Михаил Александрович Каюрин
Шёл 911-й день войны
Однажды Иван оказался случайным свидетелем позорного поражения будущего командира в любовной схватке с медсестрой. Та отвесила бравому танкисту пощёчину и спустила нахального ухажёра с лестницы. Саюшкин знал об этом, поэтому относился к Ивану с настороженностью.
– А вы прощупайте, товарищ старший лейтенант, – не удержался Иван, принимая подковырку на свой счёт. – Просуньте руку в штаны и сразу определите. Может, у кого и мокро под задницей, только признаться в этом человек стесняется. Вы сразу выведете его на чистую воду.
– А ты, Березин, оказывается, и язва ко всему прочему, – сбросив улыбку с лица, сказал Саюшкин.
– Каков есть, другого из меня не выстругать, товарищ старший лейтенант, – занозисто произнёс Иван и пристально посмотрел в глаза командира. – И ещё мне хотелось бы знать: что вы подразумеваете под «всем прочим»?
По лицу Саюшкина пробежала волна негодования, желваки угрожающе пошевелились на щеках несколько раз. Однако, он сдержался, чтобы не нагрубить заносчивому подчинённому.
– Смелость, выдержка и неплохое вождение танка во время боя, сержант, – зло прищурившись, ответил Саюшкин. – А ты что подумал?
– Ничего я не подумал, просто полюбопытствовал. Не люблю недосказанность и тайные мысли.
– Я тоже не люблю, Березин. И не только это.
Наступила неловкая пауза. Заряжающий Житников, пригладив большой заскорузлой рукой жиденькие волосы на голове, задумчиво произнёс:
– Эх, жизнь ты, наша жизнь. Только что стояли в одной очереди для отправки на небеса, а через минуту уже и позабыли, что ворота туда ещё никто не затворил.
– Ты это о чём? – с недоумением в глазах спросил стрелок-радист Андрей Голдобин.
– О том, что человек многого не может понять в своей жизни, – многозначительно произнёс Житников, глубоко затягиваясь ядрёным самосадом. Выпустив две густых струи дыма через нос, добавил:
– Пока не окажется в одночасье у этих самых ворот.
Житников Игнат Ерофеевич призвался на фронт из Архангельской области, из поморов, и было ему больше сорока лет. Он сам напросился в танкисты.
– Быстро бегать я не могу, а вот снаряды подтаскивать, да в ствол пушки отправлять – справлюсь, пожалуй. Силёнкой, да выносливостью природа не обидела, – заявил он на призывном пункте. Так и очутился он в танкистах, сменив несколько танков и два командира. Саюшкин стал у него третьим.
Все члены экипажа годились Житникову в сыновья, в том числе и старший лейтенант Саюшкин, которому месяц назад исполнилось двадцать пять лет. К советам Житникова прислушивались все, включая и командира, если эти советы касались организации фронтового быта. В технические премудрости он носа не совал, потому что в технике не разбирался и большую часть времени оставался молчалив. Однако, иногда этот седоусый и жилистый заряжающий удивлял своих товарищей странными размышлениями, за что и получил прозвище Мудрец. Вот и сейчас он затеял витиеватый разговор, смысл которого сложно было понять с первых слов.
– Ты, Игнат Ерофеевич, как всегда начинаешь напускать туман в наши головы, – насмешливо высказался Голдобин. – Не пойму я тебя.
– А что тут понимать? – бесцветным голосом произнёс Житников, пыхнув самокруткой в очередной раз. – Жизнь человека на войне и гроша ломаного не стоит. Никто не может знать, когда погаснет его парус жизни. А коли так, надо каждую минутку направлять свежий ветер в паруса друг дружки, проживать эти минутки в мире и согласии. А вы, как молодые петухи, наскакиваете один на другого, бьётесь клювами, гордыню свою выпячиваете. К чему всё это? Люди все разные, и умом, и характером, и житейским опытом, но цель у них сейчас должна быть единой: бить фашистов. И точка. А кто из нас тут смелее, да храбрее – швейцар у небесных ворот потом определит.
Игнат Ерофеевич докурил самокрутку до ногтей, затушил её о каблук сапога и затолкал в пыль. Все члены экипажа уткнулись глазами в то место, где под слоем пыли скрылся огарок самокрутки. У них был вид пристыженных учеников. С минуту они молчали.
– Ерофеич, а про какие-такие паруса жизни ты тут нам наплёл? – спросил Голдобин, тряхнув белесым чубом. В его ярко-голубых глазах светилась хитринка. Он не относил на свой счёт слова укора Житникова, потому что никогда не вступал в противоречия ни с кем из танкистов. Был весел и сговорчив.
– Поверье есть у поморов, – не заставил себя ждать с ответом Игнат Ерофеевич. – При рождении ребёнка ангел прикрепляет к его спине тень своих крыльев в виде паруса и отпускает в плавание по широкой реке жизни. Каждый человек волен плыть туда, куда ему заблагорассудится. Только вот парус этот изначально настроен таким образом, чтобы можно было плыть только по прямой линии. Чтобы свернуть в сторону, нужно сперва научиться правильно им управлять. Вот и осваивает такую науку каждый человек по-разному. Кто-то тычется в крутые берега и потом долго карабкается по круче наверх, кто-то попадает в омут и уходит на дно в начале своего пути, а кто-то на протяжении всей жизни плывёт только прямо и никуда не сворачивает. Вот такую притчу услышал я в детстве от своего деда.
– Да-а, любопытная притча, – задумчиво произнёс Голдобин. – Только, Ерофеич, что-то не возьму я в толк, как же правильно поступать со своим парусом? Плыть, куда кривая вынесет, или же почаще дёргать за канаты, чтобы жизнь была прекрасной?
– Этого не дано знать ни одному человеку на земле, – многозначительно заявил пожилой помор. – В познании и есть весь смысл жизни человека.
Пока танкисты рассуждали о смысле жизни, к их позиции подкатила «эмка», из неё выскочил офицер, передал что-то на словах командиру роты и снова укатил в сторону Беленихино.
Капитан Садырин, который остался с ними за комбата, собрал командиров танков и поставил новую задачу.
Через час, отдав почести погибшим в бою танкистам, передав раненых в медсанбат подоспевшей стрелковой части, поредевшая колонна снялась с позиции и двинулась в направлении хутора Калинин. Там было очень горячо…
***
Когда до хутора оставалось совсем небольшое расстояние, Иван через смотровую щель увидел на горизонте большие клубы дыма. Горел хутор. Ещё более мрачная картина предстала перед глазами, когда они подошли ближе.
В северной части большого поля на незначительном удалении друг от друга чадили несколько десятков неподвижно застывших машин с обеих сторон. Между ними неуклюже ползали немецкие и наши танки. Они огрызались вспышками выстрелов, пятились назад, прячась за бронёй чадящих машин, потом снова высовывались, опять стреляли и осторожно выдвигались вперед. Казалось, бой был неуправляемый. Танки, словно кровожадные пауки, рыскали по полю в поисках добычи самостоятельно. Советская артиллерия, которая занимала позиции на окраине хутора была основательно разбита. Искорёженные орудия, задрав в небо стволы или уткнувшись ими в землю замерли в неестественном облике. Всё поле заволокло дымом и было усеяно трупами немецких и советских солдат. Казалось, пехота с обеих сторон была полностью уничтожена. С краю поля, на левом фланге, уцелело около полдесятка советских пушек. Они периодически стреляли по немецким танкам, экономя снаряды.
– Да-а, покрошили тут наших мужичков в окрошку! – послышался голос Саюшкина. – Намолола фаршу калининская мясорубка!
«Где-то здесь должен находиться Васька Родин, – мелькнула тревожная мысль у Ивана. – Жив ли ты, верный мой товарищ и земляк?»
Едва он успел подумать о друге, как раздалась команда Саюшкина:
– Березин! Разворачивай машину влево! Будем заходить с фланга вслед за командиром!
Иван моментально рванул рычаг на себя, машина резко повернулась влево, затем полетела вперёд. Такой же манёвр сделали и две передних машины. Они понеслись к группе немецких танков, которые стремительно продвигались к позиции наших артиллеристов.
«Надумали подавить пушкарей, сволочи, – догадался Иван. – Командир решил пойти на выручку».
В этот момент рядом ухнул сильный взрыв. Танк подпрыгнул, Ивана швырнуло с сиденья, он ударился головой о стальной борт и потерял сознание.
Когда очнулся – в танке было полно дыма, мотор молчал.
– Что это было, командир?! – крикнул он и тут же схватился за голову. Она, казалось, готова была развалиться на части. Иван посмотрел на руки, они были в крови.
– Ваня! Живой, чертяка!? – обрадованно откликнулся стрелок-радист Голдобин. – А я уж подумал, нашёл и тебя осколок через смотровую щель. Вся башка в крови, лежишь, как мертвяк. Давай вываливайся наружу быстрее – каюк нашей коробочке. Бомбой «Юнкерс» угостил. Гусеница перебита, башню заклинило, чудом не загорелись. Отличной мишенью стал теперь наш танк для немцев. Командир высунулся из башни – так его сразу осколком и срезало. Насмерть.
– Житников где? Что с Азатом? – спросил Иван, задыхаясь от дыма. – Они живы?
– Вываливайся скорее, пока не вспыхнули! В любую секунду огонь доберётся до топливного бака!
Иван открыл люк, выполз из него на землю, успел глотнуть пару раз полной грудью, и собрался отползти подальше от танка, но не успел. Рядом разорвался снаряд…
…Очнулся он уже в санитарной машине. Грузовик, натужно урча и подпрыгивая на ухабах, тащился по просёлочной дороге. Кузов был полностью устелен ранеными.
Иван сразу вспомнил, что с ним произошло.
«Андрей! Что с ним? – мелькнула мысль о Голдобине. – Успел выбраться или остался в танке? Что с Житниковым и Байбековым? Живы ли»?
Он медленно повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, пытаясь взглядом отыскать среди раненых хотя бы одно знакомое лицо. Никого из членов экипажа среди них не оказалось.
«Что со мной?» – подумал Иван, когда вдруг почувствовал боль в ушах. Кроме пульсирующей боли в ушах слышалось непрерывное попискивание, будто рядом билась в отчаянии попавшая в мышеловку мышь. Попробовал по очереди пошевелить конечностями – они к величайшей радости повиновались ему. Правда, левая нога выше колена отозвалась резкой пронзительной болью, а в правом плече забилась горячими толчками кровь. Иван скосил глаза вдоль тела и увидел толстый слой окровавленных бинтов на бедре.
– Очнулся, слава богу, – послышался знакомый голос позади.
Иван попытался повернуть голову назад, чтобы взглянуть на говорившего человека, но резкая боль не позволила ему сделать этого. Он непроизвольно вскрикнул.
– Лежи Березин, лежи не шевелись, – тяжёлая заскорузлая рука легла ему на забинтованную голову. – Это я, Житников Игнат.
– Ерофеич, – радостно произнёс Иван. – Куда мы едем?
