Меир Узиэль
Демоны Хазарии и девушка Деби
Глава девятнадцатая
Они въехали в город, стоящий на берегу реки. Теперь у них были деньги, и они устроили лошадей в конюшне муниципалитета, где дали им проверенный корм и напоили, ибо они после долгого пути, страдали от жажды. Тяжелое оружие, длинные копья, луки и колчаны они оставили у стражи, охраняющей конюшни, взяв с собой лишь мечи и ножи, скорее из желания покрасоваться, чем использовать. Приближалась ночь, замолкли птицы. Ибн-Калшан обещал рассказать им об Иерусалиме, стене Плача, о реке Иордан и озере Кинерет, и вообще о многом, пока они смогут слушать. Поселились они в лучшем отеле города, приняли душ, и вышли на веранду. Комары, к сожалению, есть и в Хазарии. Цветы цвели в вазонах. Оркестр негромко играл грустные мелодии, которые сегодня мы бы назвали греческими, официанты для начала подали салаты – смесь пшена, петрушки, первых весенних овощей и раскрошенного твердого овечьего сыра. Салат этот почему-то называли весьма неприятно – «ветряная оспа», но он был вкусен.
Ибн-Калшан рассказывал многое об Иерусалиме, о могилах царей, о Храмовой горе, о Цфате, о горах Тавор и Кармель, обо всем том, что хорошо известно израильскому читателю, и не стоит о них распространяться, ибо есть весьма серьезное подозрение, что они этого вообще читать не будут. Во всяком случае, четверо хазар жадно глотали все эти рассказы. Это для них было самое интересное место в мире – земля Израиля.
Ибн-Калшан описал им историю попыток хазар захватить землю Израиля: первый поход был организован в 802 году. Землей Израиля владели мусульмане, примерно, сто пятьдесят лет, и осталось там весьма мало жителей. Каждого еврея заставили принять ислам. В противном случае заливали ему глотку горячим свинцом. Тридцать тысяч хазар собралось под командованием молодого блестящего офицера по имени Шимон, который переходил от города к городу и от села к селу, призывая каждого неженатого мужчину присоединиться к походу через перевалы Армении и Малой Азии и вдоль моря до Тира, что уже – на земле Израиля. Этот дерзкий план стоил жизни десяти тысячам иудеев. Двадцать тысяч вернулось с середины пути. Они поторопились жениться и отсиживаться тихо, не упоминая о поражении.
Лишь время от времени они цитировали из книги Бен-Сиры – «Непостижимое тебе не комментируй, скрытое от тебя не исследуй. Вглядывайся лишь в то, что тобою наследовано и не занимайся тайным». И все же, через двадцать лет, когда был организован второй поход, все двадцать тысяч присоединились к нему. На этот раз они учли опыт первого похода, провалившегося в пустынных заснеженных горах, полных хищных зверей и вообще всяких неожиданностей. На этот раз советовались и с византийцами и римлянами, которые в тот год взяли в жены цезарю девушку из хазар, и глаза всех до того вдохновенно сверкали при упоминании имени – Иерусалим, что Каган всерьез был обеспокоен, не захотят ли все они тут же перейти в иудейство.
Поход начался из порта Татан, города, который расцвел в течение двух лет, время, когда войско готовилось к походу, и построено было более тысячи кораблей. На каждом располагалось сто воинов и двадцать лошадей, много моряков и офицеров. Вышли они в Азовское море, затем пересекли Черное море до проливов у Константинополя. Длинной шеренгой кораблей прошли проливы между зелеными холмами, вышли в Мраморное море и там подняли паруса. Красивы были длинными корпусами, летящие под парусами корабли, на вздутых полотнищах которых парил нанесенный красками огромный семисвечник. И море казалось долиной, полной бабочек, на крыльях которых – символ Израиля. Жаль, что не было тогда ни вертолетов, и видеокамер, какая незабываемая картина осталась бы в памяти мира.
Флотилия остановилась в Галиполи, и римские мореходы дали наилучшие в то время карты рельефа морского дна Средиземного моря, которое римляне называли Римским, а хазары – Великим, игнорируя собственные легенды о более великом море и научные знания того времени о бесконечном море не на западе.
На корабли поднялось несколько капитанов, завезли много овощей, сухарей и свежей воды.
Это было необходимо. Редкие белые облака стояли над Родосом. Там они ели нафаршированные виноградные листья в белом соусе, сидя под масличными деревьями, чья листва была мягка, как атлас. На кораблях совершали прогулки в Линдос, заполнив порт парусами со семисвечниками, плыли по легендарному морю, прозрачному до дна, Губернатор Родоса приветствовал их и принес извинения, что не может угостить их вином, согласно еврейским традициям. И флот вышел в открытое море.
В середине пути грянула буря. Отлично выстроенные корабли, каждое из которых состояло шестисот пригнанных одно к другому дубовых досок, боролись с волнами, Но валы увеличивались. Бойцы были смыты в море, все мачты были сломаны. Когда солнце взошло вновь после трех дней бури, выяснилось, что половина кораблей пошла дно, а другая половина едва держалась на поверхности, уносимая по воле волн.
Ибн-Калшан был весьма горд этим рассказом, ибо это был апогей его географических исследований и служил прекрасным поводом для его больших расходов. Весь этот морской поход и его провал не был известен мусульманам, сидящим на земле Израиля, ни о чем не подозревающим, и спасшимся благодаря сильным последним суховеям того лета от вторжения огромного флота, планировавшего высадку в пяти местах – в Акко, Шикмоне, Кейсарии, Яффо и Ашдоде.
Нет сомнения, сказал Ибн-Калшан, впервые открыв архивы этого морского похода, что мусульмане на земле Израиля со всем войском, готовым беззаветно умереть и убивать, не устояли бы перед этим вторжением, и земля Израиля была бы захвачена иудеями.
Глава двадцатая
Не открывая глаз, проснулась Деби, чувствуя какое-то неудобство. Что-то вызывало зуд внизу живота. Она поняла, еще пребывая в тяжелом сне, что это «пояс верности».
Свет проник через окно, прорезанное в мягкой коже стены, слабо пробиваясь через занавеску.
«Уф», – сказала Деби, и попыталась передвинуть пряжку пояса верности, чтобы замок хотя бы сильно не давил. Большого облегчения это не принесло, но она продолжала спать, в ожидании, пока ее разбудят. В этом возрасте нет ничего лучше долгого сна до поздних часов дня. Эсти, лежащая рядом, спала без задних ног.
«Эта сучка может спать в любом положении», – подумала Деби, и тут же сама заснула.
Много поясов верности есть в мире. Я видел их на выставке древних инструментов пытки в Венеции. Сделаны они были из толстого железа, и формы у них были разные, начиная от грубо кованого пояса, протягивающегося между ног, до целых трусов, представляющих истинную броню. В железе были пробиты круглые отверстия для естественных надобностей, и острия вокруг этих отверстий торчали наружу. Сквозь эти отверстия невозможно проникнуть внутрь.
Что же чувствует девушка в этом поясе, и на сколько времени его замыкают? Ответов я не получил, и мое потрясение изобретательностью человека не проходило. Но это не было самое мое большое потрясение на этой выставке на водах Венеции.
Один из поясов верности был внутри обшит тонким алым бархатом, слабой своей щетиной греющим тело. Это был несколько неожиданно. Я не мог себе представить это некоторое облегчение для женщины среди всей жестокости поясов верности. Интересно, гордились ли женщины различными модами поясов верности. Интересно, показывали ли они их одна другой.
Поэтому я радовался тому, что в Хазарии не было поясов верности, сделанных из железа и их даже нельзя сравнивать с поясами верности рыцарского периода в разных местах Европы.
У хазар пояса верности делались из толстой ткани, иногда кожи. Хазары любили делать вещи из кожи, как вы уже убедились раньше. Много кожи было в Хазарии. Она была дешевой, легко достижимой и хорошего качества. Инструменты для обработки кожи были всегда под рукой у каждого. Умельцами в этом деле были каждый хазар и хазарка с детства. Делали пояса верности из кожи, но более удобными были пояса из тканей, некие подобия поясов для живота сегодняшних женщин. Трусы были несколько длинными, обтягивающими бедра, охраняя желаемое во влажном и влекущем состоянии. Сверху широкий пояс на бедрах связывал все, что ниже, и замыкал на замок шнуровку, идущую через крепкие ушка снизу вверх вдоль пояса.
«Смотри», – сказала Эсти, обращаясь к сестре, когда они получили пояса верности, и Деби подняла юбку из лоскутов кожи и покрутилась в разные стороны. Эсти спустила штаны, подняла рубаху и тоже продемонстрировала свой пояс с замком. Обе рассмеялись и с женским любопытством изучили ткань, форму поясов и поиграли замками.
Это были отличные и удобные пояса, которые мать купила им несколько лет назад. Как-то пришел караван купцов меда. Девочкам было десять и тринадцать лет. «У тебя уже большие дочери», – сказал купец, и девочки странно, победно заулыбались. «Им уже нужны пояса, госпожа Малка», – продолжил он, чуя небольшое выгодное дельце, и действительно обслужил по всем правилам. Малка заплатила ему аванс, попросив привезти два-три образца, и, конечно же, резервные ключи.
Он вернулся через год, привез пояса. Девочки был взволнованы, раскраснелись, мерили. Пояса были несколько велики на них.
В ночь, когда они обвенчались, перед сном сказала им Малка на ухо: «Пойдемте, надену на вас пояса». Девушки были смущены, это ведь был знаменательный день в жизни девушки в Хазарии. Да еще двух сестер в один день.
У Эсти был узкий таз и небольшой зад. Пояса же были шиты на более зрелых женщин, примерно, сорок шестого размера. На Деби пояс чуть не сходился. Но Малка взяла иголку и крепкие нитки, Ушила или расширила, где надо, Кончики нитей связала и закрасила швы, чтобы если кто-нибудь распорет нить, ее можно будет поймать.
Некоторые раввины и мудрецы протестовали против этой традиции использования поясов верности. Они, в основном, были из еврейских общин, пришедших в Хазарию из Египта, Италии, Греции, беженцы с земли Израиля, из Ливана, из Византии, евреи из Испании и Португалии и масса евреев из Вавилона, осевших на землях Хазарии. Другими словами, все те евреи, которые бежали в Хазарию и сумели одолеть границу, охраняемую дьяволом Самбатионом, заграждающим все входы в иудейскую империю.
«Традиция поясов верности, по сути, традиция хазарских колен с языческих времен», – говорили эти евреи, вспоминая «обычаи Аморреев».
Знатоки пользовались древней уважаемой всеми формулой, которая служила началом перехода в еврейство. Но некоторые обычаи были приятны хазарам и приемлемы ими, как, например, правила охоты и молитв, связанных с охотой, свадебные церемонии, ермолка для жениха, и покрытие головы невесты, шляпа с полями из меха у мужчин в праздничные дни. Икра. Ну, и пояса верности для обвенчавшихся девушек, от чего хазары не хотели отказаться.
Кстати, пояса верности весьма понравились девушкам по всей империи, так, что даже девушки-еврейки из общин, не родившиеся в Хазарии, просили матерей купить им эти пояса. Они носили их как знак венчания, как знак того, что у них есть кто-то, кого они любят, как знак страсти и умения воздержания. Попробуй воевать с желанием девушек и их матерей показать, что у них есть друг.
Глава двадцать первая
Весьма некрасиво сидеть, сложа руки, и даром есть свой хлеб. Ферма управлялась со всеми делами наличествующей рабочей силой: мужчиной и юношей при дополнительной помощи женщин. Малка была неутомимой в работе. Кроме тяжелых поездок и возни со всевозможными железками, она управлялась со всем. А дочери помогали ей во всем с восемнадцати лет. Сбор яиц, ощипывание перьев, чистка кожи, отлично выполнялись ими.
Раньше было у них два раба, но когда девушки выросли, рабов продали. Существуют правила, которых надо придерживаться в таких отдаленных и отделенных от городов местах девушкам, достигшим зрелости. На равных работали все члены семьи.
И все же, несмотря на то, что не было особой работы, оба жениха встали рано утром, вместе со всей семьей. Помолились, умылись и вышли в поле. Четверо собирали орехи в корзину, и весь урожай был собран в течение четверти часа. Четверо рубили дерево в лесу одним топором поочередно. Когда работали на улье, новых двух работников не покрывали сетками, и они должны были стоять поодаль, чтобы пчелы их не жалили, но это не помогало. Когда глаза их запухли от пчелиных укусов, Гади позволил себе довольно грубую шутку насчет тех, кто дает рукам волю с девушками, распространенный между пчеловодами рассказ о мужчинах, приходящих в пятницу к ним с просьбой, чтобы пчела укусила их детородный орган, который увеличивался до устрашающих размеров.
Но после двух-трех дней все обрело порядок, частично само собой, частично организационными действиями Малки, частично по инициативе Ахава и Давида. Дом был несколько запущен. Из-за того, что не было мастера по окраске кожи, к примеру, не были нарисованы, по хазарской традиции, цветы вокруг дверей. То, что было нарисовано по краям крыши, стерлось и потрескалось. Однажды утром Ахав сказал: «Если нет ничего более важного, возьмусь за покраску дома».
Это было отличное предложение, требовавшее в первую очередь изготовление кистей. Купили краски – зеленые, красные, коричневые, белые и черные. Для клея при разведении красок использовался яичный белок, его также извлекали из рыбьих костей и деревьев в лесу. О голубом цвете нечего было говорить, как и о золотой и серебряных красках. Во всяком случае, в течение двух недель все части дома, нуждающиеся в окраске и обновлении, были отделаны. Белые анемоны, традиционно рисуемые на притолоках дверей в Хазарии, розовые цикламены над окнами с сердечками по сторонам, а на притолоках окон – цепочки черных прямоугольников – все это сверкало свежей краской. Вокруг дымохода Ахав нарисовал нечто, придуманное им самим – красные и желтые треугольники, обведенные черной линией. Все это выглядело несколько грубовато. Но Ахав разбавил это зелеными прерывающимися полосками, между которыми нарисовал расцвеченные кружки горчичного цвета, этим же разрисовав все перегородки и ширмы. Он также соорудил новые перегородки, в чем помог ему Гади, распилив древесные стволы на доски и обстругав их, а затем, скрепив так, чтобы они стояли твердо и разбирались легко по необходимости.
Когда работа была завершена, отмыли пятна краски на полу, Малка при всех расцеловала Ахава и сказала «Как все красиво, никогда еще наш дом не был таким красивым в преддверии Пейсаха».
И Деби вся светилась радостью.
Он смотрел на ее улыбку, которая действовала на него, как удар, и сказал про себя: «Вечером, вечером. Все удовольствия – вечером».
Глава двадцать вторая
Пояса верности не вели к слишком большому целомудрию до свадьбы, как может подумать читатель. Даже наоборот. Из-за поясов верности, хранящих все, что внутри, делать все, что снаружи, было разрешено. Обвенчанным парам разрешено было уединяться вдвоем, даже на целую ночь.
Хотя речь не идет о совершенно вольном сексуальном поведении, разрешающем любые формы наслаждения, как до появления СПИДа в наши дни, но по сравнению с поведением людей свободных и достойных, нет сомнения, что речь идет о чем-то абсолютно ином. Поэтому никто не перебросился гневным или угрожающим взглядом, когда Деби и Ахав и Эсти и Давид поторопились покончить с яблоками в меду и положить посуду в корыто с водой, подогретой раскаленными камнями. Малка сказала: «Ладно, ладно, я все закончу». Тут же дочери поцеловали мать в щеки и исчезли в последнем свете дня, который и сам почти исчез.
Эсти и Дуди направились к ульям, чуть светящимся красными крышами, в то место, где они уединились еще в первый день их знакомства. Там лежал ствол дерева, полый внутри, куда они еще тогда спрятали одеяло. Там он поцеловал ее в первый раз и был удивлен, что она открыла рот и коснулась его языка своим языком. Он не знал, что она очень боялась того, что он подумает об этом поцелуе, что он не разочаруется в том, что она совсем ребенок и ничего не знает о поцелуях.
Несмотря на провинциальность, она все же сумела услышать несколько советов из тайно улыбающихся уст румяных славянок-служанок, проезжающих с караванами. Она также с большим вниманием выслушала пару уроков от старшей сестры после пребывания той в течение месяца в городе Кохоли. Это было в Хануку, отмечали день рождения – шестнадцать лет. Все незамужние девушки встречались в лагере, где изучали, как следует помогать старикам, как содержать кошерную кухню и постель, слушая советы жены раввина, ну, и встречались молодыми евреями. Такие встречи происходили обычно один раз в два года. Это был отличный проект, реализуемый организацией Д.С.М.О (Дружба и сближение молодежных организаций), собирающей молодежь со всей империи, созданной королевой Хазарии Сарой с целью познакомить и сблизить молодых хазар, живущих в отдаленных местах.
Это было необходимое предприятие, особенно лагеря, несмотря на то, что юноши и девушки чувствовали тоску по родному дому, порой до истерики, особенно по ночам, в палатках. Огромные дали этой страны рождали ностальгию по родным, по семье, которая незнакома нам, живущим в тесноте и близости.
В другой книге я, быть может, опишу этот лагерь: этих молодых людей, которые не переставали говорить с момента встречи и знакомства, да и спали не более двух часов, изголодавшись по обществу и не в силах насытиться. Другие же, наоборот, боялись любого контакта с теми, кто им не знаком, не знавшими их поведения во сне и до сна, их раздевания и одевания, не понимает их шуток и смеется над тем, как они, к примеру, ковыряются в носу. Третьи боялись, что если сейчас познакомятся с кем-либо, а он их покинет, они умрут от горечи.
Но я ведь сказал, что не будем говорить об этом, лишь упомянул такой лагерь. Вернемся к нашим делам и расскажем, что именно в таком лагере получила Деби некоторые понятия о теории поцелуя и раздвигания ног, и, вернувшись домой, просветила сестричку, которой повезло, что у нее есть старшая сестра. Старший брат, вернувшись из лагеря, ничего не рассказал Деборе. От нее Эсти узнала, что при поцелуе высовывают язык, при всем при том, что, кажется, в это невозможно поверить. Это она и сделала. Может, не очень ловко, не очень технично, но влажность губ, сладость языка… ой, причем тут – технично? Какое – технично?
Дуди страстно прижал ее, положив руку ей на бедро. Он был высоким, метр восемьдесят, она же, может, метр шестьдесят. Худа, как страдающая анорексией, хотя аппетит у нее был отменный. Может, это было связано с ее возрастом и строением ее тела. Он же словно бы пил через ладонь ее хрупкое, подобно бабочке, тело, ее кожу, нежную, как лепестки лютика, ее бедро и то, что округлялось и расширялось ниже, и думал, что готов отдать жизнь за одно проникновение внутрь этого тела. Он бы все отдал за это, даже не в силах думать логично, опасно ли это или нет, только если бы это было возможно. Это будет возможно, он знал, через месяц или два.
Им лишь надо найти врем, освободить неделю от работы, оседлать коней и поехать в ближайший город Кохоли, чтобы пригласить раввина, купить для венчания миндаль, покрытый корочкой соли, и другие вещи, блюда для жениха и невесты, и будет церемония венчания-хупа. Будет большая свадьба. Половина жителей Кохоли приедет караваном. Построят огромный шатер и будут в нем плясать. После праздника исчисления снопов урожая, будет свадьба.
Он скользил руками по ее бедрам, вниз – вверх, сомневаясь и удивляясь, чувствует ли она что-либо, собирал ее волосы в горсть, пытаясь убедить себя, что она все же чувствует, что он делает, касался разных мест ее тела. Он не переставал касаться ее, пока они не пришли на заветное для них место, обнялись и поцеловались. Рубашка ее развязалась, распустилась шнуровка, и вместе с нижней майкой была сброшена через голову.
Теперь в его руках было ее тонкое, податливое, мягкое тело, маленькие вытянутые, длинные груди, и соски, явно еще не созревшие, и они высились, как два небольших пончика на вершинах сводящих с ума холмиков.
Он утонул в них, в этих подушках, в этом вечном чуде, ощущая, что есть вкус в жизни, в существовании на этой земле, в смысле, который пробивает все семь небес и четырех ангелов, стоящих с погасшими факелами по четырем угла небесного города. Смысл и важность этих мгновений проносились перед Высшим Престолом и взмывали поверх него без всякой задержки. Намного выше Него.
«Минутку, минутку» – воспротивилась она, как и все девушки слишком большому напору мужчину, который невозможно умерить. «Минутку», – и она отодвинулась назад, пытаясь задержать его хотя бы на короткий миг. Отодвинуть и направить. И удивилась, увидев в его руке одеяло. «Как ты ухитрился уже взять одеяло, хитрец?» Это было умопомрачительно.
Но он с трудом улыбался, боясь испортить вечер своим слишком большим напором. Одним движением он расстелил одеяло на траве, подняв в воздух несколько листьев и катышков пчелиного помета.
Эсти обняла свое нагое тело руками. «Холодно», – сказала.
Он сбросил кожаную куртку, перевернул кверху подкладкой и тоже расстелил на одеяле. «Иди ко мне» – сказал, и потянул ее вниз, на одеяло, именно так, как миллиарды раз во все времена, и лег на нее, и она обняла его беззвучно. Им стало жарко, и кожаная куртка, используемая, как прикрытие, была отброшена.
Он кончил, истек, жалея, что не разделся полностью, жалея, что не продолжал гладить кожу девушки, чтобы продлить наслаждение, жалея, что попросил ее коснуться руками его столь победительно торчащего члена. Он удивлялся собственной глупости, почему отказался от прикосновения ее губ к нему: она ведь вчера сказала: «Только не это. Никогда».
Он опрокинулся на спину. Эсти легла сверху, вовсе не сердясь, чем удивила Давида. Он просунул руку под ее штаны, пытаясь проникнуть под пояс верности, и снова удивился крепости этого приспособления.
Она приподнялась на миг, груди ее сверкали всей своей красотой и великолепием, без всякого прикрытия, и посмотрела на его штаны, где виднелось маленькое пятно. С беспокойством сказала ему тихим голосом: «Посмотрите, это оставляет пятно на коже».
Он тоже посмотрел туда. Это были замшевые штаны, и он надеялся, что когда это высохнет, он сотрет пятью влажной щеткой. Они снова обнялись.
«Теперь мне холодно», – сказала она, потянула куртку из-под них и накрылась ею. Это был удивительный, прекрасный, незабываемый миг для обоих в тот год, в том маленьком месте, в государстве Хазарии, точно в этот сегодняшний день тысячу лет назад.
«Я люблю ее», – думал Дуди про себя и чувствовал невероятную полноту чувств. Жаль, что не сказал ей этого вслух, ибо малышка Эсти, счастливая до смешного, лежала, словно бы в сладком плену, на его плоской груди, на его поясах, которые кололи ее минуту назад, оставив синяки, и спрашивала себя, любит ли он ее. Он этого не сказал, ибо сказал вчера, но ей это нужно было сегодня. Жаль, что не сказал этого.
Ничего не случилось. Он сказал ей это назавтра, и потом много раз в течение многих лет, но почему этот идиот не сказал ей это в тот вечер. Жаль каждого случая, когда можно сказать – «Я люблю тебя», и, вот же, экономят на этом.
Она решила не спрашивать его об этом, а спросила о его братьях и сестрах. Чем занимается его отец? Чем – мать? Откуда они? Надо же рассказать своей матери, чтобы не кричала на нее: «Что? Три дня и три ночи вы вместе, и ты еще не знаешь, кто он?»
Холод становился невыносимым, и ветер усилился, неся шум древесных крон леса. Эсти оделась. И Дуди накрыл себя курткой, луна в небе была почти полной, и ярко светила. Шорохи слышались со сторона дощатого забора, но это не был медведь, а тысячи кроликов в полях, и шум усиливался время от времени, слышался визг и трепыхание, когда одна из десятков лисиц хватала кролика, лисиц, размножающихся с быстротой на кроличьей пище и жирных гусей, которых было несть числа в полях. Эти лисицы попадали в ловушки, расставленные Гади, во множестве. И он вместе с Малкой снимали с них шкуры с большой осторожностью, сушили их, растянув на досках. Вместо глаз вставляли полированные шарики черного камня, хвосты же расчесывали и хранили от любого ущерба. Ловушки были полны лисиц каждый день, и за это Гади и Малка благодарили Бога молитвой-песнопением охотников-хазар на арамейском языке, где одна строка была особенно любима и в переводе звучит так: «Даже легкую птичку без тебя, Господь, мы не поймаем».
Дважды в году, когда приходили караваны купцов за медом и воском, извлекались из склада также шкуры и продавались весьма дешево, почти даром, ибо купцы должны были заработать свою часть, продавая шкуры крупнейшим продавцам шкур.
Во всяком случае, Гади и Малка не жаловались на низкую цену, ибо и так накапливалась немалая сумма в золотых монетах и хранилась в жестком кожаном мешочке, прикрепленном внутри одного из ульев, – деньги за лисьи шкуры.
И капает мед, и цветочная пыльца сыплется на отяжелевший мешок.