Михаил Владиславович Барро
Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность

Причиной, заставившей Бомарше просить об отсрочке дела с Лаблашем, были хлопоты писателя под вывеской торгового дома «Родриг Горталес и компания». Мнимый испанец, Родриг Горталес был не кто иной, как неутомимый автор «Севильского цирюльника», на этот раз в роли политического агента по оказанию тайной помощи Соединенным Штатам. В этом деле Бомарше принадлежит не только его исполнение, но также инициатива. После несчастной Семилетней войны, по договору 1763 года, Франция потеряла почти всякое значение как морская держава. У нее были отняты Канада, острова Кап-Бретон, Сен-Венсенн, Тобаго и другие, флот ее был уничтожен наполовину, и в довершение всего в Дюнкерхене постоянно проживал английский комиссар, без разрешения которого не могла производиться никакая работа в этом городе, если она хоть немного напоминала военный характер. Когда настала распря между метрополией и американскими колониями Англии, Бомарше первый увидел в этом прекрасный случай уничтожить договор 1763 года и подорвать могущество Альбиона. И вот он начинает осаждать короля и министра Вержена своими заявлениями с основным положением: необходимо помочь американцам. Король очень долго колебался в этом вопросе, не очень сочувствуя идее американской республики, но приезд Франклина и ясные доводы Бомарше взяли верх над нерешительностью Людовика. Французское правительство, не разрывая с Англией и при содействии Испании, стало тайно помогать американским инсургентам. Сперва предполагалась денежная помощь, при посредстве Бомарше, в размере 3 миллионов франков, но потом решили, опасаясь Англии, создать частное коммерческое общество, которое на свой страх и риск, но с правительственною субсидией, производило бы снабжение американцев необходимыми для них припасами. Дело было поручено Бомарше. Несмотря на сложность и новизну предприятия или, вернее, благодаря и той и другой он чувствовал себя здесь в своей сфере, и скоро его корабли, нагруженные провиантом и оружием из правительственных складов, стали циркулировать между Америкой и французскими берегами. Однако таинственность этих рейсов не могла сохраняться слишком долго, несколько кораблей Родриго Горталеса были арестованы англичанами, разоблачился также и псевдоним истинного владельца компании, и разрыв между Англией и Францией стал совершившимся фактом. При горячем сочувствии всей нации французское правительство открыто приняло сторону инсургентов и стало снабжать их деньгами уже без посредничества Бомарше. Но и он продолжал свою роль поставщика, постоянно рискуя попасть в руки английских крейсеров, а в июле 1779 года шестидесятипушечный корабль «Гордый Родриг», принадлежавший, по выражению Ломени, Его Величеству Карону де Бомарше, принял участие в морском сражении с англичанами в рядах французского флота. Но как ни велики были услуги Бомарше Соединенным Штатам, его энергичная деятельность не получила должного вознаграждения. Причина этого лежала в коммерческом характере его предприятия. В обмен на оружие и припасы инсургенты обязывались доставлять Бомарше продукцию из своей страны, но этот договор исполнялся ими только отчасти и только вначале. Вследствие этого из роли бескорыстного помощника делу свободы Бомарше мало-помалу перешел на роль докучливого кредитора и коммерсанта. Право было, без сомнения, на его стороне. Он затрачивал на свое предприятие гораздо больше, чем получал субсидий, но инсургенты стояли на своем, упорно признавая его лишь орудием бескорыстной помощи Франции. Развязка этого препирательства совершилась уже после смерти писателя. Соединенные Штаты уплатили наследникам Бомарше затраченные им деньги, но далеко не сполна… Было бы ошибочно думать, однако, что одно чувство патриотизма, желание способствовать уничтожению договора 1763 года, увлекло Бомарше на дело помощи американским инсургентам. Когда английское правительство упрекало французское в покровительстве мнимому Родригу Горталесу, Бомарше напечатал в ответ в декабре 1779 года горячо написанную брошюру, в которой, после обозрения своей деятельности в пользу американцев, насколько позволяла цензура и его взаимоотношения с правящими сферами, открыто засвидетельствовал свое сочувствие делу свободы. «Что касается меня, – писал он в своей брошюре, – меня одушевляла природная любовь к свободе и сознательная привязанность к храброму народу, только что отомстившему… английской тирании, и признаюсь с удовольствием, видя неизлечимую глупость английского министерства, претендовавшего на подчинение Америки путем притеснения, а после Америки, и Англии я осмеливался предсказывать торжество усилий американцев на пути к свободе…» К этому периоду жизни Бомарше относится следующий замечательный документ:

По особому распоряжению конгресса, заседающего в Филадельфии.

Господину Бомарше.

15 января 1779 года.

Милостивый государь,

Конгресс Соединенных Штатов Америки, ценя ваши труды на благо последних, свидетельствует вам свою благодарность и уверение в своем уважении. Он очень сожалеет о преградах, которые выпали на вашу долю в деле поддержки этих Штатов. Несчастные обстоятельства помешали исполнению его желаний, но он не замедлит принять скорейшие меры для исполнения своих обязательств. Великодушные чувства и возвышенные взгляды, которые одни могли внушить образ действий, подобный вашему, являются истинной похвалой вашей деятельности и украшением вашего характера. Сделавшись полезным своему государю вашими редкими талантами, вы завоевали уважение нарождающейся республики и заслужили аплодисменты Нового Света.

Джон Джей, президент.

Потери в деле с Америкой не остановили предприимчивости Бомарше. Он затеял другое, не менее сложное, предприятие: издание запрещенных во Франции сочинений Вольтера. Давнишнее преклонение перед автором «Кандида» соединялось здесь с никогда не замиравшею у Бомарше жаждой широкой деятельности и отчасти наживы. Предприятие было задумано им грандиозно, под пышным названием «Философское, литературное и типографское общество», хотя и в составе одного только Бомарше. Он сам шутил над этим, говоря – «la société qui est moi (общество, которое есть я)». Чтобы придать своему изданию характер новизны, он купил у книгопродавца Панкука за 160 тысяч франков неизданные сочинения Вольтера, наброски, письма и прочее. Но еще больше затрат потребовала от него техническая сторона дела, приобретение лучшего шрифта, посылка в Голландию агента для изучения бумажного дела, наконец, приобретение в Вогезах трех бумажных фабрик. Главное затруднение было, однако, не в этом, нужно было отыскать место для печатания Вольтера, а между тем это место приходилось искать за пределами Франции. Наконец, Бомарше удалось договориться с маркграфом Баденским и получить от него в Келе (Kehl) на французской границе старый замок, где и было сосредоточено печатание Вольтера. Издание выходило в объеме 162 томов и в количестве 15 тысяч экземпляров. Первые тома появились в 1783 году, далеко не оправдав ожиданий издателя. Большой мастер привлекать к себе внимание общества, Бомарше обещал первым четырем тысячам подписчиков на Вольтера денежную премию, назначив на это 200 тысяч франков, но как ни новы были в то время подобные премии, у издателя Вольтера набралось всего 2 тысячи подписчиков. Таким образом, и это сложное дело не принесло Бомарше ничего, кроме убытков, и только сознание пользы действительно прекрасного издания должно было в заключение удовлетворить прогоревшего почитателя Вольтера.

В 1781 году Бомарше написал «Женитьбу Фигаро». Он был в эту пору в самых лучших отношениях с высшими представителями французского правительства, тем не менее, подобно «Севильскому цирюльнику», «Женитьба Фигаро» очень долго не могла появиться на сцене. Рукописный экземпляр этого произведения был прочитан госпожой Кампан королю и королеве, но дело нисколько не выиграло от этого. Вторая комедия Бомарше показалась Людовику настоящим призывом к революции. «Во время монолога Фигаро, – пишет госпожа Кампан, – в котором он нападает на различные стороны администрации, – но больше всего под влиянием тирады о государственных тюрьмах, король быстро поднялся и сказал: „Это отвратительно! Этого никогда не сыграют: нужно разрушить Бастилию, иначе представление пьесы будет опасною непоследовательностью. Этот человек смеется над всем, что должно уважаться в государстве!“..» Таково было мнение короля, не лишенное значительной доли предвидения. Но у «Женитьбы Фигаро» имелись также и безусловные поклонники, и благодаря стараниям этих поклонников в июне 1783 года комедия тайно от короля готовилась к постановке в зале отеля «Menus-Plaisirs». Уже начался было съезд много численной публики, зрительный зал уже наполнялся любопытными из высшего парижского общества, как вдруг получен был приказ короля, воспрещавший представление пьесы. Современники этого события рассказывают, что запрещение вызвало такое неудовольствие, что слова «притеснение» и «тирания», как грозные признаки революции, были общим приговором королевскому приказу. Сам Бомарше был раздражен и взволнован не меньше зрителей и, словно в пророческом порыве, воскликнул тут же, в зале отеля, перед несхлынувшею еще толпою: «А, господа, он не хочет, чтобы ее играли здесь, так, я клянусь, ее сыграют, быть может, даже на хорах Парижской Богоматери!..»

Как и «Тартюф» Мольера, вторая комедия Бомарше перешла на подмостки театра после чтений в частных кружках и представлений в домашних спектаклях. Успеху автора помогали, по какому-то странному недоразумению, высшие представители французского общества. Особенно решающее значение имело представление «Фигаро» в Женневилье у графа Водрейля. Все нашли тогда комедию далеко не такою красною, как говорили о ней, и сам король как бы забыл свое первое впечатление и настоял лишь на небольших изменениях в тексте…

27 апреля 1784 года состоялось, наконец, первое публичное представление «Женитьбы». Успех ее был громадным, долгий запрет комедии придал первому спектаклю характер демонстрации, места в театре брались с бою, и каждый намек автора на события сейчас же разгадывался зрителями. Это было настоящее событие! В душную и темную Францию вдруг полился свет, повеял свежий воздух при громе веселого смеха, так и подмывавшего на борьбу. На что не отозвался бывший цирюльник! Его погоня за Сюзанной стала общественным делом, интересом всей нации, Альмавива – олицетворением ненавистного всем феодализма лишь с новою кличкой, но с прежним грабительским инстинктом. «Нет, ваше сиятельство, – говорит Фигаро о Сюзанне, – она не достанется вам»… Это открытое намерение слуги потягаться с барином из-за невесты на самом деле вызвало стремление к борьбе на другой, более широкой арене… Как известно, «Женитьба Фигаро» является продолжением «Севильского цирюльника», но общественное значение продолжения было глубже того же значения начала пьесы. В длинной серии слуг, каких только выводили на сцене с глубокой древности до Бомарше, Фигаро – самый благородный и самый яркий выразитель народных желаний и стремлений. Причину этого, кроме общего подъема уровня народного самосознания, нужно искать в близком родстве этого типа с его творцом, в несомненно автобиографическом значении Фигаро. «Накануне революции» – так можно назвать вторую комедию Бомарше. Он сам называл ее «комическим сочинением» (Opuscule comique), намекая на веселый смех произведения, но после веселого смеха на душе зрителя или читателя «Женитьбы Фигаро» оставался горький осадок «святого недовольства» – неудержимая жажда лучшего взамен осмеянного комедией. Самый путь к этому лучшему уже намечается автором. «В качестве испанского писателя, – говорит он устами Фигаро, – я считал себя вправе, без малейших угрызений совести, несколько пройтись насчет Магомета. В ту же минуту какой-то посол… черт его знает откуда, предъявил жалобу, что я в моих стихах оскорбляю Высокую Порту, часть полуострова Индии, весь Египет, королевства Барка, Триполи, Тунис, Алжир и Марокко, и вот мою комедию выкурили в угоду магометанским государям…» «Печатные глупости, – говорит он дальше, – имеют значение лишь там, где стеснена печать… без свободы порицания самая похвала не заключает в себе ничего почетного и только мелкие людишки боятся мелких статеек…»

Не меньшее впечатление «Женитьба» произвела за пределами Франции. Русским переводчиком ее был Лабзин, близкий друг Новикова. Как и во Франции, в России, в Москве, ожидавшей пера Грибоедова, вторую комедию Бомарше находили не совсем удобной среди темных декораций крепостного права. О ней говорили, что она вольна…

«Когда выводятся на театре пороки, – отвечал на это Лабзин, – и случаи, в коих они сказываются, нарушается ли тем нравственность или благоустройство? За правило в театре предположить можно, что ни в трагедии чувствительно тронуть, ни в комедии с пользою увеселить, ни в драматических представлениях правил нравственности представить нельзя, не выставив перед глазами неустройств, происходящих в общежитии. Каким образом выставить гнусность порока, не представив, по крайней мере, одного порочного? Как показать картину грубого невежества без Скотинина, худого воспитания без Митрофанушки, сдернуть маску с лицемерства без Тартюфа, со сластолюбия без сластолюбца?..»