Майя Пешкова
Непрошедшее время
Генрих Боровик о знакомстве с Эрнестом Хемингуэем
(27 МАРТА 2016)
Повтор от 2004 г
М. ПЕШКОВА: Гостеприимно принимал меня известный публицист и писатель Генрих Аверьянович Боровик. Разговор зашел о друзьях, среди которых были и Роман Кармен, и Юлиан Семенов. Хотелось расспросить о многих. Но более всего меня интересовало, как состоялось знакомство с Хемингуэем. Рассказывает Генрих Боровик.
Г. БОРОВИК: 60-й год. Год назад произошла революция на Кубе, и я рвался поехать туда. Рвался просто увидеть, что, как, чего. До этого я уже был там. И во Вьетнаме во время войны с французами. Там изгоняли французских колонизаторов. Был я в Индонезии во время войны. На Суматре было провозглашено правительство в изгнании, в общем, был такой мятеж. И я с огромным удовольствием принимал… И был единственный, кстати, иностранный журналист, которого Сукарно пустил на театр боевых действий. Написал об этом. В общем, я так как-то по горячим точкам начинал свою деятельность. Бирма, там тоже была такая мини гражданская война. Все это было чрезвычайно интересно. В общем, я ездил по революциям, так сказать. И когда случилось это на Кубе, я очень хотел туда поехать. И выпросил, в общем, командировку. В «Огоньке» я тогда работал в международном отделе. Ну, уже себя как-то зарекомендовал, уже были очерки, и уже был достаточно популярным журналистом. И меня решили послать. Ну, а Вы знаете, в то время для того чтобы послать журналиста, да еще, там скажем, на Кубу, разрешение требовалось ой-ой-ой какое. Это секретариат ЦК как минимум, а иногда и Политбюро. В общем, все как полагается, в те времена я имею в виду. И вот однажды меня… Еще я не знаю, состоялось ли решение или не состоялось, но готовлюсь. Меня вызывает главный редактор, немножко расширенные глаза, говорит: «Генрих, тебя в Кремль вызывают». – «Как это в Кремль?» – «Микоян». А Микоян, я знал Микояна. И он знал меня, потому что кроме всего прочего я в 59-м году в группе журналистов, – это была большая группа журналистов, – сопровождал его в Мексику. Он ездил с визитом в Мексику, с официальным. И вот, по-моему, 10 или 12 журналистов его сопровождали. А от «Огонька» сопровождал я. Я и снимал, и писал. В этом смысле я был экономически выгодный корреспондент, потому что вместо двух суточных, можно было платить одни суточные. А ему понравилось, как я написал из Мексики. «Огонек» все-таки был неофициальным журналом. У него не было написано, что это орган ЦК. Это не «Правда». Это не «Известия». Там такого рода поездки, значит, описывались вот такими словами: «С огромной радостью мексиканский народ встречает посла», – ну, и так далее, и так далее. Я ничего это естественно не писал. А были какие-то такие очерковые зарисовки того, как проходил этот визит. Ему это понравилось. Он вообще был живым человеком с юмором, я бы сказал теплым человеком. Я других членов Политбюро, в общем, не знал, но вот он, по всей видимости, отличался в очень хорошую сторону.
В общем, он меня вызвал. Я прихожу к нему в кабинет. Он говорит: «Слушай, Боровик, значит, тут ты, наверное, знаешь, что на Кубе революция случилась?». Я говорю: «Да, я знаю». Он говорит: «Я слышал, ты собираешься туда?» Я говорю: «Да». – «Ну, видишь какое совпадение, я тоже собираюсь, – он сказал, – с официальным визитом в марте. Ты едешь в феврале, я – в марте. Значит, у меня к тебе какая просьба, дело в том, что мы до сих пор не знаем, что это за революция, потому что коммунисты оттуда, с Кубы, пишут, что это самозванцы и вообще это все не соответствует учению Маркса-Ленина. А революция, что эта 12 человек пошли в горы Сьерра-Маэстро, там после этого собрали армию и свергли диктатора Батисту. Ну, в общем, поезжай туда. Я знаю, что у тебя там получаются такие простые беседы с людьми. Поговори с людьми. Узнай, что они думают об этой революции, потому что идет противоречивая информация. А люди вроде хорошие. Ну, диктатора же свергли». Ну, для меня это была, конечно, огромная честь. В общем, я поехал туда. Месяц ездил по всей стране. Переговорил с сотнями людей. Да, он говорит: «Я когда прилечу, я тебя вызову, и ты мне расскажешь. А мы уж тут сделаем свои выводы». Да и действительно вот он прилетает, его встречают и через два или три дня меня вызывают к нему: «Ну, – говорит, – рассказывай». Я волновался, как даже не знаю с чем сравнить. Потому что, ну, как вы думаете, ну, я сравнительно молодой журналист, там 30 лет. В то время мы мужали гораздо позже, чем сейчас молодые люди. Нам не позволялось. 30 лет, журналист – это начинающий журналист. «Ну, вот, рассказывай». Я ему начинаю рассказывать, в начале волнуюсь, а потом смотрю, он очень благожелательно слушает и кивает, и улыбается в смешных местах. Все как полагается. И я так уже осмелел, и разговариваю. В какой-то момент он мне говорит… Да, что-то я рассказал, даже не помню что, он говорит: «Нет, так не бывает, так не может быть». Я говорю: «Анастас Иванович, как это не может быть? Я же видел». Это я уже со знанием дела. Уже 25 минут говорю, член Политбюро меня слушает, не перебивает. Я говорю: «Как это? Я же видел». Он говорит: «Ну, видел, видел. Не разобрался». Я говорю: «Как не разобрался?» и начинаю утверждать свою точку зрения. Тогда он так посмотрел на меня и сказал: «Слушай, Боровик, хочешь со мной разговаривать, лучше молчи». Ну, этот совет я так в жизни, в общем, и не использовал. Но это вот, так сказать, Вы говорите предыстория. Вот это предыстория. А следующее было вот что. Нас было человек 10 журналистов, которые сопровождали его на Кубу. Там были и «Известия», и «Правда». «Огонек» – скромный журнал, но тем не менее, значит, фотографии… Все наши вожди любили, чтобы фотографии были на обложке, в цвете, и не только на обложке и так далее, и так далее. А я, как я уже вам сказал, и снимал, и писал. У него в программе посещение Эрнеста Хемингуэя. Это мы все знаем. И мы мечтаем все, что пойдем вместе с ним, и увидим живого классика. Для меня он был вообще кумиром. Я читал все его, в том числе и «По ком звонит колокол», который у нас еще не издавался. Я вам сейчас покажу, у меня вот ту на полочке, я Вам покажу, как был издан «По ком звонит колокол» впервые. Сейчас. Для служебного пользования он был издан, для самых верхов, но это было чуть позже уже.
До, вот, 60-го года, в общем, и «Зеленые холмы Африки», и «Иметь и не иметь», «И восходит солнце». Все это было. И «Старик и море», конечно. Все это было переведено. Все это было издано. А не был издан только «По ком звонит колокол». Но это его… одна из его важнейших работ. Конечно, «Прощай, оружие!», все это как… Все это было. Я все это читал. Он для меня был полным кумиром. Ну, вообще, в 50-е годы и 60-е годы Хемингуэй был светочем. Вы знаете, мне трудно даже сказать почему, может быть сказывался его стиль мужественный. А может быть, я склонен думать, что я прав. Главное, что было, он был, как нам казалось, и это было справедливо. Он был абсолютно искренен, абсолютно правдив. И это подтверждалось тем, что все его герои, они сливались с ним как с личностью. Понимаете? Очень часто ведь мы знаем, что герои произведений никакого отношения к автору не имеют. Автор обычно снабжает их теми чертами, которых ему самому-то не хватает. Честностью, порядочностью и так далее, и так далее. А здесь все было наоборот. И биография его, и его мужество, и его смелость, и его бескомпромиссность. Ну, грандиозный совершенно был человек, поразительный. Так что мы все ждали это встречи. И вдруг накануне этой встречи звонок от Хемингуэя, и кто-то из его, по-моему, даже это была мисс Мэри, его жена. Она попросила передать господину Микояну, что папа Хем просит его не брать с собой на эту встречу больше одного журналиста, потому что, если будет несколько журналистов, то они испортят все впечатление Хемингуэя от этой встречи, которую он ждет с удовольствием. Об этом было сказано нам. И мы все затрепетали, кого же выберет Микоян. И вот тут второе везение в жизни, связанное с Микояном. Он выбрал меня. Я думаю, что главной была экономическая выгода, экономическое соображение. Один человек и снимает, и пишет – это первое. Во-вторых, я еще раз говорю, все-таки, посещение Хемингуэя – это не официальное событие, и журнал «Огонек» как раз для этого подходил больше, чем даже газета «Правда». Так что я один. Единственное кого он еще взял – это был кинооператор. Но кинооператору было сказано: «Ты стоишь возле дома, возле этой виллы, где живет, – даже виллой я даже не назвал, это такой был скромный дом, – а со мной входит туда только Боровик». Ну, вы себе представляете, что я чувствовал. Ну, и что вам сказать, конечно, у меня была мечта не только рассказать об этой встречи Микояна с Хемингуэем. Хотя это само по себе очень интересно. Но задать несколько вопросов Хемингуэю. Я знал, что это непросто, потому что Хемингуэй не любил давать интервью, просто по той причине, что писатель отвечает за те слова, которые он пишет вот ручкой или там на машинке, за них он отвечает. А интерпретация журналиста, который может вырвать эти слова, даже приведя их точно, но вырвать из контекста, и они могут совершенно исказить всю картину.
Потом уже в разговоре со мной он мне рассказал, Хемингуэй я имею ввиду, рассказал о том, как он однажды в Испании года за два до нашей встречи, он был на бое быков и, знаете, он очень любил бой быков, и во время такой уже фиесты, полный радости, когда, значит, любимый всеми и им тореро убил быка и весь стадион кричит: «Оле, оле!» и так далее, и так далее, к нему подскакивает, значит, какой-то журналист и говорит: «Папа, скажите, пожалуйста, вот ходят слухи, что Вы едите в Москву. Это правда или нет?». Он говорит: «И я, естественно, в шутку в этой вот атмосфере я сказал: «Я поеду в Москву, только если они устроят вот такой бой быков у себя». И говорит: «Что Вы думаете? На другой день выходит газета, где заголовок «Хемингуэй ставит своим условием приезда в Москву устройство боя быков в столице Советского Союза». Ну, это же оскорбительно и для моих друзей в Советском Союзе, и вообще это вроде все правильно, вот я приблизительно это самое и сказал, но я сказал это в шутку, а он это всерьез. Мне пришлось дать телеграмму в Москву с извинениями, сказать, что я такого не говорил». Но для того, чтобы как-то создать какую-то атмосферу, при которой я мог бы ему решиться даже попросить его ответить мне на два-три вопроса. Я все ждал, ну, как мне протянуть связующую нить. Ну, я, в общем, тут у меня масса фотографий. Вы видите, тут я рядом с Микояном. Он ко мне очень дружески относился, естественно, Микоян. Но вернее не дружески, но, во всяком случае, так снисходительно, я скажу. Не отталкивал, там не «уходи». Там этого ничего не было. Позволял слушать разговоры. Все как полагается. Хемингуэй тоже естественно принимал меня, поскольку я, единственный, журналист. Было выполнено его условие. Но он нам показывал свою библиотеку. В библиотеке я вдруг увидел книгу Кармена «Год в Китае» на русском языке. Это Рима после Испании, как Вы знаете, уехал в Китай. Кстати, только из-за этого остался жив. Иначе, я уверен, он был бы арестован и расстрелян, может быть, после Испании, как очень многие. А он прислал… Тогда же он издал книгу «Год в Китае». Это был, видимо, 39-й или 40-й год. Тогда же он прислал эту книгу ему с надписью на русском языке: «Дорогому Эрнесту Хемингуэю!» Они хорошо были знакомы. И даже в «По ком звонит колокол», там есть эпизод, где действует Кармен. Но переводчик, поскольку по-английски, значит, Кармен – это не определено он или она. И когда, если к нему, к Кармену, обращается там Хемингуэй или герой книги, он говорит: «Ты, Кармен, там пойдешь со мной». И там не понятно мужчина это или женщина. И переведено у нас было, это уже позже гораздо, как «Кармен пошла, там с ним». Рима, конечно, страшно переживал, но это уже все было позже. А до этого еще не было это переведено и не было у нас издано. Но, значит, я говорю: «Это мой друг». А он, действительно был моим очень близким другом. Хемингуэй сказал: «О, Кармен, поползали мы с ним на брюхе, всю землю испанскую исползали». А у Кармена дома висела фотография, где он с Хемингуэем молоденькие. Хемингуэй еще молодой. Это 36-й или 37-й год в Испании. Он уже на меня начал смотреть, понимаете, ну, вроде бы свой. Да? А потом еще Симонов, книжка уже «Дни и ночи», которая была переведена на английский и издана. У нас она была издана, по-моему, в 44-м году. А в Америке она была издана в 45-м. Да, Хемингуэй тогда прочел эту книгу, она ему очень понравилась. И он написал даже восхищенное благодарственное письмо Симонову, которое Симонов хранил, мне показывал еще до поездки моей на Кубу. Но они никогда не виделись. Кстати, я всегда думал, до 60-го года, что, конечно, Хемингуэй с Симоновым наверняка виделись. Но они были такими близкими по характеру, по творчеству, ну, по многим параметрам. Тем более что я знал, что Хемингуэю очень понравились «Дни и ночи». Ну, Вы знаете, Сталинградская битва там. Действительно прекрасная повесть. Но они никогда не виделись. Ну, знаете, вот есть много… Вот людей связывают с какими-то мировыми событиями, не в связи с фактами, а в связи вот с атмосферой. Вот, например, очень многие, не только я, думали, что конечно Симонов был в Испании во время гражданской войны. Ну, конечно, ну, как он мог не быть?! Ну, он Симонов, конечно, был. Кольцов был. Кармен был. И Симонов, конечно, был. Тем более что там были многие писатели, Вы там знаете, там же был конгресс писательский. Ну, Эренбург там был, Пабло Неруда, ну, масса прекрасных людей. А он не был. Он еще был молодым. Тогда он в 39-м году он был в Монголии на Халхин-Голе. Да, другие были заботы. Вот. И я сказал, что и это мой друг. И он уже… Я уже совсем стал своим. Вот тут на фотографии, видите, на одной мы с ним только еще, вот как-то вот я стою там между Микояном и ним, а тут мы уже с ним разговариваем и смеемся. Это моим фотоаппаратом снимал Серго Микоян, сын Микояна, мой друг, с которым я учился в Институте Международных отношений. Замечательный, кстати говоря, человек. Это все еще прелюдия, это все еще не настоящая встреча. И если уж говорить о развитии событий, форс-мажор произошел, когда Микоян подарил Хемингуэю ларец с тремя бутылками водки. Он привез ему три бутылки водки. И он знал, что Хемингуэй, так сказать, балуется этим. Я сейчас не помню точно, но две помню, одна была «Горилка с перцем», а другая была «Московская». Причем «Московская» была, надо Вам сказать, закрыта пробочкой настоящей пробкой, а не вот не завинчивающейся и не бескозырочкой вот этой. И Хемингуэй обрадовался очень этому подарку. И начал искать штопор. А я уже обнаглел немножко, и я говорю: «Дайте мне, я открою без штопора». Взял бутылку и ударил в донышко, значит, выбил бутылку. Он восхитился. Я не могу себе представить, что он не знал этого. Но, может быть, и не знал, кто его знает? Восхитился абсолютно. И для того, чтобы произвести на меня какое-то ответное впечатление, он так раскрутил бутылку, ливанул себе в горло треть бутылки и начал – рррр – так полоскать и косится на меня, мол, как я отреагирую. Вот видите, вот это на фотографии все, вот он держит. Ну, я тоже изобразил полный восторг. Не сказал ему, что мы такой трюк в Институте Международных отношений проходим на втором курсе.
И после этого, когда уже немножко мы выпили там по 50 грамм, я уже не знаю, не помню. Когда я к нему подошел, это уже конец визита Микояновского, и сказал, что… Я не помню, наверное, я уже звал его папа, вполне возможно. То, что он меня звал Хенри, это точно. А звал ли я его папа… Ну, а как иначе? Мистер Хемингуэй? Нет, наверное, уже вот в это время уже звал его папа. Я говорю: «Папа, я бы хотел попросить Вас ответить на, ну, два-три вопроса моих. И он так хлопнул меня по плечу и говорит: «Хенри, да что Вы, какие два-три вопроса? Давайте так, вот уедет Микоян…» А я говорил ему, что Микоян уедет там, скажем, через два дня, а я еще остаюсь на неделю. Он говорит: «Вы же остаетесь?» Я говорю: «Да». – «Океан утихнет, сейчас немножко штормит. Утихнет, давайте поедем, порыбачим. Выйдем в море. Порыбачим с Вами на шхуне. У Вас время найдется?». Ну, я изобразил на лице раздумье, найдется ли у меня время и сказал, что: «Да, видимо найдется». Хотя я мог, что Вы, когда угодно, хоть в 4 часа утра, когда угодно, что Вы. С Хемингуэем рыбачить. Да если бы мне сказали об этом на, я не знаю, на день раньше, я бы никогда не поверил просто. Просто не поверил. И вот так, значит, уехал Микоян. И дня через три в отеле, где я жил, до сих пор помню название «Севилья Билтмор», звонок. И мне звонят с ресепшена и говорят: «С Вами хочет говорить Супермен». А нет, вру. «С Вами хотят говорить от Супермена». Супермен на Кубе был Хемингуэй. Если говорили слово «Супермен», имели в виду Хемингуэя, который, значит, там жил. Да, и мне говорит мисс Мэри, его жена, что папа приглашает Вас, вот согласно Вашему, значит, разговору, приглашает на рыбалку. Завтра он ждет Вас в 10 часов утра в клубе «Тарара». Это яхт-клуб «Тарара» неподалеку от Гаваны.
М. ПЕШКОВА: Г. БОРОВИК приехал в клуб к Хемингуэю на дребезжащем стареньком «Форде». Мэри Хемингуэй не рыбачила, она поехала в кино. А русский журналист и американский нобелевский лауреат отправились на рыбалку. Продолжение воспоминаний Генриха Боровика о встречах с Хемингуэем.
Г. БОРОВИК: Я приехал в клуб «Тарара». Арендовал машину. Старый какой-то «Форд». Наверное, это был 60-й год, а «Форд» был, наверное, ну, я не знаю, 40-го. Лет 20 ему. Громадина такая метров 12–13 длиной. Да, я спросил человека, который заведовал этой мастерской, которая давала в прокат машины, я говорю: «Ну, он не остановится где-нибудь на полпути?». Он говорит: «На полпути он никак не остановится, потому что у него плохо с тормозами. Хорошо бы, чтобы он остановился в конце пути, потому что может и не остановиться». Вот такое было у меня напутствие. Я тогда еще не был опытным водителем. Да, и сесть за такой драндулет, и ехать в какой-то клуб «Тарара», это все было не так просто. Одним словом, он приехал вместе с женой. А жена с секретаршей. Но жена на рыбалку с нами не поехала. Она поехала в Гавану. Там была советская выставка, которую, кстати, открывал Микоян. Вот, она поехала смотреть там, во-первых, выставку, а, во-вторых, смотреть фильм «Броненосец "Потемкин"», Эйзенштейна. А мы с ним забрались на эту шхуну «Пилар», легендарнейшую шхуну, на которой он, наверняка знаете, в 40-41-м году охотился на немецкие подводные лодки. То есть не то, что он стрелял со шхуны. Но он зорким глазом, так сказать, окидывал море, он был хозяином этого моря, можно сказать. Прекрасно все видел. По каким-то там признакам узнавал. И была целая… Чуть ли не 100 человек на него работало, значит, они там собирали данные. Он эти данные приносил послу, американскому послу на Кубе. И говорят, что это, в общем, приносило довольно значительную пользу. Да, вот эта самая шхуна «Пилар», и которая, вообще, описана им и всеми кто его знал, кто с ним встречался. Я с собой привез, извините меня, бутылку водки естественно. Пол-литра, немного. И банку крабов на закуску. Но Хем так благодарными глазами взглянул на эту бутылочку и сказал: «Ну, что? Полезли на капитанский мостик», – где у него свой штурвал. А внизу еще был его помощник Грегори, Григорио Фуэнтес. Это его старый-старый друг. Я счастлив, что я успел у него взять интервью в 97-м году, по-моему, я был на Кубе последний раз, и ему тогда уже было за 100 или, может быть, там 99. Я взял у него интервью.
Да, так вот, внизу в машинном отделении был Григорио. И все, больше никого нет. Шхуна небольшая, я думаю, метров 9 длиной, может быть, даже меньше. Она было, по-моему, меньше, чем мой «Форд», чем длина этого «Форда», на котором я громыхал, значит, по улицам Гаваны. А потом, по дороге в Вихия-Финка, называлось это место, где находился его дом. И вот там был один спиннинг на корме и два спиннинга по бокам лодки. Мы вышли, через некоторое время оказались в том месте, где уже вода была располосована, так сказать, синими и светлыми полосами. И Хем сказал: «Вот это мы вошли в Гольфстрим». Значит, мы были уже в Гольфстриме. Я, значит, вынул бутылку, вручил ему. Григорио сразу снизу нам подал два стакана. А Хем сказал: «Нет, мы интеллигентные люди, мы будем пить из горлышка». Сейчас он бы сказал из горла, но тогда он сказал из горлышка. Во всяком случае, я перевел «из горлышка», а сейчас бы перевел «из горла». Ну, мы немножко выпили. Там, я не знаю, для начала это было по 50 грамм, может быть. Как вдруг Григорио снизу закричал: «Папа, рыба!». Клюнула рыба. Первая рыба на вот этот самый кормовой спиннинг. Хемингуэй зашелся. Вы знаете, вот, ну, он, Боже мой, сколько он рыбы наловил на своем веку. Среди тех, которые он ловил, была и меч-рыба огромная. Та самая рыба, которую старик ловил. Да? Пилу он поймал. Мне потом подарил фотографию, где эта рыба огромная, больше его роста гораздо. А он сам-то метр девяносто, наверное, был, не меньше. Как мальчишка радовался этому. Ну, как мальчишка, совершенно. Он даже когда он ее вытащил, послал ей воздушный поцелуй. У меня все это есть на фотографиях. Жалко у вас нет телевизионной камеры. После того, как он эту рыбу вытащил, он сказал: «Хенри, это рыба моя, поскольку я ее первый поймал. Но следующая рыба будет ваша». А я ему говорю: «Папа, следующей рыбы не будет, если будет она моя, ее просто не будет, потому что я заколдован». Действительно, был какой-то период моей жизни, года три, наверное, как раз вот с 58-го по 61-й, может быть, когда у меня просто… Я не рыбак, но иногда вот так вот с компанией, то с Хемингуэем, то еще с кем-нибудь, доводилось, значит, мне закидывать удочку и ни разу ни одна рыба-стерва не клюнула. Что-то было вот против меня. Он сказал: «Нет, ну, здесь, что Вы? Да пройдет 10 минут, мы вытащим рыбу. Расколдуем». Ну, проходит и 10 минут, и 20 минут. И нет рыбы. Нет рыб. Он увидел птиц и говорит: «Хенри, давайте пойдем туда. Вы видите, там птицы работают. Если там птицы работают, значит там рыба».
М. ПЕШКОВА: Вдали мальчишки ловили рыбу. О том, как комментировал сей факт Хемингуэй, рассказ Генриха Боровика в следующее воскресное утро.