Михаил Дмитриев
Пацаны: конец истории
Понимая, что Купер вооружен и от него можно ожидать всего, что угодно, вплоть до взятия заложников, к его задержанию привлекли группу спецназовцев. На Купера накинулись со всех сторон, он был уложен на асфальт, обезоружен и избит до полусмерти.
На суде Куприянов вел себя дерзко, хамил судье, к прокурору обращался на «ты». Монотонный голос судьи, зачитывавшей приговор, раздражал Купера. Прокурор с рыхлым вторым подбородком и бесцветными рыбьими глазами принадлежал к тому типу чинуш, которых Куприянов яростно ненавидел.
Александр Анатольевич предоставил опытного, сильного адвоката, который выстроил серьезную линию защиты, но своей неуправляемостью Куприянов все портил. Он твердил, что прибыл на встречу безоружным и после того, как его начали избивать, выхватил у кого-то пистолет, хотя на камере было видно, что он вынул его из-за пояса. На все доводы Купер огрызался и упрямо стоял на своем. «Нет, так работать нельзя», – сказал адвокат Александру Анатольевичу.
Суд присяжных приговорил Куприянова к 17 годам строгого режима. Прокуратура обжаловала это решение, посчитав его недостаточно суровым. В результате пересмотра дела в областном суде Куприянову добавили еще 7 лет срока.
На суды ходила последняя жена Куприянова, с которой он официально не развелся и от которой у него был единственный ребенок. Этот малыш (Куприянов назвал его Львом в честь отца) страдал тяжелой формой аутизма. Из знакомых Купера мало кто знал, что у него есть сын, и что Александр очень любит его, и хоть не живет с семьей, но является заботливым отцом, который всегда помогает, чем может. Иногда на суды приходил дед Лева, отец Куприянова. Долгие годы он проработал на Гоп-Шлепе, так назывался индустриальный район в нашем городе и завод перлитовых изделий. До пенсии Куприянов-старший сколачивал ящики под тару для перлитовых изоляционных изделий. Мать Куприянова работала администратором в общежитии Гоп-Шлепа. Она давно умерла, во время его первой отсидки.
После расстрела у магазина минуло восемь лет. Куприянов вернулся в родные края. В гробу.
Какая эпитафия подошла бы одинокому волку? Пострадавший от Куприянова сказал бы: «Собаке – собачья смерть!» Опер, за которого Купер заступился в кабаке, не согласился бы с этим. Но Купер никогда не уходил, поджав хвост, он всегда давал отпор. В этом была его суть. Куприянов был жесток, но и жизнь с ним обходилась жестоко, била наотмашь. Однако он не ломался.
В раздумье я стоял у могилы. В весеннем небе происходили чудеса. Световой день быстро приближался к концу. Заходящее солнце распалилось словно уголь и подсветило облака пурпуром. Ветер подул сильнее.
Я не заметил, как подошел дед Лева. Мы поздоровались, отец Куприянова жил в соседнем доме. Он всегда был худощав, но сейчас казалось, что на его костях совсем не осталось мяса. Лицо вытянулось, заострилось, как утюг, под глазами набухли сизые мешки. За последнее время отец Куприянова сильно сдал, хотя всегда, несмотря на возраст, казался бодрым и полным жизни. На одной из спортивных площадок в парке нашего города висела табличка с фотографией деда Левы в спортивных трусах и надписью: «Эту площадку основал Куприянов Лев – энтузиаст, морж и спортсмен». В любую погоду старший Куприянов выходил в парк на зарядку и затем, по возвращении домой, ещё час выполнял упражнения, которые сам придумал. Физической формой Купер пошел в отца. Дед Лева, кстати, тоже являлся большим поклонником женщин. Однажды в газовом хозяйстве, куда мать отправила меня оплатить счета, я наглядно убедился в фамильном мастерстве Куприяновых очаровывать дамское общество. Распахнув дверь в газовую контору, увидев сидящих за столами угрюмых тучных сотрудниц, дед Лева просиял улыбкой и замер. Толстухи тоже притихли, кто-то даже перестал жевать. Пауза продолжалась. Дед Лева не собирался начинать беседу, а улыбался все шире и лучезарней. Сотрудницы начали недоумевающе переглядываться. Куприянов-старший словно пребывал в блаженном созерцании и, наконец, молвил: «Какие же красивые женщины!» Напряжение было снято, дамы заулыбались и быстро оформили деду нужные документы…
Я понимал, что лишний у могилы в данный момент, и собрался уходить. Но дед Лева взял меня за локоть. Я ощутил его крепкую костяную хватку. У старика тряслась покрытая неряшливой седой щетиной челюсть, по покрытому морщинами лицу ходили желваки. Он плакал без слез. «Не дай Бог в любом возрасте хоронить своих детей», – подумал я.
– Я здесь ненадолго. Будь добр, проводи меня, – глухо прошамкал старик.
Голос деда поразил меня еще больше, чем его внешность. Это был голос человека, стоящего уже одной ногой в могиле.
– Какой-то парень забрал у меня зарядное устройство для аккумулятора и не вернул. Машина не завелась, я пешком притопал.
Еще в 90-е Купер подарил отцу «Ниву». Тот ухаживал за ней с такой же любовью, как сын за оружием. Отлаженная, чистенькая «Нива» сохраняла вид нового автомобиля. Дед берег ее и выезжал крайне редко. Сейчас, глядя на него, я решил: «Хорошо, что не завелась».
– Конечно, провожу вас, – ответил я.
– Вожусь в гараже, подходит пацан, – старик разговаривал как будто сам с собой, – спрашивает: «Дедушка, есть подзарядное устройство?» Я говорю: «Да, возьми». Раньше мы всегда выручали друг друга… Больше я его не видел. Либо забыл вернуть, либо украл – не знаю…
Постояв несколько минут, мы двинулись в обратный путь. По дороге дед рассказал мне, что в зону, где сидел его сын, приезжал Пригожин, набирал бойцов в ЧВК «Вагнер». Сын согласился. А как еще вырваться? Ему ведь такой срок впаяли! Были сомнения по поводу возраста – 66 лет все-таки! Пригожин лично общался с сыном и принял положительное решение. Случилось это в июне, а уже в августе он участвовал в боевых действиях. В начале сентября Александр и его товарищ были ранены. Закопались в мусор рухнувшего строения и тем самым избежали плена. Ночью пробирались к своим, сын тащил товарища на себе несколько километров. Затем он попал в госпиталь, немного подлечился и снова отправился на фронт. 30-го октября пошел с группой в разведку. Их вычислили, стали долбить, сразу появились двухсотые и трехсотые. Начали отходить. Сашка опять получил ранение, но остался прикрывать. Противник тоже понес потери. Решив, что от наших засел отряд, враг откатился и подключил минометы. Тело Сашки смогли забрать только в феврале, когда заняли эту территорию. По февраль невестка получала боевые выплаты и переживала, что ее заставят вернуть деньги за несколько месяцев. Но в «Вагнере» заверили, что беспокоиться не надо.
Тело доставили в цинке. В морге сказали, что смотреть не стоит.
Я шел и думал, что такая смерть для Купера – лучший финал его жизни, ибо «мертвые срама не имут»…
Фантом и фатум
Повесть
А у вас и волосы на голове все сочтены.
Евангелие от Луки, 12:7
Мы недооцениваем умственные способности Господа, притворяясь, будто мы что-то собой представляем, в то время как мы просто казнимые за дело разбойники.
Редьярд Киплинг, «Конец пути»
В полдень в пятницу 20 июля 1714 года рухнул самый красивый мост в Перу и сбросил в пропасть пятерых путников. Мост стоял на горной дороге между Лимой и Куско, и каждый день по нему проходили сотни людей. Инки сплели его из ивняка больше века назад и показывали всем приезжим.
Это была просто лестница с тончайшими перекладинами и перилами из сухой лозы, перекинутая через ущелье. Поражены были все, но лишь один человек предпринял в связи с этим какие-то действия – брат Юнипер.
Благодаря стечению обстоятельств, настолько необычному, что в нем нетрудно было бы усмотреть некий замысел, этот маленький рыжий францисканец из северной Италии оказался в Перу, обращая в христианство индейцев, где и стал свидетелем катастрофы…..его взгляд упал на мост, и тут же в воздухе разнесся гнусавый звон, как будто струна лопнула в нежилой комнате, и мост на его глазах разложился, скинув пять суетящихся букашек в долину.
Любой на его месте сказал бы про себя с тайной радостью: «Еще бы десять минут – и я тоже…» Но первая мысль брата Юнипера была другой: «Почему эти пятеро?» Если бы во вселенной был какой-нибудь План, если бы жизнь человека отливалась в каких-то формах, их незримый отпечаток, наверное, можно было бы различить в этих жизнях, прерванных так внезапно. Либо наша жизнь случайна и наша смерть случайна, либо и в жизни, и в смерти нашей заложен План. И в этот миг брат Юнипер принял решение проникнуть в тайны жизни этих пятерых, еще летевших в бездну, и разгадать причину их гибели…в момент катастрофы созрело у него решение. Оно подвигло его на шестилетний труд – он стучал во все двери Лимы, задавал тысячи вопросов, заполнял десятки записных книжек, ища подтверждение тому, что жизнь каждого из пяти погибших была завершенным целым… В книге описаны последовательно все пять жертв катастрофы, собраны тысячи мелких фактов, свидетельств, подробностей жизни, и заключается она возвышенным рассуждением о том, почему именно на этих людях и в этот час остановился Бог, чтобы явить Свою мудрость. Однако при всем его усердии брат Юнипер так и не знал о многом и основном…
О доне Марии, маркизе де Монтемайор (одна из погибших на мосту) сегодня любой испанский школьник знает больше, чем узнал за все годы поисков брат Юнипер. Не прошло и века после ее смерти, как письма Маркизы (у брата Юнипера не было никакой возможности с ними ознакомиться) стали памятником испанской литературы, а ее жизнь и ее эпоха сделались предметом пространных исследований. Но ее биографы отклонились от истины так же далеко в одну сторону, как брат Юнипер в другую…
Торнтон Уайлдер, «Мост короля Людовика Святого»
Бразилия, штат Сан-Паулу,
Кампинас, 2005 год
Группа пьяных друзей пришла забрать свою подругу из дома для дальнейших развлечений. Мать этой девушки, сильно волнуясь о ней, проводила ее до машины и, держа дочь за руку, с трепетом сказала: «Дочь моя, езжай с Богом, и пусть Он тебя сохранит», на что она дерзко ответила: «В нашей машине уже нет места для Него, разве только Он поедет в багажнике…»
Несколькими часами позже матери сообщили, что этот автомобиль попал в ужасную аварию и все погибли. Сама машина была изуродована до полной неузнаваемости, однако полиция рассказала, что, хотя транспортное средство практически уничтожено, так что даже невозможно распознать его марку, багажник остался абсолютно невредимым, что совершенно противоречит здравому смыслу.
Каково же было всеобщее удивление, когда багажник легко открылся и в нем обнаружили лоток яиц – и ни одно из них не разбилось, даже не треснуло.
Чили, провинция Сан-Антонио,
комплекс мини-вилл вблизи курорта Альгарробо, 2018 г., февраль
– Я бронировала свой номер заранее, более чем за полгода! Основным требованием было наличие кровати «кинг сайз»! – чеканя каждое слово и гордясь при этом своим испанским, искусственно вводя себя в высокомерно-раздражительное состояние, вещала Нэйл, высокая угловатая голландка лет сорока.
– Да, сеньора! – кивнул управляющий, сухой старик с зализанными вверх седыми волосами. Его смуглое, с глубокими морщинами, волевое лицо патриция казалось невозмутимым и вызывало в памяти профиль на старинной монете. Управляющий держался с Нэйл любезно, но независимо, говорил учтиво, очень спокойно, но несколько устало. В глубине души он, возможно, презирал эту голландку, позволившую себе общаться с ним в таком тоне.
– Вчера, когда мы заехали, вы по умолчанию предоставили нам номер с двумя узкими кроватями.
– Извините, сеньора. Семья, которая заняла ваш номер, должна была уехать, но они продлили свое пребывание. К сожалению, других свободных номеров, аналогичных этому, у нас не было!
– Значит, надо было эту семью переселить в номер, в котором сейчас живем мы… И вообще, это чья проблема?
– Наша, сеньора, извините.
– Просто «извините» в данном случае неуместно! – отрезала Нэйл. – Вчера мне то же самое сказали при заселении. Мы приехали очень поздно, устали после дальнего перелета, и я не стала спорить… В Альгарробо вы претендуете на некий уровень, но не можете разместить гостей так, как они планировали и желают… У нас семилетняя дочь, и она спит с нами на большой кровати. Мы вынуждены были уложить ее спать на отдельную кровать, которая у вас стоит, между прочим, на высоких каменных основаниях! А мы с мужем еле уместились на одной. Так вот – ночью дочь с кровати упала! Наше и ваше счастье, что она не ушиблась! А если бы она разбила голову о кафель или о каменный угол?!
Срывающаяся в истерику тирада Нэйл не возымела никакого действия на управляющего: ни один мускул не шевельнулся на его лице.
– Это наша вина, сеньора! Мы предоставим вам номер – отдельный домик, он один из лучших в нашем комплексе, там есть веранда, бассейн, дополнительный душ на улице. Номер просторный, более двухсот метров, и в нем имеется кровать «кинг сайз». Также мы предоставим вам бесплатный массаж в нашем СПА-центре и дегустацию вин в винотеке.
Закончив учтиво-монотонную речь, управляющий тяжелым взглядом пронзил рыбьи серые, со светлыми ресницами глаза Нэйл, давая ей понять, что вопрос исчерпан.
– Я могу сейчас осмотреть этот номер? – спросила голландка, неожиданно присмирев.
– Конечно, сеньора. Сейчас я вызову багги, который вас довезет.
Нэйл зашла за горничной в стилизованный под бунгало домик, он стоял чуть поодаль от остальных, на окраине комплекса. Она прошлась по комнатам, бегло заглянула в туалеты и шкафы. Полы здесь были выложены кроваво-бордовой плиткой, такого же цвета шторы плотно закрывали огромные окна. В декорированных лепными львами комнатах стояли керамические вазы и блюда, на резных, темного дерева столиках лежали пестрые национальные скатерти, – все это было недорогим и продавалось местными умельцами на каждом шагу. Номер был огромным, но что-то в нем женщине показалось настораживающим, даже жутковатым. Чувство это было инстинктивным, необъяснимым. Решительная, марширующая походка Нэйл, какой она шла разбираться на ресепшен, исчезла. От мрачной, гнетущей атмосферы этого помещения к горлу Нэйл подступил комок, грудь сдавило… На потолке зала гудела массивная лампа-вентилятор. Нэйл, не зная зачем, в странном замешательстве уставилась на ее вращающиеся лопасти. Казалось, они должны были разгонять душный воздух, но почему-то вызвали у женщины приступ дурноты: голова закружилась, руки и ноги отнялись, похолодел затылок. И Нэйл овладел кошмарный безотчетный ужас.
– Мне не подходит этот номер! – бросила она горничной, выскочив из номера.
«Ты не первая, кто улепетывает отсюда!» – глядя ей вслед, подумала мужеподобная, с кожей цвета жженого сахара работница.
– Мне предоставили огромный люкс, но я отказалась от него! – выдохнула Нэйл мужу, несуразному малому с вытянутым, как в вогнутом зеркале, подбородком.
– Почему?
– Не знаю! Мне хотелось бежать оттуда без оглядки. Там нельзя оставаться, там мрак, негатив, которые ощущаешь каждой клеткой. Такое чувство, что за тобой кто-то наблюдает, и от этого можно сойти с ума.
– Не понимаю тебя.
– Я сама не понимаю, я говорю о внутренних ощущениях. Я не смогу жить в этом номере! В нем… как будто в нем живет фантом!
Муж исподлобья удивленно смотрел на Нэйл. После того как она во время родов потеряла ребенка, он уже не в первый раз замечал за ней странности. Тем более, она стала говорить странные вещи: например, что смерть человека, а именно форма его ухода в иной мир – это некий код, схема, которые живые должны расшифровать.
Не став спорить с супругой по поводу ее нынешнего, опрометчивого на его взгляд, решения, он лишь пожал своими костлявыми плечами и спросил:
– Как тогда будет спать маленькая чупакабра?
– Я снова ходила на ресепшен и договорилась. Сейчас принесут дополнительную кровать – она низкая, рядом постелют пледы.
– Догадываюсь, как ты достала этих туземцев! Надо спрятать зубные щетки!
– Сейчас положу их в сейф!
Там же, 14 октября 2017 г., около 10 часов утра
По дорожке, выложенной плиткой, по правую сторону от которой тянулись густые кусты, образующие сплошную цепь живой изгороди, а по левую располагались мини-виллы (за ними виднелась фосфоресцирующая линия океана), на завтрак не спеша направлялись двое мужчин. Оба были крупные, высокие, разговаривали на русском. Солнце уже начинало припекать, обещая к обеду разыграться не на шутку.
– Со сменой часовых поясов с моим организмом происходит какая-то несуразица, – трескучим голосом брякнул один из них, брюнет лет сорока пяти, с утиным носом и длинной шеей, которую он выгибал при разговоре, точно змея. В этом человеке чувствовалась какая-то внутренняя напряженность, едва скрываемая за излишней развязностью и веселостью. Одет он был в шорты, черную майку с надписью FBI и шлепанцы. Крепость его мускулистых рук, покрытых многочисленными татуировками, говорила, что он когда-то долгое время тягал гири и штанги и что сейчас, несмотря на заметно выпирающий живот и начинающие седеть волосы, находится в хорошей физической форме.
– Вчера под вечер меня срубило, провалился в сон. Просыпаюсь с ощущением, что полностью выспался, за плотными шторами брезжит какой-то свет. Думаю, надо идти в твою хижину, будить на завтрак, смотрю на часы, а там двадцать три тридцать восемь!
– Ничего, Марк, втянешься. Ты только вчера прилетел, тебе, кстати, повезло с погодой, обычно здесь в это время года значительно холоднее, – ответил второй. На вид ему можно было дать больше шестидесяти, кучерявые, полностью седые волосы обрамляли его лысоватый череп. Массивный живот, потрепанные, истасканные крупные черты лица говорили, что их обладатель в полной мере познал излишества. Одет он был приличней, чем его собеседник: в бледно-синее поло, светло-коричневые льняные брюки и такого же цвета легкие туфли на босу ногу, на руке красовались массивные золотые часы «Брегет». Мужчина слегка прихрамывал и опирался на деревянную трость. Он говорил тихо, значимо и почти всегда с долей иронии. Во всех его манерах чувствовались солидность, богатый жизненный опыт; возникало ощущение, что такой не растеряется ни при каких обстоятельствах. Сейчас он остановился у деревянного ограждения одного из бунгало. Его внимание привлек огромный, в виде конуса цветок с сочными, ярко-алыми перистыми лепестками. Тщательно выбрав нужный ракурс, он сфотографировал его на свой мобильный.
– О, смотри, Вениаминыч, теннисок! – Тип с утиным носом указал на расположенный возле бунгало корт, на нем одна пара женщин сражалась против другой. – Но что-то не слышно характерных ахов-охов! Я полагал – это главное в женском теннисе.
– А не умеют играть!
– Ты почему, кстати, без спутницы, падрэ? – фамильярно и опять же с показной веселостью поинтересовался Марк. – Что-то на тебя не похоже. Это что, старость? Или виагру не подвезли?
– Шути, шути.
– Ты же всегда появлялся со шлюхозаврами. Все пускали слюни, глядя на твой эскорт. Это был твой конек!
– Она приедет позже.
– А для меня подруга найдется?
– Найдется – обезьяна с пальмы!
Вениаминович шутил с утконосым более жестоко, «на отвяжись», не заботясь, какой это произведет эффект. Его раздражала фамильярность.
– Я с месяц назад видел твою последнюю жену… – сменил направление темы Марк.
– А я рад, что ее давно не видел!
– Она интересовалась, не собираешься ли ты написать завещание?
– Напишу обязательно, укажу в нем, что оставляю ей камни из почек. Я их не выбрасываю, каждый стоил мне неимоверных страданий, как и жизнь с ней. Она потом сможет сделать из них колье. В этом будет что-то символическое.
– Хе-хе. Добрый и расточительный ты старый мамонт!
Они подошли к большим железным клеткам, там сидели огромные попугаи ара. Рядом возился худой чилиец в потертом синем комбинезоне, высоких резиновых сапогах и соломенной шляпе с длинными полями, на шляпе тоже сидел попугай.
– Колоритный персонаж! – заметил Марк. – Похож на героя американских триллеров или ужастиков… Ходит, убирает, чистит клетки, кормит попугаев, а потом в конце фильма выясняется, что именно он заколбасил всех студентов или туристов, а также тех, кто приехал их искать… Похож на актера Дэнни Трехо на пенсии.
Вениаминович поздоровался со стариком и перекинулся с ним несколькими фразами на испанском, затем подошел к клеткам, медленно вынул из кармана брюк небольшой пакет с хлебом и стал кормить птиц.
– Не пойму, – сказал Марк. – В тебя вселился ведущий передачи «В мире животных» Дроздов?
Вениаминович оставил этот вопрос без внимания.
– Уже не в первый раз замечаю, что у чилийцев свой испанский, они как-то проглатывают окончания, – заметил он, больше разговаривая сам с собой.
– Хочу здесь осесть, Вениаминыч! – вдруг уже серьезным тоном сказал Марк.
Его собеседник продолжал молча кормить птиц. Утконосого это чуть покоробило, и он опять перешел к приколам.
– Представляю себя возлежащим под зонтиком от солнца в шезлонге у океана, подходят местные, целуют руку, говорят: «Хотим вам выразить свое уважение, дон Марко!» – и суют баблище.
Вениаминович хмыкнул.
– Я полагаю, более реалистична другая картина. – Он бросил последний крупный кусок хлеба, который ара целиком жадно проглотил. – Останешься здесь, чтобы не сдохнуть с голода, освоишь профессию аниматора. Наденешь костюм Человека-паука и будешь в этом обтягивающем трико с пузом развлекать местных сопляков, показывая фокусы и кувыркаясь…
– Не смешно!
– А кто говорил, что будет весело?!
Вениаминович отряхнул руки от крошек, и они продолжили путь.
– Я сейчас на мели! – признался Марк.
– Догадываюсь.
– Вернее, я в полной жопе!
– Ты туда давно и целенаправленно стремился!
Утконосый сделал вид, что не заметил это едкое замечание. Он озвучивал то, ради чего, собственно, и прилетел в Южную Америку.
– Честно признаюсь – хочу сесть тебе на хвост, Вениаминыч. Ты ведь плотно в Никарагуа влез, в Чили к чему-то принюхиваешься – подтяни меня в какую-нибудь тему.
– Здесь нет никаких тем, они все остались там, в Москве. Здесь для меня только одно направление деятельности – сохранить, удержать хотя бы то, что имею… Да и кем я тебя возьму – просто хорошим парнем?
«У такого не допросишься и туалетной бумаги, не то что помощи», – подумал Марк. Он догадывался, что получит подобный ответ, и решил пока замазать все шуткой – вышло нервно, пошло и на грани дозволенного.
– А что, создадим здесь секту, придумаем учение, наберем последователей. Ты же был хиппи, неформал в советской юности, правильно я понимаю?
– Я был фарцовщиком, там присутствовала экономика.
– Замечательно! И здесь все поставим на финансовые рельсы. Будешь нашим вождем, гуру, Великим Инкой. Представляю тебя в клешах и амулетах. А можно наклеить на лысину ирокез. Я всегда подозревал, что в душе ты матерый кришнаит и нудист. Обратим в свою веру местных баб: старых-молодых, толстых-худых, красивых-страшных. Смысл учения: неважно, с кем спать, они для нас все одинаковые, и в этом истинная свобода! Мы дарим, растолковываем им свое учение – они переписывают на нас имущество и несут баблище. Будем жить в окружении толпы почитательниц, а звать их будем сестрами!
– У тебя словесный понос? Завязывай, иначе примешь мои искренние оскорбления.
– Не видел тебя вечность, соскучился – хочется поприкалываться, пошутить.
– От таких шуток в зубах бывают промежутки.
– Ух, какая! – неожиданно выдохнул утконосый.
Дорожка, по которой они шли, местами извивалась, и когда собеседники вынырнули из-за очередного поворота, то наткнулись на эффектную брюнетку со сногсшибательной фигурой и губами-плюшками в донельзя коротких драных джинсовых шортах, причем особенно коротки они были сзади. Она была в компании коренастого, стриженного ежиком, рыжеволосого мужчины лет 45–50 с красным, выгоревшим на солнце лицом. Они смотрели куда-то за кусты, где в низине виднелся заболоченный ручей, и бросали туда сучки дерева.
– Думал, что сбежал от эпидемии ботокса, – тихо сказал Вениаминович, – но это пагубное явление теперь везде.
Неожиданно они услышали тягучий московский говор.
– Я па-а-апала! Но он даже не шелохнулся!
– Физкульт-привет! – поздоровался с соотечественниками Марк.
– Доброе утро! Здесь английская речь за редкость, а русская – вообще в диковинку! – учтиво, но все так же спокойно и значимо произнес Вениами-ныч. – Что выделяет наших на отдыхе, а также что их объединяет – так это горячее стремление чем-нибудь расшевелить спящего крокодила.
Пара изумленно уставилась на Вениаминыча. Девушка и еще более – ее спутник ощутили, как их царапнули серые, спрятанные за седыми бровями глаза. Оба почувствовали себя объектами внимательного изучения и оценки.
Марк быстро перешел на наблюдение за застывшей в темной воде рептилией:
– Такого гада простой веткой не возьмешь, надо в него бутылку шампанского бросить!
– Не поможет! – коротко произнес спутник девушки. Щуря глаза, вокруг которых виднелись остатки крема от загара, он тоже вернулся к интересующему всех предмету.
– Почему?
– Это макет!
Альгарробо
Бассейн «Сан-Альфонсо-дель-Мар»[3]
Те же сутки. Полдень
Развалившись на светлых тканевых диванах, Марк и Вениаминыч заканчивали обедать. Ресторан, где они расположились, представлял собой чистенькое заведение, состоящее из небольшого одноэтажного здания и двух десятков столиков на улице, отгороженных друг от друга тентами. Полотна тентов с одной стороны были приподняты, отсюда открывался великолепный вид на океан и отделенную от него узкой полоской суши огромную, уходящую к горизонту лагуну-бассейн, справа над которой нависали многоэтажные тумбы отелей. Солнце в этот час палило нещадно. Под ясным лазурным небом океан искрился и сверкал. Где-то вдалеке по нему тихо скользил парус. На пляже перед отелем шумела толпа, среди общего гула выделялись отдельные возгласы, всплески, звуки музыки. Находящийся вдали от этого улья ресторан казался оазисом спокойствия. Несмотря на жару и удушливые порывы идущего с суши теплого ветра, здесь стояла мягкая полудрема. Лишь только изредка лучи солнца прорывались через открытые участки тента, обливая все потоками света.
Вениаминыч и Марк плотно налегали на морепродукты. Утконосый уже успел нахлестаться местным душистым белым вином, его лицо покраснело, глаза сделались стеклянными. Вениаминыч приступил к пище как гурман, ел медленно и со знанием дела, внимательно наклоняясь над тарелкой, рассматривал и нюхал чуть ли не каждый кусочек, делал глоток вина, полоскал себе рот, затем глотал и шлепал губами. Пил он сдержанней, но тоже немало, от чего стал словоохотлив, начал развернуто отвечать на вопросы утконосого и вскоре завладел беседой, тема которой его крайне интересовала.
– Завидую твоей памяти! Как ты вообще смог вспомнить этого типа спустя двадцать лет? – спросил Марк, опрокинув в себя очередной бокал.
– Я тебе уже сказал – это аяваска, ее действие и последствия. Конечно, у меня были сомнения, но я сходил на ресепшен и аккуратно пробил. Действительно – Олег Ширяев.
– Я и фамилию его давно позабыл.
– И я думал, что позабыл, а увидел – вспомнил. Аяваска не врет!
– Из чего готовят эту дурь?
– Основная составляющая – отвар лианы, к нему добавляются еще разные ингредиенты – как правило, листья растений; у каждого шамана свой рецепт.
– Зачем ты ее вообще хапнул?
– В последнее время я совсем загнулся по здоровью. Больше десяти приступов почечных колик у меня было за год, камни выходили огромные. Боль нестерпимая. Мне перестало помогать болеутоляющее. Если колоть по вене, то немного притупляется боль, но не уходит. Никакое лечение, поездки на воды – никакого эффекта. Знающие люди в Никарагуа посоветовали почистить себя аяваской. Есть разные виды лечения: европейский – ты принимаешь медикаменты, восточный – тебе ставят иглу, а есть медицина индейцев Амазонки. К ней и относится аяваска. За ней я и отправился в Перу.
Вениаминыч налил себе бокал, причмокивая, не спеша выпил его и продолжил. Марк, слушая, думал, что этот рассказ отличался от других его, как правило, ироничных монологов серьезностью и художественностью. Иногда складывалось впечатление, что говорит кто-то иной – ищущий смысл жизни романтик, а не прожженный циник и мизантроп.
– Это было всего неделю назад. В Лиме я сел на маленький самолет, который, поднявшись на небольшую высоту, доставил меня в местечко Икитос. Это был, пожалуй, самый зрелищный, необычный мой перелет, хотя я путешествовал таким образом немало. Мы парили над океаном, над горами с заснеженными вершинами, летели над бескрайними просторами джунглей, наблюдая сверху широченную извивающуюся ленту – Амазонку. В Икитосе я пересел на моторную лодку, и она словно увезла меня в доисторические времена. Я видел удивительные и дикие места: тропические деревья, склоненные над водой, забытые богом поселки с бунгалами на сваях. Лодка эта несла меня навстречу мистическому, таинственному обряду, к которому я готовился две недели. Я не спал с женщинами, соблюдал диету, исключил алкоголь, мясо (кроме курятины), сыры, цитрусовые, острое, соленое, сладкое, специи. Выдержать диету оказалось очень непросто! Жизнь без соли и сахара невыносима! Я и подумать раньше не мог – сколько же эмоций и стимуляций мы получаем от еды! Наконец, я прибыл к шаманам в затерянное в тропических дебрях местечко. Меня разместили в домике с крышей, покрытой сушеными пальмовыми листьями, а стенами служили привязанные к каркасу москитные сетки. Электричество давали пару раз в день. Пришло время ложиться спать. Ночью джунгли не спят. Что-то кругом шуршало, ползало, издавало звуки. Лежа на кровати, я мог наблюдать за Луной, за звездами; в чаще мелькали какие-то светлячки. Я ощутил себя внутри природы, грезил о чем-то – величественном, глобальном. Иногда налетал ветер, через москитную сетку он проникал внутрь и дотрагивался до моего лица. Время от времени я забывался сном. Утром вдруг начался ливень, он шел сплошной стеной, резко похолодало. К обеду дождь прекратился, выглянуло солнце. Я поел и уже до восьми вечера, до церемонии приема аява-ски, больше к еде не притрагивался. Мне предложили персональную церемонию, но я что-то растерялся и присоединился к группе канадцев.
В большой круглой хижине вшестером мы приняли из рук двух шаманов глиняные кружки с коричневой неприятно-горькой жижей, которую они налили из большой пластиковой бутылки с этикеткой «Фанта». Процесс начался. Я имел представление, что меня ждет: знал, что придется бегать в туалет, что будет рвота, понимал, что начнутся видения, – мне рассказывали об этом. Но насколько эффект будет мощным и чувствительным, даже не предполагал! Как описать пережитое и увиденное – я не знаю. Таких слов нет, таких красок и цветов не существует в реальном мире! Я увидел у сидящих рядом со мной ореолы, затем эти люди стали светиться фантастическими цветами: фиолетовыми, неоновыми. Вдруг ловлю себя на мысли, что боюсь взглянуть на себя. Боюсь просто до сумасшествия, до смерти… Наконец, украдкой пытаюсь посмотреть и – замираю от ужаса! Я вижу, что я черен как уголь и чудовищен.
