Михаил Алексеев
Воскресное утро: Воскресное утро. Решающий выбор
19 июня 1941 года.
Берлин. Рейхсканцелярия
За столом в кабинете Гитлера сидело четверо: сам Гитлер, начальник Имперской безопасности Гейдрих, начальник ОКВ генерал-лейтенант Йодль и его подчиненный – начальник Абвера адмирал Канарис. Этот узкий круг собрался по инициативе Йодля. И сейчас причину этой встречи озвучивал Канарис.
– С 17 июня моей службой отмечено усиление активности русских по всей линии соприкосновения с нами. Именно с 17-го числа они жестко стали пресекать полеты наших воздушных разведчиков над своей территорией, сбив при этом несколько самолетов. Далее, по агентурным данным, начался отвод войск от линии государственной границы. Причем все передвижения производятся ночью. Часть войск занимает выгодные оборонительные рубежи, окапывается и маскируется, другие части отводятся в глубину территории. Вывозятся склады боеприпасов. На всей территории приграничных округов усилена деятельность контрразведки, введена комендантская служба в населенных пунктах и на дорогах, усилена охрана мостов, станций, введена система скрытых знаков на воинских документах, НКВД проводит превентивные аресты подозрительных и неблагона дежных лиц. При этом Абвер потерял несколько диверсионно-разведывательных групп и агентов. Вывозятся семьи комсостава и партработников, демонтируется оборудование ценных промышленных предприятий, выво зятся запасы материалов и продуктов. На сборы призваны несколько возрастов военнообязанных. Часть из них прикомандировывается к воинским частям по месту жительства, но большая часть вывозится во внутренние военные округа. Исходя из всего вышеперечисленного, я вынужден сделать вывод о том, русским стало что-то известно из плана «Барбаросса». По крайней мере – если не направление ударов и точное время начала операции, то наши намерения и готовность нанести удар в ближайшее время – им известны. Вопрос лишь в том, как много они смогли узнать и каким образом.
За столом воцарилось молчание.
Прервал его Гитлер вопросом к нему же:
– Есть ли сведения о массовой переброске резервов из внутренних в приграничные округа?
– Нет. Таких сведений нет. Все в пределах обычного. Русские наращивают свои силы в западных округах, но делают это недостаточно быстро, чтобы вызывать опасения.
– Йодль! Тогда вопрос – смогут ли русские, за оставшееся до начала операции «Барбаросса» время, серьезно изменить соотношение сил за счет передислокации войск в пределах округов?
– За пять дней это невозможно. Однако учитывать эти изменения необходимо.
– Хорошо. Тогда во избежание осложнений – разрешаю ускорить переброску с запада двадцати пехотных дивизий. И дам разрешение Гиммлеру на формирование нескольких моторизованных бригад СС.
Йодль немедленно сделал записи в блокноте.
– Машина запущена, – продолжил Гитлер, – ее уже не остановить. В данном случае – чем раньше мы начнем, тем меньше дадим русским времени подготовиться. Мы можем начать операцию ранее 22 июня?
– Мой фюрер! – ответил Йодль. – Все наши планы по сосредоточению войск ориентированы на это число. Особенно это касается танковых частей моторизованных корпусов. Они просто не успеют прибыть раньше и подготовиться к боевым действиям после марша.
– Значит, оставляем дату начала операции без изменений.
Помолчав, Гитлер продолжил, обращаясь к Гейдриху:
– Гейдрих. Нужно проверить всех причастных к разработке и исполнению плана «Барбаросса» еще раз и тщательно. Может, конечно, русские начали принимать меры, исходя из косвенных признаков нашей подготовки операции. Но не исключено и предательство. Разберись с этим вопросом. И пока пусть этот разговор останется между нами.
20 июня 1941 года.
Аэродром «Бобруйск»
Майор штаба ВВС ЗОВО Семенов Степан Иванович летел вместе со своим начальником – командующим ВВС ЗОВО Героем Советского Союза генерал-майором Копцом И. И. в Бобруйск. Летели они на незнакомом биплане Ан-2, внешне похожем на У-2, но сделанном на другом техническом уровне – экипаж был два человека, грузопассажирская кабина на полторы тонны груза или двенадцать человек, да и скорость повыше, чем у старичка У-2. Это Степан Иванович узнал уже у пилотов. В штаб майор Семенов попал после госпиталя и заключения медкомиссии о непригодности к военной службе. До этого пришлось ему и повоевать в Испании, где с 14 января по 2 июля 1937 года он был командиром звена истребителей И-15. В воздушных боях сбил семь самолётов противника – шесть лично и одного в группе. Имел награды: Красное Знамя за Испанию и медаль «За отвагу», полученную им уже в 1938 году. Медаль он получил за спасение самолета с отказавшим двигателем. Самолет он посадил, но сам при этом получил травмы, долго скитался по госпиталям, но в итоге все же был комиссован. И уже начал путь в никуда, который прошли уже множество людей, потерявших в жизни цель и ее смысл, но ему повезло – однажды встретил Ивана Ивановича, с которым сталкивался в Испании. И Копец – Герой Советского Союза, генерал-майор – помог ему остаться в кадрах, хоть и не на летной работе. Так и ездил с генералом Семенов, вслед его назначениям. И текла его жизнь спокойно и размеренно, пока несколько дней назад не началась какая-то непонятная суета в штабе. Нет, приказы и директивы и раньше регулярно спускались из Москвы и их так же регулярно переправляли в дивизии. А с 16 июня приказы из Москвы пошли косяками, и это были не обычные приказы. Началось перемещение дивизий, смена аэродромов, в тыловые округа перегоняли не освоенную новую технику, в срочном порядке менялась система подчиненности дивизий – формировалась воздушная армия. Причем все это делалось в срочном порядке, невзирая на время суток. Штаб ВВС и штабы дивизий работали чуть ли не круглосуточно. В состав округа передали какой-то Особый корпус ВВС РГК, переподчинив ему 43-ю ИАД. И сегодня утром в Штаб ВВС округа прилетел вот на этом самолете командир этого Особого корпуса – генерал-майор Красавин. Семенов как раз был в кабинете у Копца. Тот его вызвал, чтобы предложить ему «летающую» должность – в Особый корпус требовались летчики-наблюдатели для воздушных разведчиков. С одной стороны, майору Семенову это предложение казалось обидным – он все же был летчик, а с другой стороны – других-то предложений не было и, по идее, быть не могло. Да и надоела майору служба в штабе, поэтому он, недолго думая – согласился. Тут-то в кабинет и вошел генерал-майор Красавин. Представившись, он попросил разрешения снять летную куртку, одетую поверх формы. Дальше, как потом пояснил Красавин, была стандартная сцена – шок. Копец по секрету потом шепнул Семенову, что первой мыслью было схватиться за ТТ и, только вспомнив предупреждение Жигарева об этом визите – сдержался. И ничего в этом удивительного не было – не каждый день в штаб заходят «белогвардейские генералы». Зато это был прекрасный повод пригубить по рюмочке коньяку для снятия стресса. После знакомства майор Семенов сбегал за своими немногочисленными вещами, уместившимися в один чемодан, и вместе с генералами убыл к новому месту службы. Генерал Копец полетел в Бобруйск знакомиться с «хозяйством» Красавина. О знакомстве с «хозяйством» Красавин сказал, посмеиваясь, что тоже все будет стандартно. Менее чем через час их самолет приземлился на аэродроме «Бобруйск». Следующие два часа Копец уяснял, чем его «подкрепила» Москва. Семенов же, перемещаясь от одного удивительного летательного аппарата к другому и уже не пытаясь запомнить их ТТХ, узнал самое главное. Он увидел самолет, на котором он будет лет. – набом, и самое главное – узнал, что и в задней кабине есть то, что делает человека крылатым – управление. И в его душе затеплился огонек надежды снова почувствовать себя властелином неба.
20 июня 1941 года.
Район Минска
Лейтенант Смирнов Сергей Рудольфович привел свой взвод на занятие по обкатке танками. В программе обучения училища, которое он закончил месяц назад, подобных тем не предусматривалось. Однако буквально днями ранее, 16 июня, вышел приказ командующего вой сками ЗОВО генерала армии Павлова о срочном проведении этих занятий со всем личным составом. 23-й мотострелковый полк войск НКВД не подчинялся НКО, но и руководство войск НКВД в Белоруссии оперативно продублировало этот приказ. Поэтому личный состав его взвода тяжелых бронеавтомобилей БА-10 в полном составе сейчас находился на пустыре в пригороде Минска, недалеко от места дислокации и 23-го полка и всего Особого корпуса.
А началось это все утром 19 июня, когда свежеиспеченный лейтенант Смирнов прибыл в штаб войск НКВД в Белоруссии, расположенный в городе Минске, за назначением. Посмотрев его документы, кадровик объявил ему, что он будет служить в 23-м мотострелковом полку НКВД в городе Белостоке. Но этот полк теперь вошел в состав 1-й Особой дивизии РГК, и уже в штабе этой дивизии ему определят должность. Первая Особая дивизия РГК расквартирована в городе Вязьма Смоленской области. Лейтенант огорчился, поняв, что нужно ехать обратно. Кадровик улыбнулся и пояснил, что ехать ему никуда не нужно, потому что дивизия перебрасывается в Минск и сегодня обустраивается на новом месте. Сюда же прибывает и 23-й МСП НКВД из Белостока. Расквартирована дивизия в пригороде Минска, и товарищ лейтенант может туда добраться общественным транспортом и представиться командиру полка, который и определит его на должность. Туда уже прибыли части, входящие в Особую дивизию, и уже есть полевая столовая. Смирнов, получив на руки предписание, сначала двинулся в город, желая ознакомиться с достопримечательностями. Однако гулять по городу, имея на руках чемоданчик и сидор на плече с обмундированием, выданным по выпуску из училища, было несподручно, поэтому уточнив у прохожих, как ему добраться до указанного предместья, он отправился к месту дислокации дивизии. Уже при выходе из автобуса на конечной остановке он был встречен патрулем НКВД, который проверил его документы и предложил подождать здесь же попутный транспорт, потому что до расположения отсюда было еще несколько километров. Через полчаса этот же патруль, остановив военный грузовик, поспособствовал Смирнову с отправкой.
Он застал лагеря частей в разгаре развертывания. Ставились палатки, боевые машины ровными рядами образовывали парки, везде маячили часовые, кое-где уже из мешков с песком были оборудованы пулеметные позиции. Все согласно нормальному распорядку частей, организующих лагерь. Вот только лейтенант Смирнов первые минут десять стоял с открытым ртом, пытаясь понять, куда он попал. Вокруг его сновали красноармейцы в пилотках и чудных голубых беретах, странных гимнастерках с блестящими пуговицами и с погонами красного, черного и голубого цветов. Тут же проходили, не обращая на него никакого внимания, офицеры в высоких фуражках и форме защитного цвета, портупеях с кобурами, среди всего этого движения периодически появлялись патрули войск НКВД, которые совершенно равнодушно относились ко всему происходящему тут и, наоборот – очень внимательны были именно к нему – командиру войск НКВД. За двадцать минут стояния среди этого на первый взгляд беспорядочного движения у него два раза уже проверили документы. Фоном для всего этого действа служил рев мощных моторов незнакомых лейтенанту боевых машин. Он – выпускник танкового училища – не знал ни одной машины из тех, которые он видел. Смирнов, так же как и каждый его сокурсник, втайне мечтал по выпуску получить назначение командиром танкового взвода и лелеял надежду, что однажды он сможет пронестись перед восторженными глазами своих бывших одноклассниц и друзей на БТ-7, и все будут ему завидовать. Правда, он еще не решил – будет ли в качестве пьедестала восторга и зависти быстроходный БТ-7, или все же мощный и основательный КВ-1 предпочтительнее? Но все его мечты померкли и показались детскими забавами, по сравнению с тем, что он видел в реальности. Неторопливо маневрируя, занимали свое место в парках тяжелые, мощные, основательные танки с длинными стволами крупнокалиберных пушек в приплюснутых круглых башнях; мимо него резво проносились быстрые восьмиколесные бронетранспортеры с маленькими башенками пулеметов; плавно покачиваясь на неровностях дороги, катили низкие, тоже с маленькими пушечными башнями, небольшие танки – это в сравнении с большими, – а так они вполне были сопоставимыми в размерах с БТшками, и уж точно были больше Т-26. Смирнов удивлялся – кто может поместиться в таких башнях? Как пользоваться оружием при таких размерах? А потом он увидел, как такой танк остановился, сзади открылись двери, и из него выгрузилось шесть пехотинцев с оружием и из своих люков показались два танкиста, определенных им по танковым шлемам. И оружие он тоже не знал. Стоявшие часовые были вооружены неизвестными короткими карабинами с длинными магазинами и примкнутыми штыками. У проверявшего у него документы второго патруля он спросил расположение штаба дивизии. Ему указали на большую палатку с часовыми у обоих входов. Рядом же стояли легковые вездеходы, радиостанция на большом грузовике и бронемашины, которые периодически куда-то отъезжали. Подойдя к штабу, лейтенант Смирнов был остановлен часовым и, предъявив документы помощнику начальника караула, был пропущен в штаб. Войдя в палатку, он не сразу привык к полумраку ее, хотя были открыты все окна, и растерялся, не зная кому доложить о прибытии. В палатке стояло несколько столов, за которыми работали офицеры. В центре палатки капитан НКВД разговаривал с высоким плотным офицером. Капитан и обратил внимание на вошедшего лейтенанта, спросив его, кто он и откуда. Смирнов назвался и пояснил, что прибыл в 23-й МСП и ему нужно представиться командиру полка. Капитан указал на собеседника, сказав, что докладывать можно ему, потому как 23-й полк еще не прибыл. Лейтенант замешкался, не разбираясь в званиях на погонах и не зная, как обратиться. На что командир улыбнулся и сам представился:
– Полковник Гольцев. Командир 1-й Особой дивизии РГК.
Тут уж лейтенант отбарабанил, подавив растерянность и отдавая честь.
– Лейтенант Смирнов. Представляюсь по случаю назначения для прохождения дальнейшей службы во вверенную вам дивизию.
Полковник выслушал его, приложив ладонь к фуражке и все так же улыбаясь, сильно пожав ему руку, спросил, какое училище он закончил. Смирнов ответил, на что полковник одобрительно крякнул, указав на офицера и сказав, что они выпускники одного училища. Офицер среднего роста, судя по лицу, явно поволжских корней, с небольшими татарскими усиками, поднялся из-за стола и, представившись подполковником Абрамовым, командиром танкового батальона, тоже пожал ему руку. Командир дивизии спросил, куда его конкретно распределяли, Смирнов ответил, что должен был прибыть в 23-й МСП НКВД. После чего комдив вызвал какого-то прапорщика, приказав тому отвести лейтенанта в столовую и решить вопрос с его питанием до выдачи продаттестата, пояснив заодно Смирнову, что прибытие 23-го МСП ожидается сегодня вечером. Лейтенант шел за прапорщиком по направлению столовой и все никак не мог понять – как командир батальона – подполковник! – может быть выпускником его училища, когда выпуск лейтенанта Смирнова был первым выпуском с момента создания училища.
Обед был плотным и вкусным. Только сев за стол, Смирнов понял, как он проголодался. Выйдя после обеда из столовой, лейтенант присел на свой чемоданчик и закурил, с интересом оглядывая царившую вокруг него суету. Что еще ему бросилось в глаза, так это обилие больших автомобилей неизвестных ему марок. Правда, на радиаторах некоторых он видел марку «ГАЗ», но они совсем не походили на известную ему полуторку. Покурив, он пошел по направлению к шумному собранию возле одного из больших танков. Как он понял из потока слов, который извергал командир на механика-водителя, перемежая русский командный матерный разговорным, чтобы доходчивее было – последний допустил какую-то оплошность, приведшую к проблемам с двигателем. На танке были подняты моторные жалюзи, и Смирнов смог посмотреть, что там стоит внутри этого монстра. И удивился в очередной раз – как он понял, двигатель стоял поперек корпуса. На всех известных ему танках он ставился продольно. Походив вокруг танка, он приблизительно оценил калибр его пушки не менее чем в 120 мм. Кроме пушки сверху, на башне был закреплен крупнокалиберный пулемет, второй пулемет калибром меньше был спарен с пушкой. Углы наклона брони практически не оставляли шанса на попадание снаряда под прямым углом. Он был само совершенство. Теперь лейтенант Смирнов знал свою мечту.
К вечеру в лагерь вошла колонна 23-го МСП из Белостока. Ну, тут Сергею было все известно и понятно – полуторки, трехтонные ЗиСы, бронеавтомобили. Танков не было, и Сергей задумался, на какой же технике придется служить ему? Найдя с помощью красноармейцев командира полка майора Тарасова Г. Г., лейтенант представился ему. Майор сам торопился с докладом к командиру дивизии, поэтому представление и назначение на должность было коротким. Командир пожал ему руку, поздравил с прибытием в часть и, немного подумав, сказал, чтобы лейтенант Смирнов принимал взвод тяжелых бронеавтомобилей БА-10, которыми пока командует старшина-сверхсрочник. Приказ о назначении и постановке на все виды довольствия будет завтра. Ночевал Смирнов уже со взводом. Старшина оказался немногословным, сухим, жилистым мужиком лет за тридцать. Передавая должность, если и обиделся – вида не подал. Он оставался во взводе заместителем. Броневики во взводе были новые и все радийные – НКВД, пользуясь своими возможностями, снабжало свои части лучшим оружием. Личный состав тоже был опытный, меньше года службы не было ни у кого. В общем, не все так плохо, учитывая, что он избавился от мечты покрасоваться на БТ-7, заменив ее на еще более красочную. И вот сейчас они ждали своей очереди, чтобы занять место в окопах и пройти так называемую «обкатку».
Хотя они и сами были в некотором смысле танкистами – приказано было пройти ее всем, включая штаб полка. Обкатывали новыми танками – теми, большими. Называли их Т-72. Оказалось, это не такое простое дело – некоторые бойцы выскакивали из окопов при подходе танка и пытались убежать. Другие отказывались спускаться в окоп. В обоих случаях два солдата в касках затаскивали «бегунов» и держали их в окопе, пока над ними не пройдет танк. Во взводе лейтенант Смирнов прыгнул в окоп с двумя муляжами противотанковых гранат первым. Во-первых, хотелось себя испытать, во-вторых, пример для личного состава.
Танк накатывался, и его мощь уже метров за сто передавалась дрожью земли. Смирнов, высунувшись из окопа, смотрел в щель между бруствером и козырьком каски на надвигающуюся на него махину и чувствовал, как в его душе поднимается страх. И только усилием воли он его подавлял. Где-то он стал понимать тех, кто пытался бежать. Однако показать свою слабость не мог и поэтому метнул первую гранату под гусеницу танку метров за пятнадцать, после чего присел, вжавшись в угол окопа и моля судьбу, чтобы окоп выдержал. Танк, накрыв тенью, обдав его грохотом и вонью двигателя, лязгом траков и вибрацией окопа, прошел дальше, и Смирнов, с видимым облегчением распрямляясь, бросил вторую гранату ему на корму. Его взвод тоже выдержал это испытание.
20 июня 1941 года.
Аэродром «Бобруйск»
Весь день 19-го и до обеда 20 июня Николай потратил на то, чтобы узнать что-нибудь о симпатичной официантке. Напрямую подойти к ней он стеснялся, да и она была загружена работой и обустройством на новом месте. Вечером же из палаток, где жили официантки и медсестры, долго звучала незнакомая музыка на русском и английских языках, прерываемая молодым задорным смехом. Утром лейтенант сумел познакомиться с одним сержантом-курсантом из полка новичков, назначенным летчиком-наблюдателем. Шести курсантам не хватало до окончания учебной программы несколько часов самостоятельного налета на боевых МиГах, но командиры решили, что это они смогут выполнить и на «спарке». Так вот этот курсант и пел под гитару вечером в палатке. Коля выспросил у него все, что он знает об этой девушке. Оказалось, что большинство из официанток – дочери летчиков, инженеров и техников их Центра. В основном им по 17–18 лет. И Лена, так ее звали, не исключение – отец ее был майором. Лейтенант, смущаясь, попросил курсанта взять его вечером с собой. Курсант, подсмеиваясь над стеснительным лейтенантом, пообещал его не забыть. И выполнил обещание. Вечером лейтенанта ВВС Николая Егорова, красного от смущения (хорошо, что в палатке был полумрак), представили дамскому обществу. Пытаясь пройти на свободное место, лейтенант, не разглядев, ударился лбом об опорный столб палатки, чем еще больше развеселил компанию. Сконфуженный, он уселся с краю, в уголок потемнее, стараясь не привлекать более к себе внимания, и огляделся. Общество состояло из девчат официанток, медсестер, шести вышеупомянутых курсантов и, к удивлению Егорова – нескольких лейтенантов из других эскадрилий его полка. Девчонки и тут были одеты примерно так же, как и тогда, когда он их увидел впервые. А тут к тому же они еще и сидели… в общем, Коля старательно отводил глаза в сторону, дабы никто не подумал, что он подсматривает. Да вот беда – девчата сидели со всех сторон, так что хоть глаза закрывай. А вот курсанты как бы и не замечали таких мелочей. На одной из тумбочек стоял аппарат, называемый новичками «магнитофон», и из него лилась музыка. Николай подивился громкости и разборчивости воспроизведения. Песни были странные, чаще всего очень ритмичные и на английском языке. Под магнитофон рассказывали анекдоты, причем иногда такие, что лейтенант Егоров краснел, или разные смешные истории. Пытались танцевать, но тут представители 161-го полка выпадали из общения полностью, а шестерых курсантов было маловато. Правда, как они называли – «медленные танцы» – были не сложны, и товарищи из его полка понемногу осваивались в обществе. Сам Егоров пока стеснялся и еще больше стеснялся этого чувства. На Елену он старался не смотреть, хотя глаза косили сами собой. И куда подевалась лихость летчика-истребителя?
То ли курсант проболтался Лене, то ли случилось нечто невозможное, но неожиданно на «белый танец» – это когда, как объявил один курсант, «дамы ангажируют кавалеров» – она пригласила его. Лейтенант пошел на этот танец, как в лобовую. Когда его руки обняли ее талию, а ее легли ему на плечи, он ощутил ЕЕ ЗАПАХ, и, сквозь гимнастерку почувствовав ее грудь – Коля вдруг понял, что его душа воспарила над ними обоими, и он с удивлением разглядывает все происходящее со стороны. Она что-то спрашивала его на ухо, смеялась – лейтенант Егоров просто оцепенел, оглушенный бурей чувств и ощущений, с трудом переставляя ноги в танце. Все же, как хорошо, что у новичков такие простые танцы – ни на что большее, как медленное вращение с переминанием с ноги на ногу, Егоров в этот момент был неспособен. С ним творилось что-то непонятное – были у него девушки и до Лены, и не со всеми из них были только романтические отношения, однако таких сильных чувств от таких невинных вещей, как танец, он не испытывал.
Потом пели песни под гитару, Егоров же, сидя рядом с Леной и держа ее руку в своих руках, медленно таял, судя по смешкам своих товарищей – с идиотской улыбкой на лице, пытаясь невпопад подпевать. Он был счастлив.
20 июня 1941 года.
Москва. Кунцево
Сталин сегодня смотрел хронику из Вязьмы и фильм из привезенных потомками. Хроника была интересной и хорошо снятой, с разных ракурсов и планов, что позволяло рассмотреть и общее и частности. Сталина интересовало всё – и люди, и техника. Техника впечатляла. По технике у него уже были отчеты инженеров, летавших в Вязьму. И в них Сталин старался уяснить самое главное – сможет ли промышленность изготовить подобное оружие и как это будет быстро. Глядя на солдат и офицеров, стоявших в строю или показывающих возможности техники, Сталин думал о том, что неминуемо – даже при всей мощи потомков – у них будут потери, и нужно уже сейчас начинать подбирать людей, способных в кратчайшие сроки освоить столь могучую и совершенную технику. С летчиками было это проще – все же был запас сегодняшних курсантов, а завтра лейтенантов, а вот с остальными было сложнее. Особенно офицерские кадры. Как сказал ему в разговоре Жуков – уровень их военного образования – от трех до восьми лет, в ходе которых они изучали теорию на основе практики его поколения – делает их очень серьезным кадровым ресурсом. Особенно в условиях, как выяснилось из материалов потомков, кадрового голода 1941 года. Значит, уже сейчас нужно подбирать людей командиров всех степеней для стажировки рядом с потомками. Начиная от взвода. И образовательный уровень стажеров должен соответствовать должностям. Все это они обговаривали с Берией при просмотре хроники. А потом им поставили фильм, выбранный наугад Сталиным из списка. Это был фильм «А зори здесь тихие». Сталин в последние мирные часы внутренне хотел посмотреть фильм не о войне. Он ошибся. После того как включился свет в зале. Сталин долго сидел молча, а потом все так же молча закурил.
– Знаешь, Лаврентий, я читал и читаю книги потомков, слушал их слова о гибели 20 миллионов советских людей, видел, с какой ненавистью они относятся к немецким захватчикам, но только сейчас я понял, какое страшное испытание нас ждет. Такие женщины! Девочки! Шли на смерть, жертвуя собой ради Победы, о которой они даже ничего не знали, но до последнего мгновения своей жизни свято в нее верили. Мы! Я! Ты! Все мы! Те, кто руководит Советским Союзом, должны сделать все, что бы таких смертей было меньше. Мы должны соответствовать народу, который дал нам право управлять собой. Все, что нам передали или еще передадут потомки, должно нами быть изучено до мельчайших подробностей. Мы должны исключить все ошибки, допущенные нами в той истории. Все! И карать мы будем в первую очередь тех, кто не исправит ошибок, зная о них.
Помолчав, Сталин продолжил:
– Ты посмотри еще раз дела тех, кто сейчас у нас находится под следствием как вредитель или шпион. Может так случиться, что вредители не они, а те, кто остался на свободе. В общем, с биографиями всех, кто есть в материалах потомков, нужно серьезно поработать.
21 июня 1941 года.
Аэродром «Бобруйск»
21 июня, сразу после завтрака, весь личный состав обоих полков разошелся на предварительную подготовку. И если у полка реактивщиков эти занятия заняли часа полтора и свелись к отработке маршрутов и районов патрулирования, и им не нужно было отрабатывать взаимодействие в парах, в ходе планируемого пилотажа входа в атаку, атаки и выход из атаки, то у летчиков 161-го полка вопросов, требующих разбора и подготовки, было много. Во-первых, хотя полк уже и перешел на работу в парах и был разбит на них, но практического опробования этой схемы еще не было – попросту не успели, во-вторых, построения, описанные в рекомендациях, ранее не применялись и соответственно требовали разбора и понимания каждого элемента. Вот тут помощь оказали летчики реактивных МиГов. Все же каждый из них был летчиком-инструктором, поэтому каждый обладал в той или иной степени опытом преподавательской работы. У каждого из них оказались деревянные макеты реактивных МиГов и они их использовали там, где не хватало таких же макетов И-16. Сначала они работали с каждой парой. Потом пары объединялись в звенья, шестерки, восьмерки и эскадрильи. Занятия в паре лейтенанта Егорова вел зам по летной подготовке 401-го полка подполковник Соколов. Коля знал, что он из другого полка, летавших на более совершенных машинах, нежели их новые соседи по аэродрому. То, что он уже слышал о возможностях тех самолетов, вообще не укладывалось в его голове. Хотя он уже как бы привык к удивительным вещам, происходившим вокруг него в последнее время. Макеты И-16 у Николая были, но он их спрятал и предупредил своего ведомого, чтобы тот не проговорился. Очень уж ему хотелось, пусть хотя бы понарошку, «полетать» на реактивных истребителях. Так вот подполковник Соколов достал из сумки макеты, совсем не похожие на реактивные МиГи, стоявшие на их аэродроме. Эти самолеты были остроносыми, с боковыми воздухозаборниками, они были более похожи на стрелы, и уже глядя на них, Николай поверил в то, что о них говорилось. Проинструктировав их пару и опросив их на предмет понимания ими задач и порядка их исполнения, Соколов вместе с ними перешел ко второй паре их звена, и они уже вчетвером пилотировали «пеший полетному». Их эскадрилья в полном составе вошла в ударную группу, то есть им предстояло встретить немецкие бомбардировщики на их эшелоне, вторая эскадрилья была в готовности атаковать противника с высот на 1000–1500 метров ниже, третья эскадрилья располагалась на 1000–1500 метров выше ударной группы и делилась на шестерку прикрытия и шестерку резерва во главе с командиром полка или его заместителем. Реактивные МиГи были не связаны задачами и могли импровизировать и выбирать цели по своему выбору. Основной задачей завтрашнего дня было выбивание немецких бомбардировщиков.
Вообще, по этому поводу между Жигаревым, Копцом и Красавиным была дискуссия. Генерал-майор Копец стоял за то, чтобы в первую очередь выбить у немцев истребители, мотивируя, тем, что без них с бомбардировщиками будет справиться легче. Жигарев своего определенного мнения не высказал, а Красавин стоял на позиции выбивания в первую очередь бомбардировщиков. Обоснованием этого взгляда была необходимость оказания хотя бы косвенной помощи своей пехоте. Свои бомбардировщики, ввиду их невысоких летных характеристик для сегодняшнего дня и ожидаемых больших потерь, решили не поднимать. Так вот, помочь пехоте можно было, лишь уменьшая ударную силу второго Воздушного флота – выбивая бомбардировщики в первую очередь. В итоге Жигарев принял волевое решение, согласившись с предложением Красавина. Всего этого лейтенант Егоров не знал, но ему и его товарищам предстояло претворять эту концепцию в жизнь.
Занятия шли до 17.30 с перерывом на обед. В 17.30 пилоты отправились на ранний ужин, и после него состоялся короткий митинг, на котором оба замполита и командиры полков призвали личный состав к верности присяге, любви к социалистической Родине и готовности отдать жизнь за идеалы революции и независимость Родины. Генерал-майор Красавин в конце лишь пожелал всем удачи и добавил, что будет лучше, если отдавать жизни придется немецким летчикам за их фатерлянд, а задача наших летчиков лишь помочь им в этом благородном деле.
По окончании митинга был объявлен отбой для летного и технического составов обоих полков. Самолеты были уже подготовлены. Подъем для техников был запланирован на час ночи, для летчиков на полвторого. На 3 часа был назначен старт трех МиГ-15 УТИ – разведчиков и следом шесть пар 1-й эскадрильи МиГов. Через 45 минут планировался взлет второй эскадрильи и еще через 45 минут – третьей. Еще три разведчика стартовали через полтора часа после старта первой тройки, еще через полтора часа – третья тройка. 161-й полк должен был быть в готовности к взлету по команде обзорных РЛС о входе в их зоны больших групп самолетов противника. Для 161-го полка в связи с наличием у них радиосвязи придумали систему «пароль – отзыв», сменяемую для каждого вылета и доводившуюся от комполка до командиров звеньев. Проблемнее было с другими дивизиями и полками. Сложность опознавания самолетов решили немного облегчить заранее определенным эшелоном возврата наших самолетов, не совпадающим с обычными высотами, используемыми немцами. Плюс им было запрещено приближаться к Минску ближе чем на 50 километров. В этом случае в воздух поднимался один из полков 43-й ИАД, отряженной для защиты Минска. Для них действовал запрет подлета к Минску ближе 15 километров. В случае невозможности остановить противника до этого рубежа, они должны были выйти из боя и не мешать работе ПВО города.
