Михаил Белозёров
Нашествие арабуру
– Симатта! Симатта! – бросились вон, падая и застревая в узком выходе.
А так как они бежали очень и очень быстро, то, конечно, поразливали различные благородные и неблагородные напитки.
У всех троих сразу зачесались носы. Майяпан, который давно крепился и даже совсем недавно дал себе очередной сто двадцать пятый зарок не пить, и тот не удержался – уж слишком соблазнительные запахи наполнили низкое, мрачное помещение с закопченными стенами. Умопомрачительно пахло свежим пивом, сакэ, заморским вином дикарей и самой разнообразной закуской, начиная от пахучих соусов из острого перца, вареных раков и заканчивая ребрышками со шкварками и маринованными в уксусе лягушками. Ваноути заревел от восторга. Язаки, разумеется, выдержал марку в предвкушении насыщения и всего лишь один раз подпрыгнул от избытка чувств. А вот Майяпан удивил всех, даже самого себя: он схватил с ближайшего стола огромную бутыль с заморским вином и одним махом опорожнил ее.
После этого всем стало весело. Ваноути все пытался потрогать остренькие рожки Майяпана, которые прятались в густых курчавых волосах, а Майяпан сдержанно, но гордо воротил морду в сторону и ругался непонятным словом: «Армагеддон!», от которого Язаки почему-то становилось страшно. Язаки же все выспрашивал и выспрашивал, правда, весьма осторожно. Чем занимается старший черт, какие у него обязанности, и кое-что по ходу. Он давно сообразил, что Майяпан принимает его за кого-то другого, даже не за арабуру, а за гораздо более важного господина. Спросить напрямую означало выдать себя с головой. Спросить окольным путем тоже не получалось. И хотя на поясе у Язаки висел самый что ни на есть настоящий огненный катана, он чувствовал себя неуверенно, но не подавал вида. Хитрым был Язаки. Под влиянием этого чувства он даже в какой-то момент перестал пить и обнаружил удивительную вещь: оказалось, что наблюдать за пьяными приятелями весьма и весьма интересно. После трех кувшинов не очень хорошего сакэ Ваноути стал убеждать Майяпана быть проще и вообще не валять дурака. Вначале Майяпан сторонился и даже отвечал нагловато, в смысле, что гусь свинье не товарищ, и так далее, но и он в конце концов сдался под натиском крепких напитков. Особенно Майяпану нравилось дорогие заморские вина. Были они похлеще сакэ, и Майяпана с восторгом думал: «Живут же люди!» Ему еще ни разу не приходилось бывать в Европе, и он завидовал ее обитателям. Он разделся по пояс, потому что стало жарко, и все увидели с кем имеют дело. Сложен Майяпан был по-богатырски. Огромные руки и широкие плечи с горой тугих мускулов любого могли заставить уважать Майяпана. Но только не Ваноути. Он лез обниматься, и они даже троекратно облобызались и поклялись в вечной дружбе.
Язаки не участвовал в их братании, а переваривал то, что услышал от старшего черта Майяпана.
Оказалось, что арабуру прилетели на воздушных лодках. Правда, Майяпана называл их как-то по-другому, но Язаки перевел именно так – воздушные лодки, парусники, а точнее – летающие джонки. Ну да, как еще можно было назвать то, что летает? Летающая джонка! Никак иначе. Язаки даже самому понравилось, однако он не подал вида, что ему такое название в диковинку, и правильно сделал. Зато Майяпан проболтался о планах завоевания Нихон. Спрашивал у Язаки, когда же прибудет следующая партия арабуру – уж очень хочется домой. О доме самого Майяпана Язаки побоялся расспрашивать, чтобы не попасть впросак, зато совершенно случайно разузнал о планах по переселению. Оказывается, черти разведывали обстановку и помогали арабуру заселять страну. Фиг вам всем, подумал Язаки. Как же, заселили! Этими, голопузыми! А еще понял Язаки, что черти эти у самых кецалей что-то вроде ниндзюцу для разведки. Сплошь черные нелюди. Если бы Язаки еще знал о существовании песиголовцев, он бы вообще пришел к выводу, что на его бедную страну обрушились все мыслимые и немыслимые беды. Но о существовании песиголовцев он даже не догадывался и не имел понятия, что очень скоро столкнется с одним из них.
Пока он обдумывал все услышанное, Майяпан, как ни странно, успел напиться. Дед Ваноути не напился, а этот напился. Стал размахивать руками, буйствовать, кричать, что он самый старший и самый грозный черт. Пару раз случайно задел Ваноути так, что тот волчком отлетал в ближайший угол, но возвращался и с восхищенным обожанием глядел на Майяпана.
– Ова! Ова! – твердил он, и они снова пили.
Наконец старший черт Майяпан выкрикнул страшное слово:
– Армагеддон! – опрокинулся на спину и захрапел.
Ваноути возгордился:
– Слабы они против нас! Слабы – пить не умеют!
– А ты умеешь? – насмешливо спросил Язаки, который к этому времени уже окончательно протрезвел и прикидывал, как бы им побыстрее отсюда убраться. Плохое было место. Ненадежное. Как меня сюда занесло? – с удивлением подумал он, рассматривая закопченные стены. Каким боком? Ничего не помню. Пить надо чаще! Ведь мы куда шли? Мы тихо и спокойно шли к капитану Го-Данго. Значит, нам надо на Слияние. Так какого черта, спрашивается?!
– Я умею! – выпятил сухонькую грудь Ваноути и полез выяснять, что случилось с его другом, а потом как завопит:
– Он мертв! Кто-то украл его дыхание!
– Иди ты! – только и успел выказать свое мнение Язаки.
За этим занятие и застали их возмущенные обитатели квартала каменотесов. Вначале они очень испугались и бежали, не разбирая дороги, до границы квартала. Там они долго приходили в себя, вытирая пот, и все поглядывали, нет ли погони.
– Вот куриное дерьмо! – говорили они.
– Я одного видел. Огромного, как императорский дворец, – рассказывал кто-то.
– А я другого, с жалом вместо языка, – вторил еще кто-то.
– Нет, жала у него не было, у него был волшебный катана, – возражал третий.
– Да, да! Факел, факел! И нагината!
– А еще…
– Тихо! – повысил голос самый главный содержатель притона, заросший, как медведь, и не стриженный много лет. – На разведку надо идти…
– Вот ты и иди! – посоветовали ему, сплевывая от нахальства. – Твой притон, ты и иди!
– Я-то пойду, – смело ответил хозяин притона «Уда», что значит «прекрасный». – Я-то пойду, но ведь и вы потом захотите опохмелиться?
– Это верно, – подумав, согласился за всех самый умный завсегдатай. – Мы как-то не подумали. Извини. Говори, что делать? Оро?!
– Подкрадемся и кинемся все разом, – хозяин харчевни показал, как это надо сделать.
Поверили, но все еще сомневались:
– А если они кого из нас зашибут? Вон у них какой здоровяк!
– Ты что, хонки боишься? – устыдили его.
– Да нет, не боюсь, но остерегаюсь. Хонки, они ведь разные бывают.
– Хонки теперь все наши. Не дрефь! Они теперь только арабуру пугают, а своих не трогают.
– Так чего же они кричали?
Недоуменно пожимали плечами – мол, чего только на белом свете ни бывает.
– Я недалеко отсюда давеча видел песиголовца, – начал один. – Он что, тоже из наших?
– А кто его знает?
– Ну идем, что ли?! – гнул свое хозяин харчевни, размахивая для острастки погнутым вакидзаси.
– Ты погоди, я не досказал,
– Ну, говори!
– Этот песиголовец человечину жрал.
– Да ты что?!
– Клянусь здоровьем моего господина!
– Ова! Ова!
– Оро?! Оро?!
– Да, это серьезно.
– Очень серьезно.
– Погибнем за жалкие три бу.
– Это точно…
Тяжело вздыхали. Снова расселись на развалинах, чтобы обсудить свежую новость.
– Что, прямо вот так и жрал?
– А ты давно видел Оки-скотника?
– Да, почитай, дней десять.
– Так это был он!
– Ну ты даешь?! А что ж ты молчал?!
– Да забыл по пьянке, что б ей!..
Кто-то подтвердил:
– Он не просыхает целую сэкки.
– Зря вы так переживаете. Люди каждый день помирают, – успокоил хозяин харчевни.
– Да иди ты! – послали его и даже отвернулись в знак презрения.
– Я бы этого песиголовца голыми руками задушил! – пообещал кто-то и тяжело вздохнул.
– А мы бы зубами загрызли! – поддакнули сгоряча.
– Ну что будем делать-то? – покрутили сразу трое носами.
Их поняли буквально:
– Как обычно – выпьем и подумаем.
– Да, без пива здесь не обойтись…
– И без сакэ тоже…
Все почему-то с надеждой посмотрели на хозяина харчевни.
– Ну что, идем?! – он снова завел старую песню, но теперь не так уверенно.
– Да погоди ты! – махнули на него рукой. – У нас дела.
– Знаю я ваши дела – боитесь! – наступал хозяина харчевни.
– Ничего мы не боимся! – ответили ему грубо. – Просто не хотим рисковать.
– Ладно. Ставлю всем бочку сакэ.
Почесали затылки:
– За такое дело бочки мало. А если кого-то из нас убьют?
Подтвердили:
– Харчевню отбить, это серьезное дело. Это не в храм сходить. Они там, наверное, все уже повыпили.
Хозяин харчевни заскрипел зубами:
– Ладно! Две бочки! – и с огорчением махнул погнутым вакидзаси.
– О! – обрадовались. – Это другой разговор. Только сразу надо кидаться, чтобы они ничего не поняли.
– С разных сторон. А то если опомнятся, пиши пропало.
– Не опомнятся, – подбадривал всех хозяин харчевни. – А если и опомнятся? У нас вот что есть! – и со свистом рубил воздух гнутым вакидзаси.
Кто-то с сомнением посмотрел на негодное оружие, но промолчал, зато все достали кривые индийские ножи и разные кастеты. И отправились назад. Страшно было до колик в животе, но шли. Правда, дошла ровно половина храбрецов, но и этого хватило.
Стали они заглядывать во все щели и увидали следующую картину. Огромный белотелый демон валялся пьяный, а сухонький чаморошный дедок причитал над ним, как над покойником. Третий демон сидел отрешенно и потягивал пиво.
– Первый раз вижу, чтобы демоны пили, как скорняки, – прошептал кто-то.
– Значит, это не демоны, – догадался хозяина харчевни.
– А раз не демоны, то чего мы здесь стоим?! – расхрабрились они и бросились в атаку, подталкивая друг друга в спины.
* * *
Чудные были эти мгновения. Больше Натабура в своей жизни ничего подобного не испытывал и ни разу не летал. Но и одного раза хватило, чтобы желудок пару раз вывернуло наизнанку, хотя он был и пустым уже целую луну.
Увидел он с высоты птичьего полета и океан по обе стороны, и маленькую горку – вулкан Фудзияма с дымком, и голубые реки, и черные пропасти – кахи, которые в народе назывались скалистыми воротами, в которых люди прятались в лихие годы. Все это ему очень понравилось, но не понравилось летать. А учителю Акинобу хоть бы что: знай себе, кричал от восторга и размахивал руками, приглашая к веселью. Натабура хотел крикнуть: «Бу-коросу!»[141], да передумал и решил пройтись по твердой земле, а не парить в ненадежной синеве. Как только он об этом подумал, они с учителем Акинобу стали опускаться. Было ли это совпадением, или сила сутр закончилась, никто из них ничего не понял. Только опустились они туда же, откуда и улетели – в столицу Мира. И не куда-нибудь, а прямо во двор дома, где их ждали друзья: Афра, Баттусай и Митиёри. Цепи мгновенно опали, мало того, он тут же рассыпались в прах, превратились в ржавчину, словно только и ждали этого момента. И густая трава выросла там, где они лежали, похожие на рыжих змей.
Радости не было предела. Афра прыгал и норовил лизнуть Натабуру в губы. Баттусай орал:
– О Дух, сияющий в небе!
Даже Митиёри, забыв о Ваноути, тоже кричал:
– Ова! Ова!
Один Баттусай, недаром что слыл синоби мэцукэ[142], вовремя крикнул:
– Данконы![143]
Бесконечное напряжение, в котором они все находились все эти дни, спасло им жизнь – все среагировали очень быстро, и прежде чем три десятка стрел нашли своих жертв, попрятались за различными укрытиями: за повозкой, за поленицей, за деревьями. Поэтому никто не пострадал, только Афра получил стрелу в хвост, потому что не успел его поджать под себя. Но он перекусил и в мгновении ока выдернул стрелу из раны.
А потом они побежали. Натабура на ходу прилаживал кусанаги за плечи, а на шее у него уже вовсю болтался радостный годзука, который сам, впрочем, как и кусанаги, прыгнул в руки. Оказывается, все это время они находились здесь, в доме, где хоронились Баттусай, Афра, Митиёри и генерал Го-Тоба, который покинул укрытие, чтобы в конце концов превратиться в арара – самого главного демона ужаса. Стоит ли упоминать, что Акинобу также самым волшебным способом получил свой белый посох из корейского дуба, в котором прятался стальной клинок.
Дом ювелира Хата Кансукэ стоял не на центральной улице, как у большинства зажиточных представителей этой солидной профессии, а в глубине квартала, к нему вели узкие мрачные переулки, по которым к реке Ёда стекала грязная вода. Прохожие пробирались к своим домам, утопая по щиколотку в нечистотах. К тому же верхняя часть квартала располагалась в предгорье, и улицы были крутыми, а после непогоды – скользкими и трудно проходимыми. В этом был большой плюс, ибо Хата Кансукэ занимался контрабандой, и ему не нужно было афишировать свой бизнес. Для прикрытия он держал лавку в центре города, недалеко от базара Сисява, рядом с аллеей пихт и Поднебесной площадью. В этой лавке он продавал то, что разрешали власти: изделия из золота и серебра, а также поделки из кожи, бархата, парчи и моржовой кости, оружие варваров из Европы, которое попадало бог весть какими судьбами в Нихон, безделицы варваров оттуда же, применение которым никто не мог найти, как то: сломанные часы, табакерки, чесальные палочки, блохоловки, астролябии, секстанты, негодные пистолеты, аркебуза и даже компас без стрелки.
Все эти вещи мало кого интересовали, разве что любителей иноземных диковинок, однако они придавали лавке вес и значительность в глазах покупателей. Большие же дела творились в другом месте – в подвале жилого дома Хата Кансукэ. Через руки ювелира в страну попадали драгоценные камни из Ая. В основном изумруды, бриллианты, аметисты. Практически, вся торговля камнями с западного побережья принадлежала никому неизвестному Хата Кансукэ, который всегда действовал через подставных доверенных лиц. Такие же лица представляли его интересы в Ая и Чосон[144]. И при регенте, и еще до регента Хата Кансукэ жил припеваючи. Но когда между императором Мангобэй и регентом Ходзё Дога началась борьба, к Хата Кансукэ пришли. Было это ночью, и смышленый Хата Кансукэ, как предвидел – отослал семью еще загодя в далекую приморскую деревню к родственникам. Это позволило ему маневрировать. Явились, конечно, за деньгами. Пришлось отдать все, что было в доме и в двух потаенных места, о которых знали лишь очень близкие люди. Хата Кансукэ заподозрил своего городского управляющего, который пропал накануне. Собственно, после этого Хата Кансукэ и заволновался и отослал семью, а сам остался, выжидая. И дождался-таки. Для вида Хата Кансукэ сдался не сразу. Он даже позволил себе такую роскошь, как пару сломанных пальцев, не считая синяков и шишек. И вроде бы от страха и боли показал, где лежат золотые рё и камни. Если бы стражники во главе к Макаром Такугава знали, что еще за год того, как поссорились император и регент, ювелир вывез в тайные места два воза золота и драгоценных камней, а еще столько же переправил в не очень далекий Чосон, где у Хата Кансукэ был дворец и где его знали совсем под другим именем, они не дали бы Хата Кансукэ никаких шансов не то чтобы что-то утаить, а просто остаться в живых. Они бы заставили его вспомнить каждый день из последних пятнадцати лет. Это было бы очень жестокая пытка, потому что у стражников и времени, и терпения было предостаточно. Как ни странно, Хата Кансукэ спас длинный язык: он умел рассказывать все что угодно, но не то, что надо, и находил к каждому человеку отдельный подход. Городской управляющий знал ровно столько, сколько должен был знать, чтобы у него создалась картина всезнания. А это было иллюзией, туманом, который умел напускать Хата Кансукэ.
Наутро его уже не было в столице Мира. Удобно устроившись в паланкине и нянча покалеченную руку, но нисколько от этого не расстраиваясь, он отправился в сторону моря, изображая насмерть перепуганного человека. Химицу сосики донесла начальнику городской стражи Макару Такугава, что Хата Кансукэ перепугался и «едва унес ноги», что вполне всех устраивало, ибо это позволяло избежать ненужных слухов и кривотолков среди горожан, а также позволяло надеяться, что об этом случае император вообще может не узнать, а если и узнает, то будет уже слишком поздно. Дело в том, что деньги были нужны регенту для приобретения войска глиняных истуканов – хирака и ганива, которых возили из древних гробниц императоров страны Ая. Через два дня Хата Кансукэ уже был в Чосоне и зажил там спокойной жизнью. На всякий случай он оставил охранять дом старого-престарого слугу с сыном. Он еще надеялся вернуться, но время шло, а события на родине приняли совершенно невероятный оборот, да и в новой стране у Хата Кансукэ появились новые дела. И постепенно он стал забыть Нихон. Но речь в данном случае не об этом – не о дальнейшей жизни никому неизвестного ювелира по имени Хата Кансукэ.
Когда в страну пришли арабуру, сын старого слуги погиб, а отец умер от горя, так и не узнав самого главного – что сын его принадлежал к одному из кланов ниндзюцу, точнее, «к тем, кто крадется в ночи». А убили его случайно, днем, когда он этого вовсе не ожидал – стрела, пущенная рядовым корзинщиком, попала ему сзади в шею. Он умер мгновенно. С Баттусаем же он дружил много лет, и несколько раз Баттусай на правах друга ночевал в огромном пустом доме, поэтому-то он и привел сюда своих спутников. Убежище было надежным, и о нем никто не знал. На всякий случай они поселились не в каменном доме, а в летнем, который стоял в саду, укрытый от взглядов густыми кронами деревьев. Вот почему Бугэй опростоволосился, хотя у него была информация, что в доме ювелира что-то происходит. Но, во-первых, Бугэй не знал всей предыстории, а во-вторых, он, конечно, не был знаком ни с Макаром Такугава, ни с его преемником – Досё, ни даже со следующим начальником городской стражи, имя которого в истории не сохранилось. Если бы он знал хотя бы кого-нибудь из них, то обязательно что-то сообразил бы о доме ювелира, а сопоставив факты, действовал бы быстрее и добился бы нужных результатов. Но он действовал вслепую. Да и честно говоря, времени на раздумья у него не было – ему надо было любыми способами и как можно быстрее оправдаться в глазах императора Кан-Чи, поэтому он успел взять с собой только тех кэбииси, которые оказались под рукой. Они следили за улетевшими мятежниками государственной тюрьмы Тайка, пока мятежники не растаяли в небесной синеве, и уже собрались было в унынии и печали разбрестись по казармам, дабы принять, как должное, императорские кары. А Бугэй всерьез обдумывал, в какую бы сторону унести ноги, чтобы, с одной стороны, не попасть к мятежникам, действовавшим в провинциях, а с другой, не угодить в лапы арабуру, как вдруг кэбииси, завопив и заулюлюкав во все горло, стали показывать на небо. Бугэй с большущим облегчением увидел, как пленники, сбежавшие из-под самого носа, как ни в чем не бывало опускаются на территорию города.
– Хватайте их! Хватайте! – командовал Бугэй, с трудом перелезая через стену. Мешал живот и одышка. – Хватайте, ахо![145]
Он так спешил, что не дал своим людям прицелиться.
– Стреляйте же! Стреляйте быстрее! – кричал он, хватаясь за пухлую грудь.
К тому же их руки дрожали, потому что кэбииси побаивались беглецов, которых назвали архатами. А с архатами, как известно, шутки плохи. Поговаривали, что у тех, кто по ним стреляет, отсыхают руки и прочие члены, а головы – так те просто отваливаются, как сучки на столетнем дубе. Если бы не Бугэй, все давным-давно разбежались бы. С другой стороны, подберись они ближе, последствия залпа для беглецов оказались бы плачевными. В принципе, кэбииси могли и не спешить, а окружить беглецов или даже послать за подмогой, чтобы действовать наверняка. Но Бугэй был перепуган не меньше стражников и поэтому торопил их, и случилось то, что случилось. Поляна перед летним домом мгновенно опустела. И хотя кэбииси все обыскали, но кроме сломанной окровавленной стрелы, ничего не нашли. Тогда они, подгоняемые Бугэй, которому уже нечего было терять, устремились в погоню. Впрочем, здесь они были не так успешны, и не потому что первые три кэбииси, по неосторожности сунувшиеся во двор следующего дома, были тут же зарублены Акинобу и Натабурой, а потому что действовали вяло и при первом же удобном случае пытались уклоняться от своих обязанностей и спрятаться в кустах.
Хотя Бугэй узнал и Афра, и Баттусая и даже подумал, что на этом можно сыграть, он уже прощался и с карьерой, и с жизнью – его кэбииси, как бараны, столпились перед узким проходом во двор следующего дома и не хотели идти вперед: тропинку загораживали три трупа в луже крови. Впрочем, ни учителя Акинобу, ни Натабуры, ни Афра, который всегда желал быть рядом с хозяином, к этому времени там уже не было. Так вот, Бугэй уже прощался с жизнью, когда с той стороны, куда убежали мятежники, послышались крики и звуки битвы. В свою очередь, Акинобу, Натабура и Афра нагнали своих в тот момент, когда они нос к носу столкнулись с отрядом корзинщиков, лишь трое из которых были вооружены мшаго. Остальные – нагинатами и катана. А если учесть, что бойцы из корзинщиков были никакие, то силы оказались приблизительно равными. Вот где пригодилось воинское умение учителя Акинобу, Натабуры и Баттусая.
Сражение произошло на крохотной площади, на которой сходились пять кварталов и разбегались пять улиц. Площадь называлась Ступенчатой, потому что состояла из трех длинных уступов. Беглецы двигались сверху, а отряд корзинщиков во главе с арабуру в чине лейтенанта – снизу из города. Корзинщиков послал первый великий министр Дадзёкан. Так называли рядовых арабуру, которые носили свой скарб и скарб офицеров в плетеных корзинах. Только корзинщики были направлены в такие районы, где беглецы не могли появиться. Это было сделано первым великим министром Дадзёкан для очистки совести и для того, чтобы охватить весь город.
Беглецам осталось всего-то миновать площадь, свернуть на третью улицу справа, ведущую к реке Ёда, и по ней попасть на Слияние, когда произошла стычка. Дома в этом предгорном районе столицы Мира были из камня, двух-трех ярусными, а в окнах блестело настоящее стекло.
Один из корзинщиков, который числился слугой у брата самого императора Чачича, а теперь стал десятником, был преисполнен решимости схватить улетевших мятежников. По причине непонимания он презирал архатов, как и остальное население Нихон, однако при виде Натабуры его все же бросило в дрожь. Он невольно вспомнил, при каких обстоятельствах погиб его господин, и обстоятельства эти показались ему сродни колдовству. Лично ему жизнь спасла только лошадь, которая шарахнулась в сторону и понесла по полю. У него до сих пор не укладывалось в голове, как можно какой-то железкой, хоть и очень остро заточенной, противостоять оружию кецалей. Эта заминка стоила его господину жизни. Не успел он и глазом моргнуть, как Натабура, который был до этого мгновения не меньше чем в одном тане от него, самым невероятным образом преодолел все три огромные ступени, очутился совсем близко, и его грозный взгляд, а еще больше голубой кусанаги, парализовали руки и ноги корзинщика. От страха он даже не успел привести мшаго в боевое положение. А если бы даже и успел, то чувствовал, что не может поднять руку. Честно говоря, он боялся этого оружия господ, которое плавило всех и вся. По правилам, лезвие мшаго полагалось активировать лишь при виде противника, не только для того, чтобы как можно дольше сохранить ту энергию, которая скрывалась в рукояти, но и для того, чтобы по неосторожности не задеть световым лучом кого-то из своих. В общем, какие бы мысли ни владели корзинщиком, он умер прежде, чем опустил руку к поясу, где висел мшаго. Натабура ударил его в шею и тут же взлетел, используя старый испытанный принцип хаябуса[146]. Катана корзинщика всего лишь срезал подошву его сандалии на левой ноге.
Баттусай же в свою очередь всеми силами старался подстраховать Натабуру, хотя против него выступил другой корзинщик с мшаго. С ужасным звуком, похожим на гудение гнезда шершней, сверкнул луч мшаго, но недаром Баттусай слыл лучшим из лучших синоби мэцукэ школы Кожаиба. За мгновение до удара он сделался тенью, на которую луч мшаго не оказал никакого воздействия. Со стороны Баттусая это было большим риском, ибо он не знал в полной мере свойств мшаго. Но Баттусай рискнул и не ошибся – он выиграл этот поединок, перебил корзинщику горло с помощью тэкко[147]. Мшаго, упав на мостовую и, вращаясь по инерции, покалечил много корзинщиков. Их-то крики и услышал Бугэй.
Акинобу действовал менее успешно. Пробиваясь к третьему корзинщику, владеющему мшаго, он потратил время, и хотя от его руки пало много рядовых корзинщиков, а еще больше было ранено, Акинобу тоже пришлось применить хаябуса – как самое простое решение в бою. Он взлетел, и десятки лезвий нагинат и катана сопроводили его движение, и он уже не мог пробиться сквозь их лес, чтобы поразить третьего корзинщика с мшаго. Да и сам корзинщик не проявлял особого боевого духа, а старался как можно быстрее убраться с поля боя, понимая, что он столкнулся с опытными бойцами, которые рано или поздно всех их перебьют. Возможно даже, что из всех корзинщиков этот оказался самым умным и дальновидным. Ощетинясь нагинатами, воины медленно попятились к центру города. К ним невозможно было подступиться ни сверху, ни с боков. В этот момент и застал их отряд Бугэй. На это раз Бугэй действовал хитрее, не кричал и не подталкивал своих солдат. А велел подкрасться и напасть внезапно. Его стражники не могли применить луки без того, чтобы не поразить своих, что чрезвычайно уменьшило боевую эффективность, зато вместе с корзинщиками они получили численный перевес.
Афра успел предупредить об опасности. Он залаял и взлетел, неся на себе Митиёри. На его счастье, стрелы, пущенные в них, растаяли в голубом небе. Афра было тяжело лететь. Они с Митиёри опустился на ближайшую крышу, и, высунувшись из-за ее конька, наблюдали за сражением, не в силах ничем помочь своим.
Неизвестно, как сложилась бы ситуация, если бы к моменту появления кэбииси – городской стражи, Акинобу, Натабура и Баттусай не пробились бы на третью улицу справа, узкую, где могли лишь разминуться два человека, темную, словно ущелье, и извилистую, как ручей в горном лесу. Здесь никогда не было ни каменной мостовой, ни водостоков, и под ногами зачавкала грязь. Соломенные стрехи нависали так низко, что мешали бежать, а солнечный свет едва освещал дорогу.
Они преодолели почти треть пути к реке, когда им вслед полетели стрелы: «Шу-у-у…шу-у-у…» От этого звука душа уходила в пятки. Стрелы ударяли в стены домов: «Тук-тук, тук-тук!» и с шуршанием застревали в крышах.
Корзинщики, воодушевленные подмогой, попытались их преследовать, но Натабура, воспользовавшись преимуществом, убил самого смелого из них, и корзинщики, и кэбииси предпочли держаться на расстоянии. Вот тогда им и пригодились луки.
Как только запели первые стрелы, все трое тут же попрятались в укрытия: кто умудрился втиснуться в ниши, рядом с бронзовым Буддой и горящей свечой, кто разлегся за горкой мусора, прижавшись к стене. Баттусай вообще сумел зависнуть под стрехой – благо, что стрелки не разглядели его. После этого пришлось очень быстро перебегать от одного тупичка к другому.
Низкие стрехи домов не давала прицельно стрелять. Да преследователи не особенно спешили, потому что пошли на хитрость, послав часть кэбииси и корзинщиков в обход. Поэтому все их действия носили демонстративный характер. Впрочем, стоило кому-то из троих: Акинобу, Натабуре или Баттусаю совершить перебежку, как две-три стрелы летели вслед. Кэбииси и корзинщики действовали крайне осторожно, не приближаясь, однако и не давая всем троим оторваться слишком далеко. Но в одном из тупиков дом оказался на сваях.
– Натабура! – тихо позвал Акинобу.
Они как раз юркнули в следующий тупичок между домами, и Натабура прикрывал их. Позиция была неудобной не только для того, чтобы долго прятаться, но чтобы перебежать к своим. К тому же, похоже, его уже стерегли, потому что две стрелы воткнулись в стену напротив, и их древки еще дрожали. По крайней мере, корзинщики знали, где он прячется. Третья стрела расщепила доску перед его носом, когда он собрался выглянуть, и ее наконечник, пробив дерево, вылез наружу. Натабура потрогал его. Наконечник был теплым. Потом он услышал, как стражники перебегают переулок наискосок, чтобы им было удобнее стрелять, и кожей ощутил опасность. Конечно, они не сунулись бы в его тупичок, пока он не ранен, но могли удержать на выходе из него.
– Натабура! – снова позвал Акинобу.
О том, чтобы применить хаябуса, не могло быть и речи – слишком близко были расположены крыши. Да и как такового хаябуса у них сегодня не получалось. Высокий прыжок – иногда замедленный, иногда быстрый. Но только не классический хаябуса. Слишком долго они с учителем Акинобу не тренировались.
– Натабура!!! – в третий раз, уже не скрывая беспокойства, позвал учитель Акинобу.
Тогда он кувыркнулся через улицу, ощущая, как на излете поют стрелы: «Шу-у-у…шу-у-у…» и втыкаются в стены: «Тук-тук, тук-тук!» Прыгнул к противоположной стене, где в нише блестел Будда. И снова: «Шу-у-у…шу-у-у…» И снова: «Тук-тук, тук-тук!» Одна стрела прошила кимоно на спине. Он почувствовал, что ранен, окончательно сбив с толку лучников, кувыркнулся еще раз и оказался рядом со своими.
Оказалось, что они нашли-таки лазейку. Надо было всего лишь поднырнуть под фундамент, и они перебрались на соседнюю улицу, где их уже ждали Афра и Митиёри. Фундамент заметно просел, и Натабура пару раз задел его раненой лопаткой. Как только они собрались все вместе, Афра тут же начал оказывать знаки внимания – подпихивать руку и урчать, как кот, от удовольствия.
– Бежим! – крикнул Митиёри, с ревностью глядя на Афра, – я уже все разведал.
Здесь они и столкнулись с преследователями, которые пошли в обход. Но теперь преимущество было на стороне Акинобу, Натабуры и Баттусая – ведь ближний бой для самурая – все равно, что чашка сакэ перед обедом.
На свою беду Бугэй бежал впереди всех. То ли его в конце концов подвела судьба, то ли он просто обмишурился – не остановился вовремя, не прислушался к себе. Но ни огненный катана, ни два стражника с острыми нагинатами, оказавшиеся рядом с ним, не помогли ему. Стоит ли напоминать, что Бугэй никогда не был бойцом и никогда не занимался тем, чем занимались Акинобу, Натабура и Баттусай – всю жизнь они совершенствовались в искусстве фехтования. И хотя мшаго в его руках уравновесил шансы обеих сторон, ловкость и опыт самураев не имели себе равных.
