Михаил Александрович Каюрин
Позывной «Партизан»
«Пырнул себя преднамеренно или напоролся на острый камень?» – пытался разгадать ребус командир группы.
– Тварь трусливая! – выругался он и обернулся. Позади него стояло несколько бойцов во главе с Москаленко.
– Чего припёрлись? – ругнулся на них Морин.
– Погрузка закончена, товарищ старший лейтенант, лётчики матерятся. Говорят, пора сваливать.
– Идём, – коротко бросил Сергей и заспешил к вертолёту. Проходя мимо Совразова, он не удержался и выпалил:
– Видел я, Толя, твою позицию. Она просто усыпана вокруг кучами стреляных гильз. Откуда только у тебя оказалось столько патронов? Да и снаряды легли один к одному. Я поражён тому, что ты живым остался, сволочь…
– За свои слова ответишь! – обиженным щенком взвизгнул Совразов. – И пожалеешь не раз.
– Не пугай, Толя, не боюсь я тебя.
Морин шагнул мимо замполита, смачно сплюнув в его сторону накатившейся слюной.
При возвращении на базу Совразов не стал терять времени. Он забежал в медсанчасть мотострелков, и пока сестры делали ему перевязку, успел наговорить об операции в ущелье с три короба, выставляя себя главным героем. Потом, пользуясь тем, что Сергей Морин освободился не скоро, первым доложил ротному о прошедшем бое. Не умолчал и о рукоприкладстве Морина, чем вызвал большое недовольство Оборина. Когда же Морин пришёл на доклад, ротный уже всё знал, правда, в искажённом виде. Но капитан Оборин был прирождённым психологом, умеющим повести дело так, чтобы никого не обидеть или, по крайней мере, свести конфликт до минимума. Здесь же был не просто конфликт, а настоящая уголовщина. Он решил не торопиться с выводами и вникнуть в суть происшедшего.
– Докладывай, – буркнул он недовольно Морину. – И поподробнее, пожалуйста.
Сергей сразу догадался обо всём.
Выслушав неторопливую речь Сергея, ротный внимательно взглянул тому в глаза.
– Ты полагаешь, что победителей не судят?
Морин не хотел, чтобы командир усомнился в его правдивости и сказал:
– Я всё делал так, как того требовала обстановка и моя совесть. Не веришь – спроси солдат, они всё видели.
– Заручился свидетелями? Но они не помогут тебе. Ты нарушил много инструкций и законов, и будешь отвечать перед судом.
– Перед судом?! За что?! – не веря своим ушам, удивился Морин. – Не ослышался ли я, товарищ капитан? Меня слегка контузило, потому, видно, и звенит в ушах.
– Морин, мать твою! Неужели ты действительно не понимаешь, во что вляпался?
– Разъясни, если у тебя есть какие-то непонятки.
Выражение лица Оборина сразу сменилось, приняло более миролюбивый вид. Он понял, каким надо быть идиотом, чтобы не поддержать этого офицера, и встать на защиту замполита.
– Скажи, Серёга, когда ты совершал что-нибудь из ряда вон, ты отдавал себе отчёт?
– В смысле самооценки?
– Да.
– Бой был тяжёлый, промахи в нём очевидны, не отрицаю. Но никаких противоправных действий я не совершал.
Оборин посмотрел на Морина с большим удивлением.
– Неужели ты и вправду такой наивный? Или только прикидываешься?
– Не морочь мне голову, командир. Давай, по существу. В чём моя вина? – Никогда ещё Сергей не разговаривал с ротным таким тоном.
– Хорошо, поделюсь с тобой некоторыми соображениями. Сделаем совместную разборку твоего ястребиного полёта, – как-то мрачно пошутил Оборин.
– Я не летал, а ползал на брюхе, – с ехидством поправил ротного Морин.
– Неважно, что ты в горах делал – летал или ползал, – капитан глубоко вздохнул и потёр ладонью лоб, – всё равно твоё дело осложняется мордобоем, старлей. Вначале ты оскорбляешь старшего по должности – своего непосредственного командира, и допускаешь самоуправство. Затем ввязываешься в бой с превосходящими силами противника и только чудом одерживаешь над ним победу.
– Но ты же сам… – начал было Морин, но ротный не дал ему договорить.
– Выслушай и не перебивай. Да, чудом, ты не ослышался. Выиграл бой ценой неоправданных потерь. Два человека убиты и пятеро раненых. Двое из них – тяжёлые. Дай бог, если выживут. А если бы «духи» обошли тебя и свалили со склона? Тогда что? Расстрел? Плен?
– У нас в посёлке так говорят: если бы, да кабы, не выросли б грибы, – проговорил Сергей с издёвкой. – Караван-то, всё-таки, уничтожен. И трофеев полно, как никогда. А то, о чём тебе настучал уважаемый замполит, – чушь собачья.
– Согласен. Совразов многое присочинил. Но факты остаются фактами.
– Какие?
– Опять за рыбу деньги. На караван напал, не оценив силёнок? Раз! – Ротный принялся загибать пальцы. – Замполита оскорбил? Два. Публично обвинил его в трусости? Три. Избил? Четыре.
– Постой, командир. Что-то ты много пальцев назагибал. Если бы я не принял бой и пропустил караван, чтобы со мной сделали особисты?
– Завели дело по закону военного времени.
– Точно.
– Но ты, в таком случае, исполнил бы приказ старшего по должности офицера, сохранил бы людей.
– На время операции он находился в моём непосредственном подчинении. Ещё неизвестно, куда загнули бы мой хвост особисты.
– Допустим.
– Что касается трусости. Совразов мог и должен был находиться среди солдат. И потери, возможно, могли быть гораздо меньшего масштаба. Его «позицию» и «геройство» видели сержант Москаленко и трое солдат. Могут подтвердить.
– Подтвердят. Но они также подтвердят и мордобой. Или нет?
Морин насупился и молчал, как нашкодивший школьник. Затем хрипло произнёс:
– Ну не сдержался я, когда он при всех сказал, что вызвал огонь на себя. А ты бы как поступил, командир, услышав наглое враньё?
– Точно также, но без свидетелей. – Капитан внезапно прищурился, глаза смотрели на Морина через узкие щелочки – А кто уничтожил наркотики, не запросив на то разрешение? Дед Пихто или бабушка Никто?
Сергей зыркнул на Оборина округлившимися глазами, выпалил:
– Ты бы на моём месте приволок их на базу и использовал всю бумагу, что у нас имеется, на объяснительные и рапорта?
– Нет, поступил бы просто и правильно.
Морин вскинул удивлённо брови.
– Поручил бы это дело Совразову. Он был в твоём подчинении, сам говоришь. Наш парторг исполнил бы его без промедления. В тот момент Толя мог проглотить любое дерьмо и не поморщиться. Страх разоблачения его трусости был велик. Кстати, а что ты сам собирался предпринять в отношении Совразова?
– Подать подробный рапорт по команде. Изложить всё, как было в действительности.
– Глупо.
– Почему?
– Совразов – политработник, а партийный руководитель не может быть трусом. Понятно?
Морин тяжело засопел, потом сплюнул и матюгнулся:
– Куда ни ткни – везде полный звездец!
– Это правда, и твоя карта бита, старлей. Ты унизил партийного работника, и он опередит тебя. Его рапорт пойдет наверх быстрее сверхзвукового истребителя. Он это сделает, будь уверен. Но чуть позже. Он ждёт награды. И я сделаю на него представление.
– Что?!
– Да, я оформлю наградные на вас обоих.
– Не нужен мне орден, но и гнилой проповедник не должен его получить. Он трус, и не может быть награждённым! – вспылил Сергей.
– В таком случае пойдёшь под трибунал, – спокойно заявил ротный. – Политиканы сумеют посчитаться с тобой, и ты потеряешь всё, в первую очередь – свободу. На много лет.
– Хрен с ней! Не могу я ему простить! Мои ребята гибли, а он сидел в щели, как таракан!
– У разведчиков нет слова «не могу», есть только слово «надо». Забудь про Толю. Обкаканный через неделю улетит в Союз. Больше ты его не увидишь никогда.
Офицеры находились в палатке вдвоём, и никто их не слышал. Ротный барабанил пальцами по столу и ждал ответа. Морин медлил. Наконец, заговорил. Казалось, в этот момент он впервые решился покривить душой, весь напрягся и находился в смятении. Ведь дал же себе слово наказать Совразова за трусость! А что получается? Изменить своим принципам? Ради чего? Он вновь посмотрел на Оборина и будто не узнавал его. Тот улыбался.
– Что уставился? Впервые видишь? – смеясь, спросил ротный.
– Не пойму я тебя, капитан. Для чего вся эта комедия?
Оборин перестал улыбаться.
– Ты плохо знаешь афганскую военную машину. Она включает в себя всё, что было невидимо в Союзе: ложь, беспредел, несправедливость, нажива, жестокость и прочая, прочая, прочая… Ты, Сергей, чересчур прямолинейный, и я хочу вытащить тебя из-под колёс этой жестокой машины. Если я не сделаю этого – твоё тело хладнокровно переедут, а душу растопчут. Тут это умеют делать, особенно партийцы и особисты. Осудят лет на шесть и глазом не моргнут.
– Алексей, – Морин впервые назвал ротного по имени. – Что с тобой происходит? Вроде, не из робкого десятка, а за правду бороться дрейфишь.
Оборин напрягся, как это делал всегда, когда ущемляли его достоинство. На щеках заходили желваки, он тяжело вздохнул, как будто сожалел, что собеседник ошибается.
– Не всё так просто, как тебе представляется, – сказал капитан на выдохе. – Наркотики, которые ты сжёг, сами по себе в Союз не летают. За ними стоят люди в погонах. И звёзды на тех погонах больших размеров, нежели наши с тобой. Этот дурман кто-то где-то ждал, да не дождался. Теперь там «где-то» идут разборки. Не дай бог, чтобы их руки дотянулись до тебя.
– Ты следователем не работал случайно? – язвительно поинтересовался Морин у ротного.
Оборин не обиделся и сухо обронил:
– Доводилось.
– Вот я вижу, как лихо ты закручиваешь сюжет, как в детективе.
– Ох, старлей, завидую я тебе, – губы капитана растянулись в кривой усмешке.
– Чему?
– А тому, что не знаешь ты ничего и честно исполняешь интернациональный долг.
– Да, я исполняю долг офицера, остальное меня не интересует.
– Рассуждаешь неправильно. Дело касается лично тебя.
– Извини, Алексей, но мне не хочется больше слушать твои фантазии.
– Тьфу! – сплюнул Оборин с раздражением. – Раньше я сомневался, кто ты есть на самом деле. Теперь убедился – ты круглый дурак.
– Пусть будет так. Я ведь в семье третий сын, причём, самый младший. Всё, как в сказке.
– Ладно, замнём. Слушай дальше.
Морин не очень верил в то, о чём поведал ему Оборин. Конечно, ротный в Афгане не новичок, оттянул почти два срока и многое знает. Но чтобы старшие офицеры были связаны каким-то образом с отправкой наркотиков в Союз – верилось с трудом.
– Тебе было бы лучше ни о чём не знать, но раз дело коснулось лично тебя, считаю своим долгом сообщить хотя бы часть того, о чём мне известно. Мой тебе совет: забудь про трусость замполита и не дергайся. В таком случае, я уверен, он не напишет рапорта, и в спецразведке ничего не узнают о наркотиках, которые ты сжёг. Куда исчезли мешки, одному богу известно. И были ли они вообще? Совразов получит свой долгожданный орден и улетит в Союз. Так будет лучше для всех.
– Последний вопрос, капитан.
– Валяй.
Почему ты решил, что злополучные мешки предназначались кому-то из советских офицеров?
– А вот этого я тебе никогда не скажу.
Оборин пристально вцепился взглядом в Сергея и совершенно неожиданно спросил:
– Думаю, второе Красное Знамя достойно украсит твой парадный китель?
– Ладно, Алексей, уговорил. Только никогда больше не называй меня дураком. Я очень обидчивый и злопамятный.
Офицеры очень хорошо поняли друг друга.
Последний бой.
Совразов улетел в Союз, в роте старались о нём не вспоминать. На замену ему прибыл рослый сухопарый офицер с тонкими чертами лица. Обычная внешность, как у всех остальных офицеров, ничего необычного. Разве что седина, поднявшаяся выше висков, выдавала в нём человека, успевшего хлебнуть лиха, да взгляд больших карих глаз настораживал необычной остротой. На погонах – по три звездочки, хотя офицеру было уже за тридцать. Звания старшего лейтенанта в этом возрасте явно маловато. В армии так происходит в двух случаях: либо офицер не служит, а отбывает воинскую повинность, либо в его биографии присутствуют тёмные пятна.
– Старший лейтенант Соловьёв, – представился он в роте. – Прибыл из-под Джелалабада.
И всё, ни слова больше о себе. По сути, не так уж важно знать послужной список, ибо на войне офицер познаётся в бою, и его жизнь начинает свой отсчет именно после этого момента, начинается как бы заново, с нуля. Немаловажным является лишь одно обстоятельство: как человек впишется в новый коллектив, в котором свой микромир, отличный от других.
Соловьёв, на удивление, прижился сразу, без притирки и сопутствующей шероховатости. Одним словом – свой, не новичок в Афгане, пороха нанюхался за три года до посинения. Офицерская вечеринка, связанная с несколькими событиями, была устроена по личной инициативе нового замполита.
– А как иначе? – с неподдельным удивлением вопрошал он сослуживцев. Война – войной, а поводы для праздника души никто не отменял.
Никто не возражал. Подсуетились, накрыли стол, пригласили медсестёр и загуляли. Веселье продолжилось до полуночи, а утром пришла радостная весть. Роту Оборина вводят в состав отдельного отряда под командованием майора Воронцова.
– Отличная весть, мужики! – восторженно отозвался Данилов.
– Совсем недурственно, – степенно рассудил Суванкулов. – И база там, надо полагать, оснащена на все сто.
– И «вертушки» послушные, – добавил Сергей Морин.
– База, «вертушки», – передразнил Новиков. – Главное, командир – орёл!
Воспоминание о майоре Воронцове вызвало бурную волну признательности. На миг все забыли о сегодняшнем командире – капитане Оборине. Тот стоял рядом и наблюдал за выражением лиц радостных офицеров. Высказывания о бывшем командире стали как бы укором в его адрес, но он не обиделся, скорее, наоборот. Посмотрев на сконфузившихся разведчиков, рассмеялся, сглаживая неловкость.
– С вашим майором я не знаком, но, судя по разговорам, он действительно орёл. Рад буду служить под его началом.
Оборин на мгновение задумался, а потом как-то раздумчиво, с ноткой неподдельной тревоги сказал:
– Боюсь, мужики, за просто так роту нашу не перебазируют. Я немного наслышан о подобных расформированиях. Думаю, штабисты из спецразведки уже заготовили нам гадость, и узнаем мы о ней в последний момент.
Ротный оказался прав. О перебазировании на время «забыли». Прошло чуть больше месяца, прежде чем вновь заговорили о воссоединении роты с отрядом Воронцова. Капитану Оборину до замены оставалась считанные дни, и офицеры его роты гадали, где же он обмоет майорскую звезду: здесь, в Афгане, среди боевых друзей, или же в Союзе, тихо и скромно, не успев познакомиться поближе с новыми сослуживцами.
Однажды утром его вызвали в разведотдел армии. В восемь ноль-ноль, как было приказано, он поднялся на второй этаж бывшей резиденции Амина. В кабинете его встретил грузный полковник по фамилии Сурмягин. Хотя тот и не представился, Оборин знал его фамилию. Одутловатое лицо хозяина кабинета выражало явное недовольство, и ротный машинально взглянул на свои часы. Черные стрелки на белом циферблате показывали ровно восемь.
«Нет, не опоздал. Часы сверял вчера утром, идут точно», – сделал вывод капитан.
– Присаживайся, – буркнул полковник, жестом показав на стул, и сам опустился за столом напротив, гордо выпятив живот.
– Вот что, капитан, – без всяких предисловий продолжил он сердитым голосом. – Длительное время со стороны одного из кишлаков ведутся нападения моджахедов. Пострадало много армейских подразделений.
Полковник Сурмягин сцепил пальцы обеих рук и для чего-то постучал ими по столу.
– Очень много подразделений. Причём, удары эти наносятся всегда в спину, внезапно, и почему-то в тех местах, где их меньше всего ожидают.
Голос Сурмягина звучал монотонно, казалось, слова его будто проходят через сито и сцеживаются изо рта неразрывным потоком.
– «Духи» надоели всем и вконец разозлили командование войск. Приходится писать подробные отчёты для центра о потерях, а они, как правило, немалые. Короче, измотали нас душманы, и пора с ними кончать.
Полковник посмотрел в окно, задумался.
– Задание необычное, капитан. Ты должен это знать, как никто другой. Нападение на кишлак подготовишь и возглавишь лично. Пойдёшь сводной группой. Твоим дублёром будет замполит Соловьёв. Условие это обязательное.
«Он что же, ваш человек?» – завертелось у Оборина на языке, но ротный заставил себя промолчать.
Сурмягин встал и обошёл вокруг стола. Капитан крутнулся на месте, поворачиваясь к нему лицом.
– Почему не спрашиваешь, каким будет задание? – спросил полковник, расцепляя пальцы.
– Нетерпение и несдержанность несвойственны разведчику, – ответил Оборин, чеканя, словно курсант на экзамене – Так нам внушали в училище.
– Ну-ну, – глаза Сурмягина немного подобрели, сердитость поубавилась. – Чему ещё вас там учили?
– Многому, – уклончиво ушёл от ответа капитан, не желая продолжать разговор на эту тему. – Вы это знаете не хуже меня.
– Да, помню. Разведчик не должен ввязываться в политику – её делают другие. Кроме этого, он не может размышлять о гуманности приказа. Разведчик должен исполнять его любой ценой, не так ли?
– Так точно.
– Вот и мой приказ ты будешь обязан исполнить без обсуждений, – почти пропел Сурмягин, положив ладонь на плечо командира роты.
«Чего тянет чёрта за хвост?» – подумал Оборин, начиная раздражаться. Он привык выслуживать краткие и понятные приказы.
«Видимо, задумана крутая операция, если этот жиртряс тянет резину, пытаясь изучить меня».
– Опасная зона находится вот здесь, – палец полковника заскользил восточнее Чарикарской долины. – Задача у тебя не простая. Она трудна не из боевых соображений. Придётся пострелять и в мирных жителей. По имеющимся сведениям, там много членов ИПА – Исламской Партии Афганистана. У тебя не будет времени, чтобы разобраться, кто, есть кто. Не нужно этого делать вообще. Нам доподлинно известно, что душманы выходят на разбой именно из этого кишлака. А это означает одно: он весь мятежный. В этом селении периодически собирается комитет ИПА и намечает диверсии. Очередное сборище намечено на три часа ночи завтрашнего дня. Местный патриот, – Сурмягин брезгливо поморщился, – поможет вам выйти на это собрание. Одним словом, капитан, нужно совершить налёт и уничтожить всех комитетчиков, даже если это будет большая часть кишлака. Документы, трупы уничтожить, дома сжечь.
Полковник в очередной раз подошёл к окну и уставился в какую-то точку. Долго стоял, не шевелясь, потом резко обернулся и, глядя в глаза Оборину, тихо произнёс:
– Не оставляйте никаких следов. Всех подозрительных расстреливайте на месте. Ни одного пленного, они нам не нужны. Понял меня, капитан?
Оборин не стал отвечать, да Сурмягин и не настаивал. Он достал сигарету. Прикурил. Глубоко затянувшись, выпустил две толстые струи густого дыма.
– И очень тебя прошу: не делай глупостей. Иначе… впрочем, ты и сам знаешь, что такое «иначе».
Кустистые рыжие брови полковника, будто наклеенные, опустились вниз, он нахмурился. Его папироса растаяла на глазах. Тёмно-серый дым, медленно кружась, поплыл от стола к окну и незаметно исчез в форточке.
Сурмягин служил в спецразведке не первый год, но оставался скверным психологом и недооценил капитана Оборина. Ротному стало всё предельно ясно. Он сразу почувствовал, что полковник неумело лжёт, скрывая истинную цель операции. От знакомых офицеров Алексей слышал об операциях подобного рода, после которых группа либо попадала в жуткий переплёт и погибала в полном составе, либо перебазировалась в неизвестном направлении. Бывали случаи, когда операция была ещё в начальной стадии разработки, а чересчур ретивые штабисты уже заранее отправляли в Центр донесение об её успешном завершении. Оставалось подтвердить «успех», и его подтверждали ценой многочисленных жертв. Вполне возможно, что те офицеры, вот так же, как и он, капитан Оборин, стояли на этом же самом месте и выслушивали из уст Сурмягина свой последний приказ. Ротный осознавал, что ждёт его при неисполнении этого приказа, и не хотел задавать лишних вопросов. Но в последний момент не удержался, решил спровоцировать полковника на дополнительную информацию.
– Разрешите вопрос, товарищ полковник? – с непроницаемым лицом спросил он.
– Валяй.
– Мне не совсем ясно, почему для такой пустяковой разборки идти сводной группой?
– А ты, капитан, смышлёный, однако. Похвально. – Сурмягин оживился, покачал головой.
– Каждый разведчик имеет право на сомнение. Пока оно сидит в нём, вероятность успеха не может быть стопудовой.
– Какой? – переспросил хозяин кабинета.
– Стопудовой. Так у нас оценивается успех боевых операций.
– Не слышал, – разочарованно произнёс полковник. Видимо, он обожал солёные словечки и мудрёные выражения, наивно полагая, что знает весь лексикон сороковой армии.
Оборина так и подмывало воткнуть Сурмягину какую-нибудь шпильку, вроде «жаргон рождается в горах, а не в штабах», но он вовремя прикусил свой язык. Попасть в немилость штабных офицеров – раз плюнуть. Проверено службой. Вернуть же расположение к себе – один шанс из тысячи.
– А сам-то как думаешь? В чём твоё сомнение?
– Думаю, уничтожение партийцев – полдела, если не меньше. Остальная часть задачи – как подводная часть айсберга. Тяжёлая и невидимая, я бы сказал… э-э… наиболее ответственная.
– Мне вполне понятно, капитан, о чём ты сейчас подумал. Молодец, умеешь подбирать слова. – На лице полковника отразилось некоторое неудовольствие. Он явно не ожидал увидеть перед собой щепетильного офицера, перед которым приходится приоткрывать занавес секретности.
– Дело в том, что на сей раз вам придётся изменить тактику налёта и совместить, так сказать, два вида операций сразу.
– Как вас понимать? – удивлённо спросил Оборин.
Сурмягин неторопливо наполнил стакан водой из прозрачного графина и также неторопливо осушил его. Тыльная сторона ладони прошлась по оттопыренной нижней губе. В толстом животе тут же что-то проурчало. На лице хозяина кабинета появилось стыдливое замешательство.
– Видишь ли, капитан, – продолжил спустя минуту Сурмягин, заметив, что Оборин смотрит на него с непривычным выражением явного превосходства. – После налёта на кишлак вы должны создать лишь видимость отхода, а сами замаскируетесь в засаде, примерно в полутора километрах южнее селения. Вы обязаны нашуметь в кишлаке как можно сильнее, чтобы ваши действия вызвали у душманов… э-э… бурю протеста. Мы уверены, они захотят взять под контроль большой район, чтобы досадить нам, и стянут к кишлаку крупные формирования. Тут вы и встретите их внезапным ударом.
Самодовольная улыбка появилась на лице полковника.
– А если «духов» будет раз в пять больше моей сводной группы?
– Не накладывай в штаны раньше времени, капитан. У тебя такие орлы! Один Морин чего стоит. Наслышан я о нём. Да и летуны помогут. Одним словом, дело верное.
«Рассуждает, как рецидивист перед ограблением банка, – почему-то подумалось капитану. – Это ж надо так сказать: дело верное».
– Такое чувство, что партийцев в кишлаке нет, – осмелился дерзить Оборин.
– Ты что себе позволяешь, Оборин? – гневно вспылил Сурмягин. – Не доверяешь моей информации?
– Вы неправильно меня поняли, товарищ полковник. Прошу прощения. Я имел в виду совсем другое…
Но Сурмягин уже не на шутку завёлся и не пожелал выслушивать оправдания ротного.
– Мне наплевать, что ты имел в виду! Нет партийцев – найди и уничтожь. Создай их, роди, и затолкай обратно. Ясно?!
– Так точно, товарищ полковник!
– Так-то будет лучше и для тебя, и для меня.
Мгновенная вспышка гнева так же быстро прошла, как и появилась, только пальцы офицера спецразведки выдавали его возбуждённое состояние. Они мелко подрагивали, с трудом выковыривая из пачки непослушную сигарету.
– Ты их должен найти, – тихо прошипел полковник. – Даже если их не будет. Или у тебя кишка тонка?
Оборин промолчал, вид его был невозмутим. Беседа офицеров длилась уже не менее получаса, и Сурмягин решил поставить на ней точку.
– Соловьёва я не просто так направил в твою роту. Этот офицер знает, что нужно делать в подобном случае. Хорошо знает. И он это сделает сам.
– Замполит? – не удержался Оборин.
В его сознании все партработники были офицерами второго сорта. Воевать по-настоящему они не умели, тем более убивать мирных афганцев. Соловьёв? Не сон ли это?
– Удивлён? – Сурмягин громко хохотнул и нагло заглянул в глаза ротного. – Так что, давай, капитан, без лишнего гуманизма и соплей. Кстати, у тебя среди прапорщиков и сержантов есть опытные хлопцы. Они делают свою работу, как надо. Увидишь сам.
«Из нового пополнения, стало быть, взамен убитых и желтушечников, – отметил про себя ротный. – Иначе бы я знал».
Сурмягин посчитал разговор законченным, и протянул руку для прощания.
– Удачи тебе, капитан!
Оборин кивнул головой и, чётко повернувшись через левое плечо, вышел из кабинета. На душе скребли кошки. Приказа глупее, чем этот, свежеиспечённый, капитану получать не приходилось.
«Для чего вся эта комедия? – раздумывал он, возвращаясь в пункт постоянной дислокации. – Неужели ради политических игр позволительно совершать подобные операции? И что это за засада такая, которая проводится без подготовки?
Детская игра в прятки: кого найду – я не виноват. Ведь Сурмягин отдаёт себе отчёт, что группа спецназа – это не батальон мотострелков».
От таких мыслей на душе разведчика стало совсем муторно, будто он побывал у психиатра и прошёл сеанс тестирования. И сейчас приходится лишь гадать, каков же будет результат. Не болен ли он на самом деле?
В подавленном состоянии вернулся командир роты в расположение палаточного городка. Немного поразмыслив, незамедлительно собрал командиров групп и их заместителей. Соловьёв где-то задержался и прибыл последним.
– Товарищи офицеры, – начал Оборин официально. – Я только что вернулся из штаба с приказом на боевой выход.
– Слон, его что, контузило под Кабулом? – шепнул Данилов на ухо Новикову. – Заофициальничал чего-то…
– Да иди ты… – отмахнулся тот. – Послушай приказ. Чует моё сердце, он сегодня какой-то необычный.
Ротный задумчиво оглядел офицеров и прапорщиков и, не удостоив вниманием шепчущихся, продолжил:
– Предстоит операция и, я бы сказал, не совсем обычная. Налёт-засада, новое изобретение штабной разведки. Финал – в тумане.
– Мрачноватый приказ, – пробормотал Суванкулов.
– Сурмягин вызывал? – не ко времени весело спросил Соловьёв.
– Ты догадливый, замполит.
– Тогда всё понятно. Нам предстоит расстрелять десятка два душманов под видом оголтелых партийцев исламской партии. Я угадал?
Присутствующие переглянулись. Оборин глянул на Соловьёва.
– Как догадался?
– Знакомо дело, командир, если жиртряс вызывал сам лично. Это же спецразведка. А Сурмягин – он и есть Сурмягин. От него исходят одни неприятности. Он и сценарист, и режиссёр одновременно. Мы с вами лишь актёры его театра. Не сможем отработать спектакль должным образом – нам всем труба. Поверте.
– Откуда тебе всё это известно? – вмешался Суванкулов. – Ты участвовал в таких переделках?
– Приходилось, – уклончиво ответил замполит. – И поумнел на всю оставшуюся жизнь.
– Всё, точка. Потом расскажешь, – прервал ротный и достал из планшета карту.
После незначительных перепалок капитан Оборин вновь обрёл былую уверенность, почувствовав поддержку боевых товарищей. Речь, как обычно, стала привычной и понятной для всех. Его подчинённые – не новички в Афганистане. Заматеревшие и стреляные, отученные от фамильярности и прислужничества, эти люди были приучены разговаривать между собой на особом языке боевого братства. В этом общении была какая-то своя, понятная только им ирония с привкусом горечи. Но панибратство отсутствовало, ему противостояла жёсткая дисциплина, свойственная только спецназу.
– Короче, мужики, формируем сводную группу под моим личным руководством. Так распорядился полковник. Побывать мы должны здесь, – ротный ткнул пальцем в название кишлака. – Ровно через тридцать девять часов. На место нас забросят «вертушки». Комитетчики соберутся в три часа ночи. Для нас это самое ценное время – вы знаете не хуже меня. Ночь для разведчика, что ласковая баба, прикроет большой грудью и вселит боевой дух.
Офицеры заулыбались, расслабились.
– Но-но, это я так, к слову. Нечего отвлекаться. Послезавтра мы совершаем налёт и сразу сваливаем в «зелёнку», вот сюда, – палец капитана уткнулся в квадрат южнее кишлака.
Ротный подробно изложил план операции, не утаив практически ничего, что услышал из уст полковника, за исключением маленькой информации о замполите, прапорщике и двух сержантах, прибывших в роту недавно.
«Говорить о них, как о тиграх или барсах, готовых порвать человека на куски? Для чего? Кому это надо? И так ли всё на самом деле? Время есть, присмотрюсь, побеседую, сделаю кое-какие выводы для себя», – решил командир роты.
Когда он закончил говорить – воцарилось молчание.
– Подстава, командир, – сделал заключение Суванкулов. – Чистой воды подстава.
– У меня такое же мнение, – поддержал старшего лейтенанта Сергей Морин. – Вначале киллер убивает жертву, потом устраняют его самого. Обычная схема – навести тень на плетень.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что нам уготована подобная участь? – включился в разговор Новиков.
– А что? Не может быть? Тогда зачем линять в «зелёнку»?
– Он прав, – криво усмехнулся Соловьёв. – Все мы в засаде будем вроде приманки для «духов». У них хватит ума разгадать замысел Сурмягина. Не такие они тупые бараны, чтобы бросить против нас небольшую группу. Будьте уверены, стычка произойдёт с многочисленной бандой, с пулеметами и артиллерией. Как думаешь, командир?
– Да, – Оборин несколько раз в знак согласия кивнул головой. – Возможно, вы правы. Уверен, не забыли один из принципов спецназа? А, Тихий?
– Прежде чем влезть в ж…, нужно хорошо подумать, как будешь вылезать обратно.
– Молодец, не забыл. И ещё. Пока остаются непонятки – окончательное решение принимать нельзя. Нужно отработать все версии, даже те, что не вписываются ни в какие рамки. Поэтому, давайте поразмышляем.
– Для меня всё понятно, командир. Попусту тратим время. Я отказываюсь верить в другой сценарий, – стоял на своём Соловьёв, отходя, как бы принципиально, на два шага в сторону. И уже оттуда недовольно пробурчал:
– Вы все забыли про четыре «любо» – в любом месте, в любое время, любое задание, любым способом.
– Нет, замполит, мы хорошо помним его. Но мне, как и любому другому командиру, хотелось бы вернуться с задания с минимальными потерями. Надеюсь, у тебя нет желания быть награждённым посмертно?
Соловьёв вскинул на ротного глаза-молнии и с упорством повторил:
– Моя версия единственная, командир.
Оборин проигнорировал слова замполита и попросил высказаться каждого из присутствующих. Пока он слушал офицеров, поневоле задумался о Соловьёве.
«Что за человек мой замполит? Почему он так упорствует? Или знает что-то, да не договаривает? Почему?»
Капитан мог бы отнестись к заявлению Соловьёва более серьёзно, если бы знал причину его упорства, но тот молчал.
«Может быть, Соловьёв и не замполит вовсе, а человек Сурмягина? И побывал он у полковника раньше меня? Ведь отлучался же в Кабул на днях. Да и прапорщик Мокрушкин смурной какой-то. Молчит, в разговор не встревает. Очень хреново, что я не успел поинтересоваться людьми. А мог бы, связи в штабе имеются».
