Михаил Александрович Анипкин
Партработник

Полная версия

Предисловие

Этой книгой об отце я хочу рассказать то, о чем до сих пор сравнительно мало известно – о жизни партийного работника последних тридцати лет существования СССР до самого его распада и запрета КПСС. Конкретно о представителе нового тогда поколения партийных руководителей, родившихся в конце 1930-х – начале 1940-х годов, – партработников поколения «шестидесятников». Да, и в партийных органах были свои «шестидесятники». Это своего рода биографическое исследование и кейс-стади одновременно, говоря социологическим языком. Я здесь не только социолог, фиксирующий нарратив и анализирующий документы конкретного случая, а еще и сын своего отца, о котором пишу.

Индивидуальные биографии помогают понять смысл, динамику и масштаб общественных изменений, поэтому социологи их используют для лучшего понимания переломных этапов в жизни общества. Именно поэтому основное внимание книги уделено перестройке, история которой написана и моим отцом, поскольку он принимал в ней самое активное участие не только как партийный секретарь и член ЦК КПСС, но и как народный депутат РСФСР, избранный по Волгоградскому территориальному избирательному округу в ходе жесткой конкуренции в марте 1990 года.

Со времен перестройки сформировался многократно высмеянный гротескный образ типичного партаппаратчика. Истуканы, разъезжающие на своих черных «Волгах». Погрязшие в «привилегиях» высокомерные функционеры. «Живущие своим мирком, я бы даже сказал райком», – так шутили КВН-щики в конце 80-х. То, что этот образ далеко не всегда соответствовал действительности, а часто вообще никак ей не соответствовал, многие уже забыли, хотя возможно и вовсе не знали – внутренняя кухня партийного аппарата была хорошо скрыта от посторонних глаз. До сих пор не находятся в открытом доступе стенограммы пленумов некоторых обкомов с конца 1980-х годов по 1991 год – на них пока распространяется режим секретности.

Папа родился 22 июня 1940 года в хуторе Верхне-Соинском Урюпинского района Сталинградской области в крестьянской семье и прошел все ступени партийной работы, начав еще с комсомола. Его отец, мой дедушка Михаил Григорьевич Анипкин, до и после войны был лесником, что и определило папин выбор вуза – Воронежский лесотехнический институт, где он получил диплом инженера лесного хозяйства в 1963 году. Еще в студенчестве его пригласили на работу в комсомол, откуда в 1967 году он ушел с должности второго секретаря Волгоградского обкома комсомола в Высшую партийную школу при ЦК КПСС в Москве.

Папа и его сестра тётя Вера (в центре) с родителями (Михаил Григорьевич и Галина Викторовна Анипкины). (Эта фотография, как и все без исключения в этой книге, взяты из личного архива автора).

Папа – второй секретарь Волгоградского обкома ВЛКСМ, середина 1960-х годов (первый слева).

Папа во время учебы в Высшей партийной школе при ЦК КПСС в Москве, 1967-1969 гг. Слева направо: мама (Лидия Владимировна Анипкина), сестра Таня и папа.

По окончании с отличием ВПШ его в 1969 году направили работать вторым секретарем Даниловского райкома КПСС Волгоградской области, где в 1972 году родился и я. В 1973 году папу избрали первым секретарем Урюпинского горкома партии в той же области, где он проработал на этой должности целых 12 лет – классика брежневского «застоя», когда практически не было никакого движения кадров.

Папа, как и другие молодые партработники по всей стране, к началу 80-х давно «пересидел» свою должность и при нормальной смене поколений его возрастная когорта должна была войти в руководство страной еще в конце 70-х – начале 80-х годов. Перестройка открыла возможность дальнейшего карьерного роста еще сравнительно молодым партийным руководителям, которые до тех пор сидели хоть и на важных, но уже не отвечающих их опыту и способностям должностях.

Отец в 1985 году стал секретарем Волгоградского обкома по идеологии, в 1988 году – первым секретарем Волгоградского горкома КПСС. Зимой 1990 года в области свершилась «февральская революция»: в результате публикаций в газете «Правда» и журнале «Огонек», а также под давлением людей, вышедших на улицы, в отставку ушло все бюро Волгоградского обкома во главе с первым секретарем В.И. Калашниковым. Волгоградские события отражали общую тенденцию смены поколений в партийном руководстве по всему Союзу.

В марте папа был избран первым секретарем Волгоградского обкома КПСС впервые в истории СССР не на организационном пленуме, а на партийной конференции при прямой трансляции по областному телевидению и радио. Одним из пяти его конкурентов тогда был И.П. Рыбкин, которого избрали вторым секретарем. В том же году на XXVIII съезде папа был избран членом ЦК КПСС. За какие-то пять лет он проделал путь, который в обычное время занимает десятилетия. Но в перестроечное время год шел за два, а то и за пять лет.

Удостоверение, подписанное управляющим делами ЦК КПСС Н.Е.Кручиной.

В то время оказались востребованными партийные лидеры, свободно умевшие выходить к людям и в то же время руководить аппаратом, заниматься каждодневной рутиной. Отец как раз был таким человеком. Он так и не превратился в классического чиновника – терпеть не мог этот типаж. Пришел, как говорится, его звездный час. Некоторые коллеги по партии тогда начали его упрекать в популизме, то есть в готовности открыто выступать и отстаивать свои идеи, спорить и избираться при колоссальной конкуренции. Сейчас понятно, что все эти обвинения были обусловлены завистью тех коллег, которые без огромного аппарата вокруг себя шага не могли шагнуть. Этот типаж партийного работника в перестроечное время вызывал отторжение.

4 марта 1990 года состоялись выборы народных депутатов РСФСР. Отец был избран народным депутатом в конкуренции со многими известными в то время в Волгограде «демократами». Например, он тогда уверенно обошел Игоря Лукашева. В 1990 году это было уже экзотикой – когда люди с воодушевлением шли голосовать за первого секретаря обкома. Во втором туре отец получил 53%, а его конкурент Игорь Лукашев – 40,5%.

На XXVIII съезде КПСС группа первых секретарей обкомов из Сибири предлагала выдвинуть папу на пост заместителя генерального секретаря (тогда ввели новую должность), но отец категорически запретил им дальше развивать эту тему. «Ну и зря ты отказался», – прокомментировал я тогда. Папа мне сказал, что М.С. Горбачев принял решение сделать замом Ивашко (первого секретаря ЦК Компартии Украины) и было глупо идти – предлагать себя. В августе 1991 года с запретом КПСС папа в одночасье потерял работу и свой заслуженный высокий статус. После Указа Б.Н. Ельцина № 1400 и расстрела Белого дома он перестал быть и депутатом Верховного Совета.

После всего этого папа попытался избраться в Волгоградский областной совет, но не смог. К зюгановской КПРФ отец относился скептически и на выборы шел как независимый кандидат. Область в то время уже закрепила за собой образ «красного пояса», и А.В.Апарина, ставшая первым секретарем Волгоградского обкома КПРФ, тогда все силы приложила чтобы отца не избрали в областной парламент.

В 1996 году при поддержке тогдашнего губернатора области И.П. Шабунина папа организовал Фонд поддержки индивидуального жилищного строительства на селе – один из первых в стране ипотечных фондов (по примеру Белгородской области), директором которого работал до 2010 года. Кстати, под другим названием, этот фонд по-прежнему существует и вполне успешно функционирует. Умер папа 26 февраля 2014 года в Волгограде, где и похоронен…

Эта книга написана в контексте социологии поколений. Именно такой подход, на мой взгляд, позволяет не только адекватно представить папину биографию, но и предложить не совсем стандартную оптику для общего анализа того, что произошло с СССР в последние три десятилетия его существования. Я рассматриваю перестройку как своего рода «бунт» сорокалетних, а причины кризиса в партии и стране – в отсутствии поколенческого обновления в руководящих структурах КПСС в 1970-е и начале 1980-х годов. Папина биография как нельзя более красноречиво иллюстрирует правомерность такого подхода. Для подтверждения своих выводов я использую папины воспоминания, над которыми он работал сразу после событий августа 1991 года, и которые издал по «горячим следам» в ноябре того же года. Кстати, их название («Я был последним «Первым») придумал я.¹

Обложка книги воспоминаний. Ноябрь 1991 год.

Помимо этого, я опираюсь на архивные материалы, многочисленные публикации в газетах того времени, на папины статьи и интервью, а также на прямые эфиры с ним как по областному, так и по центральному ТВ, которые я записывал на видеомагнитофон с телевизора в момент трансляции. Сейчас все эти записи доступны в интернете, поскольку я оцифровал и выложил их на своей странице в YouTube.²

Используемая мной поколенческая матрица кому-то из читателей и коллег-социологов, возможно, покажется слишком экстравагантной, но я, честно говоря, не вижу, чем она хуже, например, того же экономического детерминизма, объясняющего кризис и крушение СССР исчерпанием его экономического механизма. Каждая методология выделяет строго определенный аспект явления или процесса, поэтому в общественных дисциплинах мы используем многообразие теоретических схем для более объемной интерпретации социально-политических процессов. В данном случае я делаю акцент на поколенческой интерпретации.

В этой книге я определяю поколение в категориях Карла Маннгейма – то есть скорее не как демографическую принадлежность, а как ценностную. Как людей, объединенных не столько возрастом, сколько общностью ценностей и пережитого совместного исторического опыта. Разумеется, в каждом поколении есть разные люди, поэтому в социологии поколений речь идет о своего рода «модальном типе», определяющем антропологический портрет поколения, которое пытается реализовать свою поколенческую программу. Я предлагаю рассматривать процессы, происходившие в КПСС в 1970-е-80-е годы и саму перестройку, как войну поколений, которая, на мой взгляд, продолжается до сих пор и определяет глубинный смысл политических процессов в современной России.

Пионерами теории поколений являются американцы Уильям Страус и Нил Хау, но именно применительно к России, на мой взгляд, поколенческий подход обладает бОльшими эвристическими возможностями, то есть позволяет довольно адекватно анализировать и объяснять значимые российские социально-политические события последних десятилетий.

В отличие от западных обществ, в нашей стране судьбы поколений определялись кардинально не только глобальными факторами (война, великая депрессия и т.п.), но решениями съездов партии, пленумов и политбюро ЦК или смертью генсеков. Любой съезд или пленум ЦК мог в одночасье поделить жизнь всего поколения на до и после, причем это касалось всех без исключения – и рабочего, и колхозника, и профессора, и министра, и партработника. Если в тех же США или Западной Европе поколенческий разлом наступал постепенно и становился, главным образом, следствием развития самого общества – изменение качества жизни, трансформация ценностей и т.п. (исключение – война или мощный социальный взрыв), то в СССР, помимо этих факторов, нашу жизнь напрямую определяли партия и правительство, поэтому поколенческий разлом наступал мгновенно и оставлял «чистый срез», отделяющий одно поколение от другого. Я об этом пишу в статье о моем поколении.³

Объяснение политических процессов борьбой более молодого поколения с поколением, засидевшимся у власти, встречается, например, в работах по истории Мексики. В частности, ряд историков полагает, что движение за либеральные реформы в Мексике 1855-1876 годов имело форму такого поколенческого конфликта, результатом которого явился приход к власти более молодого поколения, а старое было отодвинуто от властных рычагов.⁴

В этой книге на примере биографии отца я старался показать, что среди его поколения партийных работников потребность в реформировании КПСС возникла абсолютно органично, поскольку была сформирована как раз тем засильем на ключевых постах людей старшего поколения, не дававших возможность молодым расти и реализовывать свою поколенческую программу. Я пытаюсь понять, что же пошло не так и делаю свои выводы.

Например, я считаю, что с уничтожением КПСС в августе1991 года была уничтожена и демократия в России. Только сами тогдашние «демократы» этого не поняли. Альтернативный вектор развития страны через реформирование КПСС оказался нереализованным, хотя сейчас, по-моему, ясно, что это был бы лучший, наиболее безболезненный вариант трансформации советского общества. В России институциональная демократия могла проявиться только в КПСС, как это ни парадоксально. По той простой причине, что именно в недрах КПСС эта потребность в демократии была осознана и вызрела среди молодого поколения партийных работников. Здесь хотел бы уточнить – я говорю не о всех молодых поколениях партийных функционеров, а о поколении «оттепели», то есть поколении моего отца.

Именно в недрах КПСС эта самая демократия и пробивалась робкими ростками в 1970-80-е годы. Как только наметились плоды – все вырубили, открыв прямую дорогу к примитивному авторитаризму. А что же вы хотите, когда уничтожаете единственный институт, который дорос до потребности системной демократии. Я говорю именно о системной демократии, а не о демократическом активизме, который всегда был в СССР на уровне индивидуальных протестов диссидентов.

Мой отец и его коллеги-единомышленники, как это обычно бывает, были сметены революцией, точнее, контрреволюцией Б.Н. Ельцина. Борис Николаевич, возможно, сам того не желая, оказался во главе антиперестроечного процесса. Как говорится, спасибо и на том – что не расстреляли, как это непременно случилось бы в не таком уж давнем прошлом. Все-таки с тех пор нравы смягчились.

Эту книгу я начал писать сразу после ухода папы. Сначала в виде записей в социальных сетях и обрывков черновиков для себя. Хотелось восстановить все наши с папой долгие разговоры на кухонной лоджии после обеда по выходным. Много говорили о том времени, о нереализованных возможностях. Со мной папа был откровенен. Мне нравилось быть с папой. С ним было интересно. Он был очень харизматичный человек.

Как целостный текст книга складывалась непросто, поскольку я искал правильный язык, который бы передал максимально точно то, что я хочу сказать. Несколько раз бросал – мне казалось, что у меня не получается нащупать правильные слова. Потом снова садился писать и постепенно, как мне кажется, эти слова нашлись. Я, прежде всего, благодарен своей маме, Лидии Владимировне Анипкиной, – мама специально для меня работала в бывшем Волгоградском партархиве и нашла нужные мне стенограммы пленумов обкома. Хочу сказать спасибо папиным друзьям и коллегам, которые с огромным энтузиазмом откликались на мои просьбы о встрече. Отдельное спасибо моим друзьям, которые прочитали рабочий материал и высказали свои замечания.

В книге я широко использую папины воспоминания – все равно лучше него я не смогу описать то, что пережил он. По-моему, книга получилась откровенной и как социолог я прекрасно понимаю, что даю повод самым неожиданным интерпретациям и комментариям. Я не знаю, как эту книгу воспримет мой читатель, но передаю ее в Ваши руки со спокойной душой.

Колчестер, 2020 год.

Я с папой в саду в нашем доме в Урюпинске. Лето 1980 года.

Глава 1. Перестройка – революция сорокалетних или «бунт вторых секретарей»

Метафора о том, что перестройка – это «бунт вторых секретарей», появилась среди самих партийных работников поколения 40 – 45-летних (на момент 1985 года), которые годами сидели на своих должностях без продвижения по карьерной лестнице не потому, что были не достойны или плохи, а потому, что в тех самых более высоких креслах сидели «пенсионеры» поколения 1920-х годов рождения, а часто и старше. Вероятно, первым, кто использовал эту метафору в медийном поле был Андрей Нуйкин, опубликовавший письмо «анонимного второго» в своей статье «Внимание! «Вторые» выходят из тени» в «Огоньке» накануне XXVIII съезда КПСС.⁵ То письмо было написано более молодым автором, ровесником поколения Путина, 1950 г.р. Судя по тональности, автор не был партийным работником – скорее молодым заместителем председателя облисполкома, но проблема была очерчена вполне адекватно.

Властная пирамида советской номенклатуры давно нуждалась в поколенческом обновлении и это с особой остротой проявилось на том же XXVIII съезде КПСС во время дискуссии о заместителе генерального секретаря. Сразу несколько делегатов выступили с предложением ограничить по возрасту второго человека в партии – до 60 лет. Это предложение не понравилось М.С. Горбачёву и оно в итоге не прошло. Не удивительно – самому Михаилу Сергеевичу тогда было 59, а его протеже Ивашко – 58, то есть они были «на грани» этого возможного нижнего возрастного порога. Свою кандидатуру на зама генсека тогда выдвинул А.С. Дудырев – ректор Ленинградского технологического института, которому было 45, что он особенно подчеркнул, представляясь с трибуны съезда.

Это очень показательно! Именно это поколение 40-летних чувствовало себя обойдённым, поскольку «старцы в политбюро» и первые секретари обкомов по всей стране в застойные годы сидели намертво, не давая возможности расти поколению моего отца. Самовыдвижение Дудырева – крик именно этого поколения. Глубоко символична в этом контексте была идея выдвижения 43-летнего первого секретаря Новосибирского обкома КПСС Владимира Миндолина генеральным секретарем на июльском, 1991 года пленуме ЦК КПСС.⁶ На самом пленуме этот вопрос не поднимался, но в печати обсуждался.

Этот факт следует подчеркнуть – в перестройке нуждалось не советское общество, а именно партия. Точнее – руководящие структуры КПСС. Партия примерно с конца 1970-х годов начала испытывать колоссальную проблему – кадровый застой, связанный с тем, что не происходило естественного возрастного обновления на руководящих постах в партийной иерархии. Особенно очевидным это становилось на уровне секретарей обкомов и ЦК. Если в райкомах и горкомах партии первые секретари как-то менялись, поскольку из комсомола приходило новое поколение партийных работников и их куда-то нужно было трудоустраивать, то уже на областном уровне все останавливалось. Исключения, разумеется, были, но они только подтверждали правило. После смещения Н.С. Хрущева в 1964 году и прихода Л.И. Брежнева вновь избранные первые секретари обкомов поселились в своих креслах намертво, как минимум, лет на двадцать. В политбюро была аналогичная ситуация. Пришло время в конце 1970-х – начале 80-х годов начать постепенную поколенческую ротацию на уровне краев, областей, республик, а также на уровне ЦК и в политбюро.

Поколение 40-летних партийных работников постепенно должно было заменить 60-летних первых секретарей обкомов и секретарей ЦК, членов и кандидатов в члены политбюро. Но этого не произошло. Наступил кадровый застой, который среди партработников в шутку называли «стабильностью кадров». Это был самый опасный застой, который и угробил, по моему глубокому убеждению, партию и страну. Не экономический, а именно этот – поколенческий. Молодые партийные работники были недовольны таким положением вещей и хотели изменений, то есть ухода стариков, что позволило бы осовременить руководство партии и государства на всех уровнях, инициировав карьерный рост представителей более молодого поколения руководителей.

В. Бочаров прямо пишет об этом в своей книге: «Именно внутри партии эффективная регуляция социально-возрастного конфликта в «застойные годы» была нарушена. Это прежде всего касалось взаимоотношений между старшим и средним звеном <…>. К 80-м годам, по наблюдениям автора, <…> высшие командные посты в обществе занимали старые люди, в то время как мужчины в возрасте примерно 40 лет продолжали ходить «в мальчиках». Советские элиты во всех сферах деятельности («номенклатура») практически не обновлялись. <…>. Интересно, что именно люди в возрасте 40-45 лет приняли наиболее активное участие в «перестройке», которая впоследствии получила вполне справедливое определение как «революция сорокалетних». Именно это поколение, по всей видимости, наиболее остро в данный период ощущало свою отчужденность от власти. Оно практически было лишено (в тех конкретных условиях) возможности занять командные посты в обществе, поскольку более старшее поколение продолжало находится на вершине власти»⁷.

Это осознание кризиса внутри партии начало созревать среди наиболее продвинутых представителей партноменклатуры к концу 1970-х годов, поскольку кадровый застой стал не просто раздражать и морально изматывать поколение 40-летних партийных работников, но и негативно влиять на работу самих руководящих структур партии.

Постаревшее руководство страны не могло адекватно реагировать на глобальные общественные изменения во второй половине XX века, которые требовали новых нестандартных решений вплоть до изменения устава, программы партии и идеологии. Этот кадровый (пиши – поколенческий) застой встал на пути решения двух структурных проблем КПСС, заложенных еще в 1920-е годы: во-первых, невероятная забюрократизированность аппарата сверху донизу, выражавшаяся в принципе «демократического централизма». По сути, этот принцип означал, что все мало-мальски важные решения должны были согласовываться с вышестоящими партийными комитетами. Даже те решения, которые не касались идеологических основ партии.

И вторая проблема – практика приема в члены КПСС нуждалась в срочном пересмотре. Практически до самого последнего, XXVIII съезда КПСС июля 1990 года, существовала заложенная еще в 1920-е годы схема приема новых членов: основной массив рекрутировался из рабочих и только небольшие квоты отводились крестьянству и интеллигенции. Во всем цивилизованном мире, включая СССР, под влиянием научно-технического прогресса «ведущим классом» во второй половине ХХ века стали профессионалы – работники интеллектуального труда, потеснив рабочий класс. Однако это не нашло отражения в практике комплектации КПСС. Как и 50 лет назад, ученые, преподаватели, врачи, учителя, писатели, вообще все «представители советской интеллигенции» принимались в партию по остаточному принципу, а это означало, что они объективно не могли пополнять руководящие структуры партии и государства, то есть влиять на вектор развития страны. Вот эти две «горящие» проблемы в партии и должно было решить новое поколение партийных работников, которых старики просто не пускали ни в ЦК, ни на ключевые позиции в краях, областях и республиках СССР.

Папа на себе испытал все «прелести» этого кадрового застоя, а вместе с ним и вся наша семья. Он же по этой причине с энтузиазмом воспринял перестройку, поскольку полагал, что она позволит демократизировать партию и открыть задвижки для вертикальной мобильности в цэковских креслах, так ревностно охраняемых старшим поколением.

Вообще до 1973 года, то есть до избрания первым секретарем Урюпинского городского комитета партии, папин карьерный рост был стремительным. В Урюпинске был крупный горком, который осуществлял руководство горисполкомом и райисполкомом (те читатели, кому больше 45, понимают, о чем идет речь). Папа стал самым молодым (33 года) на тот момент первым секретарем горкома партии в РСФСР (мама говорила, что самым молодым в СССР, но в этом я не очень уверен). До этого момента папина карьера шла в гору очень быстро. В 19 лет – второй секретарь Добринского райкома ВЛКСМ (1959 г.). С 1962 по 1967 папа прошел путь от инструктора до второго секретаря Волгоградского обкома комсомола. В 1967 году он сам попросил отправить его на учебу в высшую партийную школу при ЦК КПСС в Москве, по окончании которой он стал вторым секретарём Даниловского райкома партии – ему было только 29 лет (1969 год). Наконец, в 1973 году его избирают первым секретарем горкома КПСС в Урюпинске, где папа остановился на 12 лет, до 1985 года. Все эти этапы своей карьеры он подробно и красочно описывает в своих воспоминаниях.⁸ Здесь я хочу привести отрывок, где папа рассказывает, как его избирали первым секретарем Урюпинского горкома партии:

«Надо сказать, что должность «первого» в партии была принципиально отлична от всех других должностей, какой бы уровень мы ни взяли. Я уже говорил, что первый всегда обладал правом на истину в последней инстанции. Со вторым секретарем, а тем более с работниками аппарата еще могли как-то конкурировать в реализации властных функций советские или хозяйственные руководители. Но слово первого было законом для всех. Поэтому переход с должности второго секретаря Даниловского райкома партии на должность первого в Урюпинск был серьезным скачком в карьере.

О том, что такая перестановка планируется, я не знал. Да и не должен был знать, поскольку вопросы эти решались где-то там, наверху, куда мне доступа пока не было. Поэтому когда в конце ноября 1973 года вечером у меня дома раздался звонок заведующего отделом организационно-партийной работы обкома Виктора Борисовича Василенко, я несколько насторожился, хотя Виктор Борисович просто вызывал меня к себе на следующий день. В принципе это могло означать что угодно, хотя особых грехов я за собой не чувствовал.

Первого нашего секретаря Серафима Федоровича Потапова на месте не было, он был в Волгограде, но ждать его приезда я уже просто не мог. Сел в машину, и поехали мы с шофером ему навстречу, вглядываясь в номера встречных машин и гадая, не поехал ли он дальней дорогой через Камышин.

Неподалеку от Михайловки увидели знакомую машину. Вышли, покурили, сначала о том-о сем поговорили, как будто соблюдая какой-то ритуал. Потом я наконец спросил: «Серафим Федорович, меня в обком вызывают, не знаете, зачем?» Он сначала помолчал, потом со значением сказал: «Знаю. Будут тебя рекомендовать на первого секретаря райкома». Я сразу же поинтересовался, какого района, но ответа не получил. Не потому, конечно, что Потапов этого не знал, все он знал, с ним же этот вопрос согласовывали. И не потому, что плохо ко мне относился или не хотел отпускать. Он бы мне на этот вопрос все равно не ответил, какие бы мы закадычные друзья ни были, потому что не позволяла этого партийная дисциплина.

Действительно, ведь строгое отделение одного партийного уровня от другого было бы невозможно без создания особой атмосферы секретности и многозначительности. Нижестоящим не полагалось знать то, что знали вышестоящие. Само собой разумелось, что вышестоящие знают больше, поэтому и власти у них больше. Разумеется, в любом сообществе чем больше информированность, тем больше возможностей у человека. И не обязательно все это засекречивать. Но когда создается атмосфера секретности, люди ведь думают бог знает что, они всегда думают больше, чем есть на самом деле, и, следовательно, относятся к тем, кто обладает секретной информацией, с большим почтением или даже страхом.

Наверное, поэтому у нас был принят порядок, согласно которому все постановления бюро областных, районных, городских комитетов партии даже по самым обыденным вопросам, например, по коммунальному хозяйству, по пенсионному обеспечению и так далее шли под грифом «секретно». Это обосновывалось тем, что нельзя раскрывать стиль и методы работы партийных комитетов, поскольку они являются органами политического руководства. Я думаю, мы просто пытались этой засекреченностью скрыть тот простой факт, что никакого политического руководства не было, была хозяйственно-управленческая деятельность. А политическое руководство было только в лозунгах и программных документах. Было бы оно на самом деле, партия не оказалась бы бессильной в нынешний период демократизации.

Но это я к тому, что отказ добрейшего Серафима Федоровича ответить на мой вопрос ничуть меня не удивил и не обидел, хотя я еще некоторое время пытался вытянуть из него некоторую информацию. Но все, что мне удалось услышать, это: «Район хороший, ты парень здравый, справишься, поэтому – соглашайся». На том и расстались.

В обкоме КПСС меня принял Василенко. Он тоже сообщил, что меня будут рекомендовать первым секретарем райкома, но какого, не сказал. Тут уж я не выдержал, поскольку знал – когда поведут «наверх», отказываться будет уже поздно, надо хоть знать, на что идешь. Поэтому просто начал умолять сказать, что со мной будет.

Василенко сначала терпеливо объяснял, что ему категорически запретили говорить об этом. Потом стал рассказывать, что район непростой, есть свои сложности, и если кто узнает, что меня туда рекомендуют, то вдруг заранее подготовятся и не изберут. И все-таки сам Василенко прекрасно понимал всю нелепость ситуации, да и человек он был хороший, объективный и честный по натуре; меня хорошо знал, поэтому не выдержал в конце и все рассказал с обязательным условием, что я его не выдам.

«Поедешь, – говорит, – на родину свою, в Урюпинск. Там Сычев Николай Захарович девять лет секретарем работал, но обстановка сложная. Совсем незнакомого они вряд ли примут, поэтому решили тебя рекомендовать. Мы тебе здесь пришьем лычку повыше, чтоб не второй секретарь Даниловского райкома, а по меньшей мере заместитель заведующего отделом обкома партии к ним приехал. Но тебе об этом пока никто не скажет, и ты не проговорись».

Я, честно скажу, и обрадовался, и испугался. С одной стороны – родные места, всех и все я там знаю, люблю с детства. Но, с другой стороны, и меня там все знают, и хорошее про меня знают, и плохое, как примут – неизвестно. Но все это еще было впереди, а до этого предстояла длительная процедура «введения в должность». Здесь тоже был свой порядок, который неукоснительно соблюдался.

Сначала следовал визит к секретарю обкома, который курировал отдел оргпартработы и занимался кадрами. В то время им был Литвинов, о котором я уже рассказывал. Это был тот уровень, на котором информация уже сообщалась полностью или почти полностью. Возражений не предполагалось. На более низких уровнях их еще можно было высказывать, но, если ты доходил до кабинета секретаря обкома, считалось, что вопрос уже полностью согласован и решен. Да и не было у меня особых возражений, просто я попросил разрешения посоветоваться с семьей. Это тоже было небольшим отклонением в регламенте, поэтому вызвало удивление Литвинова: «У тебя что, в семье непорядок?» Я объяснил, что именно потому, что в семье порядок, я и должен с ними посоветоваться.

Надо сказать, что семейные дела сотрудников партаппарата интересовали высшее начальство только в тех случаях, если случались какие-то неприятности, жалобы и тому подобное. Поэтому Литвинов сразу потерял интерес к этому вопросу и объявил, что с завтрашнего дня я буду заместителем заведующего отделом организационно-партийной работы обкома, но это ненадолго, а вот когда выпишут мне командировку, тогда и узнаю, куда и зачем я еду. Мне необходимо было делать вид, что до этого времени я тоже ничего не знаю.