Мейв Бинчи
Ночи дождей и звезд
Maeve Binchy
NIGHTS OF RAIN AND STARS
Copyright © Maeve Binchy, 2004
All rights reserved
© В. О. Михайлова, перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
Издательство Азбука®
* * *
Замечательный роман – это сама жизнь!
New York Daily News
Роман настолько яркий и увлекательный, что вы забудете о своих проблемах.
Glamour
Мейв Бинчи – удивительно одаренная писательница… Она замечательный исследователь человеческой натуры.
The New York Times Book Review
Читать один из романов Мейн Бинчи – все равно что возвращаться домой.
The Washigton Post
Бинчи – великий рассказчик в лучших ирландских традициях… Она пишет от чистого сердца.
The Cleveland Plain Dealer
В книгах Бинчи в типично кельтской манере сочетаются теплота и мужество…
Chicago Tribune
* * *
Дорогому, замечательному Гордону,
такому доброму и отзывчивому человеку,
что даже на фоне героев этой книги он выделялся бы.
Благодарю тебя, Гордон, от всего сердца
Глава 1
Похоже, первым пожар в заливе увидел Андреас. Он недоверчиво покачал головой, всматриваясь в даль: не может быть такого, только не здесь, в Айя-Анне, только не на маленькой красно-белой «Ольге», переправлявшей сюда туристов. Только не с Маносом, этим упрямым дураком Маносом, которого он знал с детства. Дым и пламя на «Ольге» – это сон, игра света и тени, не иначе.
Верно, переутомился.
Некоторые из деревенских старожилов утверждали, что им все мерещится. Одни грешили на жаркий день, другие – на пару бутылок раки, выпитых накануне вечером. Но Андреас лег рано, а в его таверне на склоне холма не подавали раки, не устраивали песен и танцев.
Андреас поднял ладонь, чтобы защитить глаза, и тут же увидел проплывающее над головой облако. Небо было уже не таким ясным. Должно быть, он действительно ошибся насчет «дыма». Но теперь ему нужно собраться и заняться рестораном. Посетители после подъема на холм не захотят отобедать у чокнутого, спятившего на жаре человека, которому причудились катастрофы в мирной греческой деревне.
При помощи маленьких зажимов он продолжил крепить красные и зеленые пластиковые скатерти к длинным деревянным столам на террасе своей таверны. День предстоял жаркий, к обеду терраса будет набита людьми. Андреас старательно написал меню на доске, хотя частенько спрашивал сам себя, зачем так делать, – изо дня в день еда в таверне не менялась. Но посетителям нравилось рукописное меню, как нравилась и надпись «Добро пожаловать», повторенная на шести языках.
Еда здесь не была какой-то особенной. Все то же самое предлагали гостям и в десятках других таверн: сувлаки[1], шашлык из баранины (вообще-то, из козлятины, но посетители представляли, что это баранина); мусака, теплая и клейкая, выложенная на большое блюдо для пирога; объемные миски салата; соленый сыр фета, нарезанный кубиками, и сочные алые помидоры. На рыбной стойке барбуни и барабульки, соседствуя со стейками из рыбы-меча, ждали, пока не окажутся на гриле. В холодильнике хранились большие стальные подносы с десертами: катаифи и пахлавой из орехов, меда и сдобы, а в чиллере – рецина и прочие местные вина. Зачем еще приезжать в Грецию, как не за всем этим? Люди стекались сюда со всего мира, ведь им нравилось то, что могли предложить Андреас и множество таких же заведений.
Андреас с первого взгляда определял национальность любого туриста Айя-Анны, он умел поприветствовать их на любом языке. Долгие годы изучения особенностей походки и языка тела превратили это в своеобразную игру.
Так, англичане, например, не любили, когда им подсовывали немецкое меню вместо английского, а канадцы не хотели, чтобы их приняли за американцев. Итальянцам не улыбалось французское «бонжур», а соотечественников Андреаса, этих важных столичных шишек, нельзя было путать с заграничными туристами. Андреас научился сначала внимательно разглядывать людей и только потом говорить.
И когда он увидел на тропе первых сегодняшних посетителей, этот навык сработал автоматически.
Вот появился тихий мужчина в шортах, популярных только в Америке, подчеркивающих все недостатки тела, но только не зад или ноги. Шел один, пока не остановился, чтобы рассмотреть пожар в бинокль.
Вот красивая молодая немка, высокая и загорелая, с волосами, то ли выгоревшими на солнце, то ли высветленными в очень дорогом салоне. Она стояла молча, недоверчиво глядя на оранжево-алые языки пламени, лижущие лодку в заливе Айя-Анны.
Вот парень лет двадцати, беспокойный и субтильный на вид англичанин, в очках, которые он постоянно снимал и протирал. На лодку он смотрел не отрываясь, в ужасе открыв рот.
Пара, тоже около двадцати, явно вымотанная восхождением на вершину холма, – шотландцы или ирландцы, подумал Андреас, не до конца разобравший их акцент. В молодом человеке заметна была некая развязность, будто он всеми силами показывал воображаемой публике, что для него это пустячная прогулка.
В свою очередь гости увидели перед собой высокого, сутуловатого мужчину с седой головой и густыми бровями.
– Мы плавали вчера на той яхте. – Одна из девушек в шоке прижала руку ко рту. – О боже, это могли быть мы!
– Ну, это все же не мы, так зачем зря болтать, – твердо произнес ее парень, с пренебрежением глядя на зашнурованные ботинки Андреаса.
И тут в заливе внизу послышался взрыв, и Андреас наконец осознал, что все взаправду. На яхте произошел пожар. Это никакая не игра света. И раз остальные тоже увидели дым, то дело не в его старческой слепоте. Задрожав, он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.
– Я должен позвонить своему брату Йоргису, он работает в полиции… Может, они еще не знают, может, оттуда не видать огня…
– Они в курсе, – мягко проговорил высокий американец. – Смотрите, спасательные шлюпки уже в пути.
Но Андреас все равно отошел, чтобы позвонить.
Конечно же, в крошечном полицейском участке, расположенном на холме над гаванью, на звонок не ответили.
Все та же девушка смотрела вниз, на безмятежное синее море, запятнанное, словно холст, косматым алым пламенем и черным дымом.
– Поверить не могу… – вновь и вновь повторяла она. – Вчера он учил нас танцевать на этой самой яхте, он назвал ее «Ольгой» в честь своей бабушки!
– Это же яхта Маноса, не так ли? – спросил парень в очках. – Я тоже на ней плавал.
– Да, Маноса, – с печалью в голосе подтвердил Андреас.
Манос, дурачина, вечно брал на борт слишком много людей, хотя на его судне не было надлежащего оборудования для общественного питания – что не мешало ему жонглировать напитками и готовить кебаб с помощью какого-то дремучего газового баллона. Но в деревне возмущаться и не думали. Все знали Маноса и его семью. И теперь его родные соберутся в гавани в ожидании вестей.
– Знаете его? – спросил высокий американец с биноклем.
– Да, конечно, здесь все друг с другом знакомы. – Андреас вытер глаза столовой салфеткой.
Они стояли как завороженные, наблюдая издали за прибывающими шлюпками, с которых люди пытались потушить пламя; в воде барахтались пассажиры, надеясь, что их подберет судно поменьше.
Американец одалживал свой бинокль всем желающим. Никто из них не находил слов; не в силах помочь отсюда, не в силах сделать хоть что-нибудь, они всё не могли оторвать глаз от трагедии, развернувшейся внизу, в прекрасном и кротком синем море.
Андреас знал, что ему следовало как-нибудь обслужить гостей, но почему-то находил это неуместным. Он не хотел отворачиваться от того, что осталось от Маноса, от его лодки и беззаботных туристов, отправившихся в такой счастливый отпускной круиз. Было бы так бесчувственно сейчас расхваливать фаршированные виноградные листья, одновременно рассаживая посетителей.
Чья-то рука коснулась его руки. Это была белокурая немка.
– Вам тяжелее, чем нам, это ведь ваши края, – сказала она.
Андреас снова ощутил, как слезы подступают к глазам. Она была права. Айя-Анна – это был его край. Здесь он родился, здесь он всех знал: и бабушку Маноса Ольгу, и молодых ребят, спустивших свои лодки в приливные воды, спеша на помощь жертвам. Он знал семьи, которые будут ждать их в гавани. Да, ему было горше остальных. Оттого он жалобно посмотрел на нее.
К ее доброте прилагалась еще и практичность.
– Почему бы вам не сесть? Прошу, – любезно произнесла немка. – Мы ничем не сможем им помочь.
Ему только и нужно было, чтобы кто-то это сказал.
– Я Андреас, – произнес он. – Вы правы, я родом отсюда, и сегодня здесь случилось нечто ужасное. Позвольте предложить вам метаксу, чтобы оправиться от шока, а затем мы помолимся за людей в бухте.
– Мы ничего, совсем ничего не можем сделать? – спросил англичанин в очках.
– Чтобы забраться на этот холм, ушло около трех часов. Думаю, пока мы спустимся, то станем только мешать, – ответил высокий американец. – Кстати, меня зовут Томас, и я не думаю, что нам стоит сейчас толпиться в гавани. Там уже десятки людей, глядите. – Он предложил свой бинокль, чтобы остальные убедились сами.
– Я Эльза, – сказала немка, – я принесу стаканы.
Стоя на солнцепеке со стаканчиками огненной жидкости в руках, они с каким-то странным чувством подняли тост.
– Пусть души их и души всех праведных усопших покоятся с миром, – сказала Фиона, рыжая ирландка с веснушчатым лицом.
Ее парень, казалось, слегка вздрогнул, услышав это.
– Ну а почему бы и нет, Шейн? – принялась защищаться она. – Это же молитва!
– Ступайте с миром, – проговорил Томас, глядя на обломки яхты.
Пламя уже утихло, спасатели занимались подсчетом выживших и погибших.
– Лехаим, – произнес Дэвид, англичанин в очках. – Это значит «За жизнь», – объяснил он.
– Ruhe in Frieden[2], – со слезами на глазах сказала Эльза.
– O Theos n’anapafsi tin psyhi tou[3], – произнес Андреас, скорбно склонив голову и глядя на то, что выглядело ужаснейшей трагедией из всех, какие знала Айя-Анна.
Они не стали заказывать обед, но Андреас обнес всех салатом с козьим сыром, тарелкой баранины, фаршированными помидорами, а затем и вазочкой с фруктами. Гости рассказали о себе, о своем путешествии. Все они прибыли не на двухнедельный тур, а надолго, по крайней мере на несколько месяцев.
Американец Томас путешествовал и писал статьи для журнала. Он уехал на год, взяв творческий отпуск в университете. По его словам, такие отпуска были очень востребованными – еще бы: целый год, чтобы повидать мир и расширить кругозор! Преподаватели любой специальности нуждались в том, чтобы наладить связи с людьми из других стран, иначе они бы слишком погрязли в университетской политической возне. Говоря об этом, он выглядел каким-то отстраненным, будто скучает по чему-то, оставленному в Калифорнии, заметил Андреас.
С немкой Эльзой все было иначе. Непохоже, что девушка скучала по своей прежней жизни. Она призналась, что устала от работы, осознав всю ничтожность и банальность того, что когда-то считала для себя важным. Ее средств хватало, чтобы путешествовать целый год. В пути Эльза провела уже три недели и вовсе не желала покидать Грецию.
Маленькая ирландка Фиона не выказывала той же уверенности. Говоря о том, как они хотят увидеть мир, найти место, где люди не будут их осуждать, переделывать или пытаться улучшить, она в поисках подтверждения своим словам все поглядывала на своего угрюмого парня. Но ее парень ничего не отвечал, а лишь со скучающим видом пожимал плечами.
Дэвид мечтал увидеть мир еще достаточно молодым, чтобы узнать, что ему нравится, и, возможно, найти себя. И не было для него ничего печальнее, чем старые люди, слишком поздно обнаружившие то, что искали десятками лет. Или просто люди, не нашедшие в себе смелости меняться, потому что не знали, какие возможности существуют для них. Дэвид шел путем открытий всего месяц, и его переполняли впечатления.
Но пока они понемногу рассказывали друг другу о своей жизни в Дюссельдорфе, Дублине, Калифорнии и Манчестере, никто из них, как отметил Андреас, ни словом не упомянул оставленные семьи.
Сам он поведал им о своей жизни здесь, в Айя-Анне, и о том, как расцвело это место со времен его детства, когда здесь не бывало ни одного туриста и ему приходилось зарабатывать сбором оливок или выпасом коз на холмах. Андреас говорил о давно уехавших в Америку братьях и о своем сыне, который много лет назад после ссоры покинул эту таверну, да так и не вернулся.
– Из-за чего же вы поссорились? – спросила хрупкая Фиона, округлив большие зеленые глаза.
– Сын хотел превратить таверну в ночной клуб, а я нет; обычная история о молодежи и о пожилых, о переменах и о желании сохранить все по-старому, – грустно пожал плечами Андреас.
– А вы бы открыли ночной клуб, если бы поняли, что тогда он останется дома? – спросила его Эльза.
– Да, сейчас я бы так и сделал. Знал бы я, как одиноко мне будет без моего единственного сына, который сейчас на другом конце света, в Чикаго, и совсем мне не пишет… Да, я согласился бы на ночной клуб. Но тогда я не знал, понимаете.
– А ваша жена? – спросила Фиона. – Разве она не умоляла вас вернуть его и открыть этот клуб?
– Она умерла. Вот и не осталось никого, кто мог бы нас примирить.
Наступила тишина. Кивающие мужчины будто бы понимали, о чем он; женщины, напротив, не понимали.
Послеобеденные тени стали длиннее. Андреас подал гостям маленькие порции кофе, а гости, казалось, не хотели уходить. Отсюда, из таверны на высоком холме, они могли наблюдать за кошмарной сценой, развернувшейся в гавани. Погожий день принес много горя. В бинокль было видно тела на носилках, нахлынувшую толпу и людей, спешащих узнать, живы ли их близкие. Собравшаяся на холме компания чувствовала себя спокойнее, и, хотя они еще ничего не знали друг о друге, беседовали они совсем как старые друзья.
Туристы все еще общались, когда на небе взошли первые звезды. Теперь в гавани виднелись мигающие огоньки камер и телевизионные группы, записывающие для всего мира случившуюся трагедию. Новостям о катастрофе обычно не требуется много времени, чтобы добраться до информационных сетей.
– Полагаю, такая у этих ребят работа, – смиренно произнес Дэвид. – Но я все же нахожу омерзительным, нет, чудовищным, что они кормятся на ниве человеческих трагедий.
– Да, это именно так, поверьте, но я сама в этом кручусь. Или, во всяком случае, крутилась, – неожиданно сказала Эльза.
– Журналистка? – с интересом спросил Дэвид.
– Работала в телевизионном выпуске новостей. Прямо сейчас в далекой телестудии кто-то вроде меня сидит за моим столом и расспрашивает репортеров в гавани: сколько тел нашли, как все случилось, есть ли немцы среди погибших? Так что да, это и впрямь чудовищно. И я рада, что больше не участвую в этом.
– Но люди все-таки должны знать о голоде и войнах, иначе как мы победим эти несчастья? – возмутился Томас.
– Мы их никогда не победим, – буркнул Шейн. – Все упирается в деньги. Голод и война приносят большие деньги, именно поэтому все идет так, как идет; именно поэтому мир такой, какой он есть.
Шейн не похож на остальных, подумал Андреас, он пренебрежителен, неспокоен и мечтает оказаться где-нибудь далеко. Но для такого молодого парня естественно желание поскорее остаться наедине со своей красивой миниатюрной подружкой Фионой, а не болтать на жаре со множеством незнакомцев.
– Деньги важны не для всех, – мягко вставил Дэвид.
– Я и не говорил, что они важны именно для вас. Я к тому, что мир так устроен, вот и все, – отрезал Шейн.
Фиона резко вскинула взгляд, будто ей уже приходилось таким же образом отстаивать взгляды Шейна перед другими.
– Шейн имеет в виду, что так сложилась система; но она не Бог, чтобы повелевать его жизнью или моей. Если бы я гонялась за деньгами, то не пошла бы в медсестры, – улыбнулась она остальным.
– Значит, медсестра? – переспросила Эльза.
– Да, и меня волнует, не нужна ли моя помощь там, внизу. Полагаю, нет?..
– Фиона, ты же не хирург, тебе не доверят ампутировать ногу в портовой кафешке, – с ухмылкой возразил Шейн.
– Но, знаешь, по крайней мере, я могла бы хоть как-то помочь!
– Ради бога, Фиона, приди в себя. Ну и что бы ты сделала – попросила их по-гречески: «Сохраняйте спокойствие»? Медсестры-иностранки не ахти какое подспорье во время кризиса.
Фиона густо покраснела.
– Уверена, будь мы сейчас внизу, – поддержала ее Эльза, – вашу помощь нашли бы неоценимой. Но спуск отнял бы у нас столько времени, что нам, верно, лучше быть здесь, на холме и подальше от толпы.
Томас согласился с ней. Он снова глянул в бинокль.
– Не думаю, что там вы смогли бы даже приблизиться к раненым, – успокоил он. – Взгляните, какая толчея. – Он вложил бинокль в дрожащие руки Фионы, и та вгляделась в далекую гавань и распихивающих друг друга людей.
– Да, вы правы, я вижу, – тихо ответила Фиона.
– Должно быть, здорово быть медсестрой. Как по мне, это означает, что ты ничего не боишься, – сказал Томас, желая ее подбодрить. – Вы сделали отличную карьеру. Моя мать тоже медсестра, но она трудится сверхурочно и за сущие пенни.
– Она работала, пока растила вас?
– До сих пор работает. Она помогла нам с братом окончить колледж, благодаря чему мы и поднялись. Мы стараемся отблагодарить ее, оплачивать ей отдых и жилье, но она говорит, что пахать без устали просто запрограммирована.
– Куда вы пошли после колледжа? – спросил Дэвид. – У меня есть степень в бизнесе, но это все равно не то, чем я хотел бы заниматься.
– Я преподаю литературу девятнадцатого века в университете, – не торопясь, ответил Томас и пожал плечами, словно это был какой-то пустяк.
– Шейн, чем занимаетесь вы? – поинтересовалась Эльза.
– А вам зачем? – ответил он прямым взглядом.
– Не знаю, может, я просто не могу не сыпать вопросами. Все остальные уже поделились, и я не хотела бы, чтобы вы остались в стороне.
У Эльзы была красивая улыбка, и Шейн расслабился:
– Конечно. Ну, знаете, работаю то там, то тут.
– Понятно, – кивнула Эльза так, будто нашла его ответ очень разумным.
Остальные тоже кивнули. Все всё понимали.
Вдруг Андреас очень медленно произнес:
– Мне кажется, вам всем следует позвонить домой и сообщить, что вы живы. – Пораженные этим гости посмотрели на него, и он объяснил: – Эльза права, сегодня вечером это будет в новостях. Ваши родные увидят все по телевизору, и если они знают, что вы в Айя-Анне, то могут решить, что вы были на яхте Маноса.
Он оглядел всех пятерых. Все молодые, все из разных семей, разных мест, разных стран.
– Ну, мой мобильник здесь не работает, – весело сообщила Эльза. – Пару дней назад я пробовала звонить, а потом решила: тем лучше, теперь я официально в бегах.
– В Калифорнии сейчас неподходящее время суток, – сказал Томас.
– Я попаду на автоответчик, мои наверняка опять на какой-нибудь деловой встрече, – продолжил Дэвид.
– А меня ждет очередное: «Дорогая, милая, вот видишь, как бывает, когда ты бросаешь свою замечательную, уютную работу и колесишь по миру!» – улыбнулась Фиона.
Шейн вообще промолчал. Идея позвонить домой никогда не приходила ему в голову.
Тогда Андреас встал из-за стола и обратился к ним:
– Поверьте, когда я слышу, что в Чикаго произошла стрельба или наводнение, любая катастрофа, я сразу спрашиваю себя, не пострадал ли мой Адони. Я был бы счастлив, если бы он позвонил… Просто коротко сообщил, что он в безопасности. Вот и все.
– Его звали Адони? – удивилась Фиона. – Как Адонис, бог красоты?
– Его зовут Адони, – поправила Эльза.
– И что, он правда смахивает на Адониса? По мнению женщин, я имею в виду, – спросил с усмешкой Шейн.
– Не знаю, он мне не пишет. – У Андреаса было грустное лицо.
– Видите ли, Андреас, вы из тех отцов, которым не все равно. А некоторые отцы другой породы, – объяснил Дэвид.
– Родителю не может быть все равно, просто все проявляют это по-разному.
– А у кого-то, конечно же, вообще нет родителей, – легко сказала Эльза. – Взять меня: отец давно исчез, мать умерла молодой.
– Но кто-нибудь в Германии наверняка дорожит вами, Эльза, – вставил Андреас, но тут же подумал, что, возможно, перешел черту. – Я просто говорю, что мой телефон вон там, у бара. А теперь я открою бутылку вина, чтобы отпраздновать нашу сегодняшнюю встречу, и пусть наши мечты и надежды доживут до следующей звездной ночи, которую мы проведем вместе!
Вернувшись внутрь, он услышал доносившийся с террасы разговор.
– Похоже, он действительно хочет, чтобы мы воспользовались его телефоном, – проговорила Фиона.
– Ну, ты-то уже описала, чем это для тебя закончится, – возразил Шейн.
– Как по мне, много шума из ничего, – удивлялась Эльза.
Но спор прекратился, стоило им снова посмотреть на происходящее внизу.
– Давайте я первый позвоню, – решил Томас.
Андреас продолжал стоять, протирал очки, слушал их звонки. До чего странная маленькая компания собралась сегодня в его таверне. Никто из них не чувствовал себя комфортно с людьми, которым они звонили. Как будто все они от чего-то убегали. Голос каждого из них звучал так, словно они спасались от чего-то нехорошего.
Голос Томаса все время прерывался:
– Я знаю, что летом он в лагере. Просто подумал… нет, это не важно… поверь, я ничего не задумал. Ширли, пожалуйста, я не хочу проблем, я просто… Ладно, Ширли, думай что хочешь. Нет, я пока ничего не решил.
В голосе Дэвида звучала тревога:
– Ой, пап, ты дома, да, ну конечно, где же еще. Я только хотел рассказать о том происшествии… нет, я не пострадал… нет, меня не было на яхте. – Долгое молчание. – Хорошо, пап, передавай маме привет. Нет, скажи ей, я пока не определился, когда планирую вернуться.
Звонок Фионы вообще не касался трагедии на яхте. Казалось, на той стороне не желали и слушать об этом. Как и предсказывал Шейн, на нее вывалили своеобразную просьбу вернуться домой.
– Я пока не могу назвать тебе дату, мам, мы обсуждали это миллион раз. Куда он, туда и я, мам, и не надо строить свои планы вокруг меня – так будет намного лучше.
Разговор Эльзы был весьма таинственным. Андреас говорил по-немецки и прекрасно все понимал. Девушка оставила два сообщения на разных автоответчиках.
Первое было теплым: «Ханна, это Эльза. Я сейчас в той славной греческой деревушке Айя-Анна, где сегодня случилась ужасная авария. На яхте погибли люди. Прямо на наших глазах. Не могу передать тебе, насколько это было печально. Но если тебе интересно, коснулось ли это меня, то знай, что мне повезло… О Ханна, я так скучаю по тебе и твоей жилетке, в которую можно поплакать. Но теперь я плачу гораздо реже, может, правильно я сделала, что уехала. Как всегда, я бы предпочла, чтобы ты никому не рассказывала о моем звонке. Ты замечательная подруга… Я тебя не заслуживаю. Скоро свяжусь с тобой, обещаю».
Затем она позвонила второй раз, и теперь ее голос был ледяным: «Меня не было на той яхте. Но знаешь что? Иногда я думаю, что была бы не прочь оказаться там. Электронные письма до меня не доходят, так что не утруждайся. Ты ничего не можешь сказать или сделать. Все уже сказано или сделано. Я звоню тебе только потому, что в телестудии, вероятно, надеются, что я либо сгорела в пожаре на яхте, либо торчу в гавани и мечтаю выступить очевидцем перед камерой. Однако я в милях оттуда и также в милях от тебя, и поверь, больше мне ничего не надо».
И когда Эльза положила трубку, Андреас увидел, что в глазах у нее стоят слезы.
