Мелисса Алберт
Страна ночи
Майклу и Майлзу, моим единственным
Люблю компанию волков.
Анджела Картер
Melissa Albert
The Night Country
Публикуется с разрешения автора и литературных агентств The Book Group и Prava I Prevodi International Literary Agency.
Перевод с английского Ольги Полей
© 2020 by Melissa Albert
© О. Полей, перевод на русский язык, 2020
© ООО «Издательство АСТ», 2020
1
Мне было восемнадцать, не считая столетия или двух в мире волшебных сказок, когда случился мой первый поцелуй.
Это было в мой последний год в школе в Бруклине, куда я перевелась после двух лет блужданий по хитросплетениям Сопределья. Я стремилась к нормальной жизни, к упорядоченности. Если честно, мысленно я уже видела, как сижу и занимаюсь в библиотеке, и на мне свитер цвета зеленой листвы, а стены вокруг отделаны деревянными панелями. Потом я со стыдом вспоминала об этом, когда читала «Сердце одинокого охотника» под мерцание люминесцентных ламп в нашей бедной школе. И только одно помогало все это хоть как-то выносить – София Сноу.
Впрочем, пожалуй, «выносить» – не совсем подходящее слово. С ней одной жизнь становилась интересной. Или еще можно сказать – неспокойной.
София, так же как и я, была из бывших персонажей: еще один изгой Сопределья. Большие глаза, жилистое тело балерины и черные волосы, которые шевелились сами собой, будто водоросли. Лицо у нее было похоже на голограмму: оно все время менялось в зависимости от угла зрения, и на него хотелось смотреть и смотреть, пока не разгадаешь все его секреты. А пока до тебя дойдет, что это дело безнадежное, она уже выудит у тебя из кармана кошелек или снимет с руки часы.
Мальчишкам София нравилась. Не только мальчишкам, но с ними она то и дело бегала по каким-то придурочным недосвиданиям, в основном сводившимся к выпивке и шатанию по улицам. Одно время она и меня таскала за собой, и я соглашалась – был у меня такой период, когда казалось, что ничто на свете не может причинить мне вреда. Это придавало храбрости, но в то же время намекало, что я не так уж далеко ушла от бесчувственного оцепенения, от своей нечеловеческой сущности, и мне хотелось прогнать это ощущение.
Однажды вечером мы сидели у реки. На другом берегу сверкал своими гранями геометрически правильный Финансовый квартал, я разглядывала все эти булавочно-крохотные окошечки и напоминала себе, что каждый огонек лампы – это сидящий за окном человек, а у каждого человека своя история, и в этом городе полно людей, чья жизнь совершенно не похожа на мою. Наверное, я надеялась, что от этих мыслей станет не так одиноко, но тут же мне подумалось – никто из этих людей, ни одна живая душа никогда не поймет, кем я была, что видела и откуда пришла сюда. А те, кто мог бы понять, и в их числе София, сами надломлены. Кто-то разбился, как стекло, на острые сверкающие осколки, кто-то рассыпался в прах, и город смел их с улиц, как мусор. Я уже немного опьянела от теплой колы с легкой примесью спиртного – сидела и думала, в кого же я превратилась, и так жалела себя, что даже сказать стыдно.
Один из мальчишек Софии (в эту ночь их с нами было трое – двое ей, кажется, нравились, а третий прицепился хвостом) сел рядом со мной. Это был один из тех, что покруче, более или менее секси, с двумя выбритыми полосками в бровях. Это, кажется, был знак чего-то, но я все время забывала, чего именно.
С минуту мы сидели молча.
– А знаешь, я за тобой иногда наблюдаю.
Такое начало не заслуживало ответа, и я ничего не сказала.
– Ты тихоня, но мне это нравится. У тебя зато душа красивая, да? – Он сам улыбнулся своим словам – все парни так говорят, когда пытаются строить из себя тонкие натуры, – воображают, что в ответ на такой комплимент девушка тут же выскочит из платья. Если я до сих пор ни с кем не целовалась, это еще не значит, что я не разбираюсь в их приемчиках.
– С чего это ты так решил?
– Ты такая маленькая, – туманно ответил он. Очевидно, домашние заготовки закончились. – Но я просто вижу, что у тебя очень красивая душа.
– Честно говоря, я даже не знаю, есть ли у меня душа вообще. – Я сказала это не ему, а силуэту города в небе. – Если душа – это то, что делает кого-то человеком, тогда у меня ее, скорее всего, нет. Разве что душу можно вырастить в себе – ну, знаешь, со временем. Но мне что-то не верится. Так что вот. Нет у меня души. Это я так, чтобы было понятно, почему твои пикаперские штучки на меня не действуют.
Это были мои самые правдивые слова за много дней и самая длинная речь за весь вечер. Я думала, он встанет и уйдет или уставится обалдело и обзовет сукой. Но он только улыбнулся.
– Ну ты и чокнутая, – сказал он. И полез целоваться.
Ему это удалось не сразу. Я вначале окаменела, а потом дернула головой и отвернулась. Наконец отодвинулась подальше и попыталась встать, раз он не понимает толстых намеков.
– Погоди, погоди, – со смехом проговорил он и обхватил меня рукой за талию. Он был таким сильным, что удержать меня ему ничего не стоило. Я не то чтобы испугалась, но и вырваться не могла. На губах у него был вкус колы и чеснока, они были липкими и все в чешуйках омертвевшей кожи.
Та, прежняя я, что могла бы когда-то убить его за это – превратить его кровь в лед одним касанием, – шевельнулась в груди. Мое внутреннее Сопределье: теперь оно обмелело, пересохло, от него почти ничего не осталось. Может, оно как раз и жило там, где полагалось бы быть душе, если бы я была настоящим человеком. Но теперь я была, в сущности, ни тем ни другим – не человеком и не жительницей Сопределья, а парень все тыкался мне в лицо так, что нечем было дышать.
И тут вдруг я хватанула ртом воздух, а парень заорал, и те места, где его кожа только что соприкасалась с моей, покрылись капельками холодного пота. Только через секунду я сообразила, что произошло: это София оттащила его от меня за волосы и швырнула на землю. Отвесила ему два пинка – увесистых и метких, а его дружки вопили: «Уй, блин!» – и даже не пытались прийти ему на помощь. Все это время София держала во рту зажженную сигарету, словно дело не стоило даже того, чтобы выбрасывать ее недокуренной.
Наконец она поставила ногу в грязном полукеде ему на горло. Придавила, должно быть, неслабо: он что-то захрипел, только невозможно было разобрать что. Пытался повалить ее, дернув за ногу, она отступила на шаг и пнула еще раз, а затем наклонилась и взглянула ему в лицо.
– Ты не доживешь до тридцати, – проговорила она и выпустила дым ему в глаза. Без злобы проговорила, буднично. – Попадешь в катастрофу. Ну, хоть быстрая смерть. Если тебя это утешит.
Тут уж его дружки помогли ему подняться, обозвали Софию шизанутой и еще похуже, однако на всякий случай старались к ней не приближаться.
– Что? – все повторял парень, и лицо у него пошло пятнами от страха. – Что ты такое несешь? С чего ты это взяла?
Она не отвечала – молча смотрела, как они срываются с места и удирают, на бегу крича ей гадости через плечо.
Когда они скрылись, София повернулась ко мне.
– Это и был твой первый поцелуй? С этим засранцем?
Пожалуй. В каком-то смысле. По крайней мере, в этой жизни. Тут слишком многое пришлось бы объяснять, поэтому я просто кивнула.
София опустилась рядом на колени, положила руки мне на плечи и прижалась губами к моим губам. На них был вкус дыма и сахара, а еще по ним будто бежал щекочущий электрический ток – должно быть, все, что осталось ей от магии Сопределья или какой-то другой магии, благодаря которой она до сих пор, лишь раз взглянув на человека, видела в нем то, чего не видно. Например, как и когда он умрет.
– Ну вот, – проговорила она, отстраняясь. – Можешь теперь забыть этого парня. Вот это был твой первый поцелуй.
Вот о чем я люблю вспоминать, когда вспоминаю Софию Сноу. Маленький теплый момент, доказывающий, что не все поступки обитателей Сопределья направлены на зло. Но они чужие в этом мире, это правда. Они оставляют на своем пути трещинки – маленькие, незаметные, но от них может рухнуть целый город.
А раз они чужие в этом мире, значит, и я тоже чужая. Мы были хищниками и рыскали на свободе – в мире, неспособном нам противостоять. До того лета, когда сами стали добычей.
2
На следующий день после того, как умерла Ханса-Странница, я сидела в душном зале бруклинской школы, задыхаясь в плотной мантии из полиэстера.
София записалась в школу вместе со мной, но до выпускного не дотянула. Месяц едва продержалась. Слухи о том, за что ее в конце концов выставили, были противоречивыми. Мелкая кража. Не такой уж мелкий вандализм. Роман с учителем. Наконец, ее пугающая самоуверенность – продукт умудренного веками мозга и скрытой тяги к смерти, втиснутых в тело девушки-подростка.
Думаю, главной причиной оказалась последняя, но и все прочие были в той или иной степени верны. Я бы, может, и сама ушла тогда вместе с ней из солидарности, если бы не Элла. Моя мама, которую просто распирало от гордости за то, что ее дочь вот-вот получит диплом. Так что я кое-как доползла до выпуска, подтянула хвосты по физкультуре и выбрала в приемной накрахмаленную синюю мантию для церемонии вручения дипломов – она шуршала, как бальное платье, и села на меня так, будто я носила ее всю жизнь.
В воскресенье, в чудовищно жаркий июньский день, я прошла через всю сцену к директору, стоявшему там с пачкой бутафорских дипломов – настоящие нам высылали по почте. Подходя к нему, я вдруг ощутила чрезвычайно странное чувство – гордость. Я добилась своего. Хоть чего-то добилась! Вырвалась из круга бесконечных блужданий по лабиринтам сказочной реальности, продержалась столько месяцев не высовываясь и получила то, на что, в сущности, не могла рассчитывать. Прищуренными глазами я оглядела зал в поисках Эллы, высматривая ее черное вечернее платье и ботинки с высокой шнуровкой – явно не по сезону.
Наконец я увидела ее почти в самом конце зала: она свистела в два пальца. Я подняла руку, чтобы послать ей воздушный поцелуй, и тут увидела женщину, сидящую позади нее. Так близко, что она могла бы протянуть к Элле руку и дотронуться.
Волосы у женщины были такими же кроваво-красными, как ее кепка с длинным козырьком, а глаза скрыты за круглыми дымчатыми очками, как у уличных торговцев. Увидев, что я на нее смотрю, она улыбнулась и подалась вперед – так что едва не коснулась подбородком маминого плеча. А затем подняла согнутый палец и поманила меня: «Иди-ка сюда».
Воздух в зале как будто слегка заколыхался: это две половинки моей жизни сошлись в одной точке и оттолкнулись друг от друга, словно магниты с противоположными полюсами. Я кое-как поплелась к своему месту: ноги вдруг словно разучились ходить. Сев на стул, я тут же вытянула шею, но уже ничего не могла разглядеть за морем четырехугольных шапочек выпускников.
Эта женщина была из Сопределья. Ее звали Дафна, и это из-за нее я вот уже несколько месяцев старалась держаться подальше от других бывших персонажей.
Аплодисменты вернули меня к реальности. Церемония закончилась, мои одноклассники смеялись и вопили, будто мы и впрямь совершили что-то стоящее. На какую-то секунду я даже готова была с ними согласиться.
Освободившись, я тут же кинулась в вестибюль – искать Эллу. Она просияла мне навстречу улыбкой из-за букета синих гибискусов.
– Приветик, – сказала она, когда я схватила ее и крепко обняла.
– Привет. Как настроение?
– У меня-то? Потрясающе.
Она чуть отстранилась, но не выпустила меня из объятий. Я уже отрастила волосы и выкрасила в более темный цвет, но все равно мы с ней слишком выделялись. Даже смешно, как упорно люди могут не замечать того, чего не хотят видеть.
– И что теперь будем делать? – Голос у Эллы был такой, словно у нее уже слегка кружится голова от восторга. – Я сегодня в платье, а ты в… что там у тебя под этой штукой?
– Ну-у… Стирка у меня на этой неделе.
Она скорчила гримасу.
– Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но на мне платье – не зря же я его надевала. Так что выбирай местечко пошикарнее, и пойдем обедать. Мороженое есть!
Конечно, надо было так и сделать. Нацепить на лицо улыбку и позволить маме отвести меня куда-нибудь в кафе-мороженое – отметить тот день, о котором мы обе думали, что он никогда не наступит. Но я не могла. Дафна здесь. Она сидела совсем рядом с Эллой, едва не дотронулась до нее. Я должна была узнать, что ей от меня нужно, и это сидело под кожей, как заноза.
– Давай завтра? – неловко буркнула я, оглядываясь через плечо. Лицо у Эллы вытянулось, и я добавила: – Сегодня мне на работу надо. Забыла тебе сказать. Завтра, ладно?
– Идет. – Элла изобразила на лице улыбку, ясно говорившую, что она учуяла мое вранье, и обняла меня еще раз.
– Спасибо, что пришла, – пробормотала я.
Она легонько встряхнула меня за плечи.
– Я твоя мать все-таки. Не надо меня благодарить за то, что я здесь. А сразу после работы приходи домой, ладно? Закажем чего-нибудь вкусненького из ресторана.
Она подержала мое лицо в прохладных ладонях, а затем резко повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь сквозь толпу. Это тоже была ее новая черта: когда она чувствовала, что от нее хотят отделаться, она сразу прерывала общение. Это всякий раз вызывало у меня чувство утраты, и я виновато думала, что могла бы пообнимать ее подольше. Вот и теперь – если бы я ей не соврала, мы бы сейчас ехали обедать в какое-нибудь шикарное место. Но я уже соврала, и мы уже никуда не едем. И, как только Элла скрылась, я тоже стала пробираться к выходу.
Я думала, что Дафна дожидается меня у входа, но ее не было видно. Весь тротуар запрудили семьи выпускников, братья и сестры обменивались тычками, мамаши, накрашенные помадой летних оттенков, и папаши в брюках цвета хаки уткнулись в телефоны. Я прошла сквозь толпу как бесплотный дух. Поравнявшись с мусорным ящиком, стянула с себя мантию и бросила туда. Небо было низким и рыхлым и вызывало желание поскорее спрятаться куда-нибудь под крышу. И еще какое-то странное чувство висело в воздухе – ожидание чего-то. Как будто городская площадь, на которой я стояла – это мышь, а над ней нависла кошачья лапа.
Теперь все по-другому, напомнила я себе. У нас теперь новая жизнь. Если бы не уверенность в этом, я бы назвала странное ощущение иначе: предчувствие беды.
Вот история, которую я не люблю рассказывать.
Она началась прошлой весной, в один отвратительный день – холодный и солнечный до рези в глазах. На встречу обитателей Сопределья я пришла с опозданием, мои только что вымытые волосы застыли на морозе сосульками. Когда я только узнала о еженедельных собраниях бывших персонажей на втором этаже эзотерического магазинчика на авеню А, то подумала – вот оно, мое спасение от одиночества. От чувства, что я – самое странное существо на свете. И эти встречи в самом деле оказались спасительными. Но, с другой стороны, они меня сбивали с толку. Охлаждали, если можно так сказать, мое стремление во что бы то ни стало сделаться нормальной. Не давали расстаться со снисходительным отношением к самой себе: что, мол, взять с девушки, созданной для жизни в волшебной сказке, – легко ли ей теперь строить обыкновенную, несказочную жизнь?
Я уже привыкла иметь дело с одной и той же разношерстной компашкой бывших сказочных чудиков. Даже в тех, кого я терпеть не могла, было что-то утешительное, как в старых обоях, растворимом кофе и болтовне о том о сем – неделя за неделей. Но в тот день перед собравшимися выступала женщина, которую я раньше никогда не видела. Она была красива какой-то слишком броской, слишком живописной красотой, словно сошла с портрета Эгона Шиле: яркие губы на бледном, как лист бумаги, лице, волосы, которые подошли бы идеальной героине романа – они струились по спине сплошной рыжей массой. Женщина сидела на высоком стуле, подтянув колени, рукава у нее были закатаны до локтей. От ее голоса в обычно сонной комнате словно что-то потрескивало.
– Мы здесь лазутчики, – говорила она. – И так будет всегда.
Здесь было градусов на восемьдесят жарче, чем на улице, я сразу вспотела в своей многослойной одежде и попыталась скинуть пальто, одновременно удерживая в руке полную чашку кофе. Но страстная убежденность, прозвучавшая в ее словах, заставила меня застыть на месте.
– Этот мир – серость. Мир, где мечутся маленькие бестолковые людишки. Беспорядочный. Безобразный. Хаотичный. – Она стукнула кулаком по колену. – А мы? Мы горим. Мы горим на фоне этой серости алой лентой.
Ее голос был как наркотик. Густой, тяжелый, словно туман, он по-кошачьи мягко втирался в уши. Все, кто был в комнате, так и тянулись к ней, чтобы погреть руки над ее яростным пламенем. Даже я. Потом мне было противно об этом думать, однако и во мне она тоже зацепила какую-то струнку.
Женщина взглянула на сидевшего у ее ног паренька, от которого я до сих пор ни слова не слышала. Он всегда сидел с опущенной головой и беззвучно шевелил губами. Я подозревала, что большая часть его разума все еще обретается где-то в оборванной сказке.
– Кем ты был? – спросила она его. – Там, в Сопределье?
Лица мальчика я не видела, но по тому, как он съежил плечи, уловила его страх.
– Я был принцем. Меня заколдовала ведьма одуванчиков и крови, чтобы обмануть принцессу. – Он обвел глазами комнату. – Иногда я снова чувствую, как меня согревает солнце Сопределья. Слышу, как шепчутся в земле жучки. Я не понимаю, почему я все еще мальчик.
Женщина бросила на него гневный взгляд.
– Ты не мальчик. Ты волшебное создание, ты насквозь пропитан магией. Мы здесь все такие. Гордись этим.
Тут она подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня.
– Мы не похожи на тех, кто создан в этом мире. Мы не должны принижать себя до них. Жить человеческой жизнью – значит забыть, кто мы есть. А забыть об этом – значит стать врагами самим себе. И друг другу.
– Ты, – сказала она, указывая на мужчину в неуклюжем свитере домашней вязки. – Встань.
Тот медленно поднялся на дрожащих ногах в заиндевевших ботинках, и у меня упало сердце.
Дело в том, что эти встречи предназначались не только для бывших персонажей. Туда пускали всех, кто не мог вписаться в нормальную жизнь после ухода из Сопределья. Люди из этого мира, которым удавалось найти дорогу туда, а потом вернуться обратно, были не похожи на нас, но все же между нами была связь. Мужчина в свитере со снежинками был одним из них. Не обитателем Сопределья. Человеком.
– Я и не думал… – запинаясь, проговорил он. – Я здесь не затем, чтобы…
– Тсс. – Женщина приложила палец к накрашенным губам и улыбнулась. – Ты идешь по очень скользкой тропинке. А в лесу полно волков. И у них острые зубы. И нам уже очень, очень давно некого было покусать.
Она закрыла глаза.
– Я хочу жить в мире волков. Когда я открою глаза, я не увижу здесь ни одного ягненка.
Человек в свитере со снежинками схватил свое пальто и выскочил за дверь. За ним, держась за руки, последовали две девушки с черной помадой на губах, а потом мужчина с дредами, торчащими из-под бесформенной шапки. Старушка в очках в тонкой оправе тоже двинулась следом, шаркая ногами, – но медленно, желая этой неторопливостью дать понять, что она обо всем этом думает.
Я почувствовала, как вместе с этими людьми уходит половина моего «я». Та половина, что, очнувшись от дурного сна и открыв глаза, видела над собой мамино лицо. Та, что пробилась в самое сердце сказочной страны, чтобы найти дорогу к маме, когда жители Сопределья пытались ее похитить. Но я не двинулась с места. Я ждала: мне хотелось увидеть, что будет дальше.
Когда они ушли, женщина открыла глаза с каким-то щелчком, будто кукла. Улыбнулась, сверкнув острыми как иглы зубами.
– Ну привет, волки.
После этого все вскоре разошлись, все еще вибрируя от повышенного напряжения. Мне противно было на них смотреть: вид у них был такой возбужденный и гордый, словно они только что выиграли войну против кого-то. Я пыталась улизнуть молча, но эта незнакомка поймала меня у лестницы.
– Ты ведь Алиса, верно?
Вблизи ее внешность казалась еще более необычной. Глаза у нее были серебристо-голубые, как у Пряхи. У многих бывших персонажей были такие глаза.
– Отличное представление, – сказала я. – Очень эффектно. Ты всю эту шнягу про волков прямо на ходу придумала?
Она чуть сморщила нос, словно мы с ней просто дружески подкалывали друг друга.
– Я наслышана о тебе. Ледяная девушка. Та, что нас освободила.
Она сказала это как-то хитро, так что можно было понять в каком угодно смысле. Да, я первой нашла выход из Сопределья и, как потом выяснилось, пробила лазейку для других персонажей, которые выбрались вслед за мной. Правда, благодарности от них не дождалась.
– Да, так и было. Пользуйтесь на здоровье.
Я выставила в сторону локоть и попыталась обойти ее.
– А правду я слышала, что ты живешь с какой-то женщиной?
Я остановилась. Гипнотическая нотка в ее голосе больше не звучала, и я поняла, что она может включать и отключать ее когда захочет.
– В Бруклине, верно? Уютная квартирка на втором этаже? Мне нравится. Особенно синие шторы в спальне у этой твоей женщины.
Я схватила ее за плечо. Отчасти чтобы удержать, отчасти чтобы самой удержаться на ногах.
– К чему это ты?
Она взглянула на мою руку, а затем мне в глаза.
– Все ушло, а? Нет больше льда? – Злая легкость в ее голосе пропала. Она смотрела на меня почти с отвращением и говорила громко, так чтобы все, кто еще остался в коридоре, могли ее слышать. – Я сказала, что не хочу видеть здесь ягнят.
Позже я узнала, что ее зовут Дафна. Она была последней из покинувших Сопределье. Той, что сплотила ряды и в прах разбила все попытки ассимиляции. По словам Софии, уже через несколько недель все они были у нее на крючке. Думаю, и сама Соф тоже. Хотя она мне многого не рассказывала.
Я не стала дожидаться, чем это закончится. Наяву я Дафну больше не видела до самого выпускного, но иногда она являлась ко мне во сне. Однажды ночью я проснулась, задыхаясь, и на грудь давила такая тяжесть, как будто эта чертовка на ней сидела. Клянусь, я видела ее у кровати – уличный фонарь выхватил из темноты ее острые зубы и рыжие волосы. Но, когда я включила лампу, в комнате никого не было.
В конце концов угрозы Дафны принесли свою пользу: они заставили меня решиться на то, что пора было сделать давным-давно. Я навсегда распрощалась с Сопредельем и решила жить полностью человеческой жизнью.
Было воскресенье, половина одиннадцатого. Что ж, раз Дафна не дождалась меня, я знала, где ее найти: в том самом душном эзотерическом магазинчике, вместе с Софией и остальными. Сегодня как раз был день встреч.
Что-то екнуло у меня в животе, когда я впервые за несколько месяцев подошла к этому дому. Дом был обшарпанным, кирпичным, с матовой стеклянной дверью, на которой красовалась табличка хироманта, а за дверью сразу начиналась лестница. Но ничего этого я не увидела: в глаза сразу бросилась Дафна. Она стояла, прислонившись к кирпичной стене и скрестив ноги, глаза были скрыты за круглыми дымчатыми стеклами очков. Увидев меня, она сделала знак: мол, поторапливайся.
– Приветик, – проговорила она тягучим, фальшивым голосом. – В минуту уложилась.
Я медленно подошла ближе и остановилась, когда нас разделяло несколько квадратных плиток тротуара.
– Что тебе нужно?
– Хочу наладить отношения, – сказала она. – Кажется, у тебя сложилось превратное представление обо мне.
– Я практически уверена, что это верное представление. Скажи мне правду – чего ты хочешь?
– Красивая была церемония. Что, Элла очень гордится?
То темное, что жило у меня под ребрами, всколыхнулось.
– Не смей трогать имя моей матери своим грязным ртом. Если тебе что-то от меня нужно, если ты хочешь со мной поговорить или еще чего-нибудь хочешь – чтобы я от тебя больше ни слова о ней не слышала. И близко к ней не подходи. Никогда. Поняла?
Быстрым, как молния, движением она схватила меня за руку. Сжала и сразу выпустила. Проверка, подумала я. Вообще-то наплевать, но все же на миг мне захотелось снова стать такой, какой я была раньше: вернуть и лед, переполнявший меня когда-то до кончиков ногтей, и готовность сковать ее намертво этим льдом.
– Если бы ты была моей дочерью, – проговорила Дафна, – прежде всего я научила бы тебя вот чему: никогда не показывай, где у тебя больное место и куда тебя лучше всего ударить.
Я почувствовала, как вспыхнули щеки.
– Ладно, хрен с тобой, ты победила. Выжила меня отсюда. Я больше не лезу. Чего тебе еще от меня надо? Чего не успокоишься?
Она приподняла свои солнечные очки и на миг ослепила меня глазами, как тракторными фарами.
– Ну что ты, детка. Я просто присматриваю за тобой, какое же тут беспокойство?
Какой-то прохожий замедлил шаги и обернулся на ходу, не сводя с Дафны глаз. Она, все так же придерживая рукой очки, нежно улыбнулась ему и содрала виниры с верхней челюсти, обнажив два ряда заостренных акульих зубов.
– Матерь Божья! – воскликнул мужчина, споткнулся, едва не упал и бросился бежать.
Одним мизинцем Дафна осторожно вставила виниры на место и снова переключила внимание на меня.
– Давай начнем все сначала. Я не хочу делать из тебя врага. Я хочу, чтобы ты была с нами, потому что кровь Сопределья драгоценна – сейчас больше, чем когда-либо. Что бы ты ни думала, все равно ты одна из нас. И ты нужна нам здесь, как и мы нужны тебе.
Я уставилась на нее. Да половина из тех, кто здесь собирается, покромсала бы меня на хотдоги, не моргнув глазом.
– Что это тебе в голову пришло? И почему сейчас?
– В последнее время было несколько смертей.
– Несколько… смертей? – Она сказала это так, как другой сказал бы: «Погодка выдалась дождливая».
– Три с начала весны.
– Кто умер? Как?..
– Убиты. Сначала принц леса. Потом Абигейл.
Принца я немного знала. Вызывающе красивый парень – волосы как лошадиная грива и плотный ряд белоснежных зубов. А вот Абигейл… К стыду своему, я не могла даже вспомнить ее лицо.
– А третья убита сегодня ночью: Ханса-странница.
Я отшатнулась. С Хансой мы встретились в Сопределье. Я знала, что она в Нью-Йорке, но последнее, что я о ней слышала – живет вместе с двумя бывшими персонажами, взрослыми, ходит в чартерную школу в Нижнем Ист-Сайде. Эта новость так меня поразила, что я даже забыла, с кем говорю.
– Но ведь Ханса еще ребенок. У нее-то во всяком случае есть… был шанс… У кого на нее рука поднялась?
– Ну так что же, что ребенок?
– Это ужасно, – тихо проговорила я. Когда я встретилась с Хансой в Лесу-на-Полпути, она была еще совсем малышкой. Внучка Луны… – Что случилось? Как они все умерли?
В голубых глазах Дафны мелькали тени. Если глядеть в них слишком долго, начинало казаться, что смотришь в отравленный пруд.
– Смерть – она и есть смерть.
– То есть?
Она не ответила и с властным видом повернулась к двери.
– Теперь ты знаешь. Теперь мы с тобой заключили мир. Идем, тебе пора к своим.
Я взглянула сквозь стеклянную дверь на лестницу у нее за спиной – всю в мокрых пятнах, уходящую в тень второго этажа. Тоска мучила меня физически, как жажда – до того не хотелось туда идти.
– Спасибо, что рассказала. Но я сейчас не могу. Мне нужно на работу, – соврала я во второй раз за этот день.
– Нет, не нужно. – Она распахнула дверь. – Твоя последняя смена была в четверг, а следующая будет завтра. Сегодня ты не работаешь.
Не знаю уж, какое у меня было лицо, когда она обернулась и улыбнулась мне.
– Я забочусь о своих людях, даже о тех, кто сбился с пути. Не беспокойся ни о чем, принцесса. Я с тебя глаз не спущу.
