Мейв Бинчи
Эхо чужих желаний
Мисс О’Хара отличалась от остальных взрослых. Она осведомилась, всем ли вернули плату за обучение, когда школу закрыли из-за скарлатины. Дэвид не знал и пообещал уточнить, но мисс О’Хара ответила, что это не важно и лучше не спрашивать, потому что можно предположить, будто она хочет больше денег, а это не так. Дэвид забыл, что мисс О’Харе платили за его обучение. Ему даже в голову такое не приходило, он вроде как думал, что мисс О’Хара занимается с ним из интереса. Ей это показалось забавным. Она заверила Дэвида, что вполне могла бы работать ради интереса, но, как гласит Евангелие, трудящийся достоин награды за труды свои. К тому же как насчет мудреного ордена священников, обучавших Дэвида? Они-то, разумеется, свое получали. Дэвид возразил, что в его понимании большая часть денег шла на оплату еды и места в пансионе. Он и представить себе не мог, что уроки сколько-нибудь стоят.
Учительница приходила на час каждый вечер, после того как по окончании занятий в школе навещала мать. Миссис О’Хару скрутил артрит, и Дэвид думал, что старая женщина стала похожа на корявое дерево, изображенное в детской книжке, которую он когда-то читал. Книгу, наверное, педантично убрала мама до нужной поры. У мисс О’Хары были две замужние сестры, жившие в Англии, и брат – священник на Дальнем Востоке. Она сообщила Дэвиду, что единственная из них никогда не путешествовала. Дэвид полюбопытствовал, что бы случилось, если бы она уехала, а ее мать тем временем стала бы одинокой калекой.
– Я бы вернулась, – не задумываясь, ответила мисс О’Хара.
Поскольку у сестер были свои семьи, а брат служил священником, забота о матери в любом случае легла на ее плечи.
Дом мисс О’Хары стоял чуть в стороне от дороги, ведущей к полю для гольфа. Учительница повсюду разъезжала на большом красном велосипеде с корзинкой над передним колесом, где всегда лежали тетради. Когда шел дождь, мисс О’Хара накрывала их непромокаемой клеенкой. Зимой она наматывала на шею длинный шарф. При сильном ветре распущенные волосы развевались у нее за спиной, вытягиваясь в прямую линию. Мать Дэвида как-то заявила, что мисс О’Хара похожа на ведьму, которая мчится по Клифф-роуд и вот-вот взмоет ввысь над морем. Но отец не позволял плохо отзываться о мисс О’Харе. По его мнению, никто не знал, как много она делала для больной матери дни и ночи напролет. Когда бедняжка Анджела уезжала куда-нибудь в отпуск на две недели в году, для миссис О’Хары приходилось нанимать трех сиделок, но даже все вместе они не справлялись. Мать Дэвида недолюбливала Анджелу О’Хару, возможно, потому, что та недостаточно ею восхищалась и равнодушно относилась к ее поездкам в Дублин. Никто не говорил ничего подобного вслух, но Дэвид это чувствовал.
Стол с учебниками стоял у камина, и Нелли обычно приносила чайник и коврижку или кусок яблочного пирога.
Мисс О’Хара гораздо охотнее болтала с Нелли, чем с матерью Дэвида. Она спрашивала о старом отце Нелли, который жил в деревне, о ссоре с братьями и о том, нет ли вестей от сестры из Канады. Они с Нелли хихикали над тем, что опять ляпнула экономка преподобного отца О’Двайера мисс Маккормак. Все называли ее Сержант Маккормак, потому что она пыталась прибрать к рукам не только отца О’Двайера с местной церковью, но и весь Каслбей.
Войдя в дом, мисс О’Хара сразу потянулась к камину. Ее руки, сжимавшие на ветру велосипедный руль, замерзли.
– Боже, Нелли, разве это не грех – разводить такой большой огонь только для нас с Дэвидом? Мы могли бы заниматься и на кухне рядом с плитой.
– О нет, так вообще не пойдет! – ужаснулась Нелли.
– Ты не против, Дэвид? – начала мисс О’Хара… и вдруг осеклась. – Нет, не обращайте на меня внимания, я всегда хочу изменить мир, в этом моя проблема. Нам повезло, что здесь такой великолепный камин, давайте же пользоваться им по максимуму. Нелли, не подскажешь, что строят рядом с отелем Диллона? Похоже на аэродром.
– Я слышала, там будет солнечная терраса, – с важным видом сообщила горничная. – Может быть, летом у них появятся стулья и карточные столы, а еще там будут подавать чай.
– Им понадобятся пледы и грелки, если летом вернется прошлогодний холод. Ну-ка, студент, доставай учебник географии, мы сделаем из тебя всемирно известного эксперта по пассатам. В твоей школе все позеленеют от зависти, когда ты вернешься в свой храм науки. Мы покажем им, что такое настоящий ученый, каких мы растим в Каслбее.
Пэдди Пауэр был высок и коренаст. Его лицо изрядно потрепала непогода, главным образом резкий ветер, который дул с моря, когда доктор навещал больных, шагая по переулкам, где не проехала бы его большая подержанная машина. Копна лохматых волос росла во все стороны, напоминая корону, – прежде каштановая, потом крапчатая, а теперь преимущественно седая. Из-за своего телосложения и прически мистер Пауэр порой казался суровым тому, кто не успел узнать его получше. У него была приятная манера вести разговор, обмениваясь с собеседником добродушными шутками, пока он не понимал, что стряслось. Он говорил, чтобы расслабить пациента, а сам тем временем без напряжения и тревоги находил песчинку в его глазу, занозу в руке, осколок стекла в подошве или болезненный участок внизу живота.
Этот дородный мужчина с трудом мог подыскать себе одежду нужного размера и никогда не заботился о ней. Жизнь слишком коротка, считал он, чтобы тратить время у портного, неся всякий вздор о линиях, крое и лацканах. Однако, несмотря на грузную комплекцию и небрежное отношение к собственной внешности, Пэдди Пауэр был полон здоровья и сил. Он легко спускался из своего сада по тропинке к морю, плавал шесть месяцев в году и раз в неделю играл в гольф. Но сегодня был долгий день, и Пэдди Пауэр устал. Он проехал семнадцать миль, чтобы навестить молодую женщину, которой предстояло умереть к Рождеству, при этом она радостно щебетала о том, как ей, несомненно, станет лучше, лишь только наступит хорошая погода. Ее пятеро детей шумно и беззаботно играли у ног доктора, а бледный молодой муж безучастно сидел, глядя пустыми глазами в камин. Потом Пэдди Пауэру пришлось провести неприятную беседу с одним из братьев Диллонов из отеля и объяснить ему, чем грозит повреждение печени. Он старался тщательно подбирать слова, но все равно столкнулся с глухой стеной непонимания и обиды. Под конец Дик Диллон посоветовал доктору не лезть не в свое чертово дело, ибо трепать языком он горазд, но полграфства знает, что три года назад на скачках доктор напился до поросячьего визга, поэтому не стоит бросать камни в чужой огород. Затем Пэдди Пауэр столкнулся с двумя тяжелыми случаями гриппа у стариков. Поразив заведомо слабые легкие, грипп предсказуемо в скором времени грозил обернуться пневмонией.
Когда люди нахваливали морской воздух и свежий, бодрящий бриз, Пэдди Пауэр мрачно думал: «Им бы зайти сюда зимой в приемную врача, болтали бы меньше».
Дома Молли сказала ему, что Дэвид легко и быстро справляется с уроками и каждое утро два часа занимается самостоятельно.
– Анджела – замечательный учитель. Жаль, что она так и не получила признания, – ответил Пэдди, устало снимая ботинки и надевая тапочки.
– Так и не получила признания? Разве она не старший школьный преподаватель с большой зарплатой и дипломом? Неплохо для дочери Динни О’Хары, – фыркнула Молли.
– Ты упускаешь главное. Это умная девочка, но она застряла здесь, в Каслбее, и обучает детей, которых ждет место официанта или продавца. А дом, где она живет? Я имею в виду, что даже Малые сестры бедняков[3] не сделали для паствы столько, сколько Анджела для своей матери.
– Да знаю я, знаю.
Молли хотелось поскорее покончить с неприятной темой.
– И все же когда-нибудь за ней может приехать принц на белом коне, – сказал доктор, улыбаясь при этой мысли.
– Не старовата ли она для принца? – возразила Молли.
– Ей всего двадцать восемь, на год больше, чем было тебе, когда мы поженились.
Молли терпеть не могла, когда муж говорил на подобные темы в присутствии Нелли. Молли росла не в Каслбее, она приехала из большого города и училась в дублинской школе. Ей не нравилось, когда кто-то ее поучал и тем более напоминал о возрасте.
Она взглянула в зеркало – немолода, но все еще хороша собой.
В Дублине Молли подружилась с закупщиком из магазина, и теперь у нее не было проблем с обновлением гардероба. Она предпочитала добротные шерстяные костюмы – достаточно свободные, чтобы под пиджак надеть теплый жилет и даже тонкий свитер. В Каслбее приходилось носить много одежды. Пэдди годами дарил жене красивые броши, чтобы она выглядела нарядно. Кто бы ни пришел к ним в дом, Молли Пауэр всегда была одета с иголочки и готова к приему гостей. Каждые три месяца она делала в городе химическую завивку. Ее волосы были аккуратно уложены, и она не пренебрегала легким макияжем.
Молли осмотрела свое лицо. Она боялась, что местный климат выдубит и иссечет морщинами ее кожу. Это случилось со многими женщинами, но они, вероятно, даже не пользовались кремом.
Она улыбнулась себе и, повернув голову, залюбовалась недавним приобретением – красивыми клипсами в тон зеленой броши на серо-зеленом шерстяном костюме-двойке.
Пэдди увидел, что жена улыбается, подошел и встал у нее за спиной, положив руки ей на плечи.
– Насчет себя ты права, ты великолепна, – признал он.
– Я об этом вовсе не думала, – возмутилась Молли.
– А следовало бы, – возразил муж. – Шикарная штучка – даже не скажешь, что жена и мать.
На мгновение Молли задумалась о своем материнстве. Она сомневалась, что у нее получится. Столько неоправдавшихся надежд. За неделями восторга следовали выкидыши на третьем месяце. Трижды. Два младенца родились мертвыми. А потом, когда она не смела поверить своему счастью, на свет появился Дэвид – идеальный ребенок, именно такой, какого она хотела. В точности.
Анджела считала Дэвида замечательным мальчиком. Он был похож на иллюстрацию из книги «Просто Уильям»[4]: волосы дыбом, шнурки на ботинках развязались, а галстук съехал набок. Когда Дэвид работал, он не следил за своим внешним видом.
Разве не чудесно учить только одаренных детей, не делая вечных пауз, чтобы отстающие могли догнать? Анджела посмотрела на Дэвида, торжествующе протянувшего ей составленную им карту ветров.
– Чему вы улыбаетесь? – подозрительно спросил он.
– Не знаю. Возможно, я схожу с ума. Я заметила, что улыбаюсь всякий раз, когда у ребенка что-то получается правильно, это так поразительно.
Дэвид рассмеялся:
– В школе все безнадежны?
– Нет, не все, некоторые очень умны. Но какой в этом смысл? Что с ними станет потом?
– Разве это не поможет им сдать экзамены?
– Да-да, так и будет.
Мисс О’Хара выпрямила спину, как делают взрослые, когда не собираются продолжать разговор. Дэвид огорчился.
Анджела возвращалась от доктора Пауэра домой на велосипеде. Встречный ветер хлестал по лицу, а морская соль щипала глаза. Любая зимняя поездка казалась путешествием на Южный полюс, и Анджела в миллионный раз задавалась вопросом, не лучше ли перевезти мать в город. Разумеется, сырой ветер, проникавший сквозь каждую щель коттеджа, матери вреден. Разумеется, от житья в месте, которое три четверти года больше подходит для тюленей и чаек, мало пользы. Однако не нужно себе лгать: она бы переехала в город ради себя самой, ради того, чтобы у нее была хоть какая-то жизнь. Не стоит притворяться, что дело в больных костях матери. Хотя какая жизнь ждала ее в городе? Она бы устроилась в школу, имея на руках немощную старуху, если бы вообще нашла работу. Учительница, не замужем, под тридцать. Восторгаться нечем. «Хватит мечтать, Анджела, смотри на дорогу и крути педали, осталось несколько минут, худшее позади, ты уже проехала мимо расщелины в скале, откуда задувает жестокий ветер».
Впереди показался свет, лившийся из окна.
Люди называли ее дом коттеджем, потому что он только выглядел маленьким, а на самом деле был двухэтажным. Стены были покрыты побелкой, к ним примыкал аккуратный маленький садик с подстриженной живой изгородью и короткой дорожкой, ведущей к двери.
Анджела задавалась вопросом, как семья помещалась внутри, покуда был жив отец, а она, сестры и брат были детьми. Наверное, они страдали от тесноты. Ее родители спали наверху в одной комнате, три девочки – в другой, а Шон, единственный мальчик, – в третьей. Комната внизу, которую она теперь превратила в спальню для матери, раньше служила чем-то вроде гостиной. Тогда в доме не было ни книг, ни сверкающих медных украшений, ни вазочек с маленькими букетами вереска или дрока, как сейчас. Правда, в те годы их коттедж был приютом для пьяницы, несчастной усталой матери и четверых детей, полных решимости убраться оттуда как можно скорее. Могло ли найтись время на такую роскошь, как книги и цветы?
Мать сидела на стуле со встроенным судном для инвалидов, куда Анджела усадила ее перед тем, как отправиться к Пауэрам. Старушка уронила трость, а другое кресло стояло слишком далеко – матери было не на что опереться, и она не могла встать. Она не жаловалась и выглядела виноватой. Анджела опорожнила судно, налила в него дезинфицирующее средство «Деттол», принесла таз с мыльной водой и полотенце, помогла матери умыться и припудриться. Затем она накинула на маленькую склоненную голову матери фланелевую ночную рубашку, согретую на каминной решетке, и помогла старушке добраться до кровати в комнате рядом с кухней. Она протянула матери четки, стакан с водой и поставила часы так, чтобы больная могла их видеть. Анджела не поцеловала мать – поцелуи в семье были не приняты, – а вместо этого похлопала ее по сложенным рукам.
Придя на кухню, мисс О’Хара достала сочинения, которые предстояло завтра вернуть. Имя победителя не вызывало сомнений и было очевидно с самого начала, но Анджела собиралась оставить небольшой отзыв о каждой работе. Дети написали эссе в свободное время, чтобы побороться за обещанный ею приз. Она хотела подбодрить учеников зримым доказательством того, что прочитала все опусы, даже безграмотные.
Анджела заварила чай в чайнике и устроилась поудобнее, слушая, как на улице завывает ветер. Очень скоро в десяти футах от нее раздался тихий храп матери.
Клэр О’Брайен пришла в школу пораньше. Ее шея была идеально вымыта, Клэр чуть не стерла с нее кожу. Пятно на школьном платье почти сошло под натиском щетки для ногтей. Сменные туфли блестели – Клэр начистила даже подошвы, а желтые банты смотрелись очень красиво. Клэр то и дело оборачивалась, любуясь их отражением в школьном окне. Она выглядела такой же нарядной, как все остальные, такой же ладной, как дочери фермеров-толстосумов. Этим девочкам покупали новую форму, когда они вырастали из старой, вместо того чтобы все время расшивать ее и надставлять подол, с чем приходилось мириться Клэр и Крисси.
Она думала, что день никогда не начнется. Ей не терпелось встать и выйти вперед на глазах у всей школы под удивленные ахи, потому что она так юна. На несколько лет младше некоторых.
Крисси, конечно, будет в ярости, но это не имело значения. Крисси приходит в ярость из-за всего, она переживет.
Клэр пошла в конец коридора, чтобы просмотреть доску объявлений. На ней не появилось ничего нового. Вероятно, информацию о награде по истории вывесят ближе к полудню. Пока здесь можно было ознакомиться с расписанием занятий, списком праздников и каникул на год, подробностями образовательного тура в Дублин, а также с его стоимостью, лишавшей Клэр шанса на участие. Еще там висело письмо от преподобного отца О’Хары, брата мисс О’Хары, который был миссионером. Он благодарил школу за фольгу и сбор марок и сообщал, что гордится девушками родного поселка, сделавшими так много, чтобы помочь великому делу распространения слова нашего Господа среди бедных людей, никогда о Нем не слышавших.
Увы, Клэр не могла вспомнить преподобного отца О’Хару, но все утверждали, что он замечательный, очень высокий, выше мисс О’Хары, и удивительно красивый. Мать Клэр говорила, что видеть отца О’Хару, когда он возвращался в Каслбей, чтобы отслужить в церкви мессу, было истинным удовольствием. По мнению Агнес О’Брайен, брат мисс О’Хары также был замечательным сыном. Он писал своей матери из миссий, и она часто показывала его письма знакомым, пока еще могла ходить и выбираться из дома.
По словам отца О’Хары, работа в миссии была на редкость интересным занятием. Клэр хотелось, чтобы он присылал по письму каждую неделю. Интересно, что сообщает брату в ответ мисс О’Хара? Расскажет ли она ему о награде по истории?
Учительница как раз сейчас въезжала в школьные ворота на велосипеде.
Лицо матушки Иммакулаты напоминало кончик острого пера.
– Можно вас на пару слов, мисс О’Хара, всего на пару слов? Конечно, если у вас найдется время.
Однажды, пообещала себе Анджела, она ответит матушке Иммакулате, что свободного времени у нее нет – она слишком занята, помогая старшеклассницам на винокурне и готовя из третьеклассниц белых рабынь на продажу. Но это произойдет не сегодня. Пока ей нужна эта работа.
Она поставила велосипед под навес и захватила стопку сочинений, завернутых в парусину для защиты от непогоды.
– Конечно, матушка, – натянуто улыбнулась мисс О’Хара.
Иммакулата не проронила ни слова, пока они не вошли в ее кабинет. Она закрыла дверь и села за свой стол. На единственном свободном стуле громоздились книги, поэтому учительнице пришлось стоять.
Мисс О’Хара решила дать отпор. Если монахиня вздумала обращаться с ней как с непослушным ребенком из-за какой-то пока неизвестной мелочи, заставляя стоять и волноваться, Анджела может выпрямиться так высоко, что у матушки Иммакулаты сведет шею при взгляде вверх. Анджела незаметно приподнялась на цыпочки и вытянула шею, как жираф. Это сработало. Монахине тоже пришлось встать.
– Мисс О’Хара, что еще за денежная награда на конкурсе сочинений? Объясните, как это пришло вам в голову и когда вы обсуждали это со мной?
– Я дала задание написать эссе и вручу приз за лучшее из них, – улыбнулась Анджела, изображая простушку.
– Когда вы обсуждали это со мной?
Худое, заостренное лицо дрогнуло от явного неуважения и тревоги, вызванной неприятным открытием.
– Матушка, но ведь необходимости обсуждать с вами все, что мы делаем на уроке, разумеется, нет? Что бы мы успели, советуясь с вами по поводу заданий на дом и по подобным вопросам?
– Я не это имела в виду. Я хочу сказать, что мне нужно объяснение. С каких пор мы платим детям за учебу?
Анджела внезапно почувствовала усталость. Это будет длиться вечно. Любой энтузиазм и вовлеченность тут же подавлялись. За все приходилось бороться – даже за привилегированное право приложить руку к собственной скудной зарплате, чтобы отдать ее часть в качестве соблазнительного приза, заставив даже тупиц полистать учебник истории.
Это было похоже на медленный, затянувшийся танец. Следовало исполнить ряд затейливых па, изобразив замешательство. Анджела посетовала, что ей ужасно жаль, она-то думала, что матушка Иммакулата будет в восторге, и это, конечно, было ложью. Анджела хорошо знала, что монахиня пресекла бы затею на корню, проведай она о конкурсе раньше. Затем последовала демонстрация притворной беспомощности: что же теперь делать, она исправила все сочинения, смотрите, вот они, а дети ждут результатов сегодня. В финале прозвучала фальшивая мольба к матушке Иммакулате проявить любезность и самой вручить награду. У Анджелы все готово, лежит в конверте. Двадцать один шиллинг – целая гинея. И дополнительный приз для другой девочки, которая тоже блестяще справилась, – книга в подарочной обертке. А под конец – нарочитая благодарность и лицемерное обещание, что подобное больше не повторится.
Любезность матушки Иммакулаты оказалась отвратительней ее враждебности.
– И кто же победил в этом опрометчиво устроенном соревновании? – осведомилась она.
– Берни Конуэй, – призналась Анджела. – Ее эссе, несомненно, самое лучшее. Но, знаете, юная Клэр О’Брайен написала потрясающую работу. Бедная девочка – она, должно быть, полностью выложилась ради сочинения. Я бы хотела вручить гинею ей, но подумала, что дети начнут к ней цепляться, она слишком мала. И поэтому я купила ей книгу. Не могли бы вы сказать ей теплые слова о том, что она…
Матушка Иммакулата не могла согласиться на такое. Клэр О’Брайен из маленькой лавки вниз по улице? Разве она не была одной из самых младших, кто поступил в школу? Ну уж нет, это никуда не годилось. Поставить ее в один ряд с Берни Конуэй из почтового отделения? Наградить младшую сестру Крисси О’Брайен? Ни за что.
– Клэр совсем не похожа на Крисси, она совершенно другая, – запричитала Анджела.
Но она проиграла.
Дети гуськом вошли в школьный зал, чтобы помолиться и спеть псалом. Матушка Иммакулата взяла с собой конверт с гинеей и открыткой, в которой говорилось, что Бернадетт Мэри Конуэй удостоена награды за лучшее сочинение по истории. Аккуратно упакованный экземпляр «Золотой сокровищницы»[5] Палгрэйва для Клэр О’Брайен за превосходное эссе остался лежать на столе. Анджела забрала его, напомнив себе, что верить, будто можешь выиграть все, не более чем ребячество.
Матушка Иммакулата зачитывала объявления после молитвы. Клэр думала, что долгожданные слова никогда не слетят с тонких губ монахини. Сначала та сообщила, что девочек будут учить отвечать на молитвы отца О’Двайера во время мессы. Не служить мессу, разумеется, это позволено только мальчикам, а отвечать на реплики священника. Этому следует уделить особое внимание, чтобы ответы звучали красиво. Затем матушка посетовала, что девочкам, в чьи обязанности входило присматривать за школьными алтарями, явно не хватало усердия, чтобы налить в вазы свежую воду. Какая судьба ждала ребенка, не способного даже приготовить чистую вазу для Пресвятой Богородицы? Это ведь так просто сделать для Матери Божией. Потом речь зашла об уличной обуви, которую носили в классе вопреки правилам. Наконец матушка Иммакулата заговорила о конкурсе сочинений, и ее голос слегка изменился. Клэр показалось, что монахиня очень не хотела вручать награду.
– Сегодня утром я узнала, что у нас, оказывается, проводился некий конкурс по истории. Я, конечно, рада любым проявлениям трудолюбия и поэтому с огромным удовольствием вручаю награду от имени школы.
Матушка Иммакулата сделала паузу и пробежала взглядом по рядам девочек, стоявших перед ней. Клэр нервно поправила на себе платье. Следует помнить, что нужно идти медленно и не бежать, иначе можно упасть на ступеньках, ведущих на сцену, где стояли монахини и учительницы-мирянки. Главное – сохранять спокойствие, поблагодарить мисс О’Хару, а также не забыть сказать спасибо матушке Иммакулате.
– Что ж, не буду больше держать вас в напряжении…
Матушке Иммакулате удалось растянуть вступление еще на несколько секунд.
– Награда присуждается Бернадетт Мэри Конуэй. Поздравляю, Бернадетт. Подойди сюда, дитя, и получи приз.
Клэр велела себе улыбаться. Нельзя позволить себе измениться в лице. Нужно думать только об этом, и ни о чем другом, и все будет в порядке. Она отчаянно сосредоточилась на улыбке, от которой приподнимались веки. Если бы в глазах заблестели слезы, никто бы не заметил.
Улыбка не сходила с лица Клэр, пока эта дурочка Берни Конуэй снова и снова подносила ладонь ко рту, а потом положила ее на грудь. Подругам пришлось подтолкнуть Берни локтем, чтобы она сдвинулась с места. Когда Берни ахнула и сказала, что это не может быть правдой, Клэр стиснула зубы и продолжала улыбаться. Она заметила, что мисс О’Хара огляделась по сторонам и теперь не сводит с нее глаз. Клэр старательно улыбнулась в ответ. Очень старательно. Мисс О’Хара не должна узнать, как сильно Клэр ее ненавидит. Это, наверное, самая подлая и отвратительная учительница в мире – хуже матушки Иммакулаты, – раз она сказала Клэр, что та выиграла конкурс, солгала, что ее сочинение – лучшее из всего, что она прочла за годы преподавания. Клэр улыбалась до тех пор, пока детям не разрешили покинуть зал и разойтись по классам. Тогда она стерла улыбку с лица – в улыбке больше не было смысла. Она почувствовала, как с головы упала одна лента, но в бантах тоже больше не было смысла.
На ланч девочки принесли в класс бутерброды. Они ели очень аккуратно, чтобы не накрошить на пол и не привлечь мышей. Клэр приготовила толстые сэндвичи для себя и Крисси, поскольку старшая сестра по-прежнему находилась в опале. Но аппетита не было. Клэр развернула бумагу, посмотрела на еду и снова завернула. Джози Диллон, сидевшая рядом с ней, с завистью уставилась на сверток.
– Ты уверена? – уточнила Джози, когда Клэр молча протянула ей сэндвичи.
– Да, – ответила Клэр.
Шел дождь, и девочки не могли выйти во двор. Во время ланча в классе было невыносимо: окна закрыты, повсюду запах еды. Монахини и учительницы переходили из кабинета в кабинет, следя за тем, чтобы девочки не шумели. Уровень шума резко падал, как только на пороге появлялась фигура, облеченная властью, а затем медленно поднимался до крещендо, когда фигура двигалась дальше.
Джози была младшей в семье Диллон. Их остальные дети учились в школе-пансионе, но Джози не потрудились отправить туда, потому что умом она не блистала. Крупная, рыхлая девочка с недовольным лицом, на котором появлялось оживление, только когда кто-то предлагал ей еду.
– Они замечательные, – сказала Джози с набитым ртом. – Ты рехнулась, если сама есть не хочешь.
Клэр слабо улыбнулась.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – забеспокоилась Джози. – Ты как будто позеленела.
– Нет, я в порядке, в порядке, – сказала Клэр скорее себе, чем Джози Диллон, которая разворачивала второй сэндвич, с удовольствием его разглядывая.
Мисс О’Хара вошла в класс, и шум стих. Учительница отдала несколько распоряжений: «Поднимите хлебные корки, откройте окно, чтобы немного проветрить, пусть на улице холодно и сыро, откройте окно, сколько раз повторять, что книги нужно убирать на время еды». И вдруг:
– Клэр, не могла бы ты выйти со мной на минутку?
Но Клэр не собиралась ни выходить из класса, ни разговаривать с мисс О’Харой. Она ненавидела учительницу, ведь та выставила ее дурой, вселив надежду и заверив в победе.
Однако мисс О’Хара настаивала:
– Клэр. Пожалуйста.
Девочка неохотно вышла в коридор, полный детей, которые сновали туда-сюда, в уборную и обратно, готовясь к дневным занятиям. Звонок мог прозвенеть в любой момент.
Мисс О’Хара положила свои книги на подоконник, прямо на алтарь Святейшего Сердца. Почти на всех подоконниках стояли алтари, и каждый класс отвечал за один из них.
– Я приготовила для тебя еще один приз, потому что ты написала превосходное сочинение. Если бы в конкурсе участвовали только девочки твоего возраста, ты бы наверняка выиграла без особого труда. В любом случае это тебе, – сказала мисс О’Хара и протянула Клэр небольшой сверток.
Анджела улыбалась и с нетерпением ждала, когда девочка развернет бумагу. Но Клэр было не подкупить тайным призом.
– Большое спасибо, мисс О’Хара, – произнесла она, не делая попытки развязать бечевку.
– Не хочешь взглянуть?
– Я открою потом.
Для Клэр такой ответ почти граничил с грубостью, на большее она не могла отважиться.
На случай если она все же зашла слишком далеко, Клэр добавила:
– Большое вам спасибо.
– Клэр, хватит дуться. Открой подарок, – настойчиво сказала мисс О’Хара.
– Я не дуюсь.
– Разумеется, дуешься, и это ужасная привычка. Прекрати сию же минуту и разверни подарок, который я из лучших побуждений купила тебе на свои деньги, – приказала учительница.
Клэр почувствовала себя неблагодарной. Что бы там ни было, ей следовало проявить вежливость.
Внутри она обнаружила сборник стихов в мягкой кожаной обложке с позолоченным орнаментом в виде причудливых цветов. Книга называлась «Золотая сокровищница» и была просто прекрасна.
Маленькое большеглазое личико понемногу оживилось.
– Теперь открой и посмотри, что я написала, – велела Анджела, все еще исполнявшая роль строгого учителя.
Клэр прочла надпись вслух:
– «Это первая книга для твоей библиотеки. Однажды, когда у тебя будет большое собрание книг, ты вспомнишь о ней, покажешь кому-то и пояснишь, что это твоя первая книга, которую ты выиграла в десять лет».
– У меня будет библиотека? – взволнованно спросила Клэр.
– Появится, если захочешь. Ты можешь получить все, что захочешь.
– Это правда?
Клэр решила, что мисс О’Хара шутит.
– Нет, не совсем, – ответила Анджела, и в ее голосе послышались металлические нотки. – Я просила Иммакулату вручить тебе приз перед всей школой, но она отказалась. Боится, что возгордишься или начнешь задаваться. Я многого хочу, но не могу получить. Дело не в этом, а в том, что нужно добиваться своего. Если не попытаться, точно ничего не получишь.
– Она прекрасна, – сказала Клэр и погладила книгу.
– Это замечательный сборник, гораздо лучше, чем тот, который вы изучаете в классе.
Клэр почувствовала себя очень взрослой: мисс О’Хара произнесла имя Иммакулаты, не назвав ее «матушкой». Мисс О’Хара заявила, что школьная хрестоматия не очень хороша!
– Я бы все равно купила книгу, если бы выиграла гинею, – великодушно заявила Клэр.
– Не сомневаюсь. А эта ломака Берни Конуэй, наверное, купит сумочку или кучу лент для волос. Что случилось с теми милыми желтыми бантами, которые были у тебя утром?
– Я убрала их в сумку. Они оказались не к месту.
– Что ж, может быть, они окажутся к месту чуть позже.
– Конечно, мисс О’Хара. Спасибо за прекрасную книгу. Правда! Огромное спасибо.
Анджела поняла, что чувствует девочка, и внезапно сказала:
– Знаешь, Клэр, ты добьешься всего, чего захочешь, если не будешь сдаваться и говорить, что все безнадежно. Тебе необязательно становиться такой, как остальные.
– Я бы очень хотела… ну… преуспеть, – призналась девочка.
Слова, которые долго томились внутри из опасения вызвать насмешку, наконец вырвались наружу.
– …Но ведь это очень трудно?
– Конечно трудно, поэтому и стоит попытаться. Будь это легко, смог бы кто угодно. В трудности сама суть.
– Все равно что быть святой, – просияла Клэр.
– Да, но это другой путь. Сначала получи образование. Лучше быть взрослой святой, чем святым ребенком.
Прозвенел звонок, на мгновение оглушив их.
– Да уж, я бы предпочла не становиться святым ребенком. Они все пострадали за веру?
– Почти все, – ответила мисс О’Хара, едва не задев статую Святейшего Сердца Иисуса Христа, собирая книги к уроку.
Крисси и ее отчаянные подруги Пегги и Кэт решили навестить мисс О’Флаэрти, чтобы извиниться. Джерри Дойл, очевидно, объяснил Крисси накануне вечером, что это наилучший выход. В конце концов, мисс О’Флаэрти знала, что это были они, родители их поймали и наказали, так почему бы не попробовать получить прощение? Мисс О’Флаэрти придется их простить, иначе ее посчитают старой злой кошелкой, затаившей обиду. Крисси не соглашалась, но Джерри умел убеждать. Что они теряют? Никто не требовал от них искреннего раскаяния. Притворного сожаления было вполне достаточно, чтобы разрядить обстановку и готовить вечеринку в пещере, а иначе они так и будут сидеть под домашним арестом.
