Меир Узиэль
Демоны Хазарии и девушка Деби
Вступление
Место действия: Галиция. Холодно. Чтобы было понятно нынешнему читателю, не больше семи градусов тепла. В сумерках ветер пронесся по бесконечному пространству холмов, как единственное живое в безжизненной пустыне. Ветер брызнул каплями молока в мордочку теленка бизона и умчался, вороша оставшуюся листву насыщенных свежестью лесов. Ветер коснулся стоящей на коленях девушки. Дрогнули ее обнаженные плечи, подобно зыби на глубокой воде.
Дикарь стоял на обочине пустынной дороги, напротив начинающего розоветь неба. Это был дикарь без имени. Окликали его по названию оружия, которое в этот момент он держал в руках: Крыло Летучей Мыши.
Он терпеливо ждал, ибо собирался продать свою добычу одному из самых важных евнухов королевства, который должен был проехать по этой дороге.
Товаром на продажу и была девушка. Связанная цепями, грязная, с пятнами крови на лице и волосах. Дикарь держал в руках край цепи. Пленница сидела, подогнув ноги, как это обычно делают девушки. Голова ее была опущена. Волосы темные, какие не встречались в этих местах в те времена, опадали по двум сторонам лица, почти скрывая его. Она надеялась, что волосы скрывают и ее налитые груди.
Была она босой и голой. Так ее выставил на продажу дикарь Крыло Летучей Мыши.
Они ждали. Браслет колдуна, которым дикарь сжал ей запястье, пронизывал болью. Руки, заломленные за спину и скрепленные оковами из серебряных монет, совсем заныли, но она дала себе слово молчать и не двигаться, чтобы не получить еще оплеуху, хотя прежние были терпимы, и не оставляли синяков под глазами.
Дикарь берег ее внешний вид. И, поверьте мне, в ней не было видно никакого изъяна. То, что внутри, человек не видит, а в тех странах в те времена раненая или разбитая душа, тоскующая по смерти и гибели, не считалась ущербной.
Дикарь все подумывал – не попробовать ли ему девушку еще раз перед продажей, но решил отказаться от этого.
Ладонь его ощущала тяжесть меча. Конфигурация в виде крыла летучей мыши придает тяжесть, сталь толста с одной стороны, так, что ею можно наносить удар мощнее молота. Это было нечто среднее между мечом и топором. С этим оружием дикарь шатался по долгим пустынным долинам, где не ступала нога человека, по местам, которые в будущем назовут Галицией. Но и тогда, тысячу лет назад, когда дикарь стоял под багряными небесами, были люди из малых болезненных племен, которые так и называли эти места.
Ожидание затягивалось.
Продавал он девственницу и потому надеялся на хорошую цену. Когда он захватил ее, рассчитывая продажей покрыть долг за новый меч, с удивлением увидел, что она подает известный знак руками, мол, я невинна. Он замер, затем сделал ей больно, налегая на нее всей своей мужской звериной жадностью, но не вторгся в нее и выпустил семя ей на живот. Встал, тяжело дыша, и задумался.
Что ж, раз она девица, продам ее королевскому двору подороже.
Королевство это, по сути, было ничтожным, и король с трудом содержал свой жалкий дворец. Дни его правления были сочтены из-за огромного долга соседней Иудейской державе, по ту сторону реки. Он был должен уйму редких шкур тамошнему царю, но из-за отсутствия достаточного числа охотников, не мог доставить в сто раз более мощному соседу то, что задолжал, и наказание уже назревало со всей неотразимостью.
Но все же покупательная способность короля была выше любого другого в Галиции. А дикарь размечтался, что полученными деньгами покроет не только долг за меч, но и за кожаные сапоги с подметками из волчьей шерсти, пояс из бронзы и бронзовые браслеты, защищающие руки.
Все это, включая широкую рукоятку к мечу, дикарь взял в долг, обещавшись его вернуть, хотя не всегда был верен своему слову.
И вот, он стоял на обочине дороги, ожидая евнуха в красивых кожаных сапогах, посверкивая начищенным золотым браслетом в розовом свете уходящего дня. Кроме кожаных коротких штанов и металлического пояса, на нем ничего не было, чтобы все видели мощь грудных и ножных мышц, ибо, по сути, он и себя выставлял на продажу.
Меч он держал оголенным, так как ножны отсутствовали.
В северных этих местах свет продолжает далеко за полночь освещать сумеречное небо, которое золотело мягкими сладостными красками.
Но вот появилась небольшая процессия. Посреди нее, в паланкине, на спине гигантского хищного зверя, который водился в Галиции в те времена и от которого не только костей, но воспоминаний не осталось, восседал евнух.
Всадники остановились. Дикарь выпрямился во весь рост, напряг грудные мышцы, так, что тень от них легла на загрубелый живот.
Гигантский зверь, разинув пасть, и тяжко дыша, косился на оголенный меч. Зубы зверя были огромны и остры, язык ужасающе болтался колоколом.
Евнух, по-птичьи склонив набок голову, разглядывал девушку, и жирное его лицо было полно вожделения. Масленая улыбка блуждала на его исходящих слюной губах. Девушка была прекрасна. Зрелость женщины исходила от ее тела, некоторая полнота которого казалась волшебной.
«Сколько ты хочешь?» – спросил дикаря евнух, и руки его скользнули по толстому брюху. Ничего я не могу сделать против факта, что он выглядел и вел себя как стереотип евнуха. Таким он был. Я мог бы, конечно, этот стереотип изменить, но буду фиксировать лишь то, что видел. И так ведь мало кто знает, что там происходило на самом деле.
Евнух отдернул занавес паланкина, но не сошел, а откинулся на спинку сиденья, расписанного изображением большого цветного павлина, улыбка сошла с его лица, глаза стали пытливыми.
«Я продам ее тебе. Она девственница», – сказал дикарь. – «Видишь, какая она красивая. Двенадцать серебряных монет».
Наиболее надежными деньгами в обороте стран того района и тех времен были арабские монеты из чистого серебра. Учитывая средний заработок и расход на душу населения двенадцать серебряных монет равны сегодняшним двенадцати тысячам долларов.
«Много», – сказал евнух, – «в настоящее время мы не можем заплатить такую сумму. Кроме того, король устал от девственниц. Ему ведь шестьдесят. Так что, нет у тебя слишком горячего покупателя».
Дикарь пал духом. Он мог справиться с любыми проблемами, но торговля с авторитетной властью была вне его способностей.
«Сколько же ты дашь?» – спросил он явно погасшим голосом.
«Ничего. Нечего мне с ней делать. Дам тебе медяки на сумму в половину серебряной монеты, если ты зарежешь ее на моих глазах. Наслажусь ее содроганиями и окуну руки в ее кровь. Какие еще у меня, евнуха, есть удовольствия. Девственница, говоришь? Ладно, добавлю тебе еще немного денег, ибо есть у меня, что с ней делать в те минуты, когда от нее отлетит душа. Ну, режь». И в голосе его слышался трепет предвкушаемого сладострастия.
Дикарь поднял меч и приблизил его к горлу опустившей голову девушки. Лишь в этот момент, увидев взгляды дикаря и евнуха, девушка поняла, что ее ждет. Вмиг свет прихлынул к ее глазам, свет давних дней в отчем доме, она увидела себя, прядущую голубыми и золотыми нитями, прислушивающуюся к шепоту звезд и хрусту раковин под ногами возвращающегося домой отца.
«Слушай, Израиль…», – начала она взывать к небу.
«Не трогай ее, не трогай ее», – евнух резво, несмотря на брюхо, выскочил из паланкина в испуге.
Дикарь, сбитый с толку, опустил меч.
«Ты иудейка?» – спросил евнух девушку на незнакомом дикарю языке.
Языка этого она не знала.
«Иудейка? Хазарка? Еврейка?»
«Да, Израиль, еврейка», – ответила на иврите.
«Не беспокойся», – сказал евнух спокойным и уравновешенным голосом, – «приведем тебя к евреям в Хазарию. Не бойся. Я возьму тебя с собой».
Она смотрела на него, не веря ему, как и остерегаясь гигантского зверя. Казалось ей, он может ее в любой миг укусить.
«Кто эти хазары? – спросила она. – Слышала о таких, но где они?»
«Есть такие», – сказал евнух, – «мы недалеко от них. На расстоянии четырех дней верховой езды отсюда находится граница с Хазарией. Как же это ты, иудейского вероисповедания, не слыхала о них? Откуда ты?»
«Мы пришли из Италии».
Стало тихо. Евнух погрузился в размышления. Душа его удалялась от прежних сладострастных желаний. Эта еврейка даст ему определенную выгоду в некоторых весьма тонких переговорах с властями Хазарии.
«Как она к тебе попала?» – спросил евнух дикаря.
«Их было несколько. Семья, думаю. В большой повозке, похожей на вагон, они двигались с запада. Продавали в селах отрезы тканей. Я вел за ними слежку несколько дней. Странные какие-то: каждое утро покрывали себя тканью и повязывали руки кожаными ремешками, как хазары. Так вот. В одно утро я набросился на них и взял эту девицу в плен. Они не умели дать отпор, даже не знали, как сбежать или криком звать на помощь. Такие вот люди. Сказали мне, что они повернули обратно по дороге, которой пришли», – торопился выложить все дикарь, считая, что любая подробность важна евнуху.
Но, в общем-то, все это не было столь важно. Евнух вовсе не собирался вернуть девицу к семье кочующих евреев, которые слишком далеко забрались. Она нужна была ему как доказательство, насколько верно его королевство Хазарской державе.
«Сколько же я дам тебе?» – вслух размышлял евнух. Многое можно высказать против него, но в денежных делах он был справедлив. – «Девять серебряных монет».
По расчетам наших дней меч стоил ему шесть тысяч долларов, роскошная рукоять – еще две тысячи. Но сапоги, пояс и браслеты на руках не стоили более одной тысячи долларов, так что цена был для него даже отличной.
Девушка взобралась на зверя, как была, голая, в цепях, и зверь подал голос, странно похожий на голос, издаваемый гадюкой.
По дороге евнух обдумывал ряд идей:
Идея первая: лучше всего, чтобы он сам привел ее в Хазарию, в столицу ее Итиль. Идея была отличной, но:
Идея вторая: Повелитель реки, который много лет был пассивен, снова начал задерживать евреев, не давая им войти в Хазарию. Евнух не сможет его побороть и перейти реку с пленной. Слишком много опасностей подстерегало при встрече с этим повелителем реки, тем более евнух был ему слишком много должен.
Поэтому: Идея третья: Он передаст девицу одному графу, во владениях которого есть представитель Хазарии. Да, это наилучший выход. И этот представитель Хазарии, врач по профессии, не знает того, что знает евнух: даже он не сумеет перевести девушку в Хазарию. Но важно лишь то, что вот, я, евнух королевства восточной Галиции, действую в пользу иудеев, и это зачтется нам при обсуждении отношений между восточной Галицией и великой державой Хазарией.
Глава первая
Земля была влажной. В пятнадцатый день месяца Адар воздух был голубоват и свеж. Утренний туман уже рассеялся. Двадцать восемь дней оставалось до праздника Пейсах в четыре тысячи шестьсот двадцать первом году по еврейскому летоисчислению, со дня сотворения мира.
Ноги увязали в высоких и влажных травах. Сапоги вымокли до основания. Резкий запах трав ударял в ноздри, поднимаясь от земли. Влажная густая растительность, ни одной тропы, – все это затрудняло движение. Но вопреки всему этому, группа продвигалась со скоростью шесть километров в час на восток-юго-восток. Солнце било в глаза.
Их было одиннадцать. Шесть парней, одетых в дорогие шкуры и опоясанных десятью ремнями. Они несли огромные носилки. Две высокие черноволосые женщины шли за ними, иногда догоняли бегом носилки, чтобы вытереть носы двум детям, сидящим на носилках. Там же лежала молодая женщина, покрытая шкурой, крайне ослабевшая, бледная. Каштановые волосы слиплись колтуном, лицо было белым, как и язык. Пятый день у нее не прекращались рвоты, сотрясающие носилки. Одна из женщин бежала рядом с носилками, спрашивая, как больная себя чувствует, пыталась покормить ее кашей. Больная ничего не ела, не говорила. Лишь иногда глубоко вздыхала, оглядывала саму себя и снова тяжко вздыхала.
Двое детей сидели, выпрямившись, как могут лишь дети, глядя на дорогу, которая утомляла их своим однообразием. Сколько раз можно было развлекать их окликом: «Вон, зайчиха».
Один из носильщиков нашел положение, богатое возможностями. Девушка, бегущая рядом с носилками, время от времени прикасалась к нему, опиралась на него во время бега и, при этом, занималась больной.
Он изгибал тело так, что одно плечо поддерживало носилки, а сам старался, как можно больше, соприкасаться с девушкой. Естественно, ожидал отпора, которого не было.
Он был красив тонкими чертами лица, черным волосом, стыдливой наивностью, которая вовсе не вязалась с его действиями.
Девушка, конечно же, ощущала близость тела юноши. Но он, как все мужчины, думал, что она, быть может, не чувствует того, что происходит. Она решила продолжать эту отличную идею – следить за больной на носилках. «Бедная моя», – говорила она ей по-итальянски.
Все эти прикосновения – не прикосновения, рвота, заросли не мешали всей группе двигаться довольно быстро без остановок. Душевные и сердечные бури не препятствовали продвижению этих людей.
В один угол огромных носилок был воткнут тонкий шест из удивительно крепкого сухого дерева, на верху которого развевались два флага. На белом нарисован хлебный колос. На черном – тускло-белая шестиконечная Звезда Давида, и некое подобие раскрытого цветка анемона, что произрастает в стране Израиля.
Ветер ерошил верхушки трав и тополей, и флаги, хоть и были коротки, развевались на ветру.
Вот уже час мужчины несли носилки без отдыха по низменности, покрытой почти в рост человека зелеными сырыми травами, в сторону вздымающихся вдали холмов. К ним они и направлялись. Но теперь они вынуждены были остановиться, ибо путь им преграждал довольно широкий ручей голубеющих вод, по тихим берегам которого росла роща молодого орешника, чьи листья светлели по-весеннему.
Две коровы паслись на траве под огромной плакучей ивой. Люди опустили носилки. Кто-то из них сказал: «Останавливаемся здесь». Говорили на смешанном хазарско-ивритском языке или, скорее, на иврите с примесью хазарских слов. Целые области говорили только на иврите. В других же областях мешали этот язык с языком готтов. Во всяком случае, «ништ гут» и «мейделе» («нехорошо» и «девочка» на языке идиш. Примечание переводчика – в эллиптическом стиле автора) – знали все. Даже те, кто обитал далеко от мест проживания готтов. Служанки – арабки, шведки или болгарки – учили детей родным языкам. Были и такие, которые, в стиле тех лет, брали рабов для обучения детей греческому языку. Но писали, все же, главным образом, на иврите. На других же языках писали слова ивритскими буквами.
Один из носильщиков тяжко вздохнул, потер плечо, затем размял прыжками напряжение в ногах, ударяя ими по травам. Женщины собрались вокруг больной, лежащей под шкурами, мерили ей жар.
Ханан, тот самый красавчик, пытался уловить взгляд молодой итальянки, прикосновения которой лишили его покоя. Но она, как бы скромно уклоняясь от его взгляда, не поднимала глаз от дел. Натан сам над собой разочарованно посмеивался. Глупышка, вероятно, и вправду думала, что, не торопясь, установит новую связь. Не торопясь? Нет времени. Но она этого не знала. Они приближались к великой и мощной иудейской державе Хазарии, и она думала, что теперь-то все будет отлично.
«Можно попить?» – спросил один из мужчин.
И одна из молодых женщин сказала рыжему мальчику тем самым сладостным и смешным итальянским акцентом: «Принеси термос, который за твоей спиной». Естественно, на хазарском слово это звучало по-иному, но означало то же.
Мальчик принес кожаный, зеленого цвета, бурдюк.
«Минуточку», – сказал она мужчинам, и извлекла шесть чашек. Они налили себе оранжевый чай и с удовольствием стали пить.
«Ну, что будем делать?» – спросил один из них, тоном давая понять, что знает ответ на свой вопрос. Он встал, направился к ручью, держа чашу в руке и пытливо вглядываясь в воды. Вернулся, допил чай, выдернул шест с флагами, вернулся к ручью, оперся о шест, вошел в ручей до верхнего уровня голенищ сапог и попытался шестом прощупать дальше глубину. Воды были глубоки, и течение было сильным. «Здесь глубоко», – сказал и в сердцах выругался, естественно, по-арабски.
Коровы продолжали щипать траву, и только подняли головы, услышав ругательство, прекратив на миг жевать, но затем опять уперли взгляд вдаль, работая челюстями.
«Напились?» – спросил мужчина, который спускался с шестом к воде. Имя его было – Ахав, кличка – «Белое поле». – «Следует пойти вдоль ручья, чтоб найти брод. День на исходе. Каждая минута дорога».
Шестеро парней, вооруженных луками и стрелами, пошли вверх по течению, оправляя за пазухами короткие ножи. Шли, примерно, пятнадцать минут, но ручей был все тем же глубоким и бурным. Был уже поздний час весеннего месяца Адара. Сумерки сгущались. Становилось облачно, прохватывал холод.
Женщины тщательно закутали больную шкурами и дали салат с яйцом под майонезом детям, которые прибежали по траве и уселись на край носилок поесть. Попросили хлеба. Женщину, которая прикасалась к Ханаану, звали Гила, вторую женщину – Мира. Имя больной – Елени. Гила, та самая, которую евнух спас из рук дикаря. Но все это не имеет значения, ибо, я думаю, женщины ненадолго останутся в этом повествовании.
Старшего мальчика, одиннадцати лет, звали Йосеф. Он был рыж. Младшего, черноволосого, шести лет, звали Иаков. Оба были принцами, сыновьями обедневшего хазарского графа. Вся группа двигалась к усадьбе этого графа, малой пяди земли на берегу лагуны Хазарского моря. Там мальчики должны были начать обучаться владению оружием и заняться изучением Торы, после того, как всю зиму изучали латынь, рисование и играли в бадминтон в каменном дворце королевства, где их мать была послом, а отец, граф, советником по медицине.
Прошло уже более часа, как мужчины растворились в сумерках.
«Что ж», – сказала Гила, – «заночуем здесь. Я начинаю готовиться к ночевке». Она извлекла шесты, на которых держались носилки, соорудила некое подобие шалаша и обтянула его шкурами, прося прощения у больной.
У входа в шалаш горел костер, на котором варилась фасоль с костями. В течение еще одного часа установилось безмолвие. «Где же мужчины?» – слегка забеспокоилась Гила.
Мальчик пошли пописать в ручей. «Что это за голос из глуби вод?» – спросил один другого, и они заторопились обратно. Тьма уже была настолько плотной, что они не заметили, как воды в ручье забурлили, взлетели в воздух небольшие камни и удивленные рыбы и опять упали в ручей.
Через несколько мгновений после того, как мальчики отдалились от ручья, вознеслась из вод влажная голова, покрытая черным покрывалом с огненно-багровыми полосами. Голова вперилась во тьму, видя все, и взгляд ее был устремлен на коров. Затем голова опять исчезла в глубине вод, которые перестали бурлить, и рыбы снова поплыли спокойно по течению.
Коровы, увидевшие черного монстра из вод, встали на дыбы, глаза их потемнели и расширились древним страхом, опустошившим их взгляд. Внезапно они превратились в двух мужчин с толстыми бровями, и лишь заплаты на их бородах напоминали, что они были коровами. Они неслышно, подобно движению луны в небе, приблизились к костру и вгляделись в женщин и детей.
Сварилась фасоль, и запах дразнил ноздри всех, сидящих вокруг костра. «Отличная еда», – сказали женщины, и добавили соли, и с осторожностью – перца.
«Где же мужчины?» – уже всерьез обеспокоилась Гила, которая не любила оставаться ночью в этих сомнительных местах вне Хазарии. Тут есть всякая нечисть, черти и зеленые вурдалаки, навевающие опасные грезы. Она почти ощутила на охватывающие ее шею когти, собирающиеся ее душить. Тут обитают змеи в черепах, совершающие черные дела по указке магических сатанинских сил, замышляющих колдовство и сглаз. Эй, где вы, мужчины, куда исчезли?
Ей особенно не нравилось то, что рассказали ей дети о странных шорохах из вод. Она-то знала, что означает этот голос из глуби. Это звуки, издаваемые дьяволом Самбатионом, родившимся в этих проклятых местах. Тут, на границе Хазарии, он живет и действует, заваривает дела с местными проклятыми бандами, приходит им на помощь в совершении их темных делишек после переговоров о величине оплаты, главным образом, подушно, то есть рассчитывается их душами. Тут он издает свой омерзительный, ужасный крик, от которого стынет в жилах кровь.
Каждый, кто заключает с ним сделку, обречен. Но омерзительные эти бандиты до такой степени жадны до алкоголя, что продаются ему с потрохами.
Глава вторая
Мужчины вернулись. Потрясенные, ковыляющие, лишившиеся одного топора в столкновении со странными речными черепахами, которые набросились на них по ситалу с наступлением темноты и перекрыли дорогу назад.
Они шли в этой пронизывающей холодом тьме, в злости ударяя ногами по травам, обескураженные, молчаливые, Именно сейчас, побежденные, униженные, они ощущали, насколько молоды и неопытны.
Ручей виделся им неодолимым по всей своей длине, во всяком случае, на протяжении пяти километров, которые они прошли с места, где оставили носилки, женщин и детей, принцев Йоселе и Янкалэ.
По дороге они довольно долго задерживались, измеряя глубину ручья в попытках найти место перехода и удивляясь отсутствию такового. Везде воды были глубоки и бурны, и сама река была неодолимо широка.
Это явно было противоестественно и необычно. Ведь, по сути, это был ручей. Не река. Черепахи хлынули неожиданно, поражая угрожающим дыханием в тот миг, когда парни решили вернуться, ибо густая тьма внезапно упала с высот. Черепахи были огромны, вышли из вод и напали на шесть мужчин, быстрые и увертливые, что вообще не характерно для черепах. Две из них были расколоты боевыми топорами с двумя лезвиями. Стрелы же вовсе не помогли. Но когда черепахи опять и опять были опрокинуты на спины, и в мягкие их брюха вонзились металлические острия копий, издали они хриплые крики, и новые полчища черепах выползли из глуби вод, так, что образовалась стена из них, преграждающая мужчинам путь назад.
Тьма становилась все более плотной, небеса сгустились, как гороховый суп. Мужчины попытались обогнуть стену из черепах, стоящих на задних лапах, и пена текла из их глаз. Но черепахи двигались стеной, и им на помощь шли новые полчища. Когда же парни приблизились, работая боевыми топориками, черепахи прижали панцири одна к другой и толстыми тупо выставленными лапами и с удивительной успешностью отражали эти удары. Сплошное завывание слышалось из среды черепах, завывание бесконечной тоски и печали, которое обычно издает существа, терпящие поражение. Но они продолжали сопротивляться и даже подбросили двух парней одной задней лапой, ударяя их силой панциря, и мужчина весом в семьдесят килограмм мышц был сбит с ног.
И вдруг, в этой катавасии криков, ударов, звуков раскалываемых панцирей внезапно возникла тишина из глуби вод. Услышав эту тишину, черепахи опустились на все четыре лапы, обрели обычные формы, вперевалку уползая и уносясь течением.
Свет ранней ночи вернулся в пространство. Поле было усеяно черепахами, намного меньшими обычной своей величины, которые обычно являются добычей ястребов. Они беспомощно ковыляли в сторону ручья и шлепались в воду, брызгая вокруг.
Мужчины еще продолжали с прежней горячностью убивать черепах, разбивая им головы, которые те вынуждены были высовывать, чтобы передвигаться, но вскоре поняли, что сражение кончилось.
Поле обернулось травами, усеянными размозженными черепахами. Умиротворяющее стрекотание сверчков распространилось в ночной тишине. Черепахи исчезли на дне ручья, который вернулся в состояние мирного течения, тускло посверкивая в слабом ночном свете.
«Что?» – сказали мужчины. – «Кто? Что здесь случилось? Недобрая земля эта для перехода, какая-то люблинская топь, говорили они шепотом про себя, ощупывая синяки от ударов.
Теперь напал на них страх за судьбу женщин и детей, которые остались за стеной черепах, обернувшихся огромными и нападающими, превратившими панцири в оружие защиты и нападения. Они быстро собрали вещи, оружие, рюкзаки, и двинулись в обратный путь Последний из них, Ахав, кричал: «Подождите меня, подождите!», бежал за ними, роняя вещи, даже портрет матери.