bannerbannerbanner
Пойдем играть к Адамсам

Мендал У. Джонсон
Пойдем играть к Адамсам

Пришло время героизма и смелых поступков. Легкое движение пальцев, и внезапно появляется спрятанное лезвие бритвы; чик-шмык, и она свободна. К сожалению, такое случалось только в телевизоре. В реальной жизни жертвы оставались почти такими же, какими были прежде – жертвами.

Барбару поражало то бессердечие, с которым дети оставляли ее в таком состоянии. И с которым – что еще хуже, конечно же, – сторожили ее. Казалось, у них не было ни возможности, ни желания поставить себя на ее место или представить, насколько ей больно. У них не было богов – а если и были, то не милосердные и любящие. И у них не было героев, если только название «Свободная Пятерка» не подразумевало, что они обладают некоторой долей воображения. Они просто плыли по течению. Как и Синди, все они просто плыли по течению, функционируя с помощью своих автоматических, безотказно работающих домашних приборов, кредитных карт и платежных счетов. Взрослые им были не нужны и не принимались во внимание.

О, перестань, – сказала себе Барбара, испугавшись. Ты сходишь с ума. Все совсем не так. Да, это так. Почему нет? О боже. Она старалась не натягивать веревки. Так будет только больнее. Лежи спокойно.

Я пытаюсь, я пытаюсь.

Но если свое тело ей удалось ненадолго успокоить, то заставить замолчать разум она не смогла. Как у студента, изучающего основным предметом педагогику, голова у нее была забита всякой всячиной – от групповых потребностей и взаимодействий до гештальт-психологии (многое из этого так и не было усвоено). Барбара вынужденно осталась наедине со своими мыслями, которые не давали ей заснуть. Если б я только могла что-то сделать, – сказала она себе. Вместо этого на ум пришла мелодия из «Веселого крестьянина»:

 
Школьные деньки, школьные деньки,
Как же нам дороги они.
Учились мы писать, читать и считать
Под пение учительской указки…[2]
 

Прекрати, – снова сказала себе Барбара. Я хочу подумать. Как бы она ни пыталась переключиться, дурацкая мелодия продолжала играть у нее в голове:

 
Мальчик Антисептик и пёсик Фторхинол
в своем саду играли, и вдруг припрыгал Крол [3].
 

Нет, я хочу подумать!

Но тщетно, мысли ускользали от нее. Барбара страдала морально и физически. С другой стороны, так она хотя бы не сможет зацикливаться на этой теме. Это было не ее поприще, в отличие от Терри.

Терри могла взять себя в руки, успокоиться, не по-мужски, конечно же, а скорее расслабиться, что, по крайней мере, помогало не думать о физических проблемах. Подперев левой рукой подбородок, правой быстро, как квалифицированный стенограф, делая записи, она излучала сосредоточенность и уединение. Вокруг нее выстраивалась стена. В другом конце комнаты сидела Барбара, изогнувшись и словно обвивая свой стул, как виноградная лоза. Ноги у нее переплелись, ступня одной была заведена за лодыжку другой. Руки будто сами по себе играли с предметами на столе. Казалось, она убирала волосы с глаз раза три за минуту. Смотрела на слова, прочитывала их, а затем забывала, как только переходила к следующему абзацу. Она не могла структурировать и понимать что-либо в целом. Ее мир состоял из движения, удовольствий, тепла, прямого человеческого контакта и радости, а не из созерцания. В моменты учебы, требующие максимальной сосредоточенности – во время экзаменов или сдачи курсовых, – у нее даже возникала мысль выговориться, закричать, станцевать, спеть, швырнуть что-нибудь, чтобы нарушить священную тишину. «Какой в этом смысл, Терри? Нет, ну в самом деле, какой в этом смысл? Как ты можешь просто сидеть и мучить себя? Чем мы отличаемся?»

Погрузившись в воспоминания, Барбара отчетливо видела их комнату в общежитии, где Терри училась, одевалась, устраивала свои маленькие постирушки, никогда не теряя свою хладнокровную уверенность. На мгновение все стало настолько ярким и живым, что ей показалось, что ее комната в доме Адамсов накладывается на ее старую университетскую. Барбара лежит здесь на кровати, затем любопытный свето-временной эффект, и в следующую секунду она видит, как не более чем в десяти футах от нее, в другом конце комнаты, ходит Терри. Что, если это действительно так, а не просто плод ее воображения? Ей снова снился прерванный этим утром сон.

– Терри?

– Терри-и-и-и?.. – передразнила Терри.

– Они не отпустили меня, – зачем-то сказала Барбара.

Терри промолчала.

– Не думаю, что они отпустят меня добровольно.

– Возможно. – Терри сама начала готовиться ко сну. Она была невзрачной, если не сказать нескладной девушкой, но обладала красивыми медно-рыжими волосами и завидными зелеными глазами. Стоя на своей половине комнаты, она повернулась к Барбаре, наклонила голову, откинула волосы и расстегнула сережку.

– Что собираешься делать?

– А что я могу сделать? – с горечью в голосе ответила Барбара. – Что бы ты сделала?

– Не знаю. – Терри неуклюже наклонила голову в другую сторону и сняла другую сережку. Повернувшись к комоду, открыла верхний ящик и бросила бижутерию в маленькую лакированную коробочку.

– Во-первых, я не вляпалась бы в такие неприятности.

– Это да.

В обычном разговоре, будучи в ясном уме, Барбара возразила бы, но в этой маленькой воображаемой беседе она автоматически сдалась.

– Это да, – задумчиво повторила она, – но почему? Почему ты такая умная?

– По кочану. – Терри закрыла ящик. – Дело не во мне, а в тебе. Ты лохушка, Барбара.

Она ушла в ванную и стала снимать макияж.

– Ты не согласилась бы на эту работу.

– Угу. – Терри вытащила салфетку, обернула ею указательный палец и начала вытирать помаду. – Если б мне нужны были деньги, я пошла бы и нашла настоящую работу в реальном мире. Это первое. – Она некрасиво сдвинула в сторону нижнюю челюсть и вытерла губную помаду с другого уголка рта. – Ты фантазерка, совершенно оторванная от реальности. Намеренно устраиваешься работать здесь, в деревне, к друзьям семьи, почти даром, потому что это не изменит твое мировоззрение. Живешь в ватном коконе. Играешь роль богатой мамочки, представительницы среднего класса. Это как оплачиваемый отпуск. И если ты продолжишь в том же духе, Тед или кто-то еще придет и действительно сделает тебя одной из них, и тебе никогда не придется смотреть в лицо невзгодам.

Барбара согласилась. Не то чтобы Терри не говорила раньше то же самое; просто в реальности это звучало более дипломатично, чем в воображении.

– А если б я согласилась на такую работу, – Терри наклонилась к зеркалу, глядя на себя и похлопывая себя по лицу, – в чем была бы разница?

– Дети боялись бы тебя. И не сделали бы этого.

Терри бросила салфетку в унитаз и вытащила новую.

– Верно, – она умело накрутила ее на палец, – а почему?

Барбара промолчала. Хотя знала ответ.

– Именно это я и имею в виду, когда говорю, что ты лохушка. – Терри отстранилась от зеркала и несколькими ловкими движениями вытерла остатки помады. – Ты готова встречаться с любым встречным, быстро привязываешься. Стараешься быть хорошей и думаешь, что если продолжишь оставаться такой и не причинишь никому вреда, то и тебе никто не причинит вреда.

– Что в этом плохого? Если мне нравятся люди, почему бы мне не показывать это?

– Потому что они тебе не нравятся. – Терри снова бросила салфетку в унитаз и открыла краны в раковине. Стоя в одном нижнем белье, босая, ненакрашенная, она стянула с поручня свою мочалку и подставила под струю воды. – Ты превращаешь всех в маленьких диснеевских собачек и кошечек. Любишь их такими, какими их себе придумываешь, а не такими, какие они есть на самом деле, со всеми их недостатками. Заставляешь всех притворяться, а это очень неприятно.

– Мне нравится видеть… Мне нравится пытаться видеть в людях хорошее, – упрямо сказала Барбара. – Все остальные видят только недостатки, так разве плохо увидеть и хорошее, для разнообразия?

– Совершенно верно. Если кого-то взбешен, он хочет, чтобы его воспринимали именно таким – взбешенным. Он не хочет притворяться в угоду тебе. – Терри достала свое косметическое мыло, которое она еще называла обнадеживающим, и начала намыливать лицо в соответствии с правилами, прописанными во всех женских журналах. – Например, – она провела по своему лбу короткими сильными пальцами, – ты думаешь обо мне как о своей умной соседке по комнате, которая знает все на свете и всегда вызволяет тебя из передряг. Верно? Я имею в виду, для тебя я вот это все. И тот факт, что я могу быть одинокой, нуждающейся в поддержке или озабоченной поиском парня, просто не приходит тебе в голову, верно? Ты умаляешь мои чувства, видишь только приятное. А «серьезное» стараешься не замечать.

– Неправда…

– И если парни улыбаются тебе, ты предпочитаешь думать, что это проявление дружелюбия. А когда они хотят дотронуться до тебя, это вовсе не потому, что на самом деле им хочется переспать с тобой. – Терри набрала пригоршню воды и опустила в нее лицо. – Барб, ты лохушка.

Барбара промолчала.

Терри взяла полотенце и начала вытираться.

– Вот смотри, когда мы вообще разговаривали? В ту минуту, когда я начинаю говорить о чем-то, что меня беспокоит, я вижу, как в голове у тебя будто что-то щелкает. И мысли у тебя уплывают в другом направлении. Ты меняешь тему, переключаясь на какую-то ерунду. Просто как бы ускользаешь.

 

Терри бросила полотенце обратно на поручень. Завтра она пожалеет, что не расправила его, чтобы оно высохло равномерно, но сейчас не думает об этом. Ее хорошие качества отчасти нивелировались ее неряшливостью.

– Ничего не могу с собой поделать, – сонно пробормотала Барбара. – Когда люди подходят ко мне слишком близко, у меня будто… мурашки начинают бегать по всему телу. – Она замолчала, задумавшись.

Боль в теле, которую она предвидела ранее, уже ощущалась. Как пловчиха, Барбара много тренировалась и знала, что мышцы необходимо нагружать, а затем давать им обязательный отдых. Сейчас это было невозможно. Ее тело длительное время находилось в растянутом, напряженном состоянии, и теперь мышцы протестовали.

– Ерунда какая-то, – произнесла Барбара сквозь дрему. – Человеку в хорошей форме это не должно причинять боль. И все же мне больно. И даже очень. Но вообще-то, мы говорили о детях, и что они мне не очень нравились, верно?

– Терри?..

– Я здесь. – Терри выключила свет в ванной и вышла, заканчивая раздеваться. Барбара почувствовала облегчение от ее присутствия.

– И?

– Ну, они тебе не понравились, и в то же время ты не сильно на них наседала. Просто резвилась с ними и в итоге потеряла уважение. Они не боялись тебя.

Терри стянула через голову комбинацию и небрежно бросила на стул.

– Просто ты любила с ними играть, поэтому они и втянули тебя в свои игры. Ты просто кукла Барби – ходишь, говоришь, писаешь, произносишь настоящие слова. Если они хотят связать тебя и поиграть в монстров, почему бы и нет?

Некая ритуальная благопристойность заставила Терри повернуться спиной, и она сняла лифчик и надела ночную рубашку. Лишь потом она стянула трусики и тоже бросила их на стул.

– Ты более наивная, чем они, и далеко не такая жестокая. Ты просто крупнее их, вот и все.

Барбара молчала. Этот воображаемый разговор требовал от ее разума больше усилий, чем она могла сейчас приложить.

Терри скользнула в неубранную постель, откинула одеяло (в то утро она набросила его лишь для того, чтобы скрыть беспорядок).

– В общем, вчера главной была ты, а теперь – дети. Почему?

– Это кучка зверенышей, – чтобы ответить, Барбаре, казалось, пришлось подниматься откуда-то из глубины. Она чувствовала лишь боль и подступающее изнеможение.

– Из тебя выйдет паршивый учитель.

– Это же монстры. Оставь меня в покое. Я хочу спать. Боже, я хочу спать.

Терри ничего не сказала. Отпущенная Барбарой, она стала расплываться и наконец замолчала. Но Барбара представляла, что она все еще рядом, спит в своей постели, и от этой утешительной фантазии ей стало лучше.

– Спокойной ночи….

– Подожди минутку. В таком виде ты никуда не пойдешь, – сказала мать Барбары.

Она была права.

Барбара направлялась в город только для того, чтобы на пару часов вырваться из дома. Хотела пойти куда глаза глядят, но мать оказалась права. Она все еще была в ночной рубашке, и та была слишком мала. Больно. Ей придется переодеться во что-то другое, как только автомобиль, движущийся по дороге, проедет мимо, и яркий свет его фар не будет ей мешать.

Затем Барбара открыла глаза.

Юный Бобби Адамс, сонный, серьезный, хотя и с поникшим взглядом, стоял возле кровати в свете только что включенного им ночника. Он внимательно осмотрел ее узы, руки и ноги, а затем задумчиво натянул на нее простыню. После этого вышел на кухню, и Барбара услышала, как он роется там в поисках чем бы перекусить.

О боже, выключи хотя бы свет, – мысленно сказала она.

3

На следующее утро дети пришли пораньше. Проснувшись и промучившись несколько часов, Барбара услышала, как они с криками пробираются через лес, как обмениваются утренними новостями на заднем крыльце, как с топотом вваливаются на кухню. С тревогой она смотрела, как они веером входят в ее комнату. Ей отчаянно хотелось получить хоть какую-то свободу движения, и она понимала, что, если напугает их, ей не позволят даже пошевельнуться. Поэтому лежала неподвижно, покорная, как ягненок.

Сразу же стало ясно, что, независимо от того, что случилось за те сутки, пока она находилась в плену, ее тюремщики хотя бы утратили робость. С одной стороны, это удручало, поскольку понижало ее статус по отношению к детям. С другой, это было подарком судьбы, поскольку ускоряло события.

– Сделаем как вчера? – спросил Джон.

– Ага. – Бобби был немного сонным и растерянным, но сохранял ясность ума. – Только на этот раз, когда она пойдет, я накину ей на шею два витка веревки.

– Зачем?

– О, – в его голосе не было злобы, – так будет больнее.

(Барбара не могла с этим не согласиться.)

– Можно сегодня я ее поведу? – спросил Пол. Его глаза, полные утренней энергии, метались от Бобби к Джону.

– Тянуть не будешь. Просто пойдешь впереди, – сказала Дайана. – Потянешь, только если будет упираться.

– Он хочет ее придушить. – Синди улыбнулась хитрой и многозначительной улыбкой.

– Нет!

– Да.

– Ладно. – При том, что Джон обращался к участникам перебранки, глаза у него были обращены на девушку, лежащую на кровати. – Пусть ведет. Ему можно. А Бобби пусть идет сзади. Мне все равно. Возьми веревку.

Они подняли Барбару на ноги гораздо быстрее, чем накануне. Руки у нее были привязаны в локтях к туловищу, одна рука заведена за спину и зафиксирована почти между лопатками, ноги связаны в лодыжках. Дети были жестче, проворнее, увереннее – казалось, уже не боялись, что она сможет каким-то образом убежать или одолеть их. И Барбара не сопротивлялась. Разве что, когда ее посадили, перед тем как поднять на ноги, наклонилась вперед, уняв ненадолго боль в спине. Это ей разрешили, и, как всякая арестантка, она решила не затягивать удовольствие. Встала, напрягшись всем телом. Двигалась, как они хотели. Полностью подчинялась. То, что вчера было унизительным и приводило в ярость, сегодня было более естественным и менее болезненным. Более того, она избежала бессмысленного поражения, которым бы закончилось однорукое сопротивление пяти решительно настроенным молодым людям.

Барбара начала понимать, как можно сломать людей. Это происходило именно так, как пишут в книгах. Все сводилось к крошечным удовольствиям, отмеряемым малюсенькой пипеткой. Капнули – получил удовольствие. Не капнули – получил страдание. Маленький резиновый колпачок держала чужая рука, и вы делали все, чтобы угодить ее хозяину. И даже осознавая это, она покорно тащилась из комнаты вслед за своими пленителями.

Ее провели в ванную, где на страже снова стояла Дайана. Затем посадили на стул, плотно обмотав веревкой, и дали тот же завтрак, что и раньше, – хлопья и сок, разве что позволили есть самостоятельно. Очень неудобно. Одна рука была свободна ниже локтя, а кляп даже не вынимали. Ей приходилось наклоняться, напрягаться и кое-как хлебать. Естественно, она капала на себя, и Дайане приходилось вытирать ее ночнушку, как маленькому ребенку. Она просовывала руку ей под сорочку и оттягивала ткань, чтобы промокнуть тело влажной салфеткой. Если б Барбара не была так чудовищно голодна, а эта скудная трапеза не была бы одним из тех маленьких вожделенных удовольствий, она бы сдалась, согнулась и разрыдалась от своей беспомощности.

После этого она попросила оставить ее без кляпа, и дети разрешили ей. Вот только свободную руку снова завели ей за спину и связали вместе с другой. А тряпку и хлороформ оставили на виду, чтобы она не забывала, кто здесь хозяин.

Было еще одно маленькое удовольствие. Разговор.

– З

ачем вы это делаете, Дайана?

– Хммм?

Дайана закончила свои утренние дела и устроилась на кровати (которую аккуратно застелила) со своей непристойной – по крайней мере, так казалось Барбаре – книгой о древних обычаях. Она подняла голову и холодно посмотрела на нее.

– Почему вы делаете это со мной? Почему держите меня связанной? Зачем вообще вам это?

Барбара сидела спиной к Дайане, но видела ее отражение в зеркале туалетного столика.

– Не знаю. Это просто игра… – небрежно ответила Дайана.

Ее ответ ранил Барбару. Они не понимали, какую сильную боль причиняют ей; даже она не совсем понимала. Все только начинало копиться. Прошлая ночь была натуральным кошмаром.

– Это просто игра, – повторила Дайана, – к тому же, мы не причиняем тебе вреда.

– Причиняете, – уверенно заявила Барбара.

– Я не слышала, чтобы ты плакала, стонала и жаловалась.

– А как бы я смогла это сделать?

– Это не сложно.

– Откуда тебе знать?

– Оттуда же. – Дайана продолжала держать в руках книгу, хотя уже не притворялась, что читает. – Меня связывали. Покрепче, чем тебя. Всех нас по очереди.

– Вас? Вас пятерых? Всех вас?

– Угу, – невозмутимо ответила Дайана. – Это игра, в которую мы играли. Однажды я позволила им привязать меня за руки к стволу дерева, и они оставили меня так почти на весь день. В лесу. Было очень больно.

– И это игра?

– Угу. – Дайана снова пожала плечами.

– Как вам вообще в голову пришла та глупость? – Барбара едва не сказала «эта глупость».

– Не знаю. Такое можно увидеть по телевизору или в комиксах. – Она посмотрела на свою книгу. – Знаешь, что делали люди, когда осенью связывали последний сноп пшеницы и кто-то в этот момент проходил мимо гумна? Знаешь, что сделали с королем Англии раскаленной кочергой? В колледже ты много читала?

– Да. – Барбара потянулась в попытке размять мышцы плеч. Ее снова связали слишком туго. Больно. Тем не менее, она была осторожна; ей хотя бы оставили свободный рот. – Но не такое.

– О… – Дайана выглядела разочарованной. Видимо, вдруг решила, что колледж – это не для нее. – В любом случае, играть в Пленницу – не самая лучшая идея. Ты же занималась подобным в молодости.

– Вовсе нет. – Барбара не привыкла к тому, чтобы ее причисляли к старшему поколению. Это ее пугало.

– Хммм, – еле слышно произнесла Дайана, но при этом внимательно посмотрела на пленницу.

Барбара почувствовала на себе ее пристальный взгляд. Посмотрев в зеркало, она встретилась глазами с Дайаной. Возможно, та ей не поверила, а может, поверила и сочла это странным. Какова бы ни была причина, в ее взгляде присутствовала доля презрения, и Барбара, опустив голову, прервала разговор во избежание конфронтации.

На самом деле вопрос Дайаны пробудил воспоминание. Барбара жила в многоквартирном доме почти до самого окончания школы. Она помнила все ее неприятные отношения с другими детьми из ближайшего – густонаселенного – района. В частности, помнила приглушенные голоса и хихиканье детей в конце парковки в летних сумерках. Едва слышный доверительный шепот, который при ее приближении смолкал, сменяясь враждебными выкриками в ее адрес: «Помогла маме вымыть посуду?», «Эй, Барб, а как ты развлекаешься?», «Я знаю, что хотел бы с ней сделать…» Громкий гогот.

Если она и направлялась к ним, внутренне желая окунуться в тепло компании, которая так задушевно смеялась и разговаривала, то это сразу же отталкивало ее. Она могла бы пережить это, обратившись с вопросом к одной из сверстниц, или свернуть в сторону и притвориться, что идет куда-то с поручением, но в любом случае снова услышала бы за спиной доверительный шепот и хихиканье.

Они чего-то хотели от нее. Она чувствовала, что мальчики и девочки одинаково хотят, чтобы она что-то сделала. Или что они хотят что-то сделать с ней, а потом, формально, она станет одной из них. Барбара не знала, что это за предполагаемый ритуал инициации – ей представлялись самые разные дикости, – но она чувствовала, что это произойдет там, где неоткуда ждать помощи, что это будет в толпе, среди лапающих рук. А на следующий день будет слышаться все то же хихиканье. И она понимала, что даже если заставит себя пройти через этот ритуал, то расплачется или испугается в процессе, и тем самым отдалится от компании еще сильнее, чем сейчас. Поэтому стена одиночества, которую она возвела вокруг себя и которую другие хотели разрушить, лишь утолщалась. Она приближалась к другим детям настолько, насколько ей хватало смелости, но в конце концов всегда шла своим путем. Путем света и добродетели. Барбара не позволит пачкать себя. Ее не учили этому, просто она сама была такой по природе.

– Не знаю, как другие дети, – сказала она Дайане. – Но я никогда не играла в такие игры.

Видимо, кое-что, о чем думала Барбара в минуту молчания, – возможно, это передалось выражением ее лица, – дошло до Дайаны. Ее отражение в зеркале улыбнулось легкой презрительной улыбкой, и Барбара отметила, как сильно Дайана похожа на одну из хихикающих на парковке девочек.

 

З

а обедом они обсуждали ее, хотя Барбара не слышала всего, что они говорили. Позже, когда Джон пришел сторожить, он принес с собой некое напряжение, которое быстро заполнило пространство между ними. Оно было настолько осязаемым, что Барбара поначалу ничего не сказала, хотя все еще была без кляпа.

Джон подошел и без особой на то нужды проверил веревки. Затем удалился к другому креслу, которое находилось вне ее поля зрения и не отражалось в зеркале. Барбара услышала, как он сел, а затем снова наступила тишина, хотя напряжение в комнате по-прежнему сохранялось.

Через некоторое время Барбара снова повернула голову налево и краем глаза увидела, что Джон завязывает узлом один из неиспользованных кусков веревки (ее поразило, что они вообще были).

– Что ты делаешь?

– Ничего.

– Уверен?

– Конечно. – Он поднял глаза, слегка удивленный. – Что, по-твоему, я делаю?

Барбара нахмурилась и снова посмотрела перед собой, определенно нервничая. В воздухе что-то витало и не хотело уходить. Но когда Джон ничего не сказал и не сделал, она спросила:

– Джон, почему вы так со мной поступаете?

– Я не знаю. – На какое-то время он замолчал. – Мы думали, что будет весело, наверное.

– Разве весело причинять людям боль?

Ответа не последовало, но напряжение в комнате усилилось.

Барбара вздохнула. Вчера дети не заметили, что ей больно, либо им было все равно. Теперь она говорила им об этом, и в любом случае, казалось, не было никакой разницы. Чего она не могла понять, так это почему… Ладно, значит, останавливаться они не собираются. Но почему ни у одного из них она не могла вызвать ни намека на чувство вины, сочувствие или страх перед наказанием? Дайана была не слишком обходительна.

Я просто не могу достучаться до них, – сказала себе Барбара. Им все равно. Честно говоря, я отдаляюсь от них все больше и больше. Но это же не моя вина, не так ли?

Барбара задумалась на какое-то время.

Если разобраться, при чем тут вина? Ей был нужен результат, облегчение. Возможно, она смущала их. Глубоко вздохнув, Барбара сокрушенно произнесла:

– Прости, Джон. Я больше не буду тебя об этом спрашивать.

Джон, казалось, немного успокоился. Напряжение в комнате немного спало.

– О, все в порядке, – сказал он, – не нужно извиняться.

Когда Барбара промолчала, он спросил:

– Не слишком туго?

Вот!

Сочувствие!

Барбара была поражена. Она почти затаила дыхание, чтобы не спугнуть такую удачу. Что-то произошло. Что-то происходило. Теперь она чувствовала, что напряжение определенно спадает. Совершенно случайно она коснулась какого-то элемента управления, и теперь ситуация, возможно, улучшалась. Но что именно происходило?

Думай, – сказала Барбара себе (как обычно). Ответ здесь, где-то рядом. Нет, не буду, – сказала она. Мне это не нравится.

Тем не менее ее разум, словно лист фотобумаги, получил бледный отпечаток, и она вдруг уловила во всем происходящем закономерность. Это казалось невероятным, ведь речь шла о детях предподросткового и подросткового возраста. И все же правда заключалась в том, что эти ребятишки влюбились в Учительницу и решили сыграть с ней в эротическую игру. Не могу в это поверить, – сказала себе Барбара. Но она верила.

Дети, ученики, студенты, влюбившиеся в своих учителей – все это было в литературе, которую она читала в колледже. Информация крошечная, но она была. А теперь здесь. Только сейчас она поняла, что от Джона исходило то же самое ощущение, что и от мужчин постарше, которые думали, что у них есть шанс переспать с ней. Такие ловушки подстерегали на вечеринках, в автомобилях и на улице, когда к тебе подходили и приобнимали за плечо. Барбара прекрасно была с ними знакома и (обычно) тщательно избегала их. И вот опять. Сомнений быть не может. Такое ни с чем не спутать.

Боже мой, и что теперь? – подумала Барбара, мысли у нее путались. Если она продолжит жаловаться, обвинять, изображать неприступность, это испортит им игру, полагала она. Но заставит ли это их отпустить ее? Откуда-то изнутри пришел простой, краткий ответ: нет. Откуда он взялся? Из старого учебника «Групповые потребности и взаимодействие»? Из опыта? Неважно. Люди и животные, сбивающиеся в стаи, беспощадны в социальном плане. Скорее всего, если она продолжит в том же духе, они станут злыми и мстительными. Накажут ее, подобно кучке детей, закидывающих снежками ребенка-изгоя на детской площадке. И раз тем хихикающим на парковке подросткам так и не удалось это сделать, то эти дети заставят ее играть в эту игру. Нет, не смогут, – сказала себе Барбара Миллер. Да, смогут, – произнес другой внутренний голос, очень похожий на голос Терри.

С другой стороны… – сказала себе Барбара, – с другой стороны…

Нет. В том направлении ее разум двигался весьма неохотно. Тех темных дорожек, куда устремлялись ее мысли, она старалась избегать всю жизнь.

С другой стороны, – продолжала Барбара, – если бы я как-то изменилась, стала чуть больше похожа на ту, какой они хотят меня видеть, что было бы тогда? Она быстро представила себя через несколько дней и подумала, что, возможно, увидит ту минуту, когда кто-то из влюбленных в нее мальчишек вернется, пожалеет ее и отпустит. В конце концов, – сказала Барбара, – что мне терять?

И все же присутствовал нюанс, который ее сдерживал.

Глубоко внутри нее, в месте ниже пупка и выше колен, как деликатно и расплывчато говорила она (а Терри называла такие ассоциации фрейдистскими), находилась другая Барбара, отдельная и почти независимая, и она была там всегда. Ничего необычного. Ничего необычного, если верить тому, что Барбара читала на курсах психологии. С годами Барбара обнаружила, распознала и изолировала это теневое «я», которое называла Сексуальной Барбарой.

Если допустить существование Сексуальной Барбары, то она появлялась в виде ее слегка размытого отражения, которое непременно следовало за своей госпожой, но не всегда подчинялось ей. Если настоящая Барбара банально ждала, что любовь сама найдет ее, то сексуальная Барбара буквально жаждала секса и приключений. Если настоящая Барбара шла своим путем, полагая, что ее истинные достоинства и добродетели в конце концов будут замечены, то Сексуальная Барбара обесцвечивала короткие волосы настоящей Барбары, подкрашивала брови и ресницы, выбирала бюстгальтеры с подкладками, укорачивала юбки, гуляла в определенное время в определенном месте, среди определенных людей. Ей требовалось, чтобы ее разглядели.

Выходило, что соседство с Сексуальной Барбарой – притворно-взрослой, притворно-опасной, притворно-страстной – было потенциально рискованным, а отношения между двумя мисс Миллер всегда должны быть четкими. Настоящая Барбара все контролировала, а Сексуальная Барбара была загнана на глубину, но это своевольное создание, днем и ночью пребывавшее в мечтах, время от времени выныривало, чтобы доставить неприятности. Однако теперь Сексуальная Барбара, возможно, будет именно тем, что нужно.

Если Свободной Пятерке нравилась Барбара такой, какая она есть сейчас, если Джон так неравнодушен к ней, то что, черт возьми, они подумают о Сексуальной Барбаре? Как к ней отнесутся? В любом случае она уже приняла решение. Единственная проблема заключалась в том, что подавляемую всю жизнь Сексуальную Барбару было не так просто «завести». К тому же, она отвечала всем не больше, чем сама Барбара. Ну, что ж…

Эти довольно запутанные рассуждения, конечно же, явились Барбаре не в виде аккуратного реферата. Обрывки идей присутствовали у нее всегда, и из них теперь быстро сформировался смутный план. Всего за несколько секунд она пережила сперва озарение, затем удивление, а потом ощутила возможность найти решение. Ее единственным вопросом к самой себе было: смогу ли я?

– Не слишком туго? – снова повторил Джон, будто теперь он ее обидел.

С мученическим видом Барбара попробовала поерзать на стуле и позволила себе издать какой-то намек на стон. Ей показалось, что получилось довольно дилетантски, но это было только начало.

– Да, – кротко призналась она.

Джон бросил веревку, с которой возился, и нерешительно сел прямо. Возможно, он даже испытывал робость.

– Подойди и проверь сам. Пожалуйста, Джон.

Он встал и подошел к ней сзади.

– Что именно? Руки?

Подглядывая в зеркало туалетного столика, она отклонилась от него – будто ей было страшно или больно. И в то же время смотрела на него сквозь ресницы (к сожалению, не накрашенные).

– В основном да, – ответила она. – Не мог бы ты немного ослабить веревку или развязать одну руку и позволить мне пошевелить ею, чтобы восстановить кровообращение? В противном случае ты мне сильно навредишь.

Джон видел, что она не врет. В то утро ей освобождали только одно запястье, и теперь оно снова было зафиксировано сзади. К тому же, держать ее в сидячем положении было его идеей.

– Хм… – он задумался, как бы наслаждаясь моментом.

– Придумай же что-нибудь, пожалуйста. Я не смогу сбежать, даже если захочу.

– Хорошо, – великодушно произнес он. Сходив туда, где он сидел до этого, он принес запасной кусок веревки и покрепче привязал верхнюю часть ее тела к спинке стула. Затем освободил ей оба запястья, одно за другим.

2  «Школьные деньки» – популярная детская песенка, написанная в 1907 году Уиллом Д. Коббом и Гасом Эдвардсом.
3  Из стихотворения Артура Гитермана «Абсолютно гигиенично».
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru