Михаил Белозёров
Нашествие арабуру
Поэтому то, что выглядело в глазах Сань-Пао высокомерием, на самом деле было мечтами о новых, неведомых землях.
Бан вдруг подтолкнул Кацири:
– Иди!..
Мальчишка пошел бы и без понукания – просто Бан расчувствовался, сделал то, что никогда не позволял себе делать. Он не хотел вспоминать обо всех жертвенных мальчиках как об умерших. Со всеми приходится расставаться, с тоской думал он, и все они мне становились как сыновья. Тосковал он потому, что знал, что жизнь изменить нельзя, что она все равно будет течь так, как ей положено и что изменить ход событий ему не под силу.
Черный капитан Угаи брел по базару. День только начался, а ему уже было жарко, несмотря на то, что он был, как и арабуру, голым по пояс. Последнее время служба тяготила его, и он не мог придумать, каким образом познакомиться с хозяевами арабуру. А еще его смутил странный разговор с Сань-Пао. Наверное, это проверка, решил Угаи. Вроде, я не проболтался и об уходе третьей армии все сказал правильно.
Вдруг один из его спутников сообщил, клацнув зубами от страха:
– Таратиси кими… таратиси кими… я, к-а-а-жется, что-то видел…
– Что именно? – вяло поглядел по сторонам Угаи.
Таких случаев за предыдущие дни было великое множество, и Угаи устал на них реагировать. К тому же кэбииси все, как на подбор, были тупыми и трусливыми, а после побега архатов шарахались от любого куста, как от смерти.
– Да вот же! – на это раз кэбииси как никогда был настойчив. Он даже пристукнул древком нагинаты по камню. – Тень с крылышками!
Ну да, с иронией подумал Угаи, сейчас мы кого-то поймаем, и посмотрел на человека. О тени дракона Аху он сразу забыл, а смотрел так долго и так тупо, что человек заволновался. Это было заметно по каплям пота, сбегающим по скулам. У человека была хорошая выдержка, и он, не моргнув глазом, преспокойно болтал с каким-то мальчишкой, от которого нехорошо воняло.
А ведь я его знаю, подумал капитан Угаи, и мальчишку тоже. Но где я их видел, хоть убей, не могу вспомнить. И он моргнул. В следующее мгновение человек пропал, и мальчишка тоже. Угаи стал озираться, словно попал в неведомый мир. Все ему показалось необычным: краски дня, которые вдруг стали яркими-яркими, разговоры, смех, которые стали настолько громкими, что резали слух, даже вспорхнувшие птицы сделались огромными, как иканобори. Но ведь так не бывает, лихорадочно думал он. Не бывает, значит, что?.. Значит, я заболел или сошел с ума, решил он.
– Тихонько, тихонько окружить базар, – почему-то шепотом приказал Угаи. – Только тихо, ахо!
Но разве кэбииси могли что-нибудь сделать по-умному? Конечно, нет, потому что по-другому не умели. Они забегали, засуетились. Стали кричать, бряцать оружием, и толпа испугалась, шарахнулась. Вот тогда капитан Угаи и увидел того человека: тот уже был на расстоянии пяти-шести кэн и перед тем, как снова исчезнуть, оглянулся. Это не человек, сообразил Угаи и вдруг вспомнил, где его видел. Конечно, в том злополучном сне. Человек жег бумажные ленты с заклинаниями и твердил шастры Васубандху. От этих шастр капитан Угаи целую луну ходил сам не свой, его тошнило, и болела голова. А хотел этот человек от капитана Угаи послушания и страха перед монахом-подростком. Тогда он и сообразил, почему собственноручно отпустил мальчишку.
– Господи, Иисусе! – только и произнес Угаи. – Духи!!!
– Какие духи?! – шарахнулись от него помощники.
– Хватайте мальчишку, с которым он беседовал!
– Какого? – разинули рты кэбииси.
– Мальчишку, от которого воняет!
Но мальчишка как вводу канул, только незнакомец убегал вместе с толпой в сторону храма Каварабуки. Однако кэбииси хоть и были тугодумами и ленивыми, а к тому же тяжелыми на подъем, но дело свое знали, и было их очень много. Из казарм уже бежала подмога, уже нагинаты с жутким шорохом разрезали воздух, а в воздухе появились иканобори. Толпу окружали полукругом и теснили к центру базара. Блеяли овцы, кудахтали куры, в воздухе кружились перья.
* * *
Заклинание «онгё но мадзинаи» действовало только очень короткое время. За это время надо было спрятаться. Но вокруг, как назло, было слишком мало строений. Вот почему, вдруг сообразил Абэ-но Сэймэй, меня тянуло к храму Каварабуки. Впервые он испугался. Я предвидел эту встречу, но не понял сути предвосхищения. Боги подсказывали мне, но я оставался глух к их предупреждениям.
Абэ-но Сэймэй сам же и нарушил свой план: вместо того, чтобы встретиться с Баном и Кацири там, где было обусловлено – на площади Белого посоха, он нагнал их на пихтовой аллее возле базара Сисява. Конечно, он видел кэбииси, конечно, он осознавал опасность, но странная беспечность, сродни, неоправданному риску, охватила его. Слишком долго Абэ-но Сэймэй безнаказанно ходил по городу, слишком долго никого не боялся и потерял осторожность. А может быть, виной всему послужило ваби – стремление стать господином самому себе, исключив случайность, а, как известно, даже очень предусмотрительный человек хоть один раз в жизни да ошибается.
Ошибся и Абэ-но Сэймэй – просто ему захотелось поговорить со своим сыном Кацири. Он знал, что Кацири, его сын, скорее всего, погибнет, и уповать приходилось только на Будду. Но ради победы над арабуру он готов был пожертвовать и жизнью сына.
Кацири не знал, что Абэ-но Сэймэй его отец. Даже Три Старца об этом не догадывались, хотя, если бы они сопоставили факты, то пришли к однозначному выводу, ведь и Кацири, и Абэ-но Сэймэй обладали очень схожими способностями. А такие совпадения никогда не бывают случайными. В общем, в последний момент Абэ-но Сэймэй расчувствовался. Ему захотелось ободрить сына, но он в этот трудный момент не находил слов. Только одна мысль крутилась у него в голове: «Я все отдам… Я все отдам для победы! Да поможет нам Будда!» Дело в том, что Абэ-но Сэймэй знал о предсказаниях колдунов миконо, и когда родился сын, пожелал, чтобы сын стал исполнителем воли Будды.
Кэбииси сгоняли торговцев к базару, но капитан Угаи уже знал, что ни мальчишки-монаха, ни человека из сна там нет. Медленно, думал он, очень медленно и нерасторопно. В это время появился отряд кецалей, вооруженный не только мшаго, но тремя майдарами. Командовал отрядом кецаль Атотархо. Тогда-то капитан Угаи и увидел, как действует майдара.
У Абэ-но Сэймэй всегда был один или даже два запасных путей отступления. Он хорошо знал город и чувствовал себя в нем, как рыба в воде. Одного он не просчитал – отцовской любви. Никогда он ее не ощущал, гнал от себя, а здесь вдруг она завладела им, и он уже ничего не мог с собой поделать. Он успел сунуть Кацири план пирамиды, и это промедление стоило ему жизни.
Как только он заметил, что кэбииси бросились окружать рынок, он сделал все, чтобы увести их от сына. Да черный капитан прицепился, как репейник.
Вначале Абэ-но Сэймэй произнес заклинание «онгё но мадзинаи», состоящее из одного– единственного иероглифа, и все пошло, как обычно. Преследователи оказались сбиты с толку, а ему оставалось всего лишь шагнуть за угол дома и затеряться среди развалин соседнего квартала. Однако он увидел, что корзинщики бегут вдоль храмовой стены и что в руках у них самое страшное оружие, которым обладали кецали – ежики.
Абэ-но Сэймэй участвовал в сражении перед городом Цуяма. Тогда он самолично убил не меньше сотни арабуру. Но, как и все, оказался бессильным перед их оружием, изрыгающим молнии. Его спасло только то, что в хаосе сражения он упал в канаву и смог, в отличие от собратьев, отлежаться. Он до сих пор помнил, как его корежило и колотило от удара молнии, и думал, что умрет, но он выжил.
Кацири то становился невидимкой, то появлялся снова, но он не понимал, что надо как можно быстрее выбежать за пределы треугольника, образованного тремя кецалями с ежиками в руках. В воздухе уже запахло, как перед грозой, и все, кто находился в треугольнике, должны были пасть замертво. Тогда Абэ-но Сэймэй прыгнул на ближайшего кецаля, который держал ежика в руках. Прыгнул в тот момент, когда должна была ударить молния, не обращая внимания на корзинщиков с нагинатами, повалил кецаля, ударил его что есть силы в грудь сюрикэн и принял на себя весь тот удар молнии, который предназначался сыну.
Долго еще били его нагинатами, боясь приблизиться. И только окрик Атотархо остановил кецалей и арабуру. А когда подбежал Угаи, Абэ-но Сэймэй уже был мертв. Странная, похожая на оскал, улыбка застыла на его окровавленных губах. Казалось, он знает тайну, которую больше не знает никто.
– Хватайте! Хватайте мальчишку! – крикнул капитан Угаи.
Однако мальчишка как в воду канул.
* * *
Утро выдалось прохладным, и к повседневному наряду из перьев император добавил леопардовую шкуру, которая была заколота у него на левом плече золотой иглой.
Император Кан-Чи сидел у себя в саду на одиннадцатой ступени и любовался водой, которая вытекала из волшебной бочки. Бочка была бездонной, и вода в ней никогда не кончалась.
Бочку привезли из Чосона в качестве подарка от тамошнего правителя. К бочке прилагался раб, который чистил ее каждое утро и наполнял доверху. А еще в бочке сидела большая волшебная лягушка и квакала каждую стражу. Императору нравилось наблюдать, как она это делает. Вначале она надувалась, становилась просто огромной. Желтое горло с черными крапинками, казалось, готово было лопнуть, а потом раздавалось кваканье:
– Ква-ква-ква… – и ровно столько раз, сколько было стражи, и ни разу не ошибалась.
Император Кан-Чи пытался понять, как она это делает, а самое главное – почему каждый раз вовремя? Пару раз он самолично пытал раба, но раб ничего не мог объяснить, потому что у него не было языка.
И на этот раз Кан-Чи самозабвенно считал, сколько раз лягушка квакнет. Если в соседней стране такие чудеса, то что же у них есть еще? – думал он с завистью. Как только разберусь с Нихон, захвачу и ее, а там рукой подать до Ая. Был час лошади, и лягушка проквакала ровно пять раз, а когда начала квакать шестой, впервые сбилась. Император удивился, наклонился, чтобы посмотреть, что же произошло. А лягушка надулась сильнее обычного, открыла широкую, как ущелье, пасть, и оттуда вылетело ровно шесть отравленных стрел. Если бы не преданный, черный, как смоль, Мурасамэ который всегда находился рядом, то не пережил бы Кан-Чи стражи лошади: бросился Мурасамэ между хозяином и лягушкой, закрыл его своим мохнатым телом, и тотчас же умер, исторгнув напоследок из себя клубы пены.
В дикой ярости заколол Кан-Чи большую волшебную лягушку золотой иглой – из бездонной волшебной бочки полилась зеленая кровь, и все рыбы, все лягушки, все тритоны и прочие обитатели ручье в и болот в окрестностях пирамиды-дворца Оль-Тахинэ погибли. Вот каким ядом хотели отравить императора Кан-Чи.
Кинулись за тем рабом, да не сумели взять живым. Раб вложил себе в рот себе широкий индийский нож и пал лицом вниз. Нож пробил ему затылок, и раб тотчас умер.
Император Кан-Чи пришел в неистовство. Изломал на себе перья, разорвал леопардовую шкуру. Больше всего он горевал о Мурасамэ.
– О-о-о! Мой любимый пес! – кричал он, рыдая взахлеб. – Уййй!!! Я отомщу за тебя! Сотру этот Чосон в пыль! – И плевался на свой любимый город Чальчуапа.
Вызвал он главнокомандующего Дегановида и приказал готовить армию к походу.
– Какую? – сонно спросил Дегановид и поморщился.
Он давно привык к чудачествам императора, который у себя на родине никогда не правил, а был младшим сыном и любимчиком у своей матери Шочипилли – Царицы Цариц, и слишком долго ждал подходящего трона. Шочипилли не исполнила родовой закон «Трех голов» и не умертвила Кан-Чи, который был ее четвертым сыном и значит, должен был умереть, как того требовала знать, по достижении пятнадцати лет. Она спрятала его в горах и ждала удобного случая. Этой случай представился в виде кецалей, которые пришли со стороны солнца. Кан-Чи рос эгоистичным и балованным ребенком, хотя его нещадно пороли за пакости, до которых он был охоч. Он никогда не общался с простыми людьми и не понимал их. До двадцати пяти лет он вообще считал, что мир состоит из одних придворных льстецов и юных рабынь, которых ему регулярно поставляли. Когда они ему надоедали, он бросал их со скал, принося в жертву Богу Смерти – Кими, и очень быстро привык быть безжалостным. Потом Шочипилли решила приобщить его к государственным делам и последовательно делала его то военным министром, то министром морских вод, то министром земли. Кан-Чи так же последовательно проиграл все сражения, разорил рыбаков и довел хозяйство страны до такого состояния, что народ стал голодать и разбегаться. Знать зароптала, и Царица Цариц Шочипилли уже готова была уступить ей, но тут появились кецали, и ситуация изменилась. Мать надеялась, что, став императором неведомой страны, ее четвертый сын обретет мудрость Богов. Вышло все наоборот, он стал еще более жестоким и властолюбивым и не терпел никаких возражений. Он не вникал в суть вещей, не интересовался деталями и считал, что это должны делать за него советники.
– А сколько у нас армий?
– Три.
– Три? – удивился император Кан-Чи. – А где остальные? Уййй!!!
– Больше нет.
– А было?
– Не было.
– Готовь, которую ближе. Уййй!!! – император хлопнул себя ладонью по затылку.
– Ближе та, которая в столице, третья.
Император выпалил:
– Посылаю, которая в столице, третью! Уййй!!! – и снова хлопнул себя по затылку.
– В городе замечены мятежники. Кто будет охранять ваше величество?
– Кэбииси!
– Кэбииси ненадежны.
– Дашь им мшаго и майдары!
– Кецали будут против.
– К черту кецалей! Уййй!!!
– Зря вы так. У стен есть уши, – счел нужным напомнить главнокомандующий.
Дегановид приходился сводным братом императору Кан-Чи и мог себе позволить то, что не могли другие.
– Что ты предлагаешь? – немного успокоился император Кан-Чи.
– Надо выждать.
Император Кан-Чи сделал круглые глаза. Ему и в голову не приходила такая простая мысль:
– Я не хочу ждать!
– Вчера в провинции Хитати погиб отряд из двух сотен человек.
– Ну и что?!
– Два дня назад в Асо сожжена наша крепость номер пять.
– Ну и что?!
– От Науакуе ни слуха ни духа.
– Ну и что?! Это все время происходит. Скоро кецали подкинут нам новые силы.
– А если не подкинут? Если наша благословенная Царица Цариц занедужила или случилось еще что-то?!
– Подкинут! Хватит об этом!
– Ладно. Построим флот и ударим.
– Какой флот? – безмерно удивился Кан-Чи.
Выяснилось, что между Нихон, которая теперь называлась Се-Акатль, и Чосоном лежит глубокое море Гэнкай[168].
– Разве что попросить кецалей?.. – загадочно предложил Дегановид и вопросительно уставился на императора.
– Нет! – сжав кулаки и со свистом втянув в себя воздух, выкрикнул император Кан-Чи. – Нет! Нет! Нет! Никого просить не будем! Ушмаль и так косится. Чертей своих подсылает! Уййй!!! – император хлопнул себя по затылку.
Он в нерешительности засопел, смял последнее черное перо и посмотрел в окно. Море было далеко. Его не было видно. Родина же еще дальше – по другую сторону океана. Может, Дегановид прав? – впервые задал себе вопрос император Кан-Чи.
– Так будем отправлять третью армию или нет? – бесстрашно спросил Дегановид, полагая, что наступил тот самый момент, который называется переломным.
Но император Кан-Чи внезапно проявил дурной характер:
– Бери армию! Отправляйся на чертово побережье! Строй флот! Уййй!!!
– Раньше весны не получится.
– Строй, говорю! Уййй!!! Куриное дерьмо!
Дегановид не посмел ослушаться. С тех пор прошло три дня. Третья армия императора тайком от кецалей, без музыки и долгих прощаний отправилась в поход. Император Кан-Чи надел траурный наряд с черными перьями и с ненавистью смотрел на город Чальчуапа. Он не смог его победить. Он не смог даже его понять. Иногда ему казалось, что город живет вопреки логике и его воле и что он сильнее кецалей и Неба. О великий Кетцалькоатль, стал он молиться, сделай так, чтобы я победил! Всех победил! Всех! Всех врагов без исключения!!!
Неожиданно до его слуха донесся шум. Он подскочил к перилам балкона. Далеко внизу, среди пышной зелени деревьев сновали титлаки.
– Эй, стража, позвать начальника кэбииси!
Сань-Пао, как всегда, возник, словно из-под земли – годы государственной службы не прошли даром. Ураканы его тщательно обыскали. Одни из них встал с обнаженным мшаго у него за спиной.
– Что происходит? – грозно спросил император Кан-Чи, не дав Сань-Пао преклонить колено.
– Мы ловим Абэ-но Сэймэй…
– Ты нашел его?!
– Да, сэйса. Он воспитывался в школе «Врат Дракона».
– В этой стране очень мудреные названия, – заметил император. – Говори проще.
– Родом он из деревни Мусаси. В детстве был отдан в монахи. Его сделали ваби – господином самому себе. Этого звания достигают только избранные архаты.
– Не понимаю, – поморщился император Кан-Чи, – что ты несешь?!
– Иными словами, он очень умен и осторожен, поэтому его трудно поймать, – скомкал свою речь Сань-Пао.
Эту речь он готовил загодя, полагая раскрыть глаза императору Кан-Чи на природу вещей, то бишь страны, которую он пытался поработить.
– Ну и что?! – рассердился император Кан-Чи. – Зачем ты мне это рассказываешь?! Уййй!!!
– Мы нашли его отца и казнили, – произнес Сань-Пао упавшим голосом.
В любой момент его могли предать смерти через самую лютую казнь. Или уракан, стоящий за спиной, по какому-нибудь тайному знаку императора мог зарубить его. Сань-Пао был стар, но умирать ему не хотелось.
– Глупцы! – вскипел император Кан-Чи. – Надо было вытянуть из него все-все, а потом кинуть собакам! Чему вас только учили ваши императоры?!
В гневе император Кан-Чи говорил только на поднимающихся тонах[169], и Сань-Пао трудно было его понять. Переспросить он не решался. Но, оказывается, император тоже его не понимал.
– Он ничего не сказал, даже под пытками. К тому же он был дряхл, как гнилой пень, – оправдывался, как умел, Сань-Пао.
Император Кан-Чи в раздражении заходил по комнате от сверкающего золотом и каменьями трона до фонтана, где совсем недавно жила волшебная лягушка. По-прежнему журчала вода, лаская слух, попугаи в золотых клетках переговаривались гортанными голосами, яркие тропические цветы исторгали неземные запахи. Императору Кан-Чи на мгновение показалось, что он у себя дома, и он смягчился.
– Как ты живешь в этой стране, ты иноземец?! – поинтересовался он. – Ты понимаешь этот глупый народ? Даже горы здесь не такие, как у нас.
Сань-Пао позволил себе подойти к перилам и посмотреть на окрестности. Горы, как горы, подумал он. Над белой шапкой Фудзияма курился дымок, может быть, чуть-чуть гуще, чем обычно. Тонкие серые облака сливались с горизонтом. Где-то там вдалеке, за морем, лежала неведомая родина арабуру, откуда они пришли и завоевали Нихон. Какое мне дело до всего до этого? – подумал Сань-Пао. Я все еще люблю Ая! Вдруг на него что-то нахлынуло, и он попробовал объяснить:
– Они привыкли быть терпеливыми и обходиться малым, как птички. Сто тысяч лун их уничтожали их же правители, но не смогли уничтожить.
Император прервал его:
– Один я знаю, как это сделать! Отныне они будут называть своих детей индейскими именами. А ты будешь за этим следить! Тот, кто не помнит своих корней, не будет защищать свою родину. Уййй!!!
– Слушаюсь, сэйса, – не очень уверенно произнес Сань-Пао. Что еще придумает Кан-Чи?
– Займешься уничтожением Будд. Уййй!!! Фигуры этого Бога должны быть переплавлены или разбиты. Отныне все должны поклоняться только Богу Кетцалькоатль, – император, перечисляя указы, загибал пальцы.
– А если кто не захочет?
– Таких не должно быть, – ответил император Кан-Чи и взглянул на Сань-Пао таким взглядом, что у того душа упала в пятки.
– Слушаюсь, сэйса…
– Все деревни и города должны получить индейские названия! Уййй!!! – загнул следующий палец Кан-Чи.
– Слушаюсь, сэйса.
– Все реки, все дороги, все горы и ущелья должны звучать на наш манер! Уййй!!! Да, и реки тоже, не говоря уже об озерах. А эту гору назовешь именем нашего Бога Зипакна! Гора Зипакн! Отлично звучит!
Хотя Сань-Пао был другого мнения, он послушно ответил:
– Слушаюсь, сэйса.
Император Кан-Чи в задумчивости загнул и пятый палец, но больше ничего не мог придумать.
– А еще?.. – в задумчивости сказала император Кан-Чи, – а еще… вот если… м-м-м… ну ладно… Уййй!!!
– Слушаюсь, сэйса, – не к месту произнес Сань-Пао.
Эта была единственная издевка, которую он мог себе позволить, не рискуя ни жизнью, ни положением.
– Что дальше, я пока еще не придумал, – строго посмотрел на него император. – Вот что, поймаешь этого, как его?..
– Абэ-но Сэймэй… – осторожно подсказал Сань-Пао.
– Да. Приведешь ко мне. Я его лично буду пытать. У нас есть такая пытка, называется «солнце». Человека протыкают маленькими булавками, к которым привязаны золотые нити. Каждый, кто хочет получить нить, дергает, а из человека льется кровь. Как ты думаешь, долго он протянет?
Сань-Пао неожиданно стало плохо, но он произнес:
– Не долго, сэйса.
– Я тоже так думаю! Уййй!!! – император даже развеселился и хлопнул себя по затылку. – А теперь скажи, в чем ваша сила?
Сань-Пао, не задумываясь, воскликнул, как юноша:
– В терпении! В великом терпении!
– Хм?.. – удивился император Кан-Чи. – Странная сила… – не поверил он Сань-Пао. – Поэтому-то вы и проиграли. Терпеть нельзя. Надо убивать! Уййй!!!
Сань-Пао хотел сказать, что готов все объяснить, но только опустил глаза. К чему спорить, если и так все ясно.
– А теперь иди и успокой мой народ! – велел император Кан-Чи. – Втолкуй ему, что я думаю о нем, как о самом лучшем народе, но надо, как обычно, терпеть!
– Слушаюсь, сэйса! – произнес Сань-Пао. – Они будут терпеть! Куда они денутся?! – И исчез так же бесшумно, как и появился.
Какой глупый у меня начальник кэбииси, подумал император Кан-Чи. Все нужно объяснять! Он меня раздражает. Но я еще не понял, чем? Хорошо, если он предатель! Как только поймаю на этом, казню прилюдно самой страшной казнью, какую выдумаю. Запущу ему в рот огромную черную крысу!
Сань-Пао испытывая облегчение оттого, что покинул резиденцию императора. Какой он глупый, в свою очередь подумал Сань-Пао, спускаясь по узкой тайной лестнице, вслед за начальником дневной и ночной стражи – Чичимеком, у него даже не скрипят половицы. Любой убийца может подобраться к нему ночью. Впервые Сань-Пао ужаснулся от мысли, что император Кан-Чи смертен. А потом почему-то обрадовался: однако он против нашего брата так же беззащитен, как и мы против него. Наконец он ощутил превосходство над иноземцем. И хотя сам всю жизнь считал себя чужим в этой стране, впервые почувствовал, что она ему все-таки ближе, чем неведомая страна императора.
Сань-Пао действительно нашел отца Абэ-но Сэймэй, он не казнил его, как сказал императору, а отвез на побережье и тайно переправил в Чосон. Он пытался разузнать у старика хоть что-нибудь о его сыне, но то ли старик действительно ничего не знал, то ли был страшно хитер и неблагодарен – ведь по обычаям за богато накрытым столом он должен был рассказать таратиси кими все-все о своей жизни. Он и рассказал, но лишь о внуке, которого по традиции с малолетства отдали в монахи.
– Как зовут внука? – на всякий случай полюбопытствовал Сань-Пао.
– Кацири…
– Кацири! – едва не подскочил Сань-Пао.
– Кацири… – подтвердил старик, старательно разжевывая беззубыми челюстями рисовый шарик.
– Кацири значит умный? – уточнил Сань-Пао.
– Да, очень умный… очень… – закивал старик, и глаза его наполнялись влагой то ли от избытка чувств, то ли от вкусной еды.
Где-то я это имя уже слышал, стал припоминать Сань-Пао. И к своему ужасу вспомнил – в списках мятежников государственной тюрьмы Тайка. А занимался им никто иной, стал он припоминать дальше, как мой помощник – черный капитан Угаи! Ах, ты!.. – многозначительно произнес Сань-Пао. Ах, хитрец! Заговор зреет под самым носом, а я и не подозревал. На наше счастье третья армия оставила город. Слава Будде! Император в наших руках. Что же делать? Что же делать? С легким сердцем он отправил старика в Чосон да еще одарил его жменей золотых рё и велел никогда-никогда не возвращаться в Нихон. Вечером следующего дня Сань-Пао вернулся в столицу, призвал к себе самых преданных и самых глупых стражников и приказал:
– Идите и приведите мне живым хоть одного мятежника! Слышите, живым!
Никто из семи стражников в казармы не вернулся. Они не пришли ни через день, ни через два. Сань-Пао призадумался. Он не знал иного способа, как договориться с мятежниками, поэтому сказал черному капитану Угаи, придержав его во дворе двенадцатиярусной пирамиды-дворца Оль-Тахинэ:
– У меня было видение. Ты ведь веришь в видения, Угаи?
– Верю, сэйса, – неопределенно ответил Угаи.
Чего он от меня хочет? – удивился он и покосился на корзинщиков у ворот. Один из них явно к ним прислушивался.
– Будто бы третья армия неспроста ушла.
– Неспроста… – согласился Угаи и перевел на начальника вопрошающий взгляд, а потом загородил его от любопытного корзинщика, чтобы, не дай Бог, не прочитал по губам, о чем они разговаривают. – Им нужен Чосон. Об этом все знают.
– Тьфу ты! – в сердцах воскликнул Сань-Пао и объяснил: – Будто бы мятежники убили императора!
– А-а-а… Вот беда-то… – посетовал Угаи, все так же вопрошающе поглядывая на Сань-Пао, пытаясь понять, кто кого водит за нос.
Экий ты недогадливый! – подумал Сань-Пао, и ему стало тоскливо. Если я ошибся, подумал он, то это конец. Следующего дня я не переживу.
– Ну-у! Так-к-к… Кхё-ё-ё… – стал мяться он.
– Убили так убили, – неопределенно произнес Угаи, чтобы помочь ему выпутаться из неловкого положения.
– Ну а мы что с тобой будем делать? – наконец нашелся Сань-Пао.
– А что нам делать-то? – пожал плечами Угаи. – Будем служить другому императору.
А что он мог ответить? Что точно так же ненавидит арабуру, как и Сань-Пао? Это будут его последние слова в жизни. Лучше держать язык за зубами. То же самый корзинщик на них и донесет.
– Мда… – Сань-Пао пожалел о начатом разговоре. – Ладно, иди. Да! Ты поймал Абэ-но Сэймэй?
– Нет еще! – Угаи остановился. – Но вы, сэйса, узнаете об этом первым.
– Спасибо, сынок, я надеюсь на тебя.
– Господи, Иисусе! – прошептал капитан Угаи и направился к воротам, чтобы выйти в город.
Его ожидало самое рутинное дело, которого только можно было придумать – патрулирование базара Сисява и его окрестностей.
* * *
У Кацири не было никаких шансов не то чтобы приблизиться к императору Кан-Чи, а даже проникнуть в лабиринт Драконов под самой пирамидой-дворцом. Конечно, он об этом знал. Суть покушения заключалась в том, чтобы незаметно проскользнуть под носом у стражи. Однако ни один простой смертный не мог этого сделать, а против хонки существовали ширмы, поставленные таким образом, чтобы преграждать им движение – как известно, хонки могли двигаться только по прямой. И хотя император Кан-Чи не верил ни в духов, ни в демонов Нихон, он на всякий случай пользовался ширмами. Таким образом, следовало опасаться только людей и сосредоточиться на определенном виде охраны, что значительно облегчало задачу.
Начальник дневной и ночной стражи – Чичимек, выставил по три стражника на каждом повороте центральной лестницы, по три стражника перед каждой дверью и по три стражника в конце каждой галереи – с таким расчетом, чтобы стражники видели друг друга.
В самих же покоях императора стражники делились на видимых и невидимых. Видимые ходили по галереям и говорили друг другу: «Бди!», а невидимые прятались в специальных нишах с ажурными стенками. Уснуть в этих нишах они не могли по той причине, что стены были утыканы гвоздями. И хотя арабуру заставляли жевали коку, спать им хотелось сильно-сильно. Они стояли в своих нишах, что есть силы таращились наружу сквозь решетки и клевали носами. Меняли их каждую стражу. Но даже это не помогало, и порой сонный стражник, исколотый гвоздями, выпадал наружу, как только открывали переднюю ажурную стенку. Хотя таких арабуру перед тем, как отправить в действующую армию, нещадно пороли, ничего не помогало – приходили новые и точно так же засыпали. Да и коки не хватало. Попробовали было выращивать ее в Се-Акатль, да, видать, климат не подходил, вместо пышных кустов вырастали жалкие побеги и высыхали, не набрав силы. Мгновенно кока стала цениться на вес золота. Каждому невидимому стражнику на время дежурства выдавали шесть листочков коки. При такой баснословной ценности они ее не жевали, а предпочитали оставлять про запас, дабы купить удовольствие в Ёсивара – Веселый квартал, где обитали неунывающие хохотушки юдзё.
Тем не менее, считалось, что проникнуть в покои императора Кан-Чи никто не может. Поэтому любой хитроумный план злоумышленников заранее был обречен на провал. Но были еще тайные ходы, которые охраняли совсем другие арабуру – которых кормили через день и никогда не давали ни пива, ни кукурузной водки. А кока им вообще не полагалась, ибо они сохраняли чистоту духа. Эти были смертники – ураканами, жилистые, как стволы акаций, и безмолвные, как тени, они убивали без предупреждения – быстро, подобно молниям. Днем они ходили в кожаных колпаках, чтобы их никто не мог узнать. Ночью же они были бесшумны, как тени духов.
* * *
– Хватайте! Хватайте мальчишку! – крикнул черный капитан Угаи, да было поздно.
Кацири видел, как убили Абэ-но Сэймэй, однако ни один мускул не дрогнул на его лице. Он оглянулся как раз в тот момент, когда молния ударила Абэ-но Сэймэй в грудь, но не остановился. Много раз они говорили об этом с Баном: «Если со мной или с ним что-то случится, даже очень нехорошее, беги дальше что есть силы и делай свое дело!»
В мгновении ока Кацири оказался за каменной оградой храма Каварабуки. Перед левым крылом от него находился холм с часовней наверху. К беседке меж сосен вела гранитная лестница, истертая ногами монахов. Сотни лет монахи исполняли обет – носили наверх ведра с водой и наполняли бассейн, из которого вода стекала в храм и считалась священной. По этим ступеням и побежал Кацири. Он был подобен быстролетному соколу, но все же не быстрее стрелы.
На Бана никто не обращал внимания. Кому нужен прокаженный? Однако именно он не дал первой стреле найти цель. На всякий случай он побежал за Кацири. Корзина мешала ему, и он кинул ее в кусты. Он видел, как погиб Абэ-но Сэймэй, и понял, что теперь наступил его час. Все пошло не так, как они задумали. Бан должен был проникнуть в лабиринт Драконов вместе с Кацири и помочь ему вернуться назад. Они планировали все варианты, но то, что происходило, было самым худшим из них.
Кацири уже почти добежал до середины лестницы, когда стражник стал стрелять в него из короткого лука. В тот момент, когда стражник собирался отпустить тетиву, Бан ударил его под левую руку. Стрела ушла вверх над деревьями, но Бан уже этого не видел. Он упал от удара мшаго, и смерть его оказалась легкой.
