Михаил Дорин
Авиатор: назад в СССР 12+1
– Справа. Практически надстройку облетели, заразы, – ответил я.
Разворот в сторону нарушителей, но их уже нет. Вижу только, как над водой идёт пара Ф/А-18.
– Серёга, это вызов. Ты как хочешь, но я в следующем полёте отыграюсь, – сказал Морозов.
После посадки аппетит пропал. Пощёчиной от американцев назвать данный эпизод противостояния можно с натяжкой. На палубе, как только закончили разговор с инженерами, к нам подошли Олег с Витей, которые уже переоделись в обычную гражданку.
– Не испугался, Николя? – улыбнулся Печка.
– Нормально. Так! Поднасрали и свалили.
Пока расписывался в журналах, в голове пытался соорудить хоть какой-то план по демонстрации флага. Как только это сделать, если американцы со всех сторон? Всё видят и знают. Такое ощущение, что каждый участок моря они облетали!
По пути в каюту, меня окликнул Бурченко, подозвав к себе.
– Чего ему надо? – буркнул Николай, когда я прошёл мимо него.
– Как раз иду узнать.
– Секретики! Не забывай, Серый. Мы для тебя свои, а не он, – шепнул Коля.
– Ты не прав. На этом корабле все свои. И каждый будет рваться тебя спасать, если потребуется.
– Ага! Я на такие жертвы не пойду, – ответил Морозов и скрылся за поворотом нашего схода.
Бурченко отвёл меня в каюту и предложил чаю. Его жилище отличалось от нашего. Практически каюта командира!
– Через пять метров от меня душ. Могу вам дать ключ, чтобы вы мылись отдельно от всех. У нас чище, – улыбнулся Андрей Викторович, вынимая кипятильник из стеклянной банки.
Вода только что закипела. Бурченко достал пачку чая под названием «Букет Абхазии». Впервые мне встретился такой сорт.
– Чаинки сейчас станут, как монета. Вкус бесподобный, – восхищался чаем Бурченко.
Аромат действительно хороший.
– Я больше «со слоном» чай предпочитаю.
– Оцените и скажите вердикт. А пока к делу. Что можете сказать про Морозова? – спросил Андрей Викторович, сурово посмотрев на меня.
– Вы проводите допрос? – уточнил я.
Как быстро «переобулся» Бурченко! Только что был ценителем чая, и вдруг – следак.
– Ни в коем случае, но людей я должен знать.
– Ничего нового про Морозова я вам не скажу.
– Могу я вам кое-что сказать, если хотите, – улыбнулся Бурченко, присаживаясь на стул напротив меня.
Что мне нужно знать про Морозова? Пожалуй, ничего. Мне известно, какой он лётчик и специалист. С недавнего времени знаю и его ближайшие цели.
– В «грязном белье» товарищей не копаюсь.
– А я, по-вашему, этим не брезгую? – посмеялся Бурченко. – Такая уж работа – знать всё и обо всех. Хотел бы с вами кое-что обсудить.
– Я весь во внимание.
Андрей Викторович достал небольшую карту и показал нанесённый маршрут полёта над Чёрным морем самолёт-разведчика.
– Вы с Борзовым отогнали от авианосца Ф-111. Судя по описанию, это был самолёт-постановщик помех. Тут всё сходится. А теперь посмотрите, под каким самолётом прятался этот «ворон».
Бурченко протянул мне фотографию, сделанную, видимо, с борта нашего истребителя. На ней был запечатлён американский самолёт-заправщик КС-10 с тремя двигателями и приспособлением в хвостовой части фюзеляжа.
– Это не разведывательный самолёт, а дозаправщик, – объяснил я.
– Вот теперь и думай, что он делал в нашем воздушном пространстве, – пожал плечами Бурченко и налил мне чаю.
Глава 4
На вопрос Бурченко ответить было сложно. Откуда же мне знать, что там на уме у экипажа самолёта-заправщика американских ВВС! Можно представить, что он заблудился, но уж слишком тогда он явно шёл смотреть акваторию близ Одессы.
Надо быть отчаянным парнем, чтобы на «летающей бензоколонке» вторгнуться в воздушное пространство вероятного противника.
– Я вам в Москве ещё говорил про отличие от обыкновенного разведывательного полёта и данного вторжения американских самолётов.
– Но тогда вы утверждали, что они тренировались на нашей системе ПВО. Заправщик зачем?
И правда, нелогично. Лететь из Турции на Ф-111 было не очень далеко. Вполне подошли бы подвесные топливные баки. Их у нашего противника не было. Они бы пригодились, чтобы чувствовать себя уверенно на большом расстоянии от авиабазы.
Хотя… кто сказал, что этот самолёт взлетал именно из Турции?
– А если предположить, что Ф-111 «Рэйвен» работал не с Турции? Он мог взлететь с базы Авиано в Италии и пролететь через воздушное пространство проливов Босфор и Дарданеллы к нам, – предположил я.
– Как туда Ф-111 попал? В Авиано только истребители.
Бурченко встал и подошёл к иллюминатору. Он всматривался в морскую даль и периодически щёлкал пальцами. Видимо, это у него такой способ думать.
Пока Андрей Викторович исполнял роль метронома, я обнаружил несостыковку. На киле Ф-111 были буквы ЛН. Значит, этот самолёт с британской базы Лейкенхит. Он как-то попал в Чёрное море, транзитом через аэродромы НАТО в странах Средиземноморья.
– Родин, что молчите? Жду решения.
– Я лишь могу сделать предположение. Решение принимаете вы. Пока что, только мысли у меня.
Андрей Викторович помотал головой и повернулся ко мне.
– Вас привлекли для выполнения этой задачи, чтобы вы предлагали решение проблем, а не создавали их. Ваши мысли оставьте при себе. Они мне не нужны, – возмутился представитель «конторы».
Вот это заявочка, товарищ из КГБ! Мол, как долго я за вас буду делать свою работу?
Чай мне пить перехотелось. Как и находиться в этой каюте.
– Тогда позвольте убыть на отдых. Завтра у нас день предварительной подготовки, – встал я со стула.
– А вот авиагруппа летает. И погода отличная, – намекнул Андрей Викторович.
– Мы по своему плану.
– Пожалуйста. Если что-то у вас появится, дайте знать, – моментально Бурченко сменил возмущение на спокойствие и отвернулся к иллюминатору.
Странно у нас разговор закончился. Я даже не успел додумать, зачем американцам такие сложности.
Хотели что-то разведать над Чёрным морем? Пускайте патрульные самолёты «Орион».
Есть нужда их прикрывать? Поднимите с базы Инджирлик в Турции Ф-16. Зачем фронтовой бомбардировщик Ф-111 тогда привлекать.
Перед тем как выйти из каюты, я остановился напротив двери. Бурченко звал меня для обсуждения «черноморского» вопроса. Меня же интересовал больше «средиземноморский». Летать и выполнять задания, зная, что кто-то сливает американцам информацию, весьма сложно.
– Андрей Викторович, так мы и не услышали вашего мнения по поводу перехвата меня и Морозова в районе Крита. Что вы думаете по поводу версии об утечке информации?
– Утечка не рассматривается. На корабле истинную задачу знали только Граблин и я. Заранее никто не знал её.
На Московское руководство намекает Бурченко. Им ничего не предъявишь в данной ситуации. Слишком они далеко.
– А командование эскадры и корабля в частности?
– В наши дела они не вовлечены. Для них это были плановые полёты. Вас даже не видели на индикаторах. Только постоянные помехи, – тихо сказал Бурченко, доставая очередную сигарету.
– Значит, хорошо у нас комплекс работал. Мы его в список испытаний включили чуть ли не последним, – подметил я.
– Успешно опробовали изделие. Так держать!
На пути в каюту меня перехватил Ребров. Лицо у него было красное, скулы тряслись и дышал он, как бык в брачный период. Ему нужно было со мной что-то обсудить, да только всё не получалось. Каждого проходящего мимо нас матроса или мичмана, он удостаивал искромётной фразой.
Вот и попался ему один из старших матросов.
– Где ботинки? Зашей, значит, раз порвались. Руки покажи, откуда растут? – спросил он у невысокого старшего матроса, пробегавшего мимо нас в тапках.
– Вот… тут начало, – показал на плечи Реброва старший матрос.
– Это у меня отсюда руки начинаются. А у тебя из другого места, раз ничего сделать не можешь! Из какого растут, показывать не хочу, боюсь оказаться правым. Бегом на свой сход!
– Есть, товарищ капитан перв…
– Это ты будешь у себя на флоте меня так называть. Полковник я для тебя. Быстро убежал!
Старший матрос исчез, сверкая голыми пятками. А я внимательно посмотрел на Гелия Вольфрамовича.
Начинаю думать, что зря на моего бывшего училищного комэску такой груз взвалил. Ещё и намекал большому начальству на его кандидатуру командира.
Схуднул Ребров знатно, пока полком командует. И нервы уже на пределе.
– Чувствую, что у вас неприязнь ко всему флотскому, – предположил я.
– Ещё какая! Это у тебя только полёты здесь и беседы у Бурченко. А мне с моряками работать. Порой сил не хватает с ними спорить. Вон, на крайней смене, заходим на посадку с одним из молодых лётчиков. Дальность 2 километра, а они давай курс менять. Мол, у них по плану манёвр, и их не волнует, что у меня керосина мало.
– Такое случается, но вы же не про это хотели поговорить.
– Да. Ветров и Борзов – любимцы твои, помнишь? – спросил Вольфрамович.
– А чего это любимцы? Неплохие они ребята на отборе были. Летал я с ними в Крыму. Допустились быстро.
– На этом их стремительное восхождение к успеху и закончилось. Эти два «пернатых» брата только по одной посадке на палубу в Средиземке. Надо исправить, а то они одни остались с таким малым послужным списком. Слетаешь с ними?
Хотелось мне уточнить, почему никто из авиагруппы не сделает это. Но занятость остальных мне очевидна. Плюс, есть мысль, что сложности имеются у лётчиков авиагруппы в подготовке двух этих друзей.
– И вы тоже с ними справиться не можете? Хулиганит кто? Паша Ветров? – улыбнулся я.
– Я ему похулиганю. Не понравилось мне, что он полез к этим американцам. Попугать видите ли решил.
– Да? И как?
Ребров взорвался от негодования. Назвал меня сорвиголовой. Ветров удостоился характеристики «странный», только в более жёсткой форме.
– Он так нарвётся, что они его собьют. Или ещё хуже, он сам разобьёт самолёт. Ты вообще за этими двумя товарищами присматриваешь слишком сильно. Они тебе в будущем могут и руки не подать, – сказал Ребров.
Главное, что они летать научатся на корабелке благодаря старшим товарищам. А необходимость уважение проявлять – сами для себя решат.
– Слетаю и посмотрю на него. А как там Борзов?
– Нормально. Только два раза уже его – забулдыжника, перед лётной сменой ловил, за «стаканом». Ветров тот хитрый. Чуть что, сразу куда-то на нижние палубы прячется от меня. А этот вечно выхватывает за то, что чалдонить вздумал, – ответил Ребров.
– Так, может, ему пока дать отдохнуть?
– Ты чего?! У меня как будто лётчиков много. Борзов на Су-27К садится и взлетает отменно. На МиГ переучен. Ты его завтра возьми на 29й. Пускай начинает привыкать и к этому самолёту.
– Хорошо. Но если времени не будет у меня, пускай на Су-27 «подлетнёт».
– Уже запланировал.
Мы разошлись с Вольфрамовичем по своим каютам. Пока шёл, думал насколько же не прав Борзов в своих желаниях «залить за воротник».
Только я об этом подумал, как услышал голос Геры Борзова из моей каюты. Открыл дверь, а там феерическое выступление между кроватями.
– Во! Сергей Сергеевич! Лётчик от Бога! Вместо рук, у него крылья. Пропустите Героя Союза. Ну, меня, в смысле, – кричал Борзов, находясь в состоянии опьянения.
Был Гера если не «в зюзю», то «подшофе» точно. Сидевший на своей кровати Морозов еле сдерживался, чтобы не вскочить и выгнать мальца. Чего только Борзова принесло сюда?
– Ты чего припёрся? Завтра полёты, а ты шарахаешься, – сказал я и схватил Борзова за воротник.
Потянул на себя, но не так уж и просто с тренированным пареньком это сделать. Гера начал сопротивляться и толкаться.
Вырвавшись, я скрутил его и заломал руку. Нагнув над умывальником, начал умывать Борзова.
– Оу, всё! Я понял, Сергей Сергеевич.
– Уже хорошо.
Несколько минут Гера сидел на кровати и выслушивал от каждого из нас поочерёдно лекцию о вреде пьянства.
– Ты, Борзов, как так набубенился? – интересовался Белевский.
– Очень просто. Сначала постепенно, а потом – вдруг, – спокойно ответил Борзов.
– Причина? – «наехал» на него Морозов.
– Вот вы не были в моей шкуре. Вас не накрывали эти «стервятники Запада». А меня как накрыли. Со всех сторон. Я одному зашёл в хвост, но меня давай к воде прижимать. Я от них ушёл, но тут ещё…
Душу нам долго изливал Борзов. Оно и правильно. Пускай так, чем он опять пойдёт и напьётся. Только где они находят в таких количествах?
В отрыве от большой земли у техсостава особо не разживёшься «кристальночистым». Значит, где-то на корабле находят «шило».
После исповеди и моральной накачки от старших товарищей, мы уложили «младшего сотрудника» в соседней каюте у Печки и Тутонина.
Витя возмутился, поскольку сопение Борзова отвлекало его от работы над книгой. Тутонин писал роман о лётчике-испытателе на основе своего богатого опыта, и ему требовалось полное погружение в процесс.
– Вы слышите? Это же паровой каток. На флоте говорят: – хочешь жить в уюте, ешь и пей в чужой каюте.
– Витя, не зуди. Писать хочешь? В нашу каюту иди, – предложил я.
– Ага! Я от Санька наслышан, что у вас Морозов стрекочет, будто пулемёт, – продолжил возмущаться Тутонин, но деваться ему некуда.
– Затычки в уши не пробовал? – спросил я, на что Тутонин сделал задумчивый вид.
– Хм, идея получше есть, – и куда-то убежал по коридору.
Я вернулся в каюту, где уже по кружкам был разлит горячий чай. Мы приготовились к вечерним посиделкам. Белевский спросил, чего делать с «молодым», на что у Морозова было радикальное решение.
– На берег, первым рейсом. Он нас обосрал, сказав, что мы ничего не знаем о боях. Один раз побывал в бою, и всё! Звезду ему вешай!
– Ты себя в нём увидел? – уточнил я.
Морозов посмеялся, а Белевский согласился с моими словами.
– Нет. Я бы сразу вас послал, и очень далеко. Да и мы же знаем, кто из нас лучше, – ответил Коля.
– Это тут при чём? Нам парень о страхах рассказал, а ты всё своё эго наружу выворачиваешь. Пошёл ты сам, Николя! – рыкнул на него Белевский и вышел из каюты покурить.
– А че я не так сказал? – спросил у меня Морозов.
– Всё ты правильно сказал. Мы знаем кто из нас лучше.
– Ха, ты начинаешь это признавать! – обрадовался Николай.
– Я же не сказал, кто именно. Спать давай.
Тут уже Морозов задумался. Пока его стремление стать лучшим ограничивается только словами. Испытания он проводит уверенно, качественно и строго по заданию. А вот в коллективе пока только выделяется гонором и пафосом. Ну и спорами с флотским руководством.
Следующее утро прошло под аккомпанемент стенаний Морозова, что он не может попасть в гальюн. Скакал в коридоре Коля, как заяц перед зайчихой.
– Чё делать-то?! Чё делать-то?!
В этот момент мимо каюты шёл Витя Тутонин. У него и на этот счёт нашлась флотская мысль.
– Коля, хочешь морской совет? – спросил он.
– В туалет хочу больше, но давай.
– Только покойник не ссыт в рукомойник, – ответил ему Витя.
Я и Белевский чуть с коек не упали. Надо эту фразу наклеить над умывальником.
До начала предполётных указаний надо было как-то объяснить Реброву, что Борзов летать не будет. Истинную причину говорить не стану. Так что решил сказать, что времени только на одного.
До Вольфрамовича информация была мной доведена. Когда на предполётных Борзов сидел за столом, на его лице читалось разочарование. Зато Ветров был радостнее всех.
В комнате, где мы экипировались, Борзов подошёл ко мне с просьбой повлиять на решение Реброва. Пока я надевал спасательные поплавки из комплекта пояса АСП-74, Паша продолжал меня обрабатывать.
– Денёк выжди и готовься на завтра. Если свободен буду, слетаем.
– Ага, а потом у вас задача и все средства на неё уйдут. И опять вас будут гонять над акваторией. Бухту не смогли заснять нормально?
И как узнал молодой лейтенант про наш вылет? Ещё и тыкает меня в провал, которого не было. Так, по крайней мере, сказал Бурченко.
– Слушай, иди ка ты, пока по шее не получил. Скажи спасибо, что всё так. Не спеши жить, – ответил я.
Ветров посмотрел на друга. Борзов что-то проворчал себе под нос, но всё-таки согласился.
Полётная палуба начала гудеть. Двигатели самолётов запускались. Ветер шумел в ушах, а редкие чайки проносились над палубой.
На подходе к самолёту Паша Ветров вспомнил ситуацию с другом. Я сначала не слушал. Вдыхал запах утреннего Средиземноморья.
– Он действительно сильно переживает. Кто-то из наших однополчан начал над ним шутить по этому поводу, так Гера еле сдержался, чтоб не ударить.
– В вашем коллективе совсем кукухнулись? – перекрикивал я выруливающий на третью стартовую позицию самолёт.
– Все ж молодые. У всех на уме только самоутверждение, – улыбнулся Ветров.
– И то верно.
Я начал себя ощупывать и не нашёл наколенный планшет. В уме сразу всплыло, что мог оставить его на пункте управления визуальной посадкой.
– Жди. Я сейчас.
Пробежав через палубу, я зашёл в небольшое застеклённое помещение с мониторами и кучей радиостанций. Руководитель визуальной посадки РВП следил за готовившимся к взлёту Су-27К.
Газоотбойники подняты, форсажи двигателей разгораются.
– Вот, ваш планшет протянул мне РВП.
– Спасибо. Без него, как без глаз, – ответил я.
Су-27К уже не мог терпеть. Со стороны видно, как самолёт трясёт. Да и трясутся стёкла на пункте управления визуальной посадкой.
Корабль ускорил ход. Ветер, если верить индикатору, увеличился. Столь спокойное и размеренное начало дня впервые в этом походе. Так бы всегда.
– Внимание! Всем доброе утро. Начало полётов на Саламандре, день, простые метеоусловия. 015й разрешил взлёт.
– 015й, форсажи есть. Взлетаю! – прозвучал в эфире голос Геры Борзова.
Мать его за ногу! Он что в кабине делает? Как же так.
Самолёт срывается с места, но я замечаю сизый дымок в левой части гондолы двигателя. РВП видит, но молчит.
Секунда, вторая… самолёт уже не остановить.
Глава 5
Дым в районе левого двигателя усиливался с каждым мгновением. «Печально известная девушка» пока молчала, но действовать Борзову необходимо уже сейчас. Возникновение пожара при взлёте с корабля – самый опасный особый случай, что может произойти на самолёте.
– Надо тормозить, – проговорил про себя руководитель визуальной посадки и поднёс тангенту к губам.
Борзов пробежал уже отметку, когда ещё была возможность остановиться. Он стартовал с третьей стартовой позиции, а значит, рубеж торможения был 60-70 метров. Гера пробежал все 100 метров, не меньше. Остановись он сейчас, и самолёт выкатится с корабля в море. И не факт, что парнишка успеет катапультироваться.
Раздумывать нельзя. Я резко выхватил тангенту у РВП.
– Не тормози! Не тормози! – громко сказал я в эфир.
Со всех сторон посыпались крики, что я не прав. Переубеждать времени нет. Самолёт продолжал разбег. Заскочил на трамплин и устремился вверх.
– Не туши пока! Скорость!
– Пон… понял, – ответил в эфир Борзов.
По поведению самолёта можно было понять, насколько сейчас лётчику тяжело. Действий нужно выполнить очень много.
Парировать разворот и кренение самолёта. Контролировать скорость и нарастание температуры в двигателе. При этом со всех сторон у тебя воет сирена, мигает табло отказа, и девушка напоминает, что «всё пропало, шеф».
– Скорость 300, левый горит, – буднично ответил Борзов. – Кнопку нажал. Не помогло.
Гера привёл в действие систему пожаротушения. И, похоже, сигнализация не снялась.
– Жди. Двигатель выключил?
– Подтвердил.
Со всех динамиков звучали вопросы, требования докладов и просто крики, что кто-то обнаружил неполадку у взлетающего.
Потянулись секунды ожидания. Второй очереди пожаротушения на Су-27К не предусмотрено. Надо выждать не более 8 секунд, но визуально пожара нет.
– Давай, давай, – нервно говорил РВП, смотря в бинокль в направлении самолёта Геры.
Осталось 3 секунды. Дальнейшие действия я пока не обдумывал. Надо дождаться доклада, а потом уже решать главную проблему – как посадить самолёт.
– Снялась. Левый выключил. Правый в работе. Скорость 500 установил. Вираж до команды? – запросил Борзов.
– Жди. Будем думать, – ответил я ему и отдал тангенту руководителю визуальной посадки.
Он посмотрел на меня виноватым взглядом.
– Не сообразил сначала. Хотел его затормозить. Такого никогда не было, – прошептал он, стуча себя в лоб тангентой.
– Голову побереги. Всё бывает в первый раз. Вызови мне руководителя полётами.
РВП вызвал по громкоговорящей связи своего начальника, но тот не сразу ответил. Когда же руководитель полётами откликнулся, я уже слышал на заднем плане громкий голос Реброва.
– Гелий Вольфрамович, это Родин, – позвал я по связи командира авиагруппы.
– Кто бы ещё мог вот так спокойно и правильно подсказать, – выдохнул Ребров
– Не время хвалиться. Вы понимаете, что теперь за ситуация?
– Конечно. Есть прекрасное слово из четырёх букв, – ответил Ребров.
РВП прокомментировал слова Вольфрамовича. Он посчитал, что следовало бы дать более суровую оценку.
Я посмотрел на стоянку. В голове много что крутилось. По сути, вариантов для Борзова всего два. Но каждый влечёт за собой последствия, как для его жизни, так и для всех на корабле.
– Родин, чёрт с ним, с самолётом. Пускай прыгает, – спокойно ответил Ребров.
Вольфрамович, как и я, понимал, что на корабль Су-27К на одном двигателе не сядет.
Скорость на планировании перед посадкой нужно держать 290-300 км/ч. Тросы аэрофинишёров не выдержат. Запускать горевший движок нельзя. Отсюда только два пути – прыгать или садиться на аэродром.
– Можем рискнуть, Гелий Вольфрамович. Правда, придётся очень сильно попотеть вам, как командиру, так и остальным.
Динамик громкоговорящей связи чуть было не разорвало. Похоже, «залипла» кнопка на рабочем месте руководителя полётами, и мы с РВП прекрасно слышали реакцию Реброва.
– Шандец! Полный зведцец! Да чтоб у меня хрен на пятке вырос! Как я умудрился дать разрешение лететь этому раздолбаю! Теперь из меня двузадого самца сделают!
Надо прекращать эти посыпания головы пеплом моего бывшего комэска. Будто в первый раз он в подобной ситуации. Как ребёнок!
Хотя, такой задницы ещё не было за время полётов с корабля.
– Родин, у меня только дежурная пара. Остальных долго готовить.
– У нас два самолёта тоже есть. Бурченко и командование эскадры будет не против, если мы слетаем к союзникам?
– Вариантов немного. Готовься. На стоянке подскажу вердикт.
– Понял, – ответил я и выбежал на палубу.
Коля и Олег Печка стояли в ожидании моего прихода возле самолётов. Ещё на бегу я показал им жестом запускаться. Парни поспешили занимать места в кабинах.
К двум Су-27К уже бежали двое лётчиков из дежурного звена. На них уже был комплект вооружения по две ракеты Р-27 и Р-73. Новые ракеты в этом боевом походе проходят «боевое крещение».
– Паша, в сторону. Мы на вылет, – сказал я Ветрову, который ждал меня около своего самолёта.
– Видел. Пожар Гера потушил. Теперь что?
Я быстро надел шлем и стал цеплять планшет.
– На корабль сажать нельзя. Сам понимаешь. Только прыгать.
– Но судя по всему, выбрали альтернативу. На какой аэродром садиться? – улыбнулся Ветров, будто предвкушал что-то интересное.
Я подмигнул ему, похлопал по плечу и пошёл к другому самолёту, который уже начал гудеть. Хорошо, что Морозов собирался сегодня слетать по плану испытаний на 312м борту МиГ-29К.
– Миру снова не до мира, Сергей Сергеевич? – спросил Ветров, когда я отошёл от него.
Меня будто кувалдой стукнули в затылок. Где-то уже я говорил эту фразу.
– Подтвердил, Паша.
– Гере после посадки привет, – махнул он мне.
Какое-то ощущение дежавю. Причём очень странное. Надо отогнать дурные мысли и садиться в самолёт.
Эти слова из песни Николая Анисимова я когда-то говорил другому человеку.
– Серый, чего опять удумали? – спросил Морозов, когда я подсоединил «фишку» радиосвязи после посадки в кабину.
– Ничего. Просто летим в Ливию.
Морозов несколько секунд молчал, а потом выдал типичную для себя фразу.
– Я бы тоже попытался сохранить самолёт. Вот только там не испытатель. Кто такой? – спросил он.
– Вечерний гость, приходивший на исповедь, – ответил я, настраивая яркость экранов.
– Мда! Ему бы сейчас рассольчику.
Я посмотрел на Олега, сидевшего в своём Су-27. Он уже запустился и только ждал команду на выруливание.
– Саламандра, 011й, парой с 012м готов вырулить, – запросил разрешение на занятие стартовой позиции ведущий дежурной пары.
– Ждать, – односложно ответил руководитель полётами.
Олег, который тоже был на связи и прослушивал эфир, посмотрел на меня и покачал головой.
– Как всегда, – шепнул он в эфир.
– Не засоряйте эфир! – высказал недовольство руководитель полётами.
Как будто там кто-то что-то говорил в это время. Я посмотрел перед собой и поймал в поле зрения Су-27К Борзова. Он медленно крутил вираж на достаточном удалении от корабля. Наш авианосец продолжал двигаться, и Гера вместе с нами.
Корабли охранения держали строй, рассекая волны, а над ними медленно зависал вертолёт Ка-27. Чувствовалось напряжение от ожидания решения большого руководства.
– И как мы думаем его сопровождать? – спросил Николай.
– Пока не знаю. Мы с тобой можем группу прикрывать помехами. Плюс вести разведку по локатору. Су-27е, сядут в Ливии, изображая пролёт звеном.
– А мы с тобой где сядем? До Триполи 450 километров. Предлагаешь вернуться на «Леонид Брежнев»?
– Коль, не вижу проблемы. Заодно запишем в план испытаний полёт на «растряску» нового изделия.
На нашем борту в данный момент подвесили боевой вариант нового средства поражения, которое испытывал Меницкий. То самое «изделие 170», которое в будущем должно стать ракетой Р-77.
– Ага, даже двух. Лучше бы мы с тобой топлива взяли побольше.
– Могу полететь на 311м борту. У него вместо второго лётчика топливный бак, – посмеялся я.
– Не доставлю тебе такого удовольствия. Давай уже взлетать! Там у паренька не бездонная бочка керосина.
Так и знал, что Морозов не позволит мне одному полететь на задание. Это же такой удар по его репутации «красавчика во всём»! Но мы и никуда не летим ещё, а время идёт.
– Саламандра, 015му, – запросил Борзов руководителя полётами.
Голос звучал ровно. Даже чересчур. Гера уверен в себе и, как я понял, готов к любому развитию событий.
– Ответил, 015й.
– Саламандра, 015й жду решения. Пока ещё могу долететь до «большой земли».
– Принял. Решаем.
Олег Печка вышел в эфир и начал спрашивать у Борзова, как себя ведёт самолёт.
– Балансируется нормально. Педали не в крайнем положении. Ручка тоже, – отвечал ему Гера.
– Понятно. Давление в гидросистеме контролируешь?
– Точно так. Меньше 100 пока, но сигнализации отказа нет. Шасси не убирал.
Я взглянул на Олега. Он показал мне характерный жест, что нам нужно поторопиться. Дожидаться дальнейших отказов не стоит. Тогда точно Борзов отправится «купаться».
– Саламандра, 321му, – запросил я, но ответа не было.
Гера в воздухе уже минут 20. Не зря же он бьёт тревогу и просит уже решение. Реброва и командира корабля тоже можно понять. Мы не в водах Советского Союза. Хоть в Ливии и есть наши советники, но полноценной авиабазы нет.
– Внимание! Паре 011го вылет разрешён. Задача – сопровождение 015го. Отход рассчитывайте с курсом 210°.
Команду в эфир выдал Ребров. Голос был уставший. Думаю, что выслушал он много всего от начальства.
– Принято. Выруливаю на старт, – доложил 011й и начал выдвигаться на первую позицию.
Его напарник следом. Нам же с Олегом команд никто не давал.
– 323й, третий старт. Вылет с группой 011го, – дали команду Олегу.
– Понял. Очередным выруливаю, – доложил Печка.
Остались мы с Николаем. Логичнее было бы нас поднимать первыми. Всё же замысел использовать 312й борт МиГ-29К в качестве постановщика помех не так уж и плох. Тем более что у нас и два спецконтейнера с аппаратурой подвешены на точках подвески.
– 321й, 001му, – устало произнёс в эфир Ребров, вызывая меня.
– Ответил, 001й.
– Вылет разрешён. Для информации, «украшение» использовать можно. Как принял?
– Вот это уже другое дело! – радостно произнёс по внутренней связи Морозов.
Под «украшением» Ребров подразумевал те самые спецконтейнеры, которым дали неофициальное название «Оберег».
– Понял вас, 001й. Выруливаю за 323м.
– Точно так, – ответил Ребров.
– Спасибо.
Пока взлетали наши коллеги, в эфире давал расклад и условия полёта по маршруту оператор нашего Як-44. Эти ребята с самого утра мониторят воздушное пространство.
– Группа «друзей» в квадрате 1724. Состав 4 «коробочки». В воздухе наблюдаем 8 единиц. Залив Сидра перекрыли.
Су-27е взлёт произвели, и мы начали выруливать следом. Крылья разложили, самолёт выровняли по осевой линии для взлёта. Колёса основных стоек надёжно упёрлись в удерживающие «лопухи».
– Форсажи… включены, – доложил я.
Техник, стоявший справа, дал отмашку. Тут же устройства опустились, и самолёт рванул к трамплину.
– 321й, взлёт произвёл, – доложил я, отворачивая в сторону группы Су-27К.
Сложная у нас задача. Надо прорваться через американцев, устроивших блокаду у берегов Ливии. Но и этого мало. Никто из нас не был на аэродромах этой страны. И это накладывает определённые особенности.
– По курсу наблюдаю 4… 5… 6. В общем, всех. Дальность 150, – доложил в эфир Николай.
Мы пристроились к группе, заняв позицию над звеном истребителей. Представляю, как такая группа смотрится снизу.
Безоблачная погода в данный момент нам только мешает. Группу видно со всех сторон. Ещё и американские крейсера, которые строились в эти годы по новому типу «Тикондерога», имели на борту хорошие радиолокационные станции.
– Нас видят все. Слева большая группа кораблей, – спросил у меня Морозов.
– Далеко. Да и помехи на таком удалении на экранах могут быть от нас.
– Ближе если подойдём, их новые локаторы не ослепим?
– Вряд ли. У нас не та мощность. Да и не дураки там сидят. Отстроятся как-нибудь.
– Как сказать. В переводе на морские мили, 170. Идеальный радиус работы авиации.
Группа кораблей была той самой авианосной ударной группой ВМС США. Какой именно авианосец, сказать невозможно. Но то что авиации на нём много, это бесспорно.
– 011й, к вам группа из 2 единиц с азимута 260, – доложил нам оператор Як-44.
– Понял. Держим курс на Триполи, – дал команду старший группы.
До входа в залив Сидра ещё 100 километров. На локаторе видно, что приближаются ещё самолёты американцев. Не собираются они нас пропускать.
– 011й, ещё две единицы.
– Понял. Держим курс, – продолжил отвечать старший.
Что-то надо предпринять. Сбить не собьют, но вот сковать и нарушить строй «янки» могут. А Борзову маневрировать очень сложно.
– 011й, 321му, – запросил я старшего группы.
– Ответил.
– Что думаешь?
– Надо встречать «гостей».
Я посмотрел на локатор. До встречи 80 километров, и расстояние продолжает сокращаться.
– Предлагаю альтернативу. Очередную демонстрацию флага.
До встречи уже 60 километров. Расчёт у меня и Морозова на то, что наш самолёт узнают, и будут преследовать. Топлива хватит, чтобы сделать несколько выкрутасов и уйти на корабль.
Старший группы молчал. Не знаю, кто там, но сомнения его понятны.
