Михаил Александрович Каюрин
Задолго до победы
Удалов прицелился и выпустил короткую очередь, поведя стволом вдоль шеренги. Несколько самураев упали и не шевелились. Стрелял и Гриша Надеждин, его очередь была скупой – три-четыре патрона.
«Пристреливается, не палит в белый свет», – с одобрением подумал Александр, оценив на слух стрельбу друга.
Несколько мгновений он стоял, прижавшись грудью к стене окопа, высматривая через прицел наибольшее скопление самураев. Первая шеренга заметно поредела, и расстреливать одиночные фигуры из пулемёта было неэффективно. Разделаться с ними могут и красноармейцы из винтовок.
Уцелевшие японцы из первой шеренги залегли, и начали частую стрельбу, прикрывая подход идущих за ними солдат. Последующие шеренги перешли на бег и, достигнув тех, кто их прикрывал, распластались на земле рядом.
«Ах, вот что вы задумали, – догадался Александр. – Хотите собраться в кулак и рвануть на наши позиции всем скопом? Авось, да и проскочит часть вашей своры? Хрен вам, узкоглазые, не выйдет! Патронов у меня на вас хватит! И гранаты имеются на всякий случай!»
Он поправил каску, пощупал натяжение ремешка, приготовился встретить массированный бросок самураев. Пулемёт Гриши Надеждина тоже пока молчал. Реже стала и стрельба красноармейцев.
Японцы поднялись с завидной одновременностью и настолько стремительно, словно лежали на скрытых пружинах. Подброшенные ею, они бросились вперед с криками «Банзай!»
«Вот теперь настало моё время», – мелькнула мысль сама по себе, и палец Удалова потянул спусковой крючок. Первая очередь снова была короткой, затем последовала более продолжительная.
Самураи в полном бесстрашии продолжали бежать. Их рты были широко открыты, лица перекошены, видимо они продолжали кричать, но их крик заглушался яростным огнём красноармейцев. Александр выпускал одну очередь за другой, а самураев, как ему казалось, не убывало. Они были уже совсем близко. Казалось, пройдёт немного времени, и озверевшие япошки забросают его пулеметное гнездо гранатами, а сами побегут дальше, к Халхин-Голу.
«Нельзя подпускать их на близкое расстояние, нельзя допустить, чтобы граната долетела до окопа, иначе тебе, Сано, крышка», – мелькали мысли, одна за другой, словно они были вовсе и не его мыслями, словно это были какие-то инструкции извне, которых следует неукоснительно придерживаться.
Пулемёт Удалова строчил и строчил, не переставая. Точно также в безостановочном ритме работал рядом пулемёт Надеждина. Краем глаза Александр видел, как содрогалась от очередей спина Гриши.
Самураи, наконец, сообразили, что основную опасность для них представляют два пулемёта на правом фланге, и, сгруппировавшись, перенесли плотный огонь на Удалова и Надеждина. Пули засвистели совсем рядом, вздымая фонтанчики пыли на отсыпанном бруствере. Несколько штук просвистели над ухом. Александр невольно вжал голову в плечи, присел на мгновенье. Затем вновь выпрямился, продолжил стрельбу.
– Гранаты, к бою! – донёсся хриплый, с надрывом, голос Хорошенина. Александр скосил взгляд влево, увидел, что большая группа японцев почти добежала до окопов центральной части позиций взвода, на бруствере разорвались первые гранаты. Вот-вот могла начаться рукопашная схватка.
Удалов выпустил несколько очередей перед собой, затем развернул пулемёт и стал поливать свинцом вдоль линии окопов, чтобы уничтожить подбежавших на близкое расстояние самураев. Туда же полетели из окопов гранаты красноармейцев. Пулемёт Надеждина теперь работал за двоих, умолкая лишь на несколько секунд между очередями.
Прорыв японцев захлебнулся. Они залегли, потом короткими перебежками стали отходить к невысокому холму. За ним, в километре от позиций первого батальона занимал оборону второй батальон. Он отражал атаку японцев в северо-западном направлении. Оттуда доносилась стрельба и разрывы снарядов. Там работала артиллерия.
Сколько времени длился бой, Удалов затруднялся сказать. Он знал лишь то, что одна коробка была уже пуста, а во второй остались два диска. Гранатами воспользоваться не пришлось.
Минут через пять подполз вестовой от командира взвода.
– Позиций не покидать, – передал он приказ Хорошенина. – Скоро ожидается вторая попытка прорыва противника к реке. Сейчас самураев молотят наши пушки, потом второй батальон погонит их на нас. Будет опять жарко.
– Трупы самураев я вижу, а сколько наших полегло? – поинтересовался Александр.
– Не знаю, пока не считали. Япошки успели забросить в окопы несколько гранат. Есть убитые и раненые, санитары ими занимаются.
Вестовой уполз, Удалов высунулся из окопа.
– Как дела, Гриша! – окликнул он друга.
– Нормально, а у тебя как?
– В коробе два диска осталось.
– У меня три полных.
Лицо Надеждина было красным и потным, лоб и щёки перемазаны землёй и копотью.
– Красивый ты, Гриша, – громко рассмеялся Александр. – Если бы твоя хохлушка оказалась сейчас рядом, она бы, ей богу, была в восторге от твоей красоты.
Надеждин догадался, почему подтрунивает друг, и совсем машинально потёр ладонью щёку.
– Ха-ха! Ещё краше стал. Посмотри на свои руки, чудак!
– Видел бы себя, шутник! Рожа, как у шахтёра!
Они оба расхохотались, показывая друг на друга пальцем. Им было весело от того, что благополучно закончился бой, что они остались живыми, могут снова видеть друг друга, говорить и смеяться. В этот момент им вовсе не хотелось думать о предстоящем бое, о возможном ранении или даже гибели. Сейчас друзья радовались подаренному им мигу жизни и от души наслаждались им.
– Хочешь сухарь? – спросил запасливый Гриша и полез в карман.
– Давай, не откажусь.
– Держи, – Надеждин поднял руку для броска.
– Постой, не бросай, ползи лучше ко мне, – остановил друга Александр. – Погрызём вместе, поболтаем. Самураев пока не видно.
Григорий оглянулся по сторонам, потом выбрался из окопа, и, пригнувшись, переметнулся в просторное укрытие Удалова.
– Неплохо ты здесь устроился, – отметил Григорий. – Залёг, как медведь в берлоге.
– Окоп для солдата – это, Гриша, походный дом, – поучительно сказал Александр. – В нём должно быть предусмотрено всё, до последних мелочей. И стол, и кровать, и туалет. Солдат не может знать, сколько времени ему предстоит в нём провести.
Григорий испытующе смотрел на друга, ждал подвоха. Но на лице Александра не было и намёка на насмешку. Хрустнув сухарём, он спросил:
– Ты, Санко, дурку гонишь, или как?
– Какую дурку, Гриша? Представь себе: идёт затяжной бой – головы не поднять, а тебя вдруг приспичило по большому. В твоём узком колодце не присесть, не согнуться. Куда денешься? Выскочишь из окопа и выставишь задницу под пулю неприятеля или навалишь в штаны для позора? – в глазах Александра запрыгали чёртики.
– Выдумщик, – усомнился Григорий. – Когда такое может случиться? Да и таких колодцев, о которых ты рассказываешь, никто из солдат не роет. Глупости ты говоришь, Сано.
– Ты в своём окопчике предусмотрел, где нужду справлять?
– А как же! Подкоп сделал, приямок вырыл. Не один ты такой умный.
Парни помолчали, дожевали сухари.
– Когда войне конец, как думаешь? – неожиданно спросил Григорий.
– Скоро, Гриша, очень скоро. Осталось придавить ногтем японскую вошь ещё пару раз, как сегодня, и не будет эта гнида больше кусаться. Тут до Маньчжурии рукой подать – за день добегут до границы.
– Хорошо бы, – с какой-то непонятной грустью проговорил Надеждин. – Только вот настырные эти самураи, смерти не боятся, дерутся отчаянно. За рекой у них собраны большие силы, сопротивляться будут долго.
– Фигня всё это, Гриня, – весело сказал Александр, легонько ударив друга кулаком в грудь. – Сколько бы кобылка не прыгала, а быть ей в хомуте. Попомни мои слова: через месячишко мы с тобой будем сидеть в одном из лучших ресторанов Улан-Удэ и пить водку за победу!
– Главное, проскочить бы, да пера не обронить, – с грустью промолвил Надеждин. – Сколько людей полегло здесь только за несколько часов! А сколько ещё бойцов останется лежать в этой степи?
– Что-то ты, дружище, совсем скис, – с недовольством заметил Александр. – Уж не помирать ли собрался?
– Не-е, Сано, на кладбище всегда успеется. Мне ещё нужно хохлушку отыскать, детей ей настрогать, затем состариться, и только после этого думать о смерти, – немного повеселев, усмехнулся Григорий.
Друзья балагурили до тех пор, пока не послышалась усилившаяся канонада.
– Кажись, погнали японское стадо на нас, – проговорил Надеждин, прислушиваясь к разрывам снарядов за холмом. – Надо готовиться к встрече. А то ещё застукает комвзвода за вольность – обоим прилетит на орехи.
Григорий перебрался в свой окоп. Через полчаса из-за холма показались первые разрозненные группы самураев. Они двигались прямо на позиции роты Климова…
***
Григорий Надеждин не погиб ни в этом бою, ни в последующих атаках позднее. Смерть миновала его и 20 августа, когда их полк на рассвете подвергся массированной бомбардировке с воздуха. И даже через три дня, в последней решающей схватке, он уцелел.
Это был самый жестокий бой из всех предыдущих, в которых ему с Александром Удаловым довелось участвовать. В этот день, как потом выразился сам Григорий, состоялось схождение в ад. Переправившись через Халхин-Гол, полк Слотина включился в запланированную операцию по окружению японской дивизии на восточном берегу реки.
Работала авиация противника, бомбы ложились очень кучно, взметая на воздух выхваченную разрывом землю вместе с телами красноармейцев. После налёта авиации заработала советская артиллерия. Больше часа стоял грохот и свист. Земля дрожала непрерывно, будто её лихорадило, как живой организм. А потом, под мелодию «Интернационала», вырывающуюся из громкоговорителей, установленных на бронемашинах, поднялась озверевшая пехота и ринулась за танками сметать ненавистных самураев. Яростный крик «Ура!», взметнувшийся над степью в начале атаки, не смолкал до окончания боя. Кольцо окружения сомкнулось.
Бои по уничтожению окружённой группировки японцев продолжались до конца августа. Потери были большими, исчислялись несколькими тысячами погибших солдат с обеих сторон. После каждого боя степь пестрела трупами.
Командир полка распорядился сформировать похоронную команду. В её составе пришлось поработать и Удалову с Надеждиным. Раненых вытаскивали санитары с поля боя в дневное время под огнём, убитых хоронили по ночам. Это был настоящий конвейер погребения.
Могилы выкапывали огромные по размерам и очень глубокие. Землю выгребали наверх в несколько приёмов, перебрасывая её с одного бокового настила на другой. Захоронение советских солдат велось отдельно. Погибших красноармейцев укладывали аккуратно, ровными рядами, на холмике устанавливали памятный столбик со звёздочкой.
Самураев сбрасывали на четырехметровую глубину, как кули с мусором, землю над могилой разравнивали с нескрываемой злостью, не оставляя следов погребения.
***
Радостное известие о заключении перемирия пришло в полк с запозданием на день.
Узнав, что войне с Японией конец, половина взвода красноармейцев решила искупаться в реке. Побросав на берегу одежду и оставшись в чём мать родила, красноармейцы плюхнулись в воду и стали дурачиться. Через некоторое время Пашка-Рыжик начал надсмехаться над сибиряком Кречетовым, который плавал, по его мнению, как топор.
– Сам ты топор! – рассерженно проговорил Кречетов. – Я, да будет тебе известно, не раз переплывал Ангару, причём, туда и обратно, а это почти два километра.
– Трепаться мы все мастаки, – барахтаясь в воде, проговорил Рыжик с недоверием.
– А я и не треплюсь, – стоял на своём сибиряк. – Сказал, что переплывал – значит, переплывал. Мне врать незачем.
– Тогда докажи! – не унимался Пашка-Рыжик. – Слабо переплыть Халхин-Гол наперегонки со мной? Или у тебя кишка тонка?
– Это у тебя она тонка, – пробурчал Кречетов. – А я сто метров проплываю на одном дыхании. Халхин-Гол – это всего лишь ручей по сравнению с моей Ангарой!
– Спорим, что я первым окажусь на том берегу? – провоцировал Пашка сибиряка Кречетова.
– Спорим. На что?
– На пять подзатыльников.
– Не-ет, меня устроит один публичный пинок в твою тощую задницу, – категорично заявил Кречетов. – Это более доходчивый способ донесения истины для таких, как ты.
Руки спорщиков пришлось разбить Удалову, который в этот момент случайно оказался рядом. Парни стартовали, остальные увязались за ними.
Первым достиг противоположного берега Кречетов. Он плыл действительно как-то неуклюже, переворачиваясь при каждом взмахе с боку на бок, однако, его гребки, в отличие от красивых взмахов Пашки, были резкими и мощными. С сильным течением реки он справлялся более эффективно, чем его соперник.
Красноармейцы переплыли реку и растянулись на песке. Млея под жаркими лучами солнца, они изредка бросали машинальные взгляды на уцелевший чудом японский дзот. Вокруг огневой точки земля была сплошь изрыта многочисленными воронками от снарядов и авиационных бомб. Зарытое в землю бетонное сооружение располагалось на приличном удалении от берега. Из засыпанной грунтом конструкции выглядывала лишь узкая прорезь амбразуры.
– Мужики, там что-то мелькнуло, – удивлённо высказался конопатый Паша. – Ей богу, в дзоте кто-то есть!
– Не болтай ерунды, Рыжик. Там никого не может быть, потому что последний самурай унёс отсюда ноги ещё неделю назад, – заверил Кречетов. – Тебе, как всегда, что-то мерещится.
Красноармейцы приподняли головы, потом уселись, некоторые встали, все начали всматриваться в амбразуру.
– Ни черта не видно отсюда, отсвечивает, – чертыхнулся Жириков и направился к дзоту. За ним потянулось ещё пять любопытствующих человек. Кречетов плюнул презрительно вслед и не сдвинулся с места.
Когда красноармейцы были уже на подступе к дзоту, из амбразуры неожиданно брызнула пулемётная очередь. Все шестеро замертво повалились на землю.
Оставшиеся на берегу красноармейцы от внезапности не сразу сообразили, что же произошло у дзота. Они с недоумением вскочили с земли, вместо того, чтобы сразу залечь, и в состоянии шока смотрели туда, где только что шагали их товарищи. Этих секунд было достаточно пулемётчику, чтобы перенести огонь на них.
– Ложись! – крикнул Удалов, и первый распластался на песке.
За ним попадали на песок все остальные. Несколько человек, казалось, не услышали его отчаянного крика. Они, взмахнув руками, вдруг странно изогнулись и стояли в этой нелепой позе несколько секунд, пытаясь повернуться на крик. Потом их ноги подломились, они упали, уткнувшись лицом в песок и больше не двигались.
– Гриня, ты живой?! – окликнул друга Александр, когда смолкли выстрелы.
– Пока живой, – помедлив, ответил Дымов. – Только надолго ли, черт возьми? Вокруг ни камня, ни деревца, даже голову некуда уткнуть. Да и голые ж… пускают солнечных зайчиков, не хуже зеркал.
– Главное, мужики, не шевелиться, надо прикинуться убитыми, – посоветовал Удалов, лёжа вниз лицом и не подавая признаков жизни. – Пусть самурай думает, что прикончил всех, до единого.
– Он и так уже всех расстрелял, – послышался в стороне голос Тимохи Узкова, земляка Александра.
– Неужели только мы втроём задержались на этом свете? – не поверил Дымов, и громко спросил:
– Эй, есть ещё кто живой?
– Я живой, – отозвался Ришат Гилязов.
– А чего молчал?
– Вас слушал.
Больше никто не отозвался. Красноармейцы лежали, боясь пошевелиться. Каждый из них лихорадочно соображал, что можно предпринять в сложившейся ситуации. Все они были безоружны и беспомощны, и хорошо понимали: стоит только чуть шевельнуться, как японский пулемётчик тут же добьёт оживший «труп». Но и лежать десять часов под палящим солнцем в ожидании ночи было бы предосудительным решением. Солнце за это время не пощадит никого из них. Кожа уже через пару часов вздуется пузырями, а голову хватит тепловой удар.
– Что будем делать, мужики? – подал голос Узков. – У кого какие соображения?
– Ждать надо, Тимоха, ждать, – с уверенностью сказал Дымов. – Думаю, взводный нас уже потерял. А может, и стрельбу кто-нибудь слышал. Может, сейчас комполка уже пялится на нас в бинокль, изучает обстановку.
– Ну, допустим, увидел он нас дохлыми, и что? – спросил Узков. – Не направит же сразу брать дзот голыми руками? Это осиное гнездо можно только с воздуха разворотить, здесь даже пушка бессильна.
– Правильно мыслишь, Тимоха, – вступил в разговор Александр. – Никто самолёт в ближайшее время сюда не направит. Сами вляпались – самим и выбираться надо.
– А как? – в отчаянии спросил Григорий.
– Подождать надо ещё чуток, пусть притупится внимание самурая. Он, может, даже пожрать сейчас надумает, отвлечётся, – время-то обеденное. А мы вскочим все разом и – броском к воде.
Несколько минут царило полное молчание, все переваривали предложение Удалова. Неожиданно послышался глухой стон, стало понятно, что среди убитых лежит раненый красноармеец.
– Вот тебе бабушка и юрьев день! – вслух удивился Дымов. – Этого ещё нам не хватало.
– Лежать! – скомандовал Удалов. – Мы ему ничем не поможем.
– Как? Бросить раненого товарища? – возмутился Григорий. – Ты что говоришь, Сано?
– Лежать говорю! – рыкнул Александр. – Не двигайся!
Прошла ещё минута, раненый вновь застонал.
– Надо хоть взглянуть, кто это, и куда его ранило, – не соглашался Дымов и стал медленно, по сантиметру, начал поворачивать голову в направлении доносившегося стона. Пулемётчик не стрелял. Дымов подождал немного и приподнял голову.
– Это Кречетов, – оповестил Дымов. – Ранен в голову и в живот, весь в крови.
Раненый сибиряк очнулся и начал подниматься на колени.
– Кречетов, лежи! – успел крикнуть Григорий. В этот момент из дзота полоснула пулемётная очередь и сделала смертельный росчерк на теле Кречетова. Одна шальная пуля на исходе очереди попала Дымову в лоб.
Всё это увидел Удалов собственными глазами, успев до выстрелов повернуть голову вместе с Дымовым.
– Гриша!!! – вне себя дико закричал Александр.
– Бежим! – крикнул Узков.
Оставшаяся в живых троица в едином порыве вскочила с земли и помчалась к реке. Удалов рванулся вправо, Узков – влево, Гамзулин мчался посредине.
До кромки воды оставалось метров двадцать, бег измерялся секундами, и, все-таки, очередь японского смертника смогла догнать Гилязова. Он не добежал до реки несколько шагов и был убит. Узков и Удалов успели сигануть в воду.
Александр погрузился под воду до самого дна и плыл на такой глубине до помутнения в голове. Потом вынырнул на мгновенье, хватанул в лёгкие воздуха до отказа и опять ушёл под воду, для страховки изменив угол движения.
Они вынырнули с Узковым одновременно у самого берега. Судорожно глотая воздух, вцепились глазами друг в друга, не веря в своё спасение. Или они оказались уже вне зоны прицельного огня, или самурай просто махнул на них рукой, или ещё была какая-то неизвестная причина, но стрельбы из дзота больше не последовало.
На западном берегу их уже ждали. Удалов увидел сгрудившихся однополчан, на метр впереди от толпы стоял комвзвода Хорошенин с биноклем.
Узков и Удалов со страдальческими лицами вышли из воды и остановились в нерешительности, стыдливо прикрывая причинное место руками. Вид их был глупым, жалким и беспомощным.
– Где остальные? – зловещим голосом спросил Хорошенин, переводя взгляд с одного на другого.
– Там… полегли все… – срывающимся голосом, хрипло выдавил из себя Узков.
– Разрешите одеться, товарищ командир? – вяло спросил Удалов, и, не дожидаясь ответа, поплёлся к разбросанной на берегу одежде, отыскивая свой комплект. Сейчас ему было всё равно, что скажет командир взвода, как он с ними поступит. Александр находился в подавленном состоянии после всего произошедшего. Безгранично угнетала гибель единственного друга. В смерть Гриши Дымова не хотелось верить. В этот момент он был готов принять любую кару ради того, чтобы свершилось чудо, чтобы эта нелепая смерть друга оказалась всего лишь кошмарным сном, дурным видением.
Дождавшись, когда Удалов и Узков оденутся, Хорошенин скомандовал:
– Следуйте за мной.
Толпа красноармейцев расступилась, командир взвода, а вслед за ним и Александр с Тимофеем, прошествовали через образовавшийся коридор. Толпа сомкнулась и в тревожном молчании последовала за ними на небольшом удалении.
Хорошенин остановился у штабной палатки, хмуро произнёс:
– Заходите.
С понурой головой двое спасшихся красноармейцев шагнули внутрь. За столом сидели командир роты Климов и командир полка Слотин.
– Вот, привёл, товарищ подполковник, – не выдерживая уставных требований, виноватым голосом произнёс Хорошенин и замер.
Некоторое время Слотин неотрывно смотрел на Удалова и Узкова, будто размышлял, какой же первый вопрос задать этим людям. Лицо его выглядело усталым и злым.
– Пловцы, мать вашу! – выругался командир полка вместо ожидаемого вопроса. – Наплавались?! Охладили пыл-жар?
В душе Слотин понимал, что стоящие перед ним красноармейцы ни в чём не виноваты, но не мог смириться с тем, что по нелепой случайности в его полку произошла ужасная трагедия. Её могло бы и не быть, окажись он на берегу в тот момент, когда эти красноармейцы затеяли соревнование по плаванию. Он, просто-напросто, урезонил бы зачинщиков заплыва, посадил бы их на гаупвахту за самовольный уход из расположения военного городка.
– Кто организатор заплыва? – спросил командир роты Климов, обратившись к Удалову. – Ты? Отвечай!
– Не было никакого организатора, – насупившись, ответил Александр. – Всё произошло само по себе.
– Мы узнали, что войне конец, пошли на радостях к Халхин-Голу, – дополнил Узков. – Погода жаркая, вот и решили искупаться.
– Ладно, искупались, но какого чёрта вас понесло на противоположный берег? Кто предложил переправиться?
Удалов и Узков стояли и молчали. Они знали, кто затеял спор, спровоцировав состязание, слышали, как этот человек утверждал, что обгонит всех и первым вступит на восточный берег монгольской реки. Знали, но признаваться не собирались. Зачинщика спора уже не было в живых, и возлагать всю вину на мёртвого было бы непростительным кощунством.
Александр поднял голову и посмотрел на Хорошенина. Ему вдруг захотелось заглянуть в глаза командиру взвода, ведь тот стоял неподалёку, когда солдаты плескались в реке, и наблюдал за происходящим. Ведь это с его молчаливого согласия красноармейцы пустились вплавь на противоположный берег. Почему же он сейчас набрал воды в рот? Почему не пояснит Слотину, как всё произошло? Испугался, что комполка всю вину возложит на него и тогда придётся отвечать за гибель подчинённых? Неужели струсил бесстрашный командир, который неоднократно водил взвод в атаку и даже рубился с самураями в рукопашном бою? Почему он вдруг испугался? Или смелость бывает разной? Бесстрашно сражаться с неприятелем – это одно, и совсем другое – брать ответственность на себя, снимая вину с простого красноармейца?
Хорошенин не выдержал взгляда, потупился.
«Значит, так оно и есть. Испугался лейтенант военного трибунала, боится испортить свою карьеру, – сделал вывод Удалов и усмехнулся.
– Чего ухмыляешься? – спросил Климов. – Твои товарищи погибли, а тебе смешно?
– Непонятно мне, в чём нас обвиняют? Мы ведь не могли знать, что за рекой обосновался смертник? Войне конец, японцы капитулировали.
– Если бы вы не отправились на другую сторону – трагедии бы не произошло! – с заметным раздражением сказал Климов. Судя по всему, ему хотелось быстрее выдавить из красноармейцев признание вины, составить рапорт и постараться забыть о случившемся.
– Самурай мог расстрелять других людей, которые оказались бы в том месте, – не соглашался Удалов. – И жертв могло быть больше.
– Не надо строить прогнозы, что могло быть, а чего не могло, – всё больше раздражаясь, проговорил Климов. – В том районе не планировалось передвижение наших войск. Смертник сдох бы от голода, прежде чем увидел перед собой цель для поражения.
Предчувствие подсказывало Александру, что наказание последует в любом случае. Будет ли он запираться, или признается, что участвовал в разрешении спора в реке – итог подведён уже заранее, командованию требовался конкретный виновник и наглядная порка в оправдание трагедии. Это усматривалось и в поведении собравшихся командиров. Может быть, Хорошенин в своём докладе успел уже назвать фамилии спорщиков. И, конечно же, сказал при этом, что знает об участниках спора с чьих-то слов, а сам он ничего не видел, подчинённые ушли из расположения городка самовольно.
Пока стояла пауза, Александр подумал, что в обвинении Климова есть, наверно, доля правды. Ведь была же возможность отговорить Кречетова и Рыжика от состязания. Была, чего уж кривить душой. Если бы только знать, что на противоположном берегу их дожидается смертник! Стоило лишь на Пашку-Рыжика цыкнуть, макнуть головой в воду на минуту, и тот бы умолк. И не состоялось бы никакого заплыва, и все ребята остались бы живыми. И закадычный друг Гриша в их числе. А, раз так, он, Удалов, должен понести наказание за смерть друга.
Александр обвёл взглядом собравшихся и неожиданно для всех заявил:
– Это я предложил сделать заплыв наперегонки и готов понести наказание.
Он видел, как вскинул от удивления брови лейтенант Хорошенин, не веря собственным ушам, видел, как приоткрылся рот у комроты Климова, как уставился на него в непонимании земляк Узков. Александр смотрел на всё это и неожиданно почувствовал в себе некоторое облегчение. Даже усмехнулся от зрелища.
Теперь ему стало безразлично, что ждёт его за такое признание. Он корил себя за гибель Гриши Дымова, и посчитал, что должен понести за это наказание.
На лицах Климова и Хорошенина проступило облегчение, в ожидании решающего слова они уставились на Слотина. Командир полка, наоборот, нахмурился ещё сильнее, затем негромко выдавил:
– На гауптвахту его.
И тут Узкова словно прорвало. Он торопливо заговорил:
– Тогда и меня сажайте вместе с ним. Это я убеждал красноармейцев плыть всем вместе. Сказал, что такой заплыв мы посвятим в честь победы над японскими самураями, и он останется в памяти на всю жизнь.
– Уведите, – сморщился Слотин. – Обоих.
Когда красноармеец с винтовкой вывел Удалова и Узкова из палатки, он добавил с несвойственной ему злостью:
– Клоуны, чёрт возьми!
Удалова и Узкова посадили на гауптвахту на десять суток. Слотин доложил в штаб корпуса о происшествии, изложив его в своём донесении, как вооружённое столкновение при разведке местности. Вечером того же дня дзот, из которого были расстреляны безоружные красноармейцы уничтожила авиация бомбовыми ударами. Самурай-смертник, прикованный цепью к стене, как выяснилось позднее, сделал себе харакири.
16 сентября 1939 года все боевые действия в районе Халхин-Гола прекратились.
…Удалов и Узков отделались десятью сутками гауптвахты, однако, не были исключены из списка представленных к награждению. Оба они удостоились ордена Красной Звезды за последний яростный бой, заклеймённый бойцами, как «схождение в ад».
