Михаил Владиславович Барро
Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность

Докладчиком его дела против Лаблаша и Лаблаша против него был назначен парламентский советник, по фамилии Гезман. Гезман служил сперва в Эльзасе, в тамошнем правительственном совете, но потом продал свою должность и в 1765 году переселился в Париж. Он был довольно ученым юристом и написал, между прочим, «Курс общего поместного права», напечатанный в 1768 году. Нравственный уровень его – подозрительного характера: еще более подозрительный – у его супруги. Молодая и красивая особа, она постоянно ныла из-за ограниченности жалованья парламентского советника, которую врачевала, по ее собственным словам, уменьем «ощипывать курицу, не вызывая криков этой курицы»… Оппозиция парламентов преобразованию заставила Мопу изгнать непокорных, но замещение вакансий новым составом встречало немало затруднений. Цвет общества отказывался от предложения занять эти вакансии, правительство должно было поэтому привлечь к себе сомнительные элементы – людей, говоривших, по выражению одного современного им водевилиста, что «лучше умереть от стыда, чем от голода». В числе этих людей оказался и Гезман. Таким образом, громкое дело Лаблаша и Бомарше являлось пробным камнем для новой магистратуры.

Это дело было передано Гезману 1 апреля 1773 года, а пятого числа того же месяца должен был состояться доклад. По общепринятому обычаю, истцы и ответчики посещали своих докладчиков и лично излагали им мотивы своего дела, а потому и Бомарше, под конвоем тюремного сторожа, искал свидания с советником Гезманом. Но все усилия его добиться этого свидания не приводили ни к чему. Советника все не было дома, несмотря на письменные просьбы Бомарше назначить день и час переговоров. Эта недоступность советника не замедлила породить у писателя вопрос о ее причинах, не особенно, впрочем, головоломный, потому что необходимость «смазывания» вовсе не была чужда административному механизму того времени. Если и было в чем затруднение, так это в определении, как и в какой мере нужно было «смазать», и Бомарше принялся за разрешение этой задачи. Как вдруг жилец его сестры, некто Дероль, припомнил, что книгопродавец Лежэ берет на комиссию книги советника Гезмана, часто видится с его женой и, вероятно, может устроить свидание с недоступным жрецом Фемиды. Дальнейшие справки не замедлили подтвердить это предположение, и через какое-то время Лежэ сообщил, что аудиенция может быть получена за двести экю… Медлить было некогда, оставалось уплатить требуемую сумму, но экономия взяла свое, и Лежэ была передана только сотня экю. Благодаря этой взятке Бомарше увидел, наконец, советника, однако свидание обоих было настолько непродолжительным, что непременно требовало повторения. Новая справка на этот счет у Лежэ дала прежний вывод о необходимости денежной жертвы, во второй раз более значительной: сто экю для г-жи Гезман и 15 – для судебного секретаря. В виде утешения Бомарше было заявлено, что, в случае неудачного исхода процесса, все уплаченные суммы будут возвращены ему обратно. Затрудняясь с деньгами, – его имущество было описано, – Бомарше доставил Лежэ только 15 экю деньгами, а вместо сотни – золотые часы, осыпанные алмазами. Однако несмотря на материальные жертвы и одно свидание с советником – он так и не добился второго, – Бомарше все-таки проиграл свое дело. Пока он сидел в Фор-Левеке и униженно хлопотал о разрешении посетить своего докладчика, его противник не терял золотого времени и тоже сыпал деньги покойного Дювернэ. В результате Бомарше оказался не только должником Лаблаша, но и косвенно заподозренным в подлоге, потому что вторая судебная инстанция не признала действительным его договора с Дювернэ.

Госпожа Гезман сдержала свое слово, Бомарше были возвращены и деньги, и золотые часы, осыпанные алмазами. В этом возмещении убытков не хватало лишь 15 экю. Но Бомарше не верил уже в «секретаря». К тому же и розыск мнимого мздоимца, сотрудника г-жи Гезман, разрушал эту басню самым положительным образом. Секретарь действительно существовал, но оказался человеком самых честных правил. Таким образом, все разъяснялось, не оставалось никакого сомнения, что Бомарше разыграл амплуа той курицы, которую умела ощипывать супруга эльзасского юриста. Но, если он оказался этой курицей, он не хотел молчать. Он решил требовать обратно свои пятнадцать экю, заранее зная, что их не отдадут, да они и не были нужны этому человеку. «Милостивая государыня, – писал он супруге советника, – я не имею чести быть известным вам лично и не позволил бы себе докучать вам, если бы, после потери мною процесса, мне возвратили не только два свертка луидоров и часы, осыпанные алмазами, но и те пятнадцать экю, которые были доставлены вам сверх договора нашим посредником. Ваш супруг так ужасно обошелся со мною, мое дело было так искажено тем, кто, как вы говорили, должен был отнестись к нему согласно законам, что было бы несправедливо увеличить мои потери еще потерею пятнадцати экю, которым не следовало застрять в ваших руках. Если неправосудие должно оплачиваться, то отнюдь не потерпевшим. Я надеюсь поэтому, что вы обратите внимание на мою просьбу и, возвратив мне пятнадцать экю, удвоите эту справедливость верой в глубочайшее мое к вам, милостивая государыня, расположение…» Само собою разумеется, на это письмо не последовало никакого ответа. Но тревогу в сердце госпожи Гезман оно все-таки поселило, потому что через день по доставке ей письма, 22 апреля 1773 года, к Бомарше явился чрезвычайно растерянный Лежэ, так как, говорил он, супруга советника спрашивала его, возвратил ли он взятое за аудиенцию ее мужа. Между тем по городу уже побежала легкая зыбь истории о пятнадцати экю. С каждым днем эти толки становились все громче и громче. Временно затихшая неприязнь к парламенту Мопу находила в них новую пищу для себя… Раздосадованный и испуганный Гезман попытался было отделаться от Бомарше тайным приказом о его аресте, так называемым lettre de cachet^[8], но власти справедливо увидели в этом только новый повод для общественного волнения. Оставался расчет на закулисную сторону суда, на негласность делопроизводства, которая обеспечивала возможность раздавить противника, и Гезман пошел на это, начав преследование Бомарше по обвинению в клевете и подкупе. Обвинение было тяжкое, «все, кроме смерти – omnia citra mortem», – вот что грозило клеветнику. А между тем успех улыбался советнику. Парламент Мопу заранее был враждебно настроен против обвиняемого, который являлся как бы олицетворением тысяч других врагов и хулителей этого парламента. Гораздо труднее было защищаться против обвинения. Надо было доказать, что деньги действительно платились советнику или его жене, и в то же время не дать суду повода к заключению, что плативший эти деньги покупал правосудие, а не свидание с докладчиком. Бомарше прекрасно разрешил эту задачу. Он перенес свое дело из таинственных и небезопасных для весов Фемиды стен парламента на обсуждение всей нации, целой Европы и рядом блестящих мемуаров один за всех разрушил парламент Мопу. Louis Quinze (Людовик XV), говорили потом, создал этот парламент, a quinze louis (пятнадцать экю) уничтожили его…

Всех мемуаров Бомарше против Гезмана насчитывается четыре или пять, по счету Ломени, с дополнением к первому. Это настоящие классические образцы французской прозы, полные огня, остроумия, самого едкого сарказма, и лишь иногда их автор грешит против языка, сочиняя новые термины, – но что это значит в сравнении с быстротою, с которой писались эти шедевры. Не менее блестящи те же мемуары с чисто юридической точки зрения. Их автор не только первоклассный писатель, но одновременно и в не меньшей степени первоклассный адвокат. Он с беспощадною логикой разбивает доводы своих противников, сличает их показания одно с другим и вдруг из обвинения против него делает обвинение против них.

Необходимо остановиться на некоторых чертах этого знаменитого процесса. Атаку против Бомарше Гезман, не выступая лично, через жену, повел на основании расписки Лежэ. В этой расписке говорилось, что Бомарше пытался-де подкупить докладчика, предлагал его жене сто луидоров и золотые часы с алмазами, но потерпел неудачу, его дары были отвергнуты «с негодованием»… Лежэ необразован, малограмотен, вот что отвечал на это Бомарше, а между тем заявление написано грамотно. Очевидно, не Лежэ писал его, ему диктовал более сведущий человек, и этот человек – юрист и советник Гезман, «преблагородный и опытнейший Людовик-Валентин Гезман»… Тот же советник управляет показаниями своей жены, и потому всякий раз, когда это управление чего-нибудь недосмотрит и не предвидит, управляемый путается и противоречит самому себе. Таким образом, супруга Гезмана, начав с положительного утверждения, что не брала денег от книгопродавца и, следовательно, от Бомарше, кончила признанием, что эти деньги пробыли в ее комнате день и ночь. Она пыталась также утверждать, что совсем не знает Лежэ, а между тем в портфеле этого последнего оказались ее записки к книгопродавцу. Но главное, о чем хотелось Бомарше – говорить, а чете Гезманов – молчать, были пятнадцать экю, или луидоров. Бомарше употребил всю свою ловкость, все уменье пользоваться промахами своих обвинителей, чтобы свести их к этому вопросу, и в результате для суда не могло уже быть сомнения, что жена советника брала от Бомарше и часы, и сто, и пятнадцать экю.

Сбитые со своих позиций как обвинители, Гезманы отыскивали себе удовлетворение и спасение в клевете на личность противника. В ответных своих мемуарах они подхватывали все сплетни о Бомарше о том, что он будто бы отравил двух своих жен, о его истории с Клавиго, о прежнем звании его как часовщика. Результат этого похода был самым неожиданным. Бомарше, опираясь на документ, свидетельство о крещении дочери некоего Дюбиллона и его жены Марии Жансон, доказал, что советник Гезман, разыгрывающий роль добродетельного человека, законника и законник по своему положению, подписался фальшивым именем Дюгравье на официальном документе и указал фальшивый адрес. Он обязался заботиться о дочери Дюбиллона и в то же время замел свои следы, введя в заблуждение родителей ребенка относительно своей личности и жительства.

Кроме советника и его жены, на Бомарше обрушились одновременно три неразборчивых противника, бездарный стихотворец Арну Баккюлар, Дероль и газетчик Марэн. Все трое делали сперва вид, что поддерживают интересы Бомарше, но потом испугались, почувствовали, что сила не на его стороне и поспешили перебежать к тем, за которыми им чудился успех. Сделав это, они патетически говорили о чести, о правде и призывали на недостойного противника правосудие, Бога, но этот противник очень быстро разоблачил их и навсегда заклеймил несмываемым позором. Бертран Дероль, тот самый Дероль, который указал Бомарше на Лежэ и, следовательно, отлично знал всю историю с пятнадцатью экю, притворялся невинным младенцем и помнил лишь вредное для Бомарше и полезное для Гезманов.

«Какая прекрасная тема для конкурса хирургической академии на 1774 год, – писал на это Бомарше. – Золотую медаль тому, кто объяснит, каким образом мозг бедного Бертрана мог внезапно расколоться надвое и вызвать в его голове память, столь счастливую для одних фактов, столь несчастную для других, – как кузен Бертран стал вдруг паралитиком одною стороною ума, и притом необыкновенно курьезным для любителей способом, – часть памяти, обвиняющая Марэна, парализована безвозвратно, тогда как часть оправдывающая здрава, невредима и сияет таким хрустальным блеском, что мельчайшие подробности отражаются в ней, как в зеркале…»

В качестве поэта Арну Баккюлар в своих нападках на Бомарше постоянно впадал в лиризм и даже предпослал одной из своих грязных выходок против писателя благочестивую выписку из псалма: «Суди мя, Господи, и от злого и коварного человека избави мя»…

«Простите, милостивый государь, – писал на это псалмисту „злой и коварный человек“, – если на все оскорбления вашего мемуара я не ответил вам особою статьею. Простите, если видя, как вы ведете меня к разрушению моего коварства, как вы измеряете в моем сердце мрачные бездны ада и пишете: „Ты спишь, Юпитер, к чему же тогда твои перуны?“ – я только слегка ответил на ваши надутые фразы. Простите… без сомнения, вы когда-то учились и, вероятно, знаете, что самым прекрасным образом надутому шару достаточно укола булавкой…»

«Уколы булавкой», – таковы именно приемы борьбы Бомарше с Арну и Деролем, но с Марэном он возился гораздо дольше, хотя с тем же колоссальным успехом. Марэн был одно время в самых дружеских отношениях с Бомарше. Он служил в цензуре и потому рассматривал рукопись «Евгении». Он же состоял начальником комитета по надзору за книжною торговлей и агентом канцлера Мопу по уничтожению брошюр против преобразованных парламентов. В конце концов, заботясь о своих интересах, он угождал на все стороны; конфискуя памфлеты против правительства; он продавал их по повышенной цене и, между прочим, способствовал распространению сочинений Вольтера, запрещенных во Франции. Ему принадлежала также выгодная аренда «Французской газеты», но как писатель он был совершенно ничтожен. Автор «Истории Саладина», он не прочь был, конечно, считать себя компетентным ученым, ориенталистом и в одной из своих вылазок против Бомарше не без блеска цитировал изречение Саади: «Не давай своего риса змее, потому что она укусит тебя». «Марэн, – писал на это противник Гезмана, – вместо того, чтобы угощать рисом змею, берет ее кожу, заворачивается в нее и ползает в таком виде с таким искусством, как будто всю жизнь не делал ничего другого…»