Михаил Альбертович Вильдт
Край
– Ты чё? – удивлённо спросил, – ты мне?
Старик стоял спиной. Только легкий ветер играл краем его плаща…
– Давно, -кивнул старик на могилы, – Давно тут лежат…
И не ходит никто…
Серёга выдохнул обиду.
–А то мне послышалось… Я ж из АТО сюда. Родину вот от сепаров защищаю.
Старик прищурился:
– А может и не послышалось тебе. Потому, что всё-таки, говно ты, Серёжа. – кивнул он своей головой и, повернувшись, плавно и странно пошёл, даже поплыл, вдоль серых, квадратных плит с именами…
–Стой, дед, – сказал Серега, оскорблённый таким приговором.
Но крепкий старик не реагировал, просто плыл вдоль, вдоль, по песчанной дорожке, в спину ему светила луна, истошно запел, почти завыл как-то страшно, соловей…
–Стоять, дед! – закричал Серёга, бросаясь за ним.
Эх! Умел бы Серёга держать себя в руках, может и по-другому пошло бы дело. Но в краю, где он жил, это давно стало неприличным , вроде как слабость. Частые революции медленно плавили людей, придавая им нужные качества. “Вежливые люди” – они-то с другой стороны совсем. Чужие. А настоящий революционер не дожен знать жалости.
Что будет, если он догонит странного старика, Серега не думал. Не вело его сейчас ничего, кроме ярости и внезапного бешенства.
Но чем быстрее бежал Серёга, тем быстрее скользил странный старик в плащ- палатке. Серёга не заметил, как дорожка кончилась, он бежал сквозь какие-то густые заросли кладбищенской сирени, ветки хлестали по щекам, тогда он начал закрывать лицо, теряя старика из виду.
Сиреньзакончилась внезапно, вдруг, местность вновь оказалась знакомой. Курган и разрушенное обстрелом кладбище. Только пропал куда-то грязно-зелёный КрАЗ и побратимы с миномётом.
Старик легко взлетел на вершину. А у Серёги внезапно потяжелели ноги. Он не хотел вверх, знал же, знал, что не надо… Какая-то сила вытащила его и бросила наземь.
Тут только заметил, что на старике уже и не плащ палатка, а белая бурка. За ним – черная, страшная своей вечной улыбкой “половецкая баба”, которая и не баба вовсе, а каменный истукан. Древняя фигура воина в доспехах, из черного, скользкого от летящих столетий, камня. И конь привязан тут же. Копытом бьёт землю. Злой. Боевой. Как ночь.
– Ты кто, дед? – спросил Серёга, задыхаясь и сотрясаемый своим сердцем, которое тяжёлым молотом било его изнутри.
– Какой я тебе дед, собака?– ласково ответил старик и сбросил с плеч бурку. В лунном свете заблестела польская, снятая с какого-то несчастного гусара, после боя, кираса. Малиновые шаровары из тяжёлого бархата, щёгольски заляпанные дёгтем, заправлены в сапоги из сафьяна. Лицо – вроде уже и не старик вовсе.
