Майкл Коннелли
Пятый свидетель
– А что такое ДСД? – спросила Аронсон.
– Докладная о сомнительной деятельности, – пояснил Циско. – Рутинный документ. Банки штампуют их по любому поводу.
– И куда направляют?
– В Федеральную торговую комиссию, в ФБР, в Секретную службу министерства финансов – в сущности, куда угодно.
Насколько можно было понять, они пока еще не сообразили того, что я им подсказывал.
– Имеете ли вы хоть малейшее представление о том, какие деньги гребет АЛОФТ? – спросил я. – Ведь он контролирует треть всех дел по отъему недвижимости в Лос-Анджелесском округе. Знаю, это не подтверждено, так сказать, научно, но если ты получаешь даже часть такого барыша, то речь идет о миллионах и миллионах «чаевых» только от этого одного округа. Говорят, в одной Калифорнии будет десять миллионов подобных дел, прежде чем года через два эпидемия пойдет на спад. Плюс торги.
– Какие торги? – спросила Баллоке.
– Газеты читать надо. Оппарицио находится в процессе продажи АЛОФТа некоему крупному инвестиционному фонду, компании «Лемюр». Торги открытые, и любой конфликт, касающийся будущего приобретения, может повлиять на сделку, равно как и на стоимость акций. Так что будьте уверены: если Бондурант был доведен до отчаяния, он вполне мог поднять волну и произвести эффект даже больший, чем тот, на который он рассчитывал.
Циско кивнул, первым ухватив суть моей гипотезы:
– Понятно, значит, унас есть Бондурант, оказавшийся перед лицом финансовой катастрофы, – сказал он. – Вот-вот должны взорваться три его «воздушных шара». Тогда он делает пируэт и пытается примазаться к Оппарицио, к сделке с «Лемюром» и ко всему этому выгодному предприятию по отъему домов. И за это его убивают?
– Правильно.
Циско все усек, поэтому я повернулся на своем вращающемся кресле так, чтобы смотреть прямо на Аронсон.
– Не знаю, – сказала она. – Это очень смелая гипотеза. И ее будет трудно доказать.
– А кто сказал, что нам нужно ее доказывать? Мы должны просто сообразить, как заронить ее в головы присяжных.
Нам действительно ничего не нужно было доказывать. Мы должны были лишь высказать предположение и дать возможность жюри остальное додумать самому. Моя обязанность – только посеять семена разумного сомнения. Выстроить гипотезу невиновности. Перегнувшись через свой большой деревянный стол, я посмотрел в глаза своей команде:
– Такова будет наша теория защиты. Оппарицио – наше соломенное чучело, человек, которого мы представим как вероятного виновного. Жюри укажет на него пальцем – и наша подзащитная свободна.
Я посмотрел на лица своих сотрудников и не увидел никакой реакции, поэтому продолжил:
– Циско, я хочу, чтобы ты сосредоточился на Оппарицио и его компании. Узнай все, что можно: история, известные партнеры – словом, все. Все подробности слияния – я хочу знать об этой сделке и об этом парне даже больше, чем знает он сам. К концу следующей недели мне нужны архивы их судебных дел. Они, конечно, будут сопротивляться, но важно их немного потрясти.
Аронсон покачала головой.
– Подождите минутку, – сказала она. – Вы хотите сказать, что все это чепуха? Всего лишь маневр защиты, а на самом деле этот Оппарицио ничего такого не совершал? А что, если мы правы насчет Оппарицио, а они ошибаются в отношении Лайзы Треммел? Что, если она невиновна?
Она смотрела на меня взглядом, исполненным наивной надежды. Я улыбнулся и взглянул на Циско:
– Скажи ей.
Тот повернулся лицом к моей юной помощнице:
– Детка, ты новичок в этом деле, так что усваивай урок. Мы никогда не задаем такого вопроса. Совершенно не важно, виновен наш клиент или невиновен.
– Да, но…
– Никаких «но», – сказал я. – Мы сейчас говорим лишь о средствах защиты. О способах обеспечить своего клиента наилучшей защитой. О стратегии, которой мы должны следовать независимо от его виновности или невиновности. Если вы хотите заниматься уголовным правом, вы должны это усвоить. Никогда не спрашивайте клиента, сделал ли он это. Что бы он ни ответил, это только отвлекает. Поэтому вам нет необходимости это знать.
Она сжала губы в тонкую прямую линию.
– Как вы относитесь к Теннисону? – спросил я. – «Атака легкой бригады»?
– Какое это…
– «Им не положено знать, им – приказ исполнять». У Теннисона сказано, что его герои должны сделать то, что нужно, или умереть. Мы – легкая бригада, Баллоке. Мы сражаемся против армии, у которой больше людей, больше оружия, больше всего. В большинстве случаев это похоже на самоубийство. Никаких шансов выжить. Никаких шансов победить. Но изредка встречается дело, в котором шанс появляется. Это может быть слабый и сомнительный шанс, но все же шанс. Не упускайте его. Бросайтесь в атаку… и не задавайте подобных вопросов.
– Вообще-то, насколько я помню, у Теннисона сказано: сделать и умереть. В этом смысл стихотворения. У его героев не было выбора: или сделать – или умереть. Они были вынуждены сделать и умереть.
– Хорошо, что вы знаете Теннисона. Но я предпочитаю «сделать или умереть». Действительно ли Лайза Треммел убила Митчелла Бондуранта? Я не знаю. Она говорит, что не убивала, и мне этого достаточно. Если же вам этого недостаточно, то я сниму вас с этого дела и снова переброшу целиком на дела об отъеме домов.
– Нет, – быстро спохватилась Аронсон. – Я хочу остаться. Я с вами.
– Прекрасно. Редкий адвокат может похвастать тем, что был вторым номером на процессе по делу об убийстве спустя всего десять месяцев после окончания юридической школы.
Она уставилась на меня широко открытыми глазами:
– Вторым номером?!
Я кивнул:
– Вы это заслужили. Вы очень хорошо сделали свою работу.
Но свет быстро померк в ее глазах.
– В чем дело, Дженнифер?
– Просто я не понимаю, почему нельзя совместить то и другое: и неукротимо сражаться в защиту клиента, и быть уверенным в его невиновности. Почему не попробовать, чтобы добиться лучшего результата?
– Лучшего – для кого? Для клиента? Для общества? Или для вас лично? Дженнифер, вы ответственны перед вашим клиентом и перед законом – это все. – Прежде чем закончить увещевание, я посмотрел на нее долгим взглядом: – Не пытайтесь взывать к моей совести. Этот путь я уже давно прошел. Он не приводит ни к чему хорошему.
10
Проведя большую часть дня в конторе, в организационных хлопотах, я попал домой только ближе к восьми вечера и нашел свою бывшую жену сидящей на ступеньках крыльца. Нашей дочери с ней не было. В последний год мы несколько раз встречались с Мэгги в отсутствие Хейли, и предвкушение очередной такой встречи меня взволновало. Я устал как собака от умственной и физической нагрузки, но ради Мэгги охотно был готов взбодриться.
– Привет, Мэг. Ты забыла ключ?
Она встала, и по ее напряженной фигуре, по тому, как деловито она отряхнула пыль с джинсов, я понял: что-то не так. Поднявшись на крыльцо, я наклонился к ней, чтобы поцеловать – в щечку, разумеется, – но она резко увернулась, от чего мои подозрения только усугубились.
– Так вот у кого Хейли этому научилась, – сказал я. – Она вот так же ныряет в сторону, когда я пытаюсь ее поцеловать.
– Холлер, я здесь не для этого. И ключом я не воспользовалась, чтобы ты не счел факт присутствия прокурора в твоем доме в некотором роде конфликтом интересов.
Теперь я понял.
– А, занималась сегодня йогой? Виделась с Андреа Фриман?
– Именно.
Внезапно я почувствовал, что сил на то, чтобы взбодриться, у меня не осталось. Я отпер дверь, словно осужденный, который, утратив всякое достоинство, позволяет завести себя в помещение, где его ждет смертельная игла.
– Входи. Полагаю, придется это прояснить.
Она быстро вошла. Моя последняя реплика послужила еще одной головешкой, подброшенной в полыхавший у нее внутри огонь.
– То, что ты сделал, заслуживает презрения. Использовать нашу дочь в своих интриганских целях!
Я резко обернулся к ней:
– Использовать нашу дочь? Ничего подобного я не делал. Наша дочь без моего участия оказалась в курсе, и я лишь случайно об этом узнал.
– Это не важно. Ты просто отвратителен.
– Нет, я – адвокат защиты. А твоя добрая подружка Энди обсуждала меня и мое дело с моей бывшей женой в присутствии моей дочери. А потом она откровенно мне солгала.
– О чем ты? Она не лжет.
– Я не о Хейли. Я об Энди. Когда ее назначили обвинителем, я в первый же день спросил, знакома ли она с тобой, и она ответила: только шапочно. Думаю, излишне спорить, что это не так. И я, конечно, не могу утверждать, но если бы мы описали ситуацию десятку разных судей, то, вероятно, все десять сочли бы это конфликтом интересов.
– Послушай, мы не обсуждали ни тебя, ни ваше дело. Эта тема случайно возникла во время обеда. Да, при этом оказалась Хейли. Ты что же, думаешь, я должна отказаться от всех друзей ради тебя? Так не делают.
– Если это так не важно, почему она мне солгала?
– Это не было прямой ложью. Мы с ней действительно не близкие подруги. Кроме того, вероятно, она не хотела, чтобы ты воспринял это так, как ты воспринял.
– Значит, теперь мы квалифицируем ложь по скользящей шкале? Какая-то ложь не прямая, какая-то не важная. Незачем и волноваться из-за такой лжи.
– Холлер, не будь занудой.
– Послушай, хочешь выпить?
– Я ничего не хочу. Я пришла сказать, что ты поставил в неудобное положение не только меня и свою дочь, но и себя. Это низко, Холлер. Ты использовал невинный рассказ собственной дочери, чтобы добиться преимущества для себя. Это в самом деле низость.
Я все еще держал в руке портфель. Теперь я положил его на стол, стоявший в столовой нише, оперся руками о спинку стула и склонился вперед, обдумывая свой ответ.
– Ну что же ты? – поддела меня Мэгги. – Ты же всегда так быстро находишь ответ на любой вопрос. Великий адвокат. Послушаем, что ты скажешь на этот раз.
Я рассмеялся и покачал головой. В ярости она была так красива. Это обезоруживало. И самое худшее – то, что она наверняка это знала.
– Ах, так тебе еще и смешно? Ты угрожаешь разрушить чью-то карьеру, да еще и смеешься над этим?
– Я не угрожал разрушить ее карьеру. Я угрожал лишь добиться ее отстранения отдела. И это, конечно, не смешно. Просто…
– Что, Холлер? Что – просто? Я просидела здесь два часа, ожидая тебя, потому что хотела спросить: как ты мог это сделать?
Я отступил от стола и перешел в наступление: постепенно приближаясь к ней, заставляя ее пятиться и наконец загнав ее в угол и наставив указательный палец прямо ей в грудь, я сказал:
– Я сделал это, потому что я – адвокат защиты и как таковой поклялся защищать своих клиентов в полную меру своих способностей. Да, я увидел здесь выгоду для себя. Вы с твоей милой подружкой Энди явно перешли грань. Наверное, никакого вреда это не причинило – во всяком случае, насколько мне пока известно, – но это не значит, что грань не была перейдена. Если ты перепрыгиваешь через забор, на котором висит табличка «Прохода нет», даже пусть ты тут же перепрыгнула обратно, факт остается фактом: ты нарушила запрет. Я обязан защищать свою клиентку. Поэтому, узнав о нарушении, воспользовался этим обстоятельством, чтобы кое-что получить. Кое-что, что мне, кстати, полагалось иметь по всем правилам, но что твоя подруга придерживала просто потому, что располагала такой возможностью. Действовала ли она в рамках правил? Да. Поступала ли честно? Нет. И одна из причин того, что вы подняли такой шум и так этим озабочены, заключается в том, что вы знаете: это было нечестно и я поступил правильно. Ты сама поступила бы точно так же.
– Никогда в жизни. Я никогда так низко не пала бы.
– Чушь. – Я отвернулся от нее. Она осталась стоять в углу. – Что ты здесь делаешь, Мэгги?
– В каком смысле? Я только что объяснила тебе, зачем пришла.
– Да, но ты могла просто снять трубку или послать имейл. Зачем ты пришла?
– Хотела посмотреть тебе в глаза, когда ты будешь объяснять свой поступок.
Я снова повернулся к ней. Все это было лишь интермедией. Я снова подошел вплотную, уперся руками в стену возле ее головы и сказал:
– Вот такие вздорные споры и сгубили наш брак.
– Я знаю.
– Ты знаешь, что прошло восемь лет? Мы состоим в разводе столько же, сколько состояли в браке.
Восемь лет, а я все еще не мог ее поколебать.
– Восемь лет, а воз и ныне там.
– Да, там.
– Ты знаешь, что ты вечный нарушитель, Холлер. Ты перепрыгиваешь через все заборы. Входишь в наши жизни и выходишь из них, когда пожелаешь. А мы лишь позволяем тебе это.
Я медленно наклонился, пока наши дыхания не слились, легко прикоснулся к ней губами, а когда она попыталась что-то сказать, закрыл ей рот поцелуем. Больше я ничего не хотел слышать. И у меня закончились слова.
Часть вторая
ГИПОТЕЗА НЕВИНОВНОСТИ
11
Контора закончила работу и была заперта до утра, а я все еще сидел за своим столом, готовясь к предварительным слушаниям. Был вторник, начало марта, и мне очень хотелось распахнуть окно, чтобы впустить в комнату прохладный вечерний воздух. Но помещение было герметически запечатано вытянутыми в высоту неоткрывающимися окнами. Осматривая его перед подписанием договора аренды, Лорна этого не заметила. Я скучал по своему «кабинету» на заднем сиденье «линкольна», где можно было опустить стекло и глотнуть свежего воздуха, когда захочется.
Вступительные слушания должны были состояться через неделю. Под подготовкой к ним я имею в виду то, что я пытался предугадать, чем мой оппонент, Андреа Фриман, захочет поделиться в ходе представления дела судье.
Вступительные слушания – рутинная ступень на пути к процессу как таковому. Это на сто процентов прокурорское шоу. Прокурор обязан представить дело, а судья решает, достаточно ли у обвинения доказательств, чтобы передать дело на рассмотрение присяжных. Здесь не учитывается порог разумных сомнений. Отнюдь. Судье просто необходимо сделать вывод: основано ли обвинение на достаточном количестве доказательств. Если да, то следующая остановка – полноценный судебный процесс.
Трюк Фриман будет наверняка заключаться в том, чтобы представить ровно столько доказательств, сколько требуется, чтобы перейти порог достаточности и добиться нужного решения судьи, не раскрыв весь свой арсенал. Потому что она понимает: я буду оспаривать все, что она выдаст.
Излишне сомневаться, что бремя обвинения на этом этапе – вовсе никакое не бремя. Хотя смысл вступительных слушаний заключается в том, чтобы держать систему под контролем и не допускать того, чтобы власти наступали на индивида железной пятой, все равно это игра с заранее известным исходом. За этим законодательное собрание штата Калифорния следило строго.
Раздраженные уголовными процессами, которые представлялись им бесконечными, медленно и неповоротливо прокладывающими свой путь через замысловатую систему правосудия, политики в Сакраменто приняли меры. Возобладало мнение, будто затянутое правосудие – помеха правосудию, и никому не было дела до того, что это мнение противоречит базовому компоненту состязательной системы – праву обвиняемого на полноценную и энергичную защиту. Законодательное собрание штата обошло это маленькое неудобство и проголосовало за внесение изменений в закон, включив в него меры по упрощению судебной процедуры. Полное представление доказательств, которыми располагает обвинение, было заменено для вступительных слушаний тем, что справедливо было бы назвать игрой в прятки. Кроме главного следователя, разрешалось выборочно вызвать лишь некоторых свидетелей, показания с чужих слов скорее принимались во внимание, чем отвергались, и от обвинения не требовалось представлять и половины собранных доказательств – только некое проходимое количество.
В результате на практике дело почти никогда не доходило до представления даже достаточного количества доказательств, и вступительные слушания превращались в простое штампование печати на пути к процессу.
Тем не менее смысл в них был и для защиты. Я все же имел возможность заглянуть в то, что предстоит, и поставить под вопрос хотя бы тех свидетелей и те улики, которые будут представлены. Вот зачем нужна была подготовительная работа. Мне требовалось предугадать, какие карты раскроет Фриман, и решить, как сыграть против них.
О досудебном соглашении речи не было. Фриман не протягивала руку, да и моя клиентка в любом случае не пожелала бы ее принять. Мы полным ходом шли к процессу, который должен был начаться в апреле или мае, и я бы не сказал, что не радовался этому. Нам представлялась легальная возможность оправдаться, и если Лайза Треммел желала ею воспользоваться, я должен был быть в полной боевой готовности.
За последние недели как несколько хороших, так и несколько плохих новостей поступило с «доказательного фронта». Как и ожидалось, судья Моралес отклонил наши ходатайства об исключении из доказательной базы записи допроса и результатов обыска в доме Лайзы. Это расчищало обвинению путь для выстраивания дела вокруг нескольких столпов: мотив, возможность и показания единственной свидетельницы. У них было дело об отъеме дома, история Лайзиной протестной деятельности против банка, ее уличающее признание, сделанное во время допроса, а главное – свидетельница Марго Скейфер, утверждавшая, что видела Лайзу менее чем в квартале от банка спустя несколько минут после убийства.
Но мы собирались строить защиту, атакуя и стараясь разрушить эти столпы, а кроме того, мы располагали несколькими реабилитирующими доказательствами.
До сих пор не было ни установлено, ни найдено орудие убийства, а крохотное пятнышко крови, обнаруженное на трубном ключе, изъятом из набора инструментов в Лайзином гараже, на которое обвинение уповало как на улику, обернулось в нашу пользу, так как лабораторный анализ показал, что кровь не принадлежала Митчеллу Бондуранту. Разумеется, обвинение не станет обнародовать этот факт ни на вступительных слушаниях, ни во время процесса, но я-то могу это сделать и сделаю. Часть работы защитника состоит в том, чтобы подбирать ошибки и промахи обвинения и заталкивать их ему же в глотку. Я такой возможности не упущу.
В дополнение к этому мой сыщик собрал информацию, которая могла поставить под сомнение показания ключевой свидетельницы обвинения, правда, этот выстрел мы прибережем до процесса. А сверх всего у нас имелась гипотеза невиновности. Альтернативная версия убийства недурно выстраивалась. У нас на руках были копии нескольких повесток о вызове в суд Луиса Оппарицио как представителя компании АЛОФТ, этой фабрики по отъему домов, которая и будет стоять в центре нашей защитной стратегии.
Я позабочусь о том, чтобы ничто из нашей тактики не всплыло во время вступительных слушаний. Фриман вызовет для дачи показаний детектива Керлена, и тот развернет перед судьей всю картину преступления, позаботившись о том, чтобы обойти все ловушки, связанные с промахами при сборе улик. Она вызовет также медэксперта и, вероятно, эксперта-криминалиста.
Единственный участник, остававшийся под вопросом, – свидетельница Скейфер. Сначала я подумал, что Фриман придержит ее. Она могла ограничиться тем, что Керлен изложит результаты опроса свидетельницы, и обещанием вызвать ее самое для дачи показаний на основном процессе. Для предварительных слушаний большего и не требовалось. Но потом мне пришло в голову, что Фриман может усадить Скейфер на свидетельское место уже сейчас, чтобы постараться разведать, что имеется у меня. Если в ходе перекрестного допроса я приоткрою свою тактику обращения со свидетельницей, это поможет Фриман подготовиться к тому, что ждет ее впереди, на самом процессе.
В этом состояла стратегическая игра, и, должен признать, меня эта сторона процесса всегда привлекала больше всего. Шахматные ходы, которые делаются за пределами зала суда, имеют большее значение, чем те, что делаются в судебном присутствии. Представление, происходящее в зале, всегда подготовлено и срежиссировано. Я же предпочитал импровизацию, творимую за его стенами.
Я как раз подчеркивал фамилию Скейфер в своем блокноте, когда в приемной зазвонил телефон. Я мог ответить на звонок со своего аппарата, но не стал этого делать. Рабочий день давно закончился, и я знал, что автомат перенаправляет в новый офис все вызовы, поступающие на номер, указанный в телефонной книге, так что человек, звонивший в столь поздний час, скорее всего был одним из тех, кто нуждался в адвокате по делу об отъеме дома. Он может оставить сообщение.
Я выложил на середину стола папку с результатами анализа крови, взятой с ручки трубного ключа, изъятого в Лайзином гараже. В ней содержался и анализ ДНК. Сделан он был в срочном порядке: обвинение не поскупилось и отослало образец крови в частную фирму, чтобы не ждать очереди в региональной лаборатории. Я представил себе разочарование, которое должна была испытать Фриман, получив отрицательный результат. Кровь не принадлежала Митчеллу Бондуранту. Для обвинения это было не просто неудачей – ведь положительный результат лишил бы Лайзу последнего шанса на оправдание и заставил бы ее пойти на досудебную сделку. Но еще хуже было то, что Фриман теперь знала: я могу использовать этот документ, чтобы потрясти им перед присяжными и заявить – смотрите, дело, которое они сварганили, изобилует ложными предположениями и уликами.
Мы также заработали несколько очков, когда на записях с видеокамер наблюдения, установленных в здании банка и на выезде и въезде в гараж, в период до и после убийства не оказалось изображений Лайзы. Правда, угол обзора камер не покрывал всей территории гаража, но это не имело значения. Записи видеокамер представляли собой оправдательное доказательство.
Теперь завибрировал мой мобильник. Вынув его из кармана, я взглянул на дисплей. Звонил мой агент Джоул Готлер. Поколебавшись, я принял звонок.
– Поздненько вы работаете, – сказал я вместо приветствия.
– Да. А вы, видимо, не просматриваете свою электронную почту, – ответил Готлер. – Я давно пытаюсь с вами связаться.
– Простите, компьютер передо мной, но я заработался. Что случилось?
– У нас большая проблема. Вы читаете «Дедлайн Голливуд»?
– Нет, а что это?
– Это блог. Найдите-ка его у себя в компьютере.
– Прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас. Давайте.
Я закрыл папку с анализами крови и отложил ее в сторону, затем придвинул лэптоп и открыл его. Подключившись к Интернету, нашел сайт «Дедлайн Голливуд» и начал его просматривать. Сайт представлял собой набор кратких сообщений о голливудских сделках, кассовых рейтингах и событиях, происходящих в студиях. Кто что купил, кто порвал с каким агентством, у кого дела идут вверх, у кого вниз и всякое такое.
– Так, и что мне здесь искать?
– Листайте вниз, до трех сорока пяти сегодняшнего дня.
Сообщения в блоге были помечены временем размещения. Я сделал как он велел и нашел пост, с которым Готлер хотел меня ознакомить. Уже один его заголовок взбесил меня:
Реальная история о таинственном убийстве достается «Арчуэй», продюсеры Дэл/Макрейнолдс.
Из некоторых источников мне стало известно, что компания «Арчуэй пикчерс» выделила сумму, обозначающуюся шестизначной цифрой, которая к концу проекта обещает обернуться семизначной, чтобы приобрести права на историю об убийстве из мести за отъем дома. Это дело проходит сейчас через систему правосудия здесь, в нашем Лалаленде[5]. Интересы обвиняемой, Лайзы Треммел, в сделке представляет Герб Дэл, который будет продюсировать проект совместно с Клеггом Макрейнолдсом из «Арчуэй». Многоцелевая сделка включает права на телепродукцию и документалистику. Развязку истории, впрочем, еще предстоит написать, так как процесс по обвинению в убийстве банкира, который пытался отнять у нее дом, для Треммел пока впереди. В пресс-релизе Макрейнолдс утверждает, что история Треммел будет использована для того, чтобы под увеличительным стеклом рассмотреть эпидемию отъема домов, поразившую всю страну в последнее время. Суд над Треммел должен начаться через два месяца.
– Черт! – воскликнул я.
– Вотименно, – согласился Готлер. – Что, чертвозьми, происходит? Я из кожи вон лезу, чтобы продать эту штуку, и уже очень близок к заключению сделки с Лейкершором и тут читаю такое! Вы что, издеваетесь надо мной, Холлер? Вы же всаживаете мне нож в спину.
– Послушайте, я не знаю точно, что происходит, но у меня договор с Лайзой, и я…
– Вы знаете, кто такой этот Дэл? Я-то знаю, он – последняя дешевка.
– Я знаю, знаю. Он уже пытался ко мне подкатываться, но я мигом заткнул его. Он заставил Лайзу что-то подписать, но…
– О Господи Иисусе! Так она что-то подписала с этим уродом?
– Нет. То есть да, но уже после того, как подписала договор со мной. У меня этот договор на руках, и я имею право перв…
Здесь я запнулся. Договоры. Я вспомнил, как сделал копии и отдал их Дэлу, а потом положил оригиналы обратно в багажник «линкольна». Дэл это видел.
– Сукин сын!
– Что такое?
Я взглянул на стопку папок, лежавшую на углу стола. Все они относились к делу Лайзы Треммел. Но я не забрал папки из машины и не перенес их в офис, потому что поленился, подумал, что там только старые контракты и старые дела, а может, не был уверен, что мне понравится работать в каменном мешке новой конторы. Так или иначе, контракты все еще находились в багажнике.
– Джоул, я вам перезвоню.
– Эй, что там…
Но я уже отключился и бежал к двери. У Дома победа имелся свой двухэтажный гараж, но он находился в отдельном здании. Пришлось выйти на улицу и дотрусить до него. Рысцой взбежав по пандусу на второй этаж, я направился к своей машине, на ходу отпирая багажник кнопкой дистанционного управления. Мой «линкольн» был единственной машиной, все еще остававшейся на верхнем уровне. Выхватив папку с контрактами и склонившись к лампочке, освещавшей багажник, я пролистал ее содержимое в поисках договора, подписанного Лайзой Треммел.
Его там не было.
Сказать, что я был в ярости – значит не сказать ничего. Засунув папку обратно в ячейку, я с силой захлопнул крышку багажника, вытащил телефон и, направляясь обратно к пандусу, позвонил Лайзе. Автомат переключил меня на автоответчик.
– Лайза, это ваш адвокат. Мы, кажется, договаривались, что вы будете отвечать всегда, когда я вам звоню. Независимо от времени суток и того, чем вы заняты. Но вы не отвечаете. Отзвоните мне непременно. Мне нужно поговорить с вами о вашем дружке Гербе и о сделке, которую он только что заключил. Уверен, что для вас это не новость. Но возможно, новостью окажется для вас то, что я собираюсь возбудить против подонка судебное преследование за этот фортель. Я урою его, Лайза. Так что лучше отзвоните мне! Немедленно!
Захлопнув крышку телефона, я сжал его в руке и побежал вниз по пандусу, едва обратив внимание на двух мужчин, поднимавшихся мне навстречу, пока один из них не окликнул меня:
– Эй, ты тот самый парень?
Я остановился, удивленный вопросом, но продолжая думать лишь о Гербе Дэле и Лайзе Треммел.
– Простите?
– Ну, юрист. Знаменитый адвокат из телевизора.
Оба направлялись ко мне. Это были молодые люди в летных куртках, они шли, засунув руки в карманы. Мне было не до пустой болтовни.
– Э-э… нет, думаю, вы ошиблись…
– Брось, парень, это ты. Я видел тебя по ящику.
Я сдался:
– Ну да, я веду дело, в связи с которым и оказался на экране.
– Да-да-да… Повтори-ка свое имя еще разок.
– Микки Холлер.
Как только имя было произнесено, я увидел, что тот из них, который все время молчал, вынул руки из карманов и, распрямив плечи, встал прямо передо мной. На руках у него были черные перчатки без пальцев. Я успел подумать, что для перчаток слишком тепло и что, поскольку на втором этаже не было ни одной машины, кроме моей, им там нечего делать. Значит, они искали меня.
– Что все это зна…
Молчун впечатал левый кулак мне в солнечное сплетение. Согнувшись пополам, я тут же получил удар правым, который сломал мне три левых ребра. Кроме того, что в этот момент выронил телефон, дальше я мало что запомнил. Помню лишь, что пытался бежать, но тот, что повыше, загородил мне дорогу, прижав мои руки к бокам и развернув меня в обратном направлении.
На нем тоже были черные перчатки.
