– Не больно?
– Больно, – начинает было капризничать он, но мама строго обрывает: – Сиди тогда дома. На улице очень холодно.
Миньке остаётся только вздыхать. Вот так всегда: что разрешается старшему брату, младшему запрещается. Скорее бы в школу что ли.
Неповоротливо толкаясь в тёмных сенях, мальчишки вываливаются за порог. На улице морозно. Ещё с вечера намело огромные сугробы. В окружении ярких звёзд пристыла холодная луна. От плетней, домов, деревьев синие изломистые тени на снегу.
Братья задирают подбородки, выискивая в россыпи звезд самую яркую – Рождественскую.
Но с дальнего края улицы в морозном воздухе отчётливо доносятся ребячьи голоса, слышен смех.
– Эх, чуток не опоздали, – сетует Сашок и торопит: – Не разевай рот. Сейчас перво-наперво пойдём славить к бабке Федулихе.
И они, утопая в рыхлом снегу, направляются к престарелой Федулихе. Позади цепочкой тянется сизый на белом снегу проследок. Старуха живёт от них через дом. Скрипят прихваченные морозом порожки. Братья нащупывают в углу крыльца окомолок веника, и по очереди метут валенки. Вместе с клубами морозного пара вваливаются в избу. Перебивая друг друга, с порога кричат:
– Можно Христа прославить?
Наряженная по-праздничному Федулиха обиженно поджимает губы, с упреком говорит:
– Чаво ж вы кричите, как оглашённые? Аль я глухая. Слава богу, пока еще слышу. Ну, славьте.
Сашок неуловимым движением смахивает с головы шапку-ушанку. С наглухо завязанными у шеи тесёмками Минька косится на брата “мол, мне тоже снимать?” Но Сашок украдкой больно тычет кулаком в спину, старым гусаком шипит:
– Ты маленький, тебе можно.
Глуховатая на одно ухо Федулиха, прислушиваясь, переспрашивает: