судя по основательным избам, здесь действительно жили настоящие хозяева, из рода тех самых пашенных крестьян, первые деревни которых начали появляться в сибирских краях с середины XVII века. Это были люди с характером, других среди таежных первопроходцев быть не могло. Это они, зачинатели сибирского рода, нашли самые плодотворные в краю земли, которые пытался спасти от затопления профессор Шерстобоев. Не вышло. Великое затопление состоялось.
За вторую половину семнадцатого и в начале восемнадцатого века в этих краях появились десятки деревень. Образовалось новое таежно-крестьянское сословие. В 1974 году все поселения ушли под воду, а «сословие» со своими необыкновенными пашнями и тайгой, перестало существовать. Когда жители Зарубиной поняли, что затопление неминуемо, родовитая деревня показала характер – ушла не прощаясь, чтобы засвидетельствовать хотя бы тем самым свой протест.
…Я сидел у камина, смотрел на огонь. Внуки ушли по своим делам, поленья догорали, бросая на стены комнаты красноватый мерцающий свет. Я думал о десятках илимских деревень, нашедших свою могилу на дне рукотворного моря. Тридцать пять лет прошло после потопа! Вернее, не потопа, а убийства деревень и сел. Говорят, со временем боль от утраты притупляется, рана заживает…Но у меня эта рана – открытая. Перед глазами – родной Илим. Моя родна. Мое детство. Могила моей мамы, что на Красном Яру. И душа ее кричит, как кричат птицы, что летают над бескрайним морем, не находя дорогих сердцу мест: Кулиги, Малой речки, Россохи, Тушамы…
Сколько событий прошло за тридцать пять лет!
А история, между тем, повторяется. Только в другом государстве и с другой Конституцией. Которая обязывает власти в подобных случаях прислушиваться к мнению граждан, блюсти их интересы. Но – удивительное дело! – все остается так же, как и прежде, никто не собирается «блюсти» и «прислушиваться». Родные гидростроители снова готовят большой сибирский потоп.
После аварии на Саяно-Шушенской ГЭС ускоренными темпами пошло строительство Богучанской, заброшенное с конца восьмидесятых. По планам, она уже в декабре 2010 года ласт первое электричество и станет четвертой гидростанцией на Ангаре после Братской, Усть-Илимской и Иркутской. От новостройки уже тянут линии электропередачи к алюминиевым заводам «Русал». За год строители намереваются успеть подготовить к затоплению ложе будущего водохранилища. Снова уйдет под воду огромная таежная территория, которую предстоит очистить от леса, от городков и деревушек, что станут дном искусственного моря. Дома и лес, как в былые времена, будут жечь, людей переселять.
Конечно, многие ропщут: жаль покидать обжитые места. Для кого-то такой переезд и вовсе трагедия. Как у Распутина в «Прощании с Матерой». Новый закон в подобных случаях обязывает проводить общественные слушания. То есть у потенциальных переселенцев непременно спросят, как они к такой перспективе относятся. По тому же закону высказанное в ответ мнение – пусть даже единогласное – юридической силы не имеет. Это лишь информация к размышлению. В лучшем случае аргументированные рекомендации, которым по здравому разумению нельзя не последовать.
Но новые хозяева все сделали проще. Общественные слушания состоялись, а по их результатам была принята резолюция: «В соответствии с замечаниями и предложениями произведена корректировка оценки воздействия гидросооружения на окружающую среду». Этот словесный туман означает: формальности соблюдены, а больше мы никому ничем не обязаны. И – никаких нарушений закона!
Сегодня так принято: все делать по-своему, но в рамках закона. Как говорил незабвенный проходимее и Остап Бендер: «Надо чтить уголовный кодекс».
И снова, как в свое время на Усть-Илимской стройке, подпорный уровень Богучанской плотины планируется на максимальной отметке – 208 метров вместо 185, как предлагают экологи. Они предупреждают, что иначе водохранилище вплотную подойдет к Усть-Илимску, проточная вода Ангары станет стоячей, утратит свойство самоочищаться, водным, лесным и земельным ресурсам будет нанесен огромный ущерб. А минимальный уровень водохранилища станет все же спасением для реки и всей округи. Но стражей природы никто не слушает. Зачем слушать, если надо выжать из гидростанции максимальную мощность, а дальше хоть трава не расти.
Больше того, компания «Рус-Гидро» объявила недавно о проекте еще одного каскада электростанций в нижнем течении Енисея. В его составе Эвенкийская, Гуруханская. Нижнекурейская, Подкаменно-Тунгусская ГЭС, Верхне-Енисейский ГЭК, которые включают в себя Тувинскую ГЭС и Приангарскую ТЭК с Мотыгинской и Нижнебогучанской ГЭС. Экологи не перестают предупреждать: непомерное увлечение большим гидростроительством в Сибири – это приговор всей экосистеме края – от качества волы до климата. Крупные плотины при всей их впечатляющей энергетической мощи производят вокруг себя экономическую пустыню. Вместо развития многоотраслевого хозяйства процветает монопрофильное: гидроэнергетика, алюминий, лес. Приангарье уже почти не производит других товаров. Полезные ископаемые плохо разведаны, а неосвоенные геологами территории ухолят на дно искусственных морей. Полупустая Сибирь пустеет все больше.
Я побывал недавно в родных краях, проехал около 700 километров по страшным дорогам и убедился в этом. С трудом узнавал знакомые с детства и юности чистые и уютные, а сейчас запущенные, обезлюдевшие города и поселки.
Почему это происходит? Кто в этом виноват? Я спрашивал сам себя, как тот переселенец из повести Распутина: «Можно, конечно, и не задаваться этими вопросами, а жить, как живется, и плыть, как плывется, да ведь я на том замешан: знать, что почем и что для чего, самому докопаться до истины. На то я и человек».
Сколько-нибудь широкого общественного движения в защиту экологии Сибири сейчас, увы, нет.
Однако встречаются непримиримые борцы с плотинами, которые действуют вполне открыто. Например, красноярские журналисты Александр Колотов и Алексей Колпаков зарегистрировали общественную организацию под названием «Плотина. Нет!». Плюс к этому создали в Интернете одноименную страничку. Они с единомышленниками принципиально против крупных плотин на равнинных реках. И призывают к другим способам развития гидроэнергетики – с помощью беспилотных ГЭС и использования естественной силы течения рек. Конечно, мощность таких гидростанций невелика – до 300 киловатт, но зато их можно построить много. И быстро. Беспилотные агрегаты все вместе могут дать дешевой энергии даже больше, чем нынешние крупные ГЭС, и обеспечить каждый населенный пункт своим электричеством. Монополия в энергетике при этом будет ликвидирована. Производство и обслуживание новых станций создадут множество дополнительных рабочих мест. Да, разработки таких малых гидростанций пока еще не доведены до степени полной готовности, но многие проекты запатентованы как оригинальные изобретения. Это те самые инновации, о которых мы не устаем твердить, а на деле предпочитаем привычную старую технологию, хотя она довольно дорога и создает массу экологических проблем. Речь идет даже не о том, чтобы малые плотины строить вместо больших, а строить вместе с ними. Не теряя при этом чувства меры, осмотрительно просчитав, во что это обойдется и с какими последствиями. Ничего как будто необычного в этом предложении нет. Точно так же любой сибирский крестьянин, начиная какое-то дело на своей земле, прикидывает. что в результате выйдет, чем оно для семьи обернется? Кто против такого подхода к делу? Вроде бы никто. Но почему тогда общественная организация «Плотина. Нет!» со своей интернет страничкой не находит в крае поддержки? Вместо этого против красноярских экологов затеяли настоящую войну, приклеив им небезопасный ярлык «экстремистов» и подключив чиновников администрации. Экологи подали в суд…
А на фоне этого скандала территорию будущего ложа Богучанского водохранилища ускоренно готовят к затоплению. Жгут лес, жгут дома, люди уезжают. Готовится к переселению по второму разу уже однажды переселенный мой родной Кеуль. На этот раз – Новый Кеуль. Ему тоже, как оказалось, нет места в Сибири.
Точная модель происходящего в сибирских краях – это, по-моему, авария на Саяно-Шушенской ГЭС. Основная причина ее, по предварительному заключению Ростехнадзора, – «запредельные режимы работы» второго гидроагрегата, а также «некорректная работа автоматических систем безопасности и управления».
Но ведь специалисты не могли не знать. что опасность растет. Накануне аварии на станции побили все рекорды выработки электроэнергии, превысив план на 2 миллиарда киловатт! Выжали из бедной ГЭС все, что могли, и даже более того. Что она уже не могла – выжали тоже. Не сработал даже инстинкт самосохранения. Неужели высокое начальство не понимало, что это равносильно самоубийству? Понимало, но знало, что отвечать будет не оно, найдут стрелочника…
Такое «планов громаде» грозит всей Сибири, если не прекратится безудержная погоня за выработкой и сверхдоходами, если руководить энергетическими гигантами будут люди безответственные, жадные и глупые.
Но главные, как сейчас их называют, «менеджеры» этого не видят, им не жалко Сибири.
Сейчас и в Петербурге разгорается настоящая битва – за город, за его памятники, которые готовы порушить ради возведения на их месте прибыльного новодела смекалистые предприниматели, сумевшие найти общий язык с властью. И все – как бы по закону.
«Как бы». Эти два коротеньких слова-паразита проникли в словарь всех без исключения россиян – от дошкольников до пенсионеров. Они означают что-то не совсем настоящее, некую имитацию чего угодно: чувств, мыслей, поступков. Мы как бы осваиваем Сибирь, как бы печемся о ее развитии, как бы охраняем архитектурные памятники, живем как бы в демократии, как бы в согласии и уверенности в будущем.
Политологи называют подобную демократию «имитационной». Она означает такое устройство государства, при котором формально существуют и демократическое законодательство, и выборные процедуры, и гражданские свободы, и участие общества в управлении государством. Но поскольку все это часто, как говорил классик марксизма, «по форме верно, а по существу – издевательство», мы имеем то, что имеем.
Я не хочу жить «как бы»! Нельзя жить «как бы» – это грозит человечеству тотальным вымиранием. Жить нужно по-настоящему. Я хочу, чтобы мою малую Родину не распинали, принося ей «лучшую» жизнь, не трогали могилы моих предков, не сжигали леса и деревни. Если освоение Сибири заключается лишь в том, чтобы залить ее водой, не надо ее осваивать.
Прости меня, мой край, что так слаб мой голос и не хватает сил уберечь тебя от извергов. Но даже слабый голос не должен сейчас молчать перед лицом надвигающейся беды!
Зачем я об этом пишу
«Ну, съездил в свое детство и что?» – спросила меня Нина, моя жена, когда я явился из сибирского путешествия. И добавила что-то насчет того, что нельзя жить воспоминаниями – то есть прошлым – современному человеку, у которого есть дела, семья и вообще полно сегодняшних забот, не терпящих отлагательства. Все верно, как всегда у Нины. Возразить нечего.
Действительно, жить воспоминаниями нельзя. Тем более долго предаваться им в ущерб делу – Боже упаси. Только, с другой стороны, – и Нина тут меня понимает – не знать, не помнить прошлого, не нести его в себе человек не может. Больше того, каждому, как и мне, хочется почему-то еще и рассказать, устно или письменно, что с ним было. Зачем-то это надо. Зачем?
Вот я читаю стихи поэта Евгения Евтушенко и после каждой строчки удивляюсь: почему это не я написал? Все как будто про меня.
…Начало, где вниз ты по лестнице мчался,
Как только кончался последний урок,
И в свалке веселой у раздевалки
Протягивал ты, торопясь, номерок,
И в куче мальчишек разгоряченных —
Пускай у девчонок были смешки, —
Ты несся вперед, задыхаясь от бега,
Из мокрого снега лепя снежки.
Мелькали ручьи, облака и кварталы,
Но все ж надо всем понималось одно,
Чего тебе очень уже не хватало,
Чего ты понять не мог все равно.
Хотелось любви настоящей, не ложной,
И как там теперь уж душой ни криви,
Конечно, счастливой
Но если уж сложно,
То пусть не счастливой,
Но все же любви…
Случилась и у меня такая безответная любовь. Я-то пребывал почему-то в уверенности, что достоин большого ответного чувства, а моя избранница (это было в 5-м классе) не захотела с этим согласиться. Тогда это была для меня трагедия. Едва не конец света. Но как раз тогда-то я впервые и ощутил, как это сложно, какая это редкость – найти, обрести взаимное чувство. Но, может быть, найти его, потом как раз и помог этот первый урок.
Я не писал об этом и еще, о многом важном, необыкновенном, из чего состояло детство. Как, например, пасли коров с Женькой, соседом по кличке Кондитер. С ним мы часто придумывали всякие новшества. Однажды даже сотворили мост через Малую речку, чтобы коротким путем перегнать коров на пастбище с сочной травой. Женька говорил: есть такое правило – если первую корову перевести, то пойдут все. Как мы тянули эту бедолагу корову! Но она провалилась передними ногами сквозь щели между деревяшками, которые у нас служили настилом моста. Провалилась, повисла, бедная, беспомощно мыча. Я – в деревню. Это больше трех километров. Привел мужиков. они наладили специальное приспособление из бревен и стали поднимать корову нещадно ругая нас – мостостроителей.
А еще я не написал, как пела мама песни, у меня не хватило слов рассказать об этом. Голос у нее был негромкий. Пела она редко, наверное, причин для этого было мало. Но пела душевно. Голос удивительно чистый, как ручеек в лесу.
За горою у колодца,
Где студеная вода,
Вслед за жнейкою вязала
Снопы девка молода.
Этот ручеек звучит во мне и сегодня, он исчезнет вместе со мной.
Или вот еще один важный детский урок, который нельзя забывать. Я, как все в нашей стране исторического материализма, получил тогда хорошую порцию атеистической пропаганды, которая убеждала, что религия – опиум для народа, что Бога нет. Я в это твердо верил. А мама верила Богу – как добру, как светлой жизни, которая где-то есть, должна быть. Это было у нее в душе, в сердце. И у нас стояла иконка в красном углу, не какая-нибудь ценная, антикварная – обычная жестяная, с выбитым по металлу окладом вокруг Богородицы с младенцем на руках. Мама на нее молилась. А во мне против этого начало протестовать все мое атеистическое воспитание. Однажды я пришел из школы, взял иконку и подложил ее под коврик при входе, о который мы вытирали ноги. И вот мама пришла, вытерла ноги о тот коврик, а значит – и об иконку Я возликовал: «Вот, ты вытерла ноги о лик Богородицы, и что Бог?»
До сих пор помню, как потемнело ее лицо, когда я это сказал. Взмахнула руками, но злость быстро прошла: несмышленыш, что с меня взять. Заморочили мальчонке голову. Промыла иконку пол умывальником, вытерла насухо и сказала: «Миша, никогда больше так не делай». И для убедительности добавила: «Боженька накажет». «Как?» – весело, не веря поповским бредням, спросил я. Она не сразу нашлась, что ответить: «По-разному. Вот будешь купаться, к примеру, прилетит камушек и ударит тебя по головке. И это не человек камушек кинет, а Господь».
При всех моих атеистических убеждениях слова эти я надолго запомнил. До сих пор помню. А тогда, мальчишкой, купаясь в нашей речке, частенько заглядывал вверх и смотрел, не летит ли мне на голову с неба что-нибудь.
И ведь это тоже был я. Хотя сейчас мне иной раз кажется, что это совсем другой человек. Но о нем нельзя забывать. Без памяти о том, как, где, среди кого прежде жил, без этих детских, да и всех прошлых больших и малых уроков жизни, что складываются в наш опыт, вообще нет человека. Может быть, самый жестокий пример тому – манкурты, о которых впечатляюще рассказал Чингиз Айтматов в романе «…И дольше века длится день». Манкурты – средневековые рабы, изуверским способом лишенные памяти, не знающие своего прошлого, а потому вполне довольные своим рабским настоящим и уж вовсе не думающие о будущем. Все их помыслы сводились к утолению элементарных инстинктов и тупым исполнениям повелений хозяев. Это были особо ценные рабы – настоящие биологические роботы, которых не требовалось даже стеречь. И достигалось это всего-то тем, что их лишали воспоминаний о том, кто они и откуда. Но с тех пор – и особенно с появлением современных вездесущих СМИ – это делается гораздо проще.
Примеры зомбирования вполне свободных вроде бы граждан (как тот же мой замороченный детский атеизм) всем известны во многих странах в прошлом и уже в нынешнем веке. Техника другая, но суть та же: забудьте о себе, мы лучше вас знаем, что вам нужно. И первое, что стоит сделать, чтобы не поддаваться наваждению – это как раз не забывать о себе и прежде всего о дорогих тебе людях из страны детства, обо всем, что с ней и сними связано. Пока их помним, они помогают.
