bannerbannerbanner
Мультики

Михаил Елизаров
Мультики

Полная версия

© Елизаров М.Ю.

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

В мае восемьдесят восьмого года я закончил седьмой класс, сдал на четверку экзамен по алгебре и навсегда простился с родной школой. С сентября меня ждал другой город и новая неизвестная жизнь. Родители после долгих уговоров разрешили мне провести летние каникулы у бабушки в уютном маленьком Краснославске, где так счастливо и быстротечно прошло мое детство.

Нашу огромную краснославскую квартиру в тихом кирпичном центре родители поменяли на двушку в панельном доме на окраине промышленного мегаполиса. Там мне предстояло закончить десять классов и поступить в институт. В любом случае считалось, что в крупном городе у меня больше перспектив, чем в провинциальном Краснославске, где даже нет высших учебных заведений, а только техникумы.

В начале июня мы всей семьей по путевке съездили на Черное море, потом вторую половину отпуска родители обживали новое место, чтобы в июле приступить к работе. Отца взяли инженером на военно-ремонтный завод, а мама устроилась экономистом в финансовый отдел коксохимического института.

Как же я горевал, что мне приходится покинуть Краснославск. Здесь оставались мои школьные и дворовые товарищи, казавшиеся мне самыми замечательными и верными, точно из фильмов про пионерскую дружбу. Каждый день я выжимал до последней минуты. С утра до вечера мы гоняли мяч на школьном стадионе, а затем всей компанией шли купаться на озеро или же велосипедной эскадрильей мчались за двадцать километров на реку Ильму ловить рыбу, жгли высокие, до звезд, костры, пекли картошку, и я говорил ребятам, что не забуду их и обязательно приеду погостить на следующий год.

За каких-то три летних месяца из невысокого плотного мальчика я вдруг превратился в крепкого приземистого паренька. Это произошло во многом благодаря тому, что каждый день мы собирались у турника и играли в «прогрессию». Суть игры состояла в том, что заранее оговаривалось максимальное число подтягиваний – допустим, десять, и мы по очереди подходили к турнику – сначала выполнялось одно повторение, потом два, три, четыре и так до десяти. Это когда заявлялась только прогрессия «наверх». Обычно устраивали полную «прогрессию» – вверх и вниз. Так было куда сложнее, ведь если посчитать количество повторений, то полная прогрессия «на десять» включала сто подъемов, а это было уже немало. Мы играли все лето, и к концу августа я легко справлялся с прогрессией «на пятнадцать», причем наверх и вниз, а за один подход легко подтягивался до тридцати раз. Дома я с удивлением рассматривал в зеркале свое внезапно повзрослевшее тело с небольшими, но очень рельефными мускулами, какие бывают у гимнастов.

Двадцать шестого августа нагрянул отец, погостил денек у бабушки и забрал меня. Бабушка проводила нас на поезд, и я расстался с Краснославском. Ехали мы около суток, по дороге отец рассказывал мне, как славно мы заживем в большом городе, где есть метро и оперный театр.

Город, в котором мне предстояло жить, в десятки раз превосходил уютный зеленый Краснославск, но величина его была какая-то раздутая и в основном достигалась за счет бесконечных многоэтажных районов, тянущихся на долгие километры. Наверное, с высоты эти двенадцати– или девятиэтажные дома напоминали воткнутые в землю надгробья, одинаковые, как на братских могилах. Даже само название «спальный район» лишь усиливало ощущение какой-то коллективной усыпальницы. Повсюду стоял удушливо-сладковатый запах жженой резины и мазута, словно умер неодушевленный предмет, какой-нибудь гигантский механизм с дизельным сердцем.

Наша квартира была уже вполне обустроенной, хотя и совершенно чужой. Родные с детства краснославские вещи: диваны, стулья, лампы, шкафы – походили на палестинских беженцев, точно говорящие чашки и утюги из мультика про неопрятную тетку Федору. Мне отдали меньшую комнату, а родители поселились в гостиной.

Первого сентября я пошел в новую школу. Одноклассники приняли меня холодно. Хотя как еще они должны были принять новичка? Я был маленького роста и по меркам девчонок не особо симпатичным. Кроме того, я был с лета коротко подстрижен и на общешкольной линейке первого сентября краем уха расслышал, как кто-то из моих рослых вихрастых одноклассников под общий смех шепнул, что я похож на детдомовского. Вдобавок на мне была синяя школьная форма, а все были одеты в нормальную модную одежду. Я решил не реагировать на насмешки и познакомиться с теми, кто выглядел не особо заносчивым, поговорить, но никто не проявил ко мне интереса, а сам я не привык навязываться.

Первым был урок истории. Я занял свободное место на предпоследней парте. Соседа у меня не оказалось. От навалившегося одиночества мне сделалось немного тоскливо, но я успокаивал себя тем, что уже к концу четверти все разберутся, что я нормальный хороший человек, и у меня появятся приятели.

На уроках я заинтересовал всех только своим именем – Герман. Каждый учитель во время переклички сообщал: «Какое у тебя редкое имя», а я кивал и старался не обращать внимания на ироничные взгляды одноклассников, мол, надо же, как его назвали – Германом.

В тот же вечер я подрался, и это была первая серьезная драка в моей жизни. Получилось это так. Мама вечером попросила меня сходить за хлебом в универсам. С двумя батонами в пакете я возвращался к дому и с грустью вспоминал маленькую «Булочную» в Краснославске. Все было чужим: бесконечные одинаковые высотки, лобастые троллейбусы, с грохотом теряющие рога на поворотах, прохожие, которые не говорят, а кричат. В Краснославске вдоль улиц росли липы и каштаны, а здесь лишь тополя. И урны были не такие, как в Краснославске, не чугунные чаши-мортиры, а просто облупленные бетонные бочонки. В автоматах с газировкой не было стаканов. Даже пирожок, купленный в передвижном лотке, в тон враждебному городу оказался холодным, жестким и невкусным, и обернули его коротким обрывком кассовой ленты, на которой проступили жирные пятна, схожие с водяными ленинскими профилями, какие бывают на крупных купюрах.

Возле подъезда ко мне обратился какой-то подросток моих лет – может, на год младше. Я сразу попался на удочку его лживого дружелюбия. Он представился кличкой «Шева», сказал, что живет в соседнем доме, спросил: «Недавно приехал сюда?» – и я ответил, что три дня назад. Он оживился и заявил, что хочет познакомить меня с остальными ребятами. Как я узнал позже, понятие «наш двор» составляли пять соседствующих девятиэтажек. И мы двинули с Шевой куда-то за гаражи. Я не чувствовал никакого подвоха и всю дорогу откровенно трепался с простоватым на вид Шевой о Краснославске.

Через несколько минут мы пришли к задворкам гаражного городка. На расставленных полукругом ящиках и бетонных брусках сидели обещанные Шевой «ребята». Их было человек восемь или десять, двум самым старшим было около двадцати. Все курили, в ногах у старших стояли мутно-зеленые бутылки портвейна. В мягкой черной земле виднелись следы прежних бутылок, похожие на отпечатки лошадиных копыт. Всюду валялись окурки и битое стекло. Железные бока гаражей и бетонные плиты забора, за которым начиналась стройка, покрывали похабные надписи, буквы были широкими и лохматыми, точно их рисовали тряпкой или шваброй. Чуть пахло мочой и бензином. Со стройки не доносилось ни звука, разве что слышался ржавый скрип стального троса на подъемном кране.

– Новый, – сказал обществу Шева. – Говорит, только приехал.

– Как зовут? – спросил старший парень. Он был в жатом спортивном костюме красного цвета и шлепанцах. И лицо у него было такое, словно он вспомнил что-то смешное, но не хочет пока рассказывать. На крупной бульдожьей голове с голубыми искорками прищуренных глаз несколько забавно смотрелись светлые, будто чуть смоченные водой кудряшки. Безымянный палец левой руки украшал крупный самоварного цвета перстень.

Я ответил: «Герман» – и по краснославской привычке хотел еще прибавить, что так, к примеру, звали космонавта Титова, но не успел.

– Ну что это за имя?! – фыркнул темноволосый сосед кудрявого. Он был в спортивных штанах с тремя белыми лампасами, синей майке со значком «адидас», и на его ногах были кроссовки. Красивое лицо парня портил острый, утюгом, подбородок. – А фамилия?

– Рымбаев.

– Чурка? – Он неприятно улыбнулся.

– И вовсе не чурка, – обиделся я. – Просто фамилия такая… Восточная.

Фамилия «Рымбаев» досталась мне от маминого отчима, очень хорошего человека, по словам родителей. Он женился на бабушке, когда маме было восемь лет, относился к ней как к собственной дочери, и мама из уважения к дедушке Рымбаеву в свое время взяла эту фамилию. У папы своя фамилия была Хлопик – в общем-то смешная фамилия, что-то среднее между хлюпиком и клопиком, особенно если учесть, что папа был невысокого роста, настоящий хлюпик-клопик, как и все наше семейство. Детство и юность папа промучился с этим Хлопиком. Встретив маму, он взял ее фамилию и стал Рымбаевым. При этом у нас в роду с обеих сторон были только русские люди, и у меня, и у папы с мамой были светлые волосы и серые глаза…

Мне еще не приходилось оправдываться за фамилию. Я уже думал, как преподнести ребятам нашу семейную историю, так, чтобы не упоминалась стыдная правда про Хлопика, но раньше меня пребольно ударили сзади ногой прямо в копчик. Я нелепо вздернулся и схватился руками за ушиб, так и не выпустив пакет с батонами.

– Сма-а-чный поджопничек! – сказал кто-то.

Пацаны заржали. Очевидно, я выглядел смешно и жалко с руками на ушибленном копчике, с качающимся, как маятник, пакетом. Я обернулся и понял, что бил Шева.

– О, Герман щас заплачет, – прыснули на ящиках.

– Ну че, сука?! – Шева глумливо оскалился. – Деньги сюда давай! Остались после хлебушка?

В тот вечер я сам для себя выяснил несколько вещей. Во-первых, что со мной так нельзя. И второе – я умею бить.

Бросив батоны на землю, я засадил кулаком Шеве в лицо. Мне показалось, что я ударил хоть и несильно, но как-то твердо. Под кулаком хрустнуло, словно раздавилось яйцо. Шева прижал ладони к носу, закрякал как селезень и так, крякая, несколько раз быстро присел и встал, точно не мог без этого справиться с болью. Между его сложенных корзиночкой пальцев уже просочилась кровь. Едва Шева разжал ладони, она ручьем хлынула по подбородку на футболку.

 

В драку бросилось сразу несколько человек. Я отбивался, как умел, сыпал удары во все стороны, уворачивался. В меня даже толком не попали, только, пытаясь схватить за рубашку, оборвали «с мясом» нагрудный карман.

В этот момент старший парень скомандовал:

– Разбежались!

– Лещ, – вкрадчиво запротестовал его сосед, – он же Шеве хобот сломал.

– А Шева сам за себя отвечает, – возразил Лещ. – Э, мелкие, мне два раза повторять? Я сказал, разбежались!

Меня тут же оставили в покое. Троица, дравшаяся со мной, выглядела не лучше Шевы. У одного был разбит нос, у двух других заплыли глаза, алели пятна на скулах. Я, честно говоря, не ожидал, что смогу так за себя постоять.

Лещ с интересом осмотрел меня:

– Прямо не Рымбаев, а какой-то Рэмбо карманный.

– Подкачанный хлопчик, – заметил сосед Леща. – Ты не обижайся, Герман, – продолжал он радушным голосом. – Мы просто с тобой знакомились. Теперь видим, что к нам во двор приехал нормальный пацан, а не бздо. Ты Герман, а я Борман. Боксом, что ли, занимался, Герман? Выпьешь за знакомство? Давай, не стесняйся…

Я хоть и был обижен приемом, согласился. До этого я никогда не пробовал спиртного. Борман, протягивая мне бутылку, взобрался на бетонный брус. Конечно же, я не разгадал этого маневра. Едва я приблизился, Борман вдруг резко лягнул меня ногой под дых, быстро и хлестко, точно бил не ногой, а плеткой. Острый нос его кроссовка, казалось, достал до позвоночника. Я захлебнулся вдохом, согнулся, но все же не упал.

Борман выжидающе смотрел сверху вниз. Удар почти парализовал меня. Тело не двигалось. Я хотел что-то сказать, но голос тоже не подчинялся. Наконец я чуть справился с поломанным дыханием и прошептал:

– Это подло…

– А я подлый, – криво улыбнулся Борман, сунул мне бутылку и сказал: – Пей…

Кудрявый Лещ, глядя на него, одобрительно кивал:

– Не обижайся, Герман, теперь мы с тобой друзья, а Борман тебя для профилактики ебнул, чтобы ты не забывался и помнил, кто в доме хозяин. А так ты нам друг и карманный Рэмбо. Бери бутылку, он больше не ударит.

Я взял портвейн из руки Бормана и чуть отхлебнул. В горле стало горячо.

– На, покури. – Лещ протянул мне раскрытую пачку «Космоса». Я не курил, но, словно повинуясь властному приказу, вытащил сигарету за рыжий веснушчатый фильтр.

Несколько минут Лещ спрашивал меня, из какого я города, кто родители, при этом он в глаза не смотрел, а вроде как играл с электронными часами, запуская в них одну за другой писклявые дурашливые мелодии.

Я отвечал коротко, потом затоптал окурок, подобрал растерзанный пакет с батонами и сказал, что пойду домой. Шева уже куда-то ушел, и вместе с ним еще несколько пацанов. Я думал, что они решили подстеречь меня где-то в гаражных закоулках и поквитаться за сломанный Шевин нос, но мне так никто и не встретился. Возле нашего двора росли яблони-дички, я сорвал несколько твердых кислых яблок, чтобы зажевать незнакомые горклые запахи портвейна и табака.

Родители, по счастью, не догадались, что я дрался. Свое опоздание я объяснил, сказав, что познакомился с ребятами из нашего двора, лазил с ними на гаражи и случайно, когда сползал с крыши, зацепился рубашкой. Мама лишь поохала над оторванным карманом и пошла за иголкой, а папа добродушно сказал: «Свинья везде грязь найдет!» – и на этом все закончилось.

В школе отношения с одноклассниками не задались. Всеми заправлял высокий и, наверное, симпатичный парень по фамилии Алферов. Он считался самым сильным, при этом учился на отлично, приходил школу в модной одежде – всякие курточки и джинсы, и за этим самовлюбленным шатеном увивались все девчонки.

Мне в нашем классе очень нравилась Наташа Новикова. Я даже не думал о том, чтобы подружиться ней – она была очень красивая. Помню, уже прозвенел звонок, я шел по ряду к своей парте, на какой-то момент поравнялся с Алферовым, он брезгливо оглядел меня с ног до головы и вдруг скривился: «Ой, фу-у-у…» – вытянув брезгливой дудочкой гласную «у», словно от меня чем-то воняло. Девчонки засмеялись, и Наташа Новикова тоже. И это было ужасно обидно.

Недавняя драка за гаражами точно освободила меня от какого-то внутреннего телесного зажима. Я сразу двинул Алферову в челюсть. Он был длиннее меня чуть ли не на две головы, мой кулак пришелся ему в подбородок, второй удар левой в скулу развернул его, Алферов согнулся и как-то надолго замер. Я подождал секунд десять и понял, что он просто боится, что я ударю его еще раз, и потому благоразумно изображает этот скрюченный нокдаун. Злость моя прошла. Я украдкой посмотрел на Новикову, но не увидел ни восхищения, ни хотя бы удивления от моего мужского поступка, а лишь одно недоумение. В этот момент в класс вошла наша географичка и по совместительству классная руководительница Галина Аркадьевна – жгуче-чернявая тетка, поджарая, со звонким собачьим горлом. Я знал, что Алферов ее любимец. Услышав знакомый властный голос, Алферов медленно распрямился. Уголок его рта был густо испачкан кровью, будто он неопрятно давился вареньем.

– Женя, что случилось, кто тебя ударил?! – Географичка схватилась руками за его лицо и внимательно осмотрела, словно упавшую вазу. – Зубы покажи, зубы целы?! – Алферов послушно, как лошадь, задрал верхнюю губу. Потом, по чьей-то подсказке, Галина Аркадьевна кинулась ко мне, схватила за воротник, точно нашкодившего первоклассника, и начала трясти: – Как ты посмел учинить драку?! Отвечай!

Я тихо, но жестко произнес:

– Галина Аркадьевна, уберите от меня руки. – Мы встретились глазами, и она благоразумно отпустила мой воротник.

– Рымбаев, выйди со мной! – лающе скомандовала она.

Мы оставили за дверью гудящий класс, через полминуты мимо нас проковылял Алферов – наверное, в туалет или в медпункт.

Галина Аркадьевна проводила его поворотом головы, а затем сказала:

– Рымбаев! Без году неделя в новом коллективе – и уже драка… – Она сурово смотрела через увесистые стекла роговых очков. – Рымбаев, ты хоть соображаешь, что несколько минут назад ты зверски избил своего одноклассника?! Ты же мог его искалечить! – Она смерила меня критическим прищуром: – К сожалению, я понимаю причину твоей злобы – это зависть к более красивому, способному товарищу… – Поджала губы, покачала головой, словно действительно меня раскусила. – Растешь мерзавцем, Рымбаев! По-хорошему, мне надо было бы вызвать милицию…

Она говорила, а я читал в ее взгляде, что я более чем средний ученик, что у меня самые заурядные родители, и сам я низкорослый и невзрачный и оттого злой, и фамилия у меня Рымбаев. И еще я вдруг понял, какая она чудовищная махровая дура.

– Я не знаю, где ты раньше учился, но заруби себе на носу, – Галина Аркадьевна потыкала наманикюренным ногтем себе в горбинку на крупной переносице, – в нашей школе тебе никто не позволит хулиганить. Передай отцу, что я жду его в любой день на этой неделе…

Не скрою, избиение Алферова принесло мне некоторую популярность в классе. Ко мне не то чтобы потянулись, но отношение в корне изменилось. Алферов и его ординарцы подбивали класс на бойкот, но эта затея провалилась из-за того, что меня окружало не молчаливое презрение, а безмолвное уважение перед силой. Тем более вскоре на уроке физкультуры я подтянулся на турнике сорок раз и пробежал три километра с лучшим результатом по школе. Физрук не мог на меня нарадоваться и сказал, что отправит на районные соревнования.

После беседы с «классной» папа меня не ругал, но было видно, что он очень расстроен моим поведением. Ночью я слышал, как родители долго шептались, обсуждая мое будущее, и вздыхали.

Дворовые знакомцы с подачи Леща называли меня Карманный Рэмбо или просто Рэмбо, реже Германом. А кто такой Рэмбо, я узнал, когда через пару недель впервые сходил в видеосалон и посмотрел «Первую кровь». Новая кличка и образ, связанный с ней, меня вполне устраивали, особенно без приставки «карманный».

Почти каждый вечер я шел за гаражи пообщаться с новыми товарищами. Меня уже никто не задирал – я стал своим и подрался всего только один раз со старшим пацаном по кличке Шайба. Мы курили, я сплюнул на землю, а ветер отнес плевок Шайбе на кроссовок. Шайба грубо сказал, чтобы я плевок вытер. Я отказался, потому что попал-то я не нарочно. Шайба подошел ко мне и размазал плевок о мою штанину. Я не раздумывая съездил Шайбе в челюсть. Шайба был сильнее меня и второй год занимался дзюдо, но, как выразился Борман, «Шайба отхватил пиздюлей по всему периметру». Но это был единственный случай такой междоусобицы. Позже Шайба согласился, что был неправ.

Лещ и Борман уже отслужили в армии, вроде нигде не работали, хотя Лещ говорил, что он и Борман «держат кооператив». Лещу было двадцать два, а Борману двадцать один. Я не могу сказать, что они верховодили всеми. Единой компании не существовало. Лещ и Борман были сами по себе, и все считались с их старшинством и авторитетом. Моими ровесниками были Боня и Саша Тренер. Серега Козуб – он, кстати, единственный, у кого кличка совпадала с фамилией, мы его так и звали «Козуб» – учился в девятом. Именно от Козуба, Тренера и Бони я отмахивался в тот первый вечер нашего знакомства, когда сломал нос Шеве. Все четверо – Боня, Тренер, Козуб и Шева – были из моей школы. С ними я сошелся наиболее близко.

Шева оказался на год старше меня, но учился вообще в седьмом, потому что дублировал пятый и шестой классы из-за неуспеваемости. Шайба был в девятом, но не в нашей школе, а в сто тридцать восьмой, что за универсамом. Лысый и Куля учились в радиотехническом техникуме, Лысый на втором курсе, а Куля на третьем. Из сто тридцать восьмой на гаражи приходили еще двое: Паша Конь и Тоша. Они были в десятом классе и общались попеременно то с Лысым и Кулей, то со мной, Боней, Шевой, Тренером, Козубом и Шайбой.

Через несколько дней после моей первой драки я встретил в школе Шеву. Нос ему вправили, и мы быстро помирились – на своих Шева зла не держал. Вскоре я узнал, что у Шевы глухонемая мать, что он из многодетной семьи и поэтому может по талонам бесплатно питаться в школьной столовой. Ходил он всегда в затрепанной форме, из обуви у него до зимы были кеды. Шева, наверное, слегка отставал в умственном развитии, я однажды подглядел, как он делал домашнее задание по алгебре, что-то вычитал: так он даже не записывал цифры, а рисовал ряд палочек, зачеркивал вычитаемое число и снова пересчитывал палочки – Шева так и не научился считать в столбик!

Мы как-то сидели на ящиках, и Боня рассказывал анекдот:

– Пацан малой ведет телку на веревке, его спрашивают: «Куда идешь?» – «Телку к бычку веду». – «А что, папка сам не может?» – «Папка-то может, но бычок с пользой выебет!»

Шева смеялся громче всех, а затем добавил:

– Вот ведь телка какая тупая, согласилась с бычком…

– В смысле? – опешил Куля.

– Ну, телка могла же сказать пацану малому: «Ты че, я не пойду, я лучше с обычным мужиком поебусь, чем с быком».

– Шева! Это не телка тупая, а ты тупой! – Куля оглушительно заржал, а за ним и все остальные.

– Видишь ли, Шевочка, – издевательски говорил тогда Лещ, – тебе это будет сложно представить, но «телка» – это не только девушка, но еще и корова!

С тех пор Шеву часто подкалывали, если рассказывался анекдот. Потом кто-нибудь объявлял: «А теперь Шева нам объяснит, что понял!»

Шева обижался и под общий хохот угрюмо отругивался. Это забавляло всех еще больше. При этом к Шеве относились тепло. Он хоть и был физически не особо крепок, но дрался здорово, особенно когда немного выпивал – недостаток мощи у него возмещался приступами расторможенной ярости – Шеву словно разрывало на тысячу кулачных движений. Из-за маленького роста его чаще всего брали как зачинщика в уличных мероприятиях.

А занималась наша компания в свободное время довольно-таки неблаговидным делом. Прогуливаясь по району, мы подстерегали встречных ребят и угрозами расправы вымогали мелочь. За несколько часов такой охоты можно было легко настрелять рублей пять. Деньги делились поровну и тратились обычно на видеосалон и сигареты.

Впервые меня взяли с собой на дело Лысый, Куля, Тоша и Паша Конь. К середине сентября я выучил наизусть все нехитрые речевки и их вариации, предваряющие отъем денег: «Эй, пацан, стоять! Иди сюда, не бойся! Сюда, кому сказали? Ты с какого района? Кого знаешь? Деньги есть? Какие двадцать копеек? А если я больше найду, то хуже будет… Все, щас в торец бью!» – и уже через неделю обучения сам остановил какого-то тощего дылду-десятиклассника и под одобрительные взгляды моих товарищей получил из его кармана мятый пергаментного цвета рубль, пропитанный мокрым теплом и страхом.

 

Начитанный Борман говорил, что в уличной команде, как в театре, у каждого есть свое, пусть и гопническое, но амплуа, соответствующее внешним данным, ну и характеру. Чтобы успешно работать и производить впечатление на обираемого «зрителя» на сцене, то бишь на улице, для колорита обязательно нужны: «Сильный» – просто крепкий парень, мышечный костяк, гири-кулаки; «Жирный» – громоздкий увалень, символизирующий «мясо», удельный вес команды; «Подлый» – вертлявый, липкий персонаж, от которого неизвестно чего ждать – улыбочки или заточки в бок; «Нервный» – тощий, дрожащий от внутренней злобы, бесноватый отморозок – ой, что будет, если дать ему волю; и конечно же «Главный» – руководитель, в разной степени сочетающий в себе качества всех вышеназванных амплуа. Борман подчеркивал, что лучше всего, когда «Главный» красив – красота всегда царит над жиром, силой и злобой. И нужен еще «Малой» – коротышка, «мелкий», малолетняя наглая рожа. Это он первым подкатывает к жертве из уличных подворотных кулис, открывая бандитский спектакль. От работы «Малого» зависит многое. Если «Малой» умело действует, то остальным, по сути, и стараться нечего – даже если «Сильный» – не силач, а одна видимость, «Нервный» – не сама жестокость, а кривляющийся клоун, «Жирный» – просто трусливое сало, то все искупит и устроит ловкий «Малой». Он в одиночку ошеломит, запугает и соберет дань. «На профессионального „Малого“ любая бригада должна молиться», – так говорил Борман.

Сам он когда-то начинал в роли «Нервного», а потом поднялся до «Главного». Лещ, пока не ушел с улицы, всегда был «Сильным». Теперь «Главным» и «Сильным» у нас считался Куля, хотя по мнению Бормана, Куля как был, так и остался заурядным «Нервным». Лысый балансировал между «Сильным» и «Жирным». Тоша неплохо справлялся с задачами «Подлого». Бессменным и непревзойденным «Жирным» был Шайба. Не отличающиеся выраженным актерским колоритом Боня, Козуб, Паша Конь и Тренер участвовали в массовке, попеременно подвизаясь на ролях «Нервного» и «Подлого»…

Нетрудно догадаться, что за амплуа определялось мне самой природой. Я был настоящей находкой для уличных мероприятий – маленький, в разы мощнее любого малолетки и большинства моих сверстников – одним словом, идеальный «Малой».

Раньше наши использовали для этой роли Шеву, в общем-то тоже неплохого «Малого». В отличие от меня, у Шевы был недюжинный опыт, но зато я обладал силой. Шева даже какое-то время обижался, получалось, что я вроде как оставил его без работы…

Вначале меня еще немного коробило от мысли, что я участвую, по большому счету, в настоящем грабеже, но, к своему стыду, я излишне быстро вошел во вкус, освоил нехитрые приемы запугивания, научился вычислять жертву по походке, словам, по особому выражению лица. Я успокаивал совесть тем, что наш разбой обычно не заканчивался рукоприкладством. Если Куля, Лысый и Тоша любили для острастки несильно двинуть особо строптивым «в бочину», то я считал это грубой работой. Мне казалось, что всегда можно ограничиться словами, интонацией, поэтому другие пацаны: Боня, Козуб, Шева, Тренер, Шайба – предпочитали выходить на улицу со мной. Я так умел поговорить с жертвой, что мы расставались почти приятелями. Я никогда не унижал, а убеждал, что это правильно – поделиться с нами. К примеру, я говорил: «Пацан, ты нас не бойся… А ты и не боялся?.. Вот и хорошо, что ты настоящий пацан, а не ссыкло… Тебя как зовут? Меня Германом звать, а тебя? Вова? Будем знакомы… Вова, выручи на рубль… Ты пойми, мы же тебя по-товарищески просим, как своего знакомого… У тебя сколько денег? Семьдесят копеек? Точно? Уверен? Отвечаешь за слова?.. Тоша, ты подожди в карман к нему лезть, пацан правду нам говорит… Н-да… Ну вот, как тебе после этого верить? Тебе самому не стыдно? Ты же своим пацанам неправду сказал… Ладно, я верю, что ты просто забыл… Бывает… Ты не расстраивайся, ты, главное, знай, что как-нибудь и мы тебя из беды выручим…»

Лещ, вспоминая молодость, несколько раз выходил с нами на улицу ради развлечения, видел меня в деле и ставил всем в пример, мол, это и есть «высший пилотаж», когда деньги отдаются чуть ли не с энтузиазмом, как плата за будущую дружбу и покровительство.

Конечно, не обходилось и без провалов. В ноябре, рыская по сто двадцать шестому микрорайону, я, Боня, Лысый, Козуб и Шева в темноте нарвались на двух совсем взрослых пацанов – эти явно были боксеры, потому что постелили нас за минуту. Я тогда легко отделался рассеченной бровью.

Вспоминается один забавный случай. Меня и Шайбу – «Малой» и «Жирный», увы, не самый лучший тандем – признал парнишка, которого мы когда-то раскулачили. Теперь он был не один, а в большой компании. Я геройски махался против четырех, пока кто-то не подкатился мне под ноги. Я упал, меня чуть попинали ногами. Я видел, как рядом месили Шайбу, он жалобно кричал: «А, не бейте, больно!» – и только его переставали бить, он разражался грозным криком: «Гады! Гандоны!» – за него снова принимались, он с ходу менял риторику: «Больно! Не надо! Не бейте! Пожалуйста!» – а потом продолжал свое: «Гады! Мы вас найдем! Гандоны! А-а! Не бейте, пожалуйста! Гандоны! Больно! Гады! Не бейте! Гандоны! Найдем! Пожалуйста! Больно! Гады! Ну, пожалуйста! Больно! Ну, не бейте же, гандоны!..» Это выглядело очень комично, как Шайба пытается не потерять лицо. Я смотрел на него и, не взирая на жуткую боль в ушибленных ребрах, смеялся, и вместе со мной начали ржать и чужие пацаны. На этом разборка закончилась и нас отпустили.

Домой я пришел с подбитыми глазами, чуть ли ни надвое разделанной нижней губой, ноющими от каждого чиха ребрами, и вечером слышал, как родители, переговариваясь перед сном, согласились, что, может, и лучше было бы оставить меня в Краснославске у бабушки.

Кроме синяков и шрамов в конце первой четверти я принес в табеле шесть троек – в Краснославске я все-таки был крепким хорошистом. Отец для профилактики каждый вечер запугивал меня ПТУ, говорил, что я если не буду учиться, то стану сантехником или каким-нибудь другим ничтожеством, но я не особо переживал из-за этого. Меня уважали во дворе новые приятели, побаивались в классе – я был вполне доволен моей новой взрослой жизнью.

Я помнил, что пацаны ценят Рэмбо в основном за силу, поэтому, хоть помаленьку и покуривал, занятий спортом не бросал, прилежно ходил на турники и брусья для поддержания мышечной формы. Еще в сентябре по совету Бормана я записался на бокс в ДК железнодорожников и уже в декабре сдал на второй разряд. Потом в нашей школе бывший «афганец» – сухощавый дядька лет сорока с глубоким, точно его оставил раскаленный палец, шрамом на лбу, – открыл секцию рукопашного боя.

Фильмы из видеосалонов сбили меня с толку, я бросил бокс и два раза в неделю прилежно посещал тренировки рукопашников, чтобы не отставать от времени и освоить всякие хитрые приемчики и удары ногами. «Афганца» звали Сурен Дмитриевич, он говорил, у него «черный пояс» по карате и что он преподает нам особый «русский стиль». Единственное, что я запомнил из его теоретических выкладок: «Главное в бою – это точка опоры, плечо и рычаг». До сих пор не понимаю, что он имел в виду.

В сущности, тренировки заключались в том, что мы, разбившись на пары, дрались кто во что горазд, а Сурен Дмитриевич нас поправлял или рассказывал всякие захватывающие истории о своей службе в спецназе, про войну, как он встречал всяких подпольных мастеров-каратистов, которых он якобы победил, и прибавлял: «Повезло вам со мной, пацанята…»

Еще от Сурена Дмитриевича часто попахивало коноплей – я уже знал этот запах, Борман и Лещ иногда курили такие же трескучие с горелым тряпичным душком папиросы.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru