Михаил Александрович Каюрин
Лесоруб Ася
– Нам-то с тобой чего бояться? – стараясь приободрить Асю, задался вопросом пожилой кондуктор. – Мы действовали по инструкции, претензий к нам не должно быть. Это машинисту-стахановцу нужно переживать. С него будет основной спрос, ведь это он прицепил аж три лишних вагона против нормы. Говорил я ему, что порвём состав, а он плевал в мою сторону, не верил. Вот и наплевался, мать его в требуху! Теперь посадят дурака за ущерб.
Так совпало, но в день аварии в диспетчерскую службу заглянула Феня. Ей срочно потребовалось рассказать подруге о поведении Василия Суворова. После встречи с Асей тот два дня, не вставая, провалялся на койке, отвернувшись к стене. А на третий день утром отправился к главврачу и потребовал, чтобы его выписали из госпиталя досрочно.
– Скажите, когда возвращается из поездки Ася Степаненко? – спросила Феня, просунув голову в окошко диспетчерской службы.
– Ты ей кто? – недовольно поинтересовалась тучная женщина-диспетчер.
– Родственница, – без запинки соврала тертая в таких делах Феня. – На день рождения хочу её пригласить.
– Думаю, не скоро, – последовал неопределённый ответ.
– Что значит, «не скоро»? – возмутилась Феня.
– А то и значит, что слышала, – с раздражением произнесла диспетчер. – В аварию попала твоя родственница.
– Что с ней? Она… жива? – почти прошептала Феня от испуга.
– Не знаю. Туда комиссия выехала. Вот у неё и спросите, когда вернётся. – Женщина демонстративно закрыла окошечко перед носом Фени, давая понять, что разговор закончен.
Феня не могла долго задерживаться и поспешила в госпиталь. Через час ей предстояло заступить на дежурство.
Асю отпустили домой только на третьи сутки. Сперва на месте крушения от неё выпытывало все подробности своё начальство, потом допрашивал следователь из НКВД уже в Чусовом.
Василий встретил её на выходе из здания НКВД.
– Ты?! – вскрикнула она от изумления.
– Да, это опять я, – усмехнулся капитан совсем невесело. – Не смог усидеть на месте, когда узнал, что с тобой произошло.
– Кто тебе рассказал? – ещё больше поражаясь осведомлённости капитана, спросила Ася.
– Подруга твоя, кто же ещё? Ну, а потом я последовал по цепочке событий. Так вот и очутился здесь.
– Ты не знаешь, как я рада видеть тебя, – волнуясь, произнесла Ася. – Нет, ты даже не представляешь, как я мечтала увидеть тебя вновь.
– Правда? – не поверил капитан. – В прошлый раз мне показалось, что ты заклеймила меня своим презрением. Указала точное направление маршрута, по которому я должен пойти. Что вдруг поменялось?
– Пойдём отсюда поскорее, – прошептала Ася. Ухватив Василия за руку, она потащила его за собой вниз по ступенькам. – По дороге всё расскажу. Ни минуты не могу больше оставаться в этом страшном здании. В нём моего отца допрашивали в тридцать седьмом году, теперь вот меня… Там чем-то дурным пахнет. Кажется, кровью…
– Ну, рассказывай, – не удержался Суворов, когда они отошли от здания милиции на приличное расстояние. – Что с тобой стряслось?
– Товарняк сошёл с рельсов, три вагона опрокинулись, меня коксом присыпало, – скороговоркой сказала Ася и перевела дыхание от быстрой ходьбы. – Ой, что же я творю?! Тебе ведь трудно так быстро ходить, а я несусь, как угорелая. Давай, присядем где-нибудь, передохнём немного.
Они дошагали до ближайшей скамейки и чинно приземлились, выдерживая расстояние друг от друга.
– Не пугает моя физиономия? – спросила Ася.
– Ничуть. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Ну, как же? Не лицо, а паутина ужаса от царапин. Мужчин обычно отталкивают некрасивые лица женщин.
– Твоё лицо прекрасно, и никакие царапины не смогут испортить его привлекательность.
– Не ожидала, что ты способен на лесть, капитан, – с улыбкой заметила Ася. – Что ж, мне приятно слышать от тебя такие слова.
– Давай отбросим в сторону все комплименты, – сухо произнёс Василий. – Ты пострадала в аварии. С тобой всё нормально? Руки, ноги, рёбра – целы? Моя помощь требуется? Только скажи по-честному, пожалуйста, без лишней скромности.
– Конечно требуется, – ответила Ася с серьёзным выражением лица.
– Говори, какая? – с готовностью отозвался Суворов.
– Моральная, – рассмеялась Ася. – Душу мне надо вылечить, потому как терзается она от разлуки с тобой.
– Неужели ты меня простила? – удивился Суворов.
– Да. Но и я вела себя не самым лучшим образом.
– Нет, Ася, ты поступила абсолютно правильно. Вовремя поставила меня на место. Благодаря тебе я впервые в жизни всерьёз задумался об отношениях мужчины и женщины.
– И к какому выводу ты пришёл?
– Я понял, что совершенно одинаковых отношений между мужчиной и женщиной не может быть никогда. Их невозможно скопировать даже с чьей-либо самой счастливой пары. Произносить одинаковые слова, копировать действия и поступки. Шаблона на любовь не существует. Каждый человек индивидуален. И ты права: если двое надумают быть вместе – нужно определённое время для составления своей особой формулы общения, отличной от других. Иначе можно наломать дров.
– И?
– Мы могли бы встречаться, чтобы убедиться в искренности наших чувств?
Ася помедлила с ответом, затем промолвила:
– Я сама хотела высказать такое предложение. Поэтому и мечтала о нашей встрече.
– В таком случае, мир? – капитан протянул руку.
– Мир.
– Значит, встаём? Пошли гулять?
– Пошли.
Они не выбирали маршрута, а шагали, куда глаза глядят. Им было всё равно, куда несли их ноги. На сердце у обоих была безмерная радость.
По дороге Суворов рассказал, как мучился всё это время, переживал, проклиная себя за бестактность. Как ходил к главврачу с требованием о досрочной выписке из госпиталя. Спорил с ним, ругался и скандалил. А потом, получив отказ, долго негодовал, бесцельно шатался по коридору, пока не наткнулся на перепуганную Феню. Она сообщила о крушении поезда, а он сразу сбежал из госпиталя, направился прямо на вокзал. Рассказал, как с ним не захотели говорить, назвали его посторонним лицом, и он чуть не разбил окошко диспетчерской службы, когда оно закрылось у него перед носом. Потом он немного остыл, отыскал начальника станции и уже тот по секрету сообщил, где может находиться Ася.
– Вот так я и нашёл тебя, – счастливо улыбаясь, закончил Суворов.
– А я обомлела, когда увидела тебя, – заглянув в лицо капитана, призналась Ася. – Подумала, что тебя тоже вызвали в эту контору и сильно испугалась.
– Я же военный, офицер, – рассмеялся Василий. – Меня могут вызвать, разве что, в комендатуру или в военкомат. В НКВД мне делать нечего.
– Ну, мало ли что? Всякое бывает…
– Вообще-то, ты права, бывают исключения. Скажи, чем тебя напугал следователь?
– Он оказался страшным человеком.
– Почему так решила?
– Запугивал меня, обещал посадить в КПЗ, если я не расскажу всей правды, – поёжившись, словно её схватил озноб, сообщила Ася. – А что я ещё могу рассказать кроме того, что видела своими глазами? Ведь я подробно изложила ему всё, как было. Больше мне сказать нечего.
– Что хотел услышать следователь?
– Хотел, чтобы я оговорила своего начальника. Сказал, будто бы это он давал распоряжение машинисту о прицепке дополнительных вагонов. А я будто бы случайно подслушала этот разговор. У него и текст разговора начальника с машинистом по такому случаю был заготовлен, и мои ложные показания. Мне оставалось только поставить свою подпись. Когда я отказалась подписывать – он взбеленился и напомнил, чьей дочерью я являюсь, и какие последствия могут меня ожидать. Дал два дня на размышление.
– Вот тварь! – взорвался Василий. – Была у нас во фронтовой контрразведке подобная гнида. Многие офицеры пострадали от его служебного рвения. Да только справедливость восторжествовала: шальная немецкая пуля отправила его к праотцам.
Они миновали окраины города, прошагали по тропе и уткнулись в небольшой лесок. Там чьи-то заботливые и умелые руки возвели лавочку из нарубленных жердей.
– Как кстати, – обрадовался Василий. – Заныла моя нога, однако, пощады запросила. Давай присядем ненадолго.
– Интересно, а как же ты собирался отправиться на фронт, не долечившись? – спросила с насмешкой Ася.
– В тот момент я не думал о такой мелочи. Мне хотелось побыстрее покинуть госпиталь, уехать отсюда, чтобы забыть тебя.
– Спасибо начальнику госпиталя за то, что удержал тебя.
– Теперь я рад, что он оказался несгибаемым, – виноватым голосом произнёс капитан.
– А я-то как рада! – сказала Ася восторженно. Её глаза светились счастьем. – Встретила тебя и во мне появилось чувство покоя, полной защищённости, что ли.
– Нам нельзя успокаиваться, Ася, – озабоченно сказал капитан. – Пока эта сволочь-следователь не отступится от тебя – покоя не будет.
– Что ты предлагаешь?
– У нас с тобой два дня. Нужно сделать так, чтобы ты не смогла явиться на допрос к следователю. Но по уважительной причине. Иначе он точно упечёт тебя в подвал и начнёт прессовать.
– Но как?
– Тебя врач осматривал после аварии?
– Нет.
– Очень хорошо. У тебя хоть что-то болит? Только не скрывай, признавайся. Это важно.
– Плечо побаливает, вчера голова кружилась немного, сегодня вроде прошло. И ещё, кажется, ногу слегка вывихнула, лодыжка припухла чуть-чуть, – виноватым голосом призналась Ася.
– И ты молчала до сих пор? – рассердился Суворов. – Значит так, Ася прекрасная. Сейчас возвращаемся в город, ты идёшь в свою поликлинику. Нужно любым способом заполучить справку о твоей нетрудоспособности.
– Хорошо, я схожу к врачу, – согласилась Ася, – и что это даст?
– Нам нужно выиграть время, чтобы надеть намордник на пса-следователя. Только тогда он будет тебе не опасен.
– Что ты надумал? – встревожилась Ася.
– Так, есть одна мыслишка, – усмехнулся капитан.
Они поднялись со скамейки и зашагали в обратном направлении.
В этот же день Ася побывала у врача. Кроме ушибов, вывиха, ссадин и царапин на лице врач обнаружил перелом одного ребра. Ася вышла из поликлиники с рецептом на лекарства и справкой о временной нетрудоспособности на руках.
Воспользовавшись случаем, она отправилась на несколько дней к матери. Капитан Суворов отправился к начальнику станции. Он счёл необходимым предупредить о попытке следователя сфабриковать против него ложное обвинение. А ещё через двое суток у Василия состоялась встреча со следователем, ведущим дело о крушении поезда. Суть разговора с сотрудником НКВД капитан не озвучивал. На все вопросы Аси он отвечал шуткой:
– Это военная тайна, товарищ Степаненко. Если я её нарушу – меня ждёт военный трибунал. Думаю, это не в ваших интересах.
Капитану удалось разрулить ситуацию. В милицию Асю больше не вызывали. Там ограничились заключением комиссии.
Ася и Василий стали встречаться при каждом удобном случае. И вот неделю назад разгоревшийся красивый роман оборвался…
– Васенька, милый, я люблю тебя больше жизни, – прошептали губы Аси, из глаз покатились слёзы.
«Доехал ли ты до фронта, или ещё в дороге? – уже мысленно продолжила она разговор с любимым. – Свидимся ли ещё когда-нибудь мы с тобой? Ты только береги себя, останься жив. Я дождусь тебя, ты не сомневайся. Лишь бы ты остался жив, Васечка!»
Слёзы неудержимо потекли по щекам, она беззвучно всхлипнула несколько раз и, боясь разбудить девчат, уткнулась в подушку…
Глава 6
Евдокия Степаненко лежала без сна уже несколько часов. Страдать бессонницей она начала месяц назад.
Всё началось с той самой ночи, когда приснился ей сын Иван.
Сон был страшным. Иван лежал на земле, лицо его было в крови. Она хотела подойти к нему, чтобы помочь подняться, но он протестующе замахал рукой, запрещая приближаться. Потом перед глазами вспыхнуло огромное пламя, которое заслонило всё вокруг. Когда пламя угасло и рассеялся дым, Ивана уже не было. Она стояла посредине какой-то улицы и озиралась по сторонам. Улица была незнакомой и пустынной, все проулки отгорожены высоким плетнём с крестами. Плетень и кресты дымились. Евдокию охватил страх, она заметалась в поисках выхода из мёртвого селения и проснулась. Не смыкая глаз, пролежала без сна до самого утра. Не выспавшаяся и разбитая, отправилась на работу.
С тех пор, ложась спать, Евдокия долгими часами не могла уснуть.
Ужасный сон про Ивана не давал ей покоя. Она вновь отчётливо видела бушующее пламя, чадящий дым и корявый плетень с обуглившимися крестами. Видения пропадали, начинались тягостные воспоминания о прежней жизни, о той большой семье, которая так неожиданно распалась. Такие наваждения стали повторяться изо дня в день.
Закрыв глаза, она лежала, не шевелясь, и прислушивалась к тоскливому завыванию ветра за окном. В памяти в очередной раз воскресали картины той жизни, в которой были ещё и муж, и все её дети. Она многое бы отдала теперь за то, чтобы вернуть прежнюю, пусть горькую, но понятную для неё жизнь. В той жизни она не была одинокой. Сейчас её жизнь теряла смысл.
Евдокия заплакала. Слезы полились из глаз ручьём. Она не утирала их, и они стекали по щекам на простыню.
Писем от Ивана не было давно. Ася, наведываясь к ней, всячески успокаивала. Убеждала, что на фронте солдатам не всегда удаётся черкнуть даже несколько строк. Сейчас советские войска ведут стремительное наступление, и надо понимать, что их Иван – танкист, он всегда впереди тех людей, которым солдаты вручают свои письма. Тыловики просто не поспевают за наступающими. Вот наступит передышка в боях – Иван обязательно напишет.
Евдокия кивала, соглашалась с дочерью и на какое-то время действительно успокаивалась. Стоило только Асе покинуть барак – тоска возвращалась опять. С каждым новым днём на сердце всё сильнее и сильнее нарастала тревога, которую невозможно было унять. Материнское чутьё подсказывало, что в дом вот-вот постучится беда.
Почтальон в посёлке был прежний – дед Мирон. Он сильно постарел за последние шесть лет, ещё ниже склонил свою голову к земле и передвигался по улице со скоростью черепахи. Старик по-прежнему ходил с той же кирзовой сумкой через плечо, опираясь на батожок, но разносил почту теперь в конце дня.
И ещё одна особенность появилась в работе старого почтальона. После начала войны он стал вручать письма получателю лично в руки. По каким-то своим соображениям Мирон перестал доверять почтовым ящикам, развешанным на дверях барачных комнат. Даже если адресат отсутствовал дома, он приходил повторно. Исключение составляли газеты. Их он опускал в ящик тихо, в дверь не стучал.
Иногда его подменяла внучка. Она выросла, из худосочной пигалицы за шесть лет превратилась в статную, красивую девушку, работала на заводе посменно. Несколько раз люди слышали, как она убеждала деда бросить работу почтальона, но Мирон её не слушал. Каждый раз он повторял одни и те же слова:
– Сейчас, Дарьюшка, идёт война. Каждый советский человек обязан вносить свой вклад для победы. Если я уйду – меня должен будет кто-то заменить. Верно? Крепких стариков у нас в посёлке нет, а человек моложе меня, которого призовут в почтальоны взамен, принесёт Родине больше пользы, если будет находиться на другом посту.
Больше месяца старик не стучал в комнату Евдокии. Иногда она, заслышав его шаркающие шаги, сама выходила в коридор и пытливо смотрела старику в глаза. Ей порой казалось, что Мирон скрывает от неё правду. Возможно, обронил где-то по дороге заветный треугольник, и теперь боится признаться в этом.
– Не сверли ты, касатка, меня своими очами, – говорил ей старый почтальон, не дожидаясь вопроса. – Не принёс я тебе ничего и на сей раз. Но лучше уж долго ждать треугольник, чем получить квадратное письмо.
– Конечно, конечно, – опускала Евдокия глаза в пол и возвращалась в комнату.
Один за другим сменялись дни, не принося ей даже крупицу радости. Она замкнулась, стала неразговорчивой и равнодушной ко всему. Из прежних обитателей в бараке осталось всего две семьи, новые соседи жили обособленно и скрытно, с ними она старалась не общаться. Лишь на работе получалось немного развеяться.
Внутри неё скопилась такая масса горестных мыслей, столько болезненных вопросов, что они уже, казалось, не умещались в голове и обязательно должны были выплеснуться наружу, как вода из переполненного сосуда. Замкнувшись в себе, она и не заметила, как вечерами стала разговаривать сама с собой.
Утром к ней пришла Ася. Она вернулась из поездки и решила навестить мать. Когда дверь в комнату отворилась, Евдокия шагнула навстречу дочери, они обнялись.
– Как я рада тебя видеть, – проговорила Евдокия, утирая краешком фартука непрошенную слезу. – Надолго?
– На сутки, – ответила Ася, снимая с себя пальто. – Завтра с утра принимаю состав. Ты сейчас на работу?
– Да, пора уже. Садись, завтракай, а я пойду. С опозданием у нас теперь очень строго. Но я постараюсь вернуться пораньше. Начальство обещало пойти навстречу, если мне вдруг понадобится. На прошлой неделе две смены подряд трудилась. Заработала послабление.
– Чем вы занимаетесь?
– Известное дело – брёвна катаем.
– Мамочка, милая, – Ася подошла к матери, обняла. – Об одном прошу тебя: не рви жилы в одиночку, не надрывайся. Никому ты ничего не докажешь своим чрезмерным усердием, а грыжу можешь заработать запросто.
– Ты за меня не беспокойся, доченька, – ответила Евдокия. – Всем сейчас нелегко. Всем приходится пупы развязывать. Ты как позавтракаешь – приляг, поспи с дороги. Не вздумай чего-нибудь затевать по дому. Сама управлюсь. Поняла?
– Хорошо, мама, не буду.
Евдокия ушла, Ася поела неостывшей ещё каши, запила стаканом кипятка и легла спать.
Проснулась она после полудня. Сквозь щель между оконными занавесками пробивался яркий луч солнца. Он трепетно блуждал по лицу Аси, и она чувствовала его ласковое прикосновение.
День выдался на удивление солнечным, тихим и морозным. Такие дни всегда нравились Ивану. Он брал самодельные лыжи, палки, выструганные из стволов молодых берёзок, и отправлялся в сторону Калаповой горы. Иван поднимался на самую вершину и лихо, с завыванием ветра в ушах, скатывался вниз. Его лыжня простиралась почти до половины замёрзшего русла реки. Потом он опять взбирался наверх, и всё повторялось. Возвращался уже перед ужином – раскрасневшийся, весёлый и счастливый.
«Ох, Ванечка, как мне тебя не хватает! – с грустью подумала Ася, вставая с постели. – Как нам с мамой плохо без тебя».
Она умылась, привела себя в порядок и собралась натаскать в бак воды из колодца. В это время в дверях появилась мать.
– Отпустил меня Кузьмич, – сообщила она радостно. – Правда, поворчал немного, но отпустил. Хоть половину денёчка побудем вместе с тобой. Посудачим о житье-бытье. Сильно скучаю я по всем вам, от одиночества сама с собой говорить принялась.
– Совсем затворницей сделалась? – насторожилась Ася.
– Пропало у меня всякое желание общаться с чужими людьми. Прежних жильцов в бараке уже не осталось, а новых я сторонюсь.
– Почему?
– На работе бабы сказывали, что это ненадёжные люди.
– Как понять – ненадёжные? – удивилась Ася.
– Ну, якобы, они мыслили к немцам переметнуться, когда те совсем близко к их городу подошли, да им не дозволили. Выловили, дескать, и сюда привезли, в бараках наших расселили. С ними лучше не связываться. Можно нарваться на неприятности.
– Глупости это, мамочка, – рассмеялась Ася. – Они такие же обыкновенные люди, как все вокруг. А неблагонадёжными они стали по милости НКВД. Примерно так же, как мы попали в список врагов народа. В их семьях числятся родственники, которые чужды нашей власти.
– Разве люди могут быть чужими в своей стране? – с недоумением спросила Евдокия.
– Не чужими, а чуждыми, мам, – поправила Ася. – Ну, к примеру, кто-то из их родственников служил у белогвардейцев, или был выходцем из дворян. Вполне возможно, это обрусевшие немцы или ещё что-то подобное. По этой причине их и выслали из родных мест, как нас с Украины. Среди них могут быть и просто беженцы, которые побоялись оказаться под немцем.
– Всё равно не буду с ними общаться. От греха подальше, – упрямо заявила Евдокия. – Что у них на уме – на лбу не написано.
– Как знаешь, – пожала плечами Ася. Она поняла, что переубеждать мать было бессмысленно. С её упрямством ей доводилось сталкиваться.
Ася натаскала воды, помыла полы, вытряхнула половики, принялась чистить картошку. В поездке ей удалось раздобыть банку тушёнки, она решила сварить для матери суп. Евдокия сидела на табуретке у окна, сложив руки на коленях, и наблюдала за дочерью.
– Худющая ты стала, Ася, – озабоченно произнесла она. – Извелась в постоянных разъездах, вечно не досыпаешь. Глаза вон провалились, лицо осунулось. Раньше румянец на щеках играл, а сейчас на них луна свалилась.
– Зато не приходится бревна ворочать, – быстро отпарировала Ася. – А отосплюсь я после войны, мамочка. Возьму отпуск и буду дрыхнуть целыми днями.
– Ох уж эта война окаянная, – тягостно вздохнула Евдокия. – И когда только придёт ей конец?
– Скоро, мамочка, скоро. Немец бежит без оглядки. Сводку-то слушаешь?
– Ничего я в ней не разумею, в сводке этой. Для меня понятно лишь одно слово – победа. Как только услышу я его по радио – сразу возрадуюсь, буду знать, что войне пришёл конец. А где и какой город сейчас отбирают у немца – неведомо мне. Неграмотная я. Это только Ваня мог мне объяснить, если бы был рядом со мной. Он пятёрки имел по географии. Про все страны и города знал…
В это время в дверь тихонько постучали. Евдокия вздрогнула и напряглась. Она сразу догадалась, чей это стук. Стук, который она с нетерпением ждала почти два месяца. Сердце от волнения бешено застучало, а ноги словно отнялись. Она не решалась встать, боясь, что ноги подломятся и она упадёт.
– Мам, это к нам, – сказала Ася. – Соседка, наверно. Пойди, открой.
– Это почтальон, Ася, – обречённо произнесла мать. – Весточку от Вани принёс. Сердце мне подсказывает – плохую. Сон я нехороший видела, боялась признаться тебе. От страха, вон, даже ноги затряслись, упаду, если встану.
Стук повторился.
Ася подозрительно взглянула на мать, затем отложила нож, вытерла руки о полотенце и пошла встречать гостя.
Почтальон держал в руке не привычный солдатский треугольник, а серый прямоугольный конверт.
– Прости, дочка, за печаль, которую я вам принёс. Вот, возьми, – Мирон протянул конверт.
Ася взяла его и быстро притворила за собой дверь, чтобы мать не услышала их разговора.
– Почему вы решили, что это похоронка? Может там письмо от командира, с фронта? – робко спросила она. Голос её дрогнул, губы мелко затряслись, из уголков глаз выкатились две непрошенные слезы.
– Ой, дочка, дай-то бог, чтобы я ошибся. Только вот не было ещё случая, чтобы письмо солдатской матери шло через местный военкомат, – с грустью ответил старик.
Письмо было последним в его сумке. Он перебросил её за спину и поплёлся к выходу. Вскоре хлопнула за ним входная дверь, а Ася продолжала стоять с серым конвертом в руках. Она держала его тыльной стороной, и не спешила повернуть. Письмо, казалось, жгло ладони, она не решалась нести его в комнату. Сердце бешено колотилось в груди.
«Вдруг Мирон ошибся адресом?» – мелькнула на секунду спасительная мысль, и Ася мигом повернула конверт. Глаза мгновенно выхватили на конверте отчётливый адрес: п. Стрелка, барак № 3 к. 7. Степаненко Евдокии Андреевне.
– Что там, Ася? – донёсся из комнаты встревоженный голос матери. – Где ты потерялась?
– Сейчас, мама, иду, – ответила Ася, чувствуя приступ внезапного озноба. Непослушными пальцами она вскрыла конверт, извлекла из него листок розоватого цвета, на котором крупным шрифтом было отпечатано слово «извещение».
Взгляд лихорадочно побежал по строчкам.
… ваш сын сержант Степаненко Иван Маркович… уроженец… в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 19 декабря 1943 года… похоронен в деревне Агафоновка, Кировоградской области… извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии…Приказ НКО-СССР № 138.
Внизу стояла подпись военного комиссара.
– Ванечка… братик…как же так? – прошептала Ася. – Ты же обещал вернуться живым…
Нашарив дрожащей рукой ручку двери, она потянула её на себя, на негнущихся ногах прошла в комнату. Мать уже сползла с табурета и медленно двигалась к ней.
– Что с Ваней?! – вскрикнула она и пошатнулась. Ася подскочила к ней, подхватила обмякшее тело, довела до кровати, помогла лечь.
– Нет больше нашего Ванечки, мама, – тихо произнесла она. – Убили его проклятые фашисты.
Уставившись безумным взглядом на Асю, Евдокия прошептала:
– Прочитай мне, что там написано…
Ася подняла с пола выпавшее из рук письмо, исполнила просьбу матери. Потом подошла к настенному шкафчику, изготовленный Иваном незадолго до войны, достала оттуда пузырёк с валерьянкой, накапала в стопку.
– На, мамочка, выпей, – сказала она.
Евдокия выпила, закрыла глаза.
Минут пятнадцать в комнате царила тишина. Всё это время Ася стояла у окна, уставившись тупым взглядом на улицу. Потом, очнувшись, подошла к матери, спросила:
– Ты как?
Евдокия открыла глаза, посмотрела на дочь затуманенным взглядом, ничего не ответила. Ася взяла её за руку, сказала:
– Мамочка, надо бы к Раисе на работу сбегать. Полежишь пока одна? Ладно?
– Иди, Ася, не беспокойся обо мне, – еле слышно проговорила Евдокия. Её стеклянные глаза были устремлены в какую-то точку на потолке.
Через полчаса Ася была уже у заводской проходной.
Раиса испуганно вскрикнула, когда Ася сообщила ей страшное известие, и сразу заплакала. Сёстры обнялись и, всхлипывая, простояли молчаливо некоторое время.
– Ладно, слезами горю не поможешь, – сказала Раиса, отстраняясь от сестры, и вынула из нагрудного карманчика носовой платок. – Надо жить дальше. Сейчас я с тобой уйти не смогу – не отпустят. Но после работы буду у вас обязательно.
Раиса уже четыре года жила в браке с Леонидом Лепёхой. Евдокии зять не нравился с первых дней, поэтому она ни разу не заглянула к молодожёнам в гости. Зять отвечал тем же и тоже никогда не появлялся в бараке у тещи. Из-за их взаимной неприязни и Раиса стала редким гостем у матери. Она болезненно воспринимала её обвинения в адрес своего мужа.
Неприязнь Евдокии к будущему зятю возникла ещё в 1937 году.
Леонид Лепёха прибыл на Урал на полгода раньше, чем семья Степаненко. На момент раскулачивания отца и матери ему исполнилось девятнадцать лет. Он мог остаться на Украине, но предпочёл сопроводить своих родителей до места поселения. Благодаря его стараниям, родителям удалось миновать уготованный путь изгоев через лесоповал. Родители стали трудиться на углебирже, а сам Леонид нашёл для себя работу в одном из вспомогательных подразделений завода, что само по себе было невероятным случаем. Поговаривали, что всё это ему удалось сделать за деньги. Но это были всего лишь слухи. Что произошло на самом деле – оставалось тайной по сей день.
Но не этот факт стал причиной неприязни к нему со стороны Евдокии. Она с подозрением стала относиться к Леониду после ареста Марка.
По странному стечению обстоятельств Лепёха, арестованный месяцем ранее, вышел на свободу за день до его ареста. Как ему удалось вырваться из лап НКВД – можно было только догадываться. Все знали, что просто так из КПЗ никого не выпускали. Со слов Лепёхи, следователь во всём разобрался и отпустил из-за отсутствия вины. А вот в деле Марка тот же самый следователь, почему-то, предпочёл не разбираться и отправил дело в «тройковый» суд.
Ася отвергала все домыслы матери в том, что Лёня мог оговорить отца, чтобы самому выбраться на свободу. На этой почве её отношения с матерью стали ещё более прохладными.
Вечером они сели за стол втроём. Раиса принесла с собой бутылку водки, которую приобрела по пути на базаре. Она сумела взять себя в руки и внешне держалась хладнокровно. Ася усиленно старалась крепиться, но у неё это получалось хуже, чем у сестры. Время от времени непослушные слезы сочились из глаз и скатывались по щекам. Она беззвучно всхлипывала и тотчас тянулась за платком.
Евдокия ещё до прихода Раисы поднялась с постели и бесцельно кружила по комнате, тычась из одного угла в другой. Слёз у неё уже не было, о рыданиях напоминали красные воспалённые глаза. Она периодически поднимала край фартука, с которым не расставалась никогда, находясь дома, и для чего-то утирала вспухшие веки. Иногда она подходила к окну и подолгу что-то рассматривала через стекло. Потом молча разворачивалась и направлялась к фотографии Ивана с Тоней. Остановившись перед фото в рамочке, внимательно смотрела на сына. Эта фотография появилась у них дома за полгода до отправки Ивана на фронт. – Мама, Ася, давайте помянем нашего Ванечку, – сказала Раиса, подняв рюмку. – Он проявил геройство и мужество в бою за социалистическую родину – так сказано в письме из военкомата. Его похоронили на родной украинской земле. Пусть она будет пухом для него.
Она умышленно назвала похоронку «письмом», посчитав, что это прозвучит менее трагично.
Раиса и Ася выпили, а мать категорически отказалась взять в руку рюмку. Она никогда в жизни не пробовала водку даже на вкус и сейчас протестующе замахала рукой.
– Мама, выпей пожалуйста, так положено, – строго проговорила Раиса и насильно вложила рюмку в ладонь Евдокии. – Тебе будет легче.
Мать поднесла дрожащей рукой рюмку водки ко рту и выпила за один глоток. Глаза её испуганно округлились, она судорожно вдохнула в себя воздух и закашлялась.
– Вот и чудненько, вот и славненько, – похвалила Раиса.
Они закусили, потом выпили ещё по одной. Евдокия больше не прикоснулась к рюмке. Она по-прежнему сидела молчаливой и подавленной. Молчали и сёстры. Разговор не клеился. В комнате висела мёртвая тишина. Инициативу взяла в свои руки Раиса.
– Мамочка, родная, нам всем сейчас тяжело. Но и убиваться от горя не следует. Из царства небесного мёртвых не вернуть, а нам туда ещё пока рановато. Жизнь продолжается, какой бы мрачной для нас она не была.
– Ты права, – согласилась Ася. – Только вот как свыкнуться с тем, что нет с нами отца, и никогда уже не будет Вани…
– У меня есть предложение, – неожиданно сказала Раиса.
Ася вопросительно посмотрела на сестру.
– Я не успела вам сказать, что получила весточку с Украины. Хотела забежать на днях, сообщить, но получилось уже сегодня.
– Говори, не томи, – подстегнула сестру Ася, увидев, что та не особо торопится с известием.
– В общем, письмо я получила от Павла.
– От какого Павла? – спросила Ася, не догадываясь, что речь идет о муже старшей сестры, оставшихся в оккупации.
– От мужа нашей Маруси. Слышишь, мама?
Евдокия вздрогнула, повернула глаза к Раисе, уставилась пустым взглядом. Она была погружена в свои мысли и не прислушивалась, о чём говорили между собой сёстры.
– Письмо, говорю, получила от Павла, – повторила она громко. – Живы и здоровы они с Марусей. Зовут нас к себе.
