Михаил Егин
Змееносец
Вопреки примете про всегда спокойный рейс новичка в середине перелёта Санкт‑Петербург – Челябинск один из пассажиров, явно пронёсший на борт алкоголь в собственном желудке, «включился». Здесь ей на практике довелось удостовериться в том, что детонатором для таких мудаков может послужить любая мелочь. В данном случае им стала минеральная вода. Мужик упрямо требовал всю бутылку и категорически отказывался пить из одноразового стаканчика. Почему ему была нужна именно бутылка и чем его не устраивала одноразовая посуда, он и сам не мог толком объяснить. Вероника, более опытная, сразу побежала сообщить о нештатной ситуации капитану, пока Максим – единственный в их экипаже стюард – пытался удержать буйного любителя минералки в кресле. Присутствие бортпроводника мужчину не успокоило. Капитан по громкой связи заявил, что им придётся сделать экстренную посадку в Уфе, чтобы сдать неадеквата в полицию. Только тогда пассажиры, сообразившие, что их ждёт задержка на несколько часов, проснулись. Из разных углов салона к креслу подвыпившего гражданина потянулись делегации от мужской части присутствующих. В отличие от членов экипажа, эти в выражениях могли не стесняться. После минутной беседы на повышенных тонах неадекват немного протрезвел и оставшееся в пути время вёл себя тихо.
За первым полётом последовал второй, за ним третий. Настал тот день, когда командир воздушного судна поздравил её с сотым полётом. Она уже сама ощущала себя опытной и опекала новенькую, пришедшую в коллектив недавно девочку.
Работу и стабильный доход она приобрела, а вот с личной жизнью по‑прежнему не ладилось. После разрыва с Романом она встречалась с несколькими парнями, с которыми предварительно общалась на сайте знакомств, зарегистрировавшись там по совету подруги. Но до серьёзных отношений дело так и не доходило. В конце концов она сошлась с Алексеем, бортпроводником, работавшим на другом самолёте того же авиаперевозчика. Они познакомились на корпоративе в честь пятнадцатилетия компании. Он ей нравился. Подкупала серьёзность и то, как он рассуждал о будущем. Планы Алексей строил на годы вперёд, она видела в этом показатель надёжности. Он стал её постоянным мужчиной. Правда, со встречами у них всё было проблематично. Не всегда удавалось подгадать время – то она была в полёте, то он. Можно ли было это назвать семейной жизнью? Это ведь был даже не гостевой брак. По глупости обмолвившись маме о том, что познакомилась в Москве с парнем, она уже устала ей отписываться, когда же они приедут в её родной город познакомиться. Лёша знакомиться желанием не горел, по крайней мере, ни разу даже не заикнулся об этом. Она не настаивала. Пока. Трудно наставать на чём‑то, когда видишь человека один–два раза в неделю, да и то на несколько часов. Надо было что‑то менять в отношениях с ним, но как – она пока не знала. Успокаивало лишь то, что ей было всего двадцать пять лет.
Мысли об Алексее крутились у неё в голове, когда она отправилась в очередной рейс. Точнее, о части Алексея. Не так давно, когда они в кой‑то веки смогли остаться ночевать вместе в его съёмной квартире (переехать к себе он так и не предложил), при попытке одеть на него презерватив она случайно порвала латекс ногтями. Это был последний контрацептив в упаковке, а время было уже за полночь. Ближайшую круглосуточную аптеку, как подсказал «Гугл», можно было найти в соседнем квартале, но в ответ на её робкую просьбу сходить туда Лёша взвыл благим матом. Вместо этого он предложил предохраняться прерванным половым актом. Чувствуя за собой некую вину и желая её загладить, после недолгого колебания она согласилась. Алексей был в восторге. А вот она нет. Напряжение, ощущаемое ей, не давало возможности расслабиться. Нельзя сказать, что она лежала бревном, сжав зубы, но было что‑то близкое к этому. Когда Алексей начал двигаться быстрее и громко застонал, она резко дёрнулась, пытаясь вывернуться из‑под него, и у неё получилось. Успел он или нет? Судя по следам на простыне, наверное, нет. По крайней мере, она на это надеялась. В качестве профилактики она первый раз в жизни закатила ему скандал, благо испытанный испуг привёл её в подходящее для этого состояние духа. Тяжело дышащий Алексей слушал её упрёки с глупой улыбкой, которую она быстро, пока ещё не прошёл запал, погасила парой пощёчин. Тогда он посерьёзнел, даже обиделся. Начал говорить ей, что если она забеременеет, он будет этому только рад. Вопрос о свадьбе при этом деликатно обошёл стороной. В этот момент его вполне можно было дожать, но у неё тогда ещё отсутствовал необходимый опыт. Ещё немного повозмущавшись, она пошла в душ, пообещав себе, что завтра купит противозачаточные.
Но завтра был новый вылет. Полёт был не рядовой – чартерный рейс перевозил сборную страны по каким‑то единоборствам, народ специфический и требовательный. Она сбилась с ног, разнося еду и напитки, закрутилась и забыла. А потом было уже поздно, и она просто понадеялась, что пронесёт.
Прошло три недели, пришло время для начала месячных. Они не начинались. Вначале она не придала этому значения – обычная задержка. Потом начала тревожиться. Сегодня в аптечном пункте в аэропорту она купила тест. Вот только воспользоваться им ещё не успела. Как всегда после краткого инструктажа они быстро проверили всё ли в порядке с обедами, которые они должны были раздать пассажирам в полёте, после чего объявили посадку. С дежурной улыбкой стоя в компании старшей бортпроводницы и второго пилота на входе в самолёт у места, где к борту примыкал трап, она привычным движением брала из рук входящих корешки билетов. Называя пассажирам номера их мест, как будто они были законченными идиотами и не умели читать, она незаметно для них осматривала их лица (периодически им показывали фотографии людей, находящихся в розыске, или пассажиров, прославившихся буйством во время полётов на самолётах других компаний) и кисти рук (порой они могли рассказать о человеке больше, чем его лицо). Смотрела, кто напряжён, кто расслаблен. Само по себе это мало что значило; расслабленность могла быть напускной, а напряжение естественным – летать боятся почти все. В потоке пассажиров мимо неё прошёл высокий парень в очках, держащий в руках небольшую дорожную сумку, по прямоугольным очертаниям выдававшую находившийся внутри ноутбук. За ним проследовал крупный, показавшийся ей пожилым мужчина с почти такой же сумкой, только с округлыми боками. Мужчина тяжело дышал, хотя и пытался делать это незаметно. Черты его лица с большими надбровными дугами, плотно сжатым широким ртом и массивной, подзаплывшей челюстью неопределённых очертаний в сочетании с залысиной и глазами слегка навыкате делали его похожим на жабу. Назвать его уродливым было нельзя, за время полётов она насмотрелась на много разнообразных лиц, некоторые из которых были куда более отталкивающими. Её больше заинтересовала не его внешность, а его дыхание. В голове автоматически выскочил сигнальный флажок: могут быть проблемы. Не с пассажиром, не пьяный и не под кайфом, уж это она различать научилась, а с его здоровьем. Мысленно она сфотографировала глазами указанные на корешке билета цифры и пожелала пассажиру приятного полёта. Тот слабо кивнул головой и, двигаясь чуть неуклюже, зашагал было внутрь салона за молодым человеком, потом обернулся на секунду, чтобы посмотреть на неё. На короткий миг она встретилась с ним глазами, а потом его заслонили спины следовавших за ним пассажиров. Про себя она занесла номер его кресла в картотеку тех мест, которые надо было держать под присмотром.
Перед взлётом, проверяя пристёгнуты ли у пассажиров ремни безопасности (всегда найдётся хоть один придурок, который, несмотря на десять напоминаний, это требование проигнорирует) и раздавая мамочкам с грудными детьми (слава богу, их сегодня всего двое!) дополнительные крепёжные устройства, она задержалась у кресла, на котором сидел привлёкший её внимание человек. Он уже отдышался и сейчас крутил ручку, удерживающую установленный на спинке переднего сиденья небольшой пластиковый столик в поднятом состоянии.
– Извините, на время взлёта столики должны быть зафиксированы, – улыбаясь, сказала она.
– Я ненадолго, – не поднимая глаз, буркнул он. Потом посмотрел наверх, замер.
Он не пожилой, поняла она. По крайней мере, не СОВСЕМ пожилой. Просто усталый.
– Вы не из Костромы? – неожиданно спросил он.
– Нет, – ответила она, немного растерявшись. Улыбка, обязательная для её профессии, сбежала с губ.
– А откуда?
Она могла не отвечать. Были приёмы, позволяющие стряхнуть с себя такие вопросы-цеплялки, поступавшие иногда от пассажиров с целью привлечь её внимание. Но сейчас к ней не пытались клеиться. Просто этому некрасивому мужчине почему‑то было важно узнать, не из Костромы ли она. Его сосед, сидевший у иллюминатора, тот самый молодой человек в очках с ноутбуком, недоумённо посмотрел на спрашивающего.
– Из Сибая, – ответила она.
– Это где?
– За Уралом.
– А‑а, – чуть разочаровано протянул мужчина. Искры вспыхнувшего было интереса в глазах погасли, он опустил голову к столику. Неожиданно она почувствовала обиду.
– Не забудьте зафиксировать столик.
Он молча кивнул. Она прошла дальше по проходу, немного выведенная из душевного равновесия. Посмотрела оставшихся проблемных пассажиров и заняла место у заднего аварийного выхода.
Старшая бортпроводница начала предполётную лекцию про кислородные маски и прочие премудрости воздушной безопасности. Пассажиры, большинство которых летало уже не первый раз, слушали невнимательно. Молодой человек в очках что‑то говорил своему соседу. Их кресла были за два ряда до неё. Она видела губы говорящего и половину чуть наклонённой в его сторону головы. Значит, они знакомы, вместе летят. Странная пара.
Инструктаж кончился. Послышался шум заработавших двигателей, и корпус самолёта пронзила лёгкая дрожь. Свет в салоне погас, стальная птица, мягко качнувшись, начала движение по взлётно‑посадочной полосе. Света сидела в небольшом отсеке рядом с тележками с едой, которую предстояло разогреть на второй час полёта, и рассеяно слушала болтовню Юльки, коллеги по экипажу. Та, непосредственная и смешливая, громким шёпотом рассказывала ей про одного ухаря, который якобы случайно положил ей руку на ногу, когда она проходила мимо. Света улыбалась, кивала в такт головой, а сама ждала момента, когда шасси оторвутся от земли и лёгкая перегрузка вдавит в кресло. Это ощущение она помнила по своему первому полёту в Анапу, и оно до сих пор наполняло её душу восторгом, который она испытала некогда шестилетней девочкой.
Перегрузка привычно навалилась сверху, на пару секунд томительно захватило дух. Самолёт дрогнул и взлетел.
Когда нужная высота была набрана, последовало голосовое сообщение о возможности отстегнуть ремни, продублированное по‑английски. Свете, чье произношение путём неимоверных усилий было поставлено практически безупречно, всегда смешил говор капитана. Тот был родом из Ростовской области, земляк Романа, и малороссийское произношение, вытравленное из его речи на русском, вовсю сквозило в «инглише». Слушая, казалось что у говорящего во рту горячая картошка. Иностранцам, для которых английский был родным, впрочем, нравилось. Неоднократно ей доводилось слышать смешки и фырканье, но все вроде всё понимали. Однажды её остановила очень строгая и чопорная старушенция и спросила – не австралиец ли их капитан, такой у него интересный акцент. Тогда она нашла в себе силы вежливо улыбнуться и заверить дотошную путешественницу, что командир из России. А потом они с девчонками долго хохотали над вопросом. Женские языки разнесли эту историю по всей компании, и с тех пор за капитаном Глушко прочно закрепилось прозвище «австралиец».
Пассажиры потянулись к открывшимся туалетам. Одним из первых был сосед человека, спрашивавшего её про Кострому. Бросив взгляд вдоль прохода, Света увидела, как задавший ей странный вопрос мужчина растирает ладонью грудь. Потом рука его нырнула в карман расстёгнутого пиджака и вытащила оттуда пачку таблеток.
Она поднялась и подошла ближе.
– Вам что‑нибудь принести?
– Воды, если можно, – ответил он, при этом обернулся в сторону ушедшего спутника и губы его недовольно поджались – тот как раз заходил в открывшуюся дверцу туалета. – Если можно, побыстрее, – черты его лица, крупные и мясистые, заострились и посерели.
«Только инфаркта нам тут не хватало», – подумала она, неся в руках пластиковый стаканчик, наполовину наполненный водой. Пассажир молча взял стакан из её рук, отпил (таблетки он, видимо, уже положил в рот), сделал глоток. Вернул стакан и, откинувшись на спинку кресла, удовлетворённо вздохнул.
– Спасибо.
– Всё в порядке?
– Нет. Но благодарю за заботу.
– Могу ещё чем‑нибудь помочь?
Остальные пассажиры, привлечённые мизансценой с таблетками, пугливо косились на них.
– Ничего не надо.
Она пожала бы плечами, но демонстрировать своё отношение к клиентам ей не позволяла корпоративная этика. Лишь молча повернулась и отнесла стакан обратно. Когда она снова взглянула в салон, молодой человек уже вернулся и сейчас протискивался на своё место.
Капитан погасил свет, чтобы пассажиры во время ночного перелёта могли поспать. Наступила короткая передышка.
«Пора», – решила Света про себя. В самом деле, чего тянуть?
Она прошла в туалет и распечатала тест.
Через минуту она со спущенными трусами сидела на стульчаке и кусала губы, глядя на короткую узкую бумажку, на которой чётко были видны две полоски.
Жизнь сразу заиграла новыми красками.
6.
Хорошо, что Рамилю в сортир отлить приспичило сразу после взлёта. Так хоть таблетку нитроглицерина успел съесть.
Прихватывать стало часто. Когда сердце болит – хуже некуда. В руку и челюсть отдаёт, с невралгией не спутаешь. Как начнёт за грудиной припекать, только нитроглицерин и спасает. И дышать тяжело, тянешь воздух помаленьку, а всей грудью вдохнуть страшно. Сначала думал – ерунда, поболело-отпустило. Когда повторилось – пошёл к частному доктору. Деньги тогда взяли «по‑московски», но сунулся бы в ведомственную поликлинику бесплатно, начались бы разговоры. Предпочитаю заплатить. Врачиха тогда порадовала: каждый третий человек в мире, сказала, умирает от сердечных заболеваний. А остальные? Остальные от любви. Удачная шутка. Про любовь обычно от женщин шуток не дождёшься. Они к этому вопросу относятся серьёзно.
Главное, чтобы Валентина о таблетках не узнала. Иначе заведёт разговор про пенсию – вообще хоть из дома беги. Рамиль этот ещё на мою голову. Сам‑то он ни при чём, Ляхов навязал. «А когда поедем? А куда поедем?» Как Машенька, которая в мультфильме с Медведем: «А что клюёт? А где клюёт?» Энтузиазм юношеский. Хорошо хоть по имени‑отчеству обращается, а не «товарищ подполковник». Сейчас небось дрыхнет в своём номере. А я вот заснуть не могу. Через два часа вставать, к девяти в местную управу ехать, а мне не заснуть.
На деньги родное начальство не поскупилось, гостиница не ведомственная – четыре звезды как минимум. Номера приличные. Ночевали и в худших. Помню, когда же это… Лет восемь назад, что ли… Да, тогда ещё только младшая родилась. В Ивановскую область ездил, в Кинешму. Местные недовольны были, закрытый город. А тут им москвича прислали жизни учить. Вот и отыгрались. Запихнули в такую дыру, натурально клопами воняло. Называлась гостиницей, а по сути общага с КГТ – комнатами городского типа. Туалет с душем в конце коридора в таком виде, что в унитаз тебя сначала стошнит, а потом уже в него дела свои сделаешь. Тогда моложе был, смешно стало. Нафотографировал на телефон, Матвеичу потом показал – тот тоже смеялся. Ляхов бы на дыбы встал, начал звонить, права качать. Матвеич проще был. Мудрее. Понимал, где надо надавить, где нет. Тем более, там в Кинешме серийным маньяком и не пахло. Несчастный случай, а приклеили к другому эпизоду с взаправдашним отравлением. Пинкертоны доморощенные.
Как же девчушка в самолёте на Лару показалась похожей, какой она в молодости была. Хотя какая девчушка – уже взрослая женщина. Посмотрел сперва – дух захватило. Потом пригляделся – нет, не то. И нос, и губы не похожи. Одни глаза. Вот глаза Ларины. Серые, стальные. Внимательные. Подумал – может, дочка? Может, Лара беременной от меня уезжала? Хотя нет, по возрасту не подходит. Или подходит? Той на вид лет двадцать пять, а расстались мы… Ну да, около того. Вот весело бы было – встретить дочку в командировке. Сибай – где это она сказала? За Уралом? Надо будет посмотреть точнее. Нет, не может быть дочкой. Лара в Костроме живёт с тех пор, как разошлись. Наверняка знает, что я за ней приглядываю, изучила меня. Она умная была. Если её горе не сломало… Вальке куда до неё. Вот дела: с женщиной умной жить сложно, с уживчивой – неинтересно. Дилемма.
Позвонить, что ли? Или вообще съездить? Совру про командировку, возьму отгул. Отпустят. Мороз не дурак, понимает – сытый ишак лучше поклажу везёт. И что скажу? Здравствуй, просто хотел на тебя посмотреть? Может, у неё есть муж. Хорошо бы. Хотя бы был спокойнее за неё.
Нет, не засну. Шесть, наверное, сейчас. Кто же так часы в номере вешает, что их с кровати не видно? Стрелки в темноте светятся, а чтобы их увидеть, вставать надо. Да, так и есть, шесть с половиной. Не засну. Ого! А ведь я «проспал». В шесть уже на ногах – жизненное кредо. Но здесь исключение – в четыре прилетели, пока заселились, пока то, пока сё. Нет, надо вставать.
Побриться успею. Одежду выгладить тоже. Утюг надо у администратора взять. Отдельной комнаты для глажки у них тут нет. Интересно, во сколько Рамиль начнёт в дверь стучаться – до семи с половиной дотерпит? Вот, хорошо, что про него вспомнил. Пока есть время – надо его писанину дочитать.
Так, Емельянова. Про неё я уже читал. Кто первым‑то был из всей троицы? Федотенко. Бишин. Странная фамилия. Этого нашли в декабре. А Федотенко? Где дата обнаружения трупа‑то? А, вот, вижу. Этот январский. До Емельяновой. Федотенко нашли сразу после праздников. Значит, первый – Бишин. Ну, поехали.
Бишин Семён Яковлевич. Гм. Представитель богоизбранного народа? Факт этот может что‑то значить, а может не значить ничего. Как бы то ни было, упускать из виду национальность нельзя – грубейшая ошибка. Это только по телевидению вещают, что преступность не имеет национальности. Имеет, имеет, ещё как имеет. Если нет её у преступников, значит, нет и у жертв, следуя логике. Но с логикой плохо у людей. Впрочем, если постоянно называть чёрное белым и наоборот, тебе начнут верить. Правда, так можно и до полного маразма народ довести. А править сумасшедшими – удовольствие небольшое. Стругацкие, кажется, так писали. Не помню точно.
Тело найдено первого декабря в парке на окраине города. Надеюсь, не ЦПКиО имени Горького? Раньше все парки отдыха именем Алексея Максимовича называли. Нет, Заречный парк. Заречный – значит река в городе когда‑то была. Вероятно, в трубу забрали. Это нужно отметить. Ближайшая привязка – дом 31 по проспекту Свердлова. Привязка условная, просто дом этот наиболее близкий к месту обнаружения трупа (по навигатору, видимо, посмотрели), само здание находится на расстоянии более полутора километров. Покойный родом из Семипалатинска, Казахская ССР. Родился 30.11.1971. Сорок восемь лет было мужику. Почти как мне. Еврей, да, угадал. На учётах в диспансерах не состоял, к уголовной и административной ответственности не привлекался, образование высшее, закончил консерваторию в Перми. Второй раз Пермь мелькает. В первом случае – как место проживания ребёнка Емельяновой и её бывшего мужа. Это тоже отметим. Женат, двое детей, даже дед уже – молодец. Был молодец. Внук один. Если консерваторию закончил – значит, вероятно, работал по специальности? Так и есть – концертмейстер в музыкальной школе. Про родственников информация. Жена – Бишина Валентина Михайловна, ха, ещё одна Валентина, у моей, правда, отчество Александровна. Завуч в той же школе. Держала, должно быть, мужика в ежовых рукавицах. Завучи – они властные. Старше его на пять лет, как мило. Мода, что ли, сейчас идёт: мужики на бабах старше себя повально женятся? Как будто молодых вокруг нет. Мамочек всё себе ищут. А почему, впрочем, сейчас? Эти‑то наверняка лет двадцать назад поженились. Если не больше, уже внук есть. Допрошена. Про смерть мужа ничего определённого сказать не может, никого не подозревает. Как он оказался в том парке тоже пояснить не может. Периодически там гулял. Живут не рядом, но недалеко. Музыкальная школа тоже от парка недалеко. В принципе, ничего невероятного. Конец осени – начало зимы, разноцветные листья или первый снег, парк. Мог забрести. Пройтись, голову проветрить после нерадивых учеников. И напоролся на… Не понял. Несчастный случай, что за ерунда…
Что из себя выводит – всё надо скорей, скорей. Сначала на работе что‑то слышишь краем уха, в уме фиксируешь – так, тебя может коснуться – и дальше крутишься как белка в колесе. Потом труба‑гроза: собирайся, лети. Вникнешь на месте. Докладные почитать времени нет, да и зачем: с тобой летит тот, кто их составлял, он расскажет. А где расскажет? В самолёте, где все уши будут греть? Или у меня дома, пока я сумку собираю? Или в такси до аэропорта? Да и я не хочу ничего знать с чужих слов. Нет ничего хуже, чем в испорченный телефон играть. Потому что каждый, кто пересказывает что‑то, начинает это что‑то интерпретировать по‑своему. Получается как в анекдоте, где начали с Пушкина, а закончили Гоголем.
Итог: через два часа общаться с местными, а я не готов. Не впервой, но досадно. Ладно, едем дальше. Что там про несчастный случай? Где протокол осмотра места происшествия? Здесь он.
А‑а‑а, вот оно что. Вот почему не связали сразу вместе первое и второе убийство. Очень уж в удачном месте нашли тело. Для убийцы удачном. Даже слишком удачном. Нашли концертмейстера в яме, куда некогда свалили строительную арматуру. Фотографии к осмотру приложены хорошие – прямо на этих прутьях он и лежал. С проникающей раной в области шеи. Это потом уже патологоанатом предположил, что какие‑то уж слишком ровные для металлического штыря края раны. Дело изначально рассматривалось как несчастный случай. Шёл, шёл, задумался, забрёл не туда, поскользнулся, упал. В шее штырь. Не очнулся. Гипс не понадобился.
Как и в случае с Емельяновой возникают те же вопросы. Сам он пошёл туда или его заманили? Или убили в другом месте, а тело принесли и оставили? Последний вариант отпадает – на почве около ямы нашли следы, совпадающие с отпечатками обуви, которая была на ногах покойного. Супруга обувь опознала.
Показания дочерей. Их допрашивали уже через два месяца, после третьего убийства. Ничего интересного. Никого не подозревают. Папа был занятой, много работал. С внуком помогал. Депрессию, странности поведения в период, предшествующий гибели, отрицают.
Претензий к местным операм и следователю комитета (Мельник его фамилия – с ним ещё придётся работать) никаких нет. Внуку, жаль, всего два года. Опросили бы и его – если бы умел говорить.
Причина смерти – рана в области шеи. Неглубокая – сантиметра три, но точно в сонной артерии. Наверняка быстро умер от потери крови. Края раны ровные. В принципе, если не сравнивать с раной Емельяновой – можно предположить, что напоролся на арматуру. Тело обнаружил собачник, выгуливавший утром первого декабря свою псину. Тоже мне собачник, сопляк семнадцатилетний. Допрошен аж дважды, кстати. Почитаем. Что он под протокол‑то говорит? Шёл – шёл – дядю в яме нашёл, никого не видел – ничего не знаю. Хорошо хоть сообщил, не промолчал. А чем Бишин занимался в последний день жизни? Где допросы коллег? Их нет. Недоработка. В самом деле, зачем кого‑то опрашивать, когда жена работает там же. Неувязочка. В допросе жены, а вернее вдовы ничего не сказано о планах мужа на вечер. Пометим в блокноте – надо опросить коллег. Забавно: благоверная покойного на вопрос следователя о возможной экономической подоплёке преступления честно сообщила, что все деньги муж отдавал ей, а уж она выдавала ему на карманные расходы. Квартира – на ней, дача на ней, участок тоже на ней. Мужик был гол как сокол. Как вор в законе – никакой собственности. Вряд ли скрывал неправедно нажитое. Просто «повезло» с супругой.
Обычно такие люди ведут двойную жизнь. Или обзаводятся каким‑нибудь экзотическим хобби – как у Мороза с его кораблями и крысами. Как вернусь, надо будет в бухгалтерии тихонько поинтересоваться, что там мой непосредственный начальник задекларировал за прошлый год. Прицеп к машине или половину доли квартиры где‑нибудь в Клину, и всё? Не исключено.
Фотографии покойного Бишина при жизни. Официальная – на паспорт, менял же недавно в сорок пять лет, в галстуке. Домашние фото. На даче. В окружении детей – наверное, в школе. На всех фотографиях в толстых очках на курносом носу. Зрение у покойного было неважнецкое. Вполне можно было предположить, что в сумерках не заметил яму с железяками и в неё свалился. На фотографиях места происшествия очки на носу у трупа были? Посмотрим. Найдены в той же яме, вероятно, свалились, пока летел вниз. Или были брошены туда. Лицо у убитого на сделанных при жизни снимках спокойное, довольное. Обычный человек. Черты крупные, глаза самую чуточку косят к носу. Ни шрамов, ни бородавок.
Следы борьбы на теле и одежде не обнаружены. Одет в стандартный костюм – в нём преподавал в тот день в школе. Ничего не прибавилось, ничего не убавилось. Кошелёк на месте. Солидное такое портмоне. А что внутри? Почитаем: скидочные карты продуктовых магазинов, триста рублей наличкой (вероятно, всё, что жена давала на сигареты), кредитная карта, записок каких‑то – целая пачка. Надо будет их перебрать. Посмотреть внимательнее. Не исключено – найдётся ключ.
С отпечатками ног около места обнаружения тела – беда. Натоптали как стадо слонов. Ещё и дождь со снегом пошёл в тот вечер. Только следы покойного и удалось разобрать, да и то благодаря тому, что имелась обувь для сравнения. Остальное – мешанина. Здесь никаких зацепок не найти.
Мобильный телефон? Не пользовался – вот это да! Найти в наше время человека, который не носит с собой мобильный – это из ряда вон. Объяснял тем, что от телефона идут вредные волны, способствовавшие развитию онкологии. Ну что ж – отговорка вполне… А почему, собственно, отговорка? Просто не хотелось человеку пользоваться телефоном, и всё. Я его понимаю. Иногда поневоле подумаешь – лучше бы их вообще не изобретали.
Да, с Емельяновой данных намного больше. Здесь – практически ничего. Убийца мог появиться откуда угодно и уйти куда угодно, пути отхода – на все четыре стороны света. С одной стороны парк вообще примыкает к лесу. Камеры на ближайших домах просматривать сейчас дело гиблое. Да и много времени прошло. Но кое‑что есть. Точнее, кое‑чего нет.
Мобильным телефоном покойный может и не пользовался, так что его отсутствию и удивляться нечего. А вот портсигар пропал.
Про этот портсигар в допросе вдовы – на полстраницы. Даже изображение есть, где нарисовано (криво, надо признать, женщина явно в художественной школе не училась), как портсигар выглядел. Ценная, должно быть, была вещица – вероятно, единственное ценное, что у покойного с собой было. Серебряный, с гравировкой и монограммой, спереди на крышке изображение эскимоса, ведущего оленя. И вот пропал. Не факт, что его взял преступник – мог и сам выронить где‑нибудь. Но факт пропажи вещи (у Бишина – портсигар, у Емельяновой – телефон) – пока единственное, что роднит эти два убийства. Кроме характера раны, разумеется. Хотя это может оказаться простым совпадением. В одном случае убийца действительно мог взять некую вещь своей жертвы с собой. В другом – вещь покойный потерял сам. Или ещё хуже – шёл кто‑то мимо, увидел труп. В полицию не заявил, но в чужой карман руку запустил. В этом случае шансов найти вещь – около нуля. Зато в случае обнаружения можем выйти на ценного свидетеля.
Впрочем, если до сих пор не нашёлся – значит, дело плохо. Местные опера тоже не дураки, наверняка разослали ориентировку по ломбардам и скупкам. Вещь приметная. Но до сих пор не найдена. Находится у убийцы? Наш плохой мальчик любит забирать с собой вещички на память? Не было телефона, так взял портсигар?
Сколько время‑то, ого! Без пятнадцати восемь. А Рамиля нет. Ошибся, думал, что он мне в дверь стучать будет. У него больше выдержки, чем кажется на первый взгляд. Ладно, пойду искать его я. Пора ехать. Да, утюг. Может, в номере есть утюг. Надо посмотреть в шкафу.
7.
Мальчик понравился ей сразу, несмотря на глупые очки, делавшие его похожим на повзрослевшего Гарри Поттера. Высокий, с ямочками на щеках, немного застенчивый. Периодически он поднимал глаза на её грудь, слегка открытую. Взгляд он почти сразу прятал, снова утыкаясь в бумаги, которые ему надо было заполнить. Вчера со своим коллегой они приехали уже далеко за полночь. Нужно было, конечно, оформить всё тогда ещё, но Кристину поразил вид спутника молодого человека. Лицо его, напоминавшее морду какой‑то амфибии, осунулось и набрякло, посерело. Она испугалась, что ему может стать плохо, и пропустила их, отсканировав только паспорта и забрав листы с распечатанными данными по бронированию. Сейчас, под утро, когда до конца смены оставалось всего‑то полчаса, и её вот‑вот должен был сменить другой администратор, она торопливо доделывала несделанное.
– Как ваш спутник себя чувствует? – вежливо спросила она. Ответ её интересовал постольку‑поскольку, просто хотелось втянуть симпатичного парня в разговор.
Его паспорт она быстро просмотрела ещё когда брала его на сканирование. Хайдаров Рамиль Наильевич, двадцать пять лет. Без обручального кольца на пальце. Если судить по паспорту – не женат, детей нет. Заселился не в самый дешёвый номер. Хорошо одет. Скромный, не развязный. Москвич. Зарегистрирован в Москве и там же родился.
– А я думала, вы местный, – сказала она ему, возвращая документ. – У нас тут много татар.
Он отрицательно помотал тогда головой.
– У меня дедушка ещё в тридцатые годы в Москву переехал на ЗИЛе работать. А бабушка русская.
Значит, москвич.
– Я к нему ещё не заглядывал с утра, – чистый лоб прорезала небольшая вертикальная морщина, – да, надо заглянуть.
– Он коллега ваш?
– Да, – не вдаваясь в подробности, ответил он. – Посмотрите, я везде, где надо, расписался?
– Да, всё правильно, – она быстро просмотрела бумаги. – Если хотите, заполните всё и за коллегу вашего, чтобы он только подписал – так быстрее будет.
Мальчик согласно кивнул и углубился в новую пачку бланков.
