Майкл Коннелли
Пятый свидетель
8
Формальное обвинение должно было быть предъявлено Лайзе Треммел в Ван-Нуйсе в следующий вторник. Это рутинная предварительная процедура, призванная назначить дело к слушанию и запустить часы безотлагательного рассмотрения государственного обвинения по существу. Однако поскольку моя клиентка была выпущена на свободу под залог, мы не были заинтересованы в безотлагательном рассмотрении. Пока она дышала вольным воздухом, не было никакой нужды спешить. Пусть дело зреет постепенно, как летняя гроза, и суд начнется тогда, когда защита будет к нему полностью готова.
Но процедура предъявления обвинения была подходящим моментом, чтобы выпустить Лайзу вперед и дать ей возможность безоговорочно и темпераментно произнести свое «Невиновна!» под судейский протокол, а также перед видеокамерами многочисленных корреспондентов. Хотя сейчас их собралось меньше, чем на первом предварительном слушании, поскольку федеральные средства массовой информации склонны ослаблять свое внимание на период долгого и скучного прохождения дела через судебную систему, местные медиа были представлены широко и запечатлели пятнадцатиминутное заседание добросовестно.
Предъявление обвинения и ведение предварительного слушания было поручено судье Высшего суда Дарио Моралесу. Целью такого заседания является формальное утверждение предъявленных прокуратурой обвинений. Несомненно, обвинения в адрес Лайзы будут оставлены в силе, и дело передадут другому судье, который и будет рассматривать его по существу.
Хотя с момента ее ареста мы почти каждый день разговаривали с Лайзой по телефону, не встречался я с ней больше недели. Она отклоняла мои предложения поговорить с глазу на глаз, и теперь я понял почему. Появившись в суде, она выглядела совершенно другим человеком. Ее волосы были коротко и стильно острижены, а лицо выглядело гладким и излишне румяным. По залу пронесся шепоток, что Лайза прошла курс лицевых инъекций ботокса, чтобы выглядеть более привлекательной.
Я не сомневался, что эти физические изменения, равно как и изящный новый костюм, в котором она предстала, – дело рук Герба Дэла. Эти двое казались неразлучными, и участие Дэла беспокоило меня все больше и больше. Он без конца направлял ко мне продюсеров и сценаристов, которые настойчиво звонили в мой офис. Лорне приходилось постоянно отклонять их притязания закрепить за собой кусочек истории Лайзы Треммел. При беглом просмотре интернетной базы данных оказывалось, что все протеже Герба Дэла – голливудские писаки и стервятники самого низкого пошиба. Мы отнюдь не возражали против солидных голливудских вливаний в нашу казну, чтобы оплачивать растущие расходы, но все эти люди относились к разряду «сделка сначала – оплата потом», что нас совершенно не устраивало. Тем временем мой собственный агент пребывал в поиске, стараясь заключить сделку с солидным авансом, который позволил бы мне выдать зарплату сотрудникам, оплатить аренду офиса, а также вернуть деньги Дэлу, чтобы отделаться от него.
В любом процессе самая важная информация и самые важные действия – отнюдь не те, что задокументированы в материалах судебного дела. Так было и с Лайзиными слушаниями. После того как ее заявление было запротоколировано и Моралес объявил, что слушания по существу состоятся через две недели, я сообщил судье, что защита хотела бы вынести на рассмотрение суда несколько ходатайств. Он дал разрешение, я вышел вперед и вручил его секретарю пять отдельных листков. Копии этих документов я передал также Андреа Фриман.
Первые три ходатайства были подготовлены Аронсон после тщательного изучения запроса полиции Лос-Анджелеса об ордере на обыск, видеозаписи допроса Лайзы Треммел детективом Керленом, а также вопросов, которые ей задавались. Задача состояла в том, чтобы доказать, что фактически Лайза была взята под арест не после, а до зачтения ей ее прав. Аронсон обнаружила неувязки, нарушения процедуры и преувеличения в толковании фактов. В ходатайствах, ею составленных, содержалась просьба исключить из дела запись допроса, равно как и все объекты, изъятые при обыске в доме нашей подзащитной.
Ходатайства были написаны ясно и убедительно. Я гордился Аронсон и собой, что сумел разглядеть в ней неотшлифованный алмаз уже по тому ее резюме, которое легло мне на стол. Но суть заключалась в том, что я прекрасно знал: у этих ходатайств почти нет шанса быть удовлетворенными. Ни один судья не захочет исключать из дела об убийстве вещественные доказательства, если ему нужны голоса избирателей, чтобы остаться на судейской скамье. Поэтому он будет искать способ сохранить статус-кво и примет решение по вещественным доказательствам на глазах у присяжных.
Тем не менее ходатайства, составленные Аронсон, играли важную роль в стратегии защиты, потому что поданы они были в связке с двумя другими. В одном содержалась просьба немедленно запустить процесс раскрытия имеющихся по делу улик, предоставив защите доступ ко всем находящимся в распоряжении «Уэстленд файненшиэл» архивам и внутренним служебным запискам, имеющим отношение к Лайзе Треммел и Митчеллу Бондуранту. В другом – требование к обвинению предоставить защите возможность изучить содержание компьютера Лайзы Треммел, ее мобильного телефона и личных документов, изъятых при обыске ее дома.
Поскольку Моралес должен был постараться проявить объективное отношение к обеим сторонам, моя стратегия заключалась в том, чтобы подтолкнуть его к соломонову решению: разрубить младенца пополам. Отказать в удовлетворении ходатайств об исключении доказательств из дела, но предоставить защите доступ ко всему тому, о чем шла речь в двух других ходатайствах.
Разумеется, и Моралес, и Фриман не были новичками и прекрасно понимали, что я делаю, но то, что они это понимали, отнюдь не означало, что они могут мне помешать. Кроме того, уменявкармане лежало шестое ходатайство, которогоя еще не подавал, – это был мой козырь про запас.
Моралес дал Фриман десять дней на удовлетворение наших ходатайств и быстро перешел к следующему делу. Хороший судья никогда не допускает простоев в ходе сессии. Повернувшись к Лайзе, я попросил ее подождать меня в коридоре, потому что собирался переговорить с прокурором. Я заметил, что Дэл ждет ее у выхода, сгорая от нетерпения отвезти домой. С ним я решил разобраться после, а пока направился к прокурорскому столу. Фриман, опустив голову, что-то писала в блокноте.
– Привет, Энди.
Она подняла голову, ожидая увидеть приятеля, который так по-свойски к ней обращается, и губы ее уже было начали растягиваться в улыбке, но увидела меня, и улыбка тотчас исчезла. Я выложил перед ней на стол свое шестое ходатайство.
– Взгляните, когда будет минутка. Я собираюсь внести его завтра утром. Не хотелось, знаете ли, заваливать суд таким количеством бумаг в один день. А завтра утром будет в самый раз, но я подумал: раз это касается вас, нужно предупредить вас заранее.
– Меня? О чем это вы?
Я не ответил. Оставив ее в недоумении, я покинул зал суда и, выйдя через двойную дверь, увидел свою клиентку и Герба Дэла, дающих аудиенцию многочисленным репортерам, выстроившимся перед ними полукругом. Я быстро подошел сзади, схватил Лайзу за руку и на полуслове оттащил в сторону.
– Н-н-ну, в-в-все, ребята, с меня хватит! – произнес я любимую реплику заики поросенка Порки из популярного мультсериала.
Лайза пыталась освободиться, но мне удалось удержать ее и увести прочь от толпы по коридору.
– Что вы делаете? – протестовала она. – Вы ставите меня в неловкое положение!
– Я ставлю вас в неловкое положение? Лайза, это вы сами ставите себя в неловкое положение, якшаясь с этим типом. Я же сказал, чтобы вы не имели с ним никаких дел. Вы только посмотрите на себя: выглядите так, словно вы – кино-дива. Это суд, Лайза, а не телешоу «Вечерние развлечения».
– Я рассказывала им свою историю.
Когда мы оказались достаточно далеко, чтобы никто нас не слышал, я остановился и сказал:
– Лайза, вы не должны вот так напрямую разговаривать с прессой. Все, что вы скажете, может вернуться к вам бумерангом и больно шарахнуть по голове.
– О чем вы говорите? Это была идеальная возможность представить им мою версию всей этой истории. Меня засадили в тюрьму по ложному обвинению, и настало время мне высказаться открыто. Я уже говорила вам, что к молчанию прибегают только те, кто виновен.
– Дело в том, что у окружной прокуратуры есть своя пресс-служба, и они копируют и записывают на пленку все материалы о вас, которые появляются в печати, на радио или телевидении. У них есть распечатки всего, что вы говорите. И если когда-нибудь вы хоть на йоту отойдете от своих слов, они тут же пригвоздят вас. Они распнут вас на глазах присяжных. Поймите же, Лайза, что все эти ваши выступления не стоят такого риска. Вам следует предоставить мне говорить от вашего имени. А если уж вы так горите желанием рассказывать свою историю лично, то мы приготовим и отрепетируем с вами ваши речи и спланируем стратегически наиболее выгодные появления перед репортерами.
– Но как же Герб? Он уверил меня, что я не…
– Позвольте объяснить вам еще раз, Лайза: Герб Дэл – не ваш адвокат, и приоритетными для него являются отнюдь не ваши интересы. У него есть свои. Это ясно? Почему я никак не могу вам этого втолковать? Вы должны отделаться от него. Он…
– Нет! Я не могу! Он единственный, кто действительно обо мне заботится.
– Ах, Лайза, у меня сейчас сердце разорвется от умиления. Если он единственный, кто действительно заботится о вас, почему он до сих пор разговаривает с этими людьми? – Я указал на плотную толпу репортеров и фотографов. Дэл продолжал разглагольствовать, безусловно, потчуя их всем тем, чего они хотели. – Что он им говорит, Лайза? Вы знаете? Уверен на все сто, что не знаете, и это, согласитесь, странно, потому что вы – подзащитная, я – ваш адвокат. А он кто?
– Он имеет право говорить от моего имени.
Пока мы наблюдали, как Дэл, возводя палец к потолку, взывал о чем-то, обращаясь к репортерам, я заметил, как открылась дверь зала, где мы только что заседали. Из него решительным шагом, сканируя коридор взглядом и держа в руке мое шестое ходатайство, вышла Андреа Фриман. Сначала ее внимание привлекла кучка журналистов, но потом она увидела, что в центре ее – не я. Когда ее радар засек меня, она сменила курс и стремительно направилась прямо ко мне. Несколько корреспондентов попытались окликнуть ее, но она сердито отмахнулась от них моим ходатайством.
– Лайза, идите к той вон скамейке, сядьте и ждите меня. И не разговаривайте ни с какими репортерами.
– А как насчет…
– Просто делайте то, что я говорю.
Когда Лайза отошла, Фриман приблизилась ко мне. Она была в бешенстве, я видел, как огонь полыхал в ее глазах.
– Холлер, что это за дерьмо?
Она потрясла над головой моим ходатайством. Я сохранил безмятежный вид даже тогда, когда она подошла ко мне слишком близко.
– Полагаю, совершенно очевидно, что это, – ответил я. – Это ходатайство об отстранении вас отдела, поскольку у вас возник конфликт интересов.
– У меня возник конфликт интересов?! Какой такой конфликт?
– Послушайте, Энди… ведь я могу называть вас Энди, не так ли? Если моя дочь так вас называет, значит, и мне можно, правда?
– Прекратите нести околесицу, Холлер.
– Пожалуйста. Конфликт, который я имею в виду, состоит в том, что вы обсуждали это дело с моей бывшей женой и…
– Которая, между прочим, является прокурором, работающим в том же учреждении, что и я.
– Это правда, но обсуждали вы его не только в офисе. На самом деле это случилось во время занятий йогой и в присутствии моей дочери, а возможно, и кое-где еще, насколько мне известно.
– О, перестаньте! Какой вздор.
– Вот как? Тогда зачем вы мне солгали?
– Я никогда не лгала. Что вы имеете…
– Я спросил, знакомы ли вы с моей бывшей женой, и вы ответили: шапочно. А на самом деле это неправда, не так ли?
– Мне просто не хотелось обсуждать это с вами.
– Значит, вы солгали. Об этом я в ходатайстве не упомянул, но могу добавить, прежде чем представить его суду. И пусть судья решает, важно это или нет.
Она сделала долгий выдох и обреченно сдалась:
– Чего вы хотите?
Я осмотрелся. Никто нас не слушал.
– Чего я хочу? Я хочу, чтобы вы поняли, что я тоже умею играть по вашим правилам. Вы решили вести себя со мной жестко, я тоже могу.
– Что вы имеете в виду, Холлер? Какой услуги за услугу вы требуете?
Я кивнул. Вот это деловой разговор.
– Вы понимаете: если завтра я подам это ходатайство, вы отойдете в область предания. Судья склонится на сторону защиты. Он постарается избежать всего, что могло бы ему навредить. Кроме того, ему хорошо известно, что в окружной прокуратуре работает куча вполне дееспособных прокуроров. Прислать вам замену ничего не стоит.
Я указал на свору репортеров, собравшихся в коридоре, большинство из них по-прежнему не отходили от Герба Дэла.
– Видите, какой ажиотаж дело вызывает в прессе? Увы, для вас все это останется позади. Вероятно, это самое значительное дело в вашей карьере, и оно уплывет от вас. Никаких пресс-конференций, никаких крупных заголовков, никаких прожекторов. Все достанется тому, кого пришлют на ваше место.
– Ну, я еще поборюсь, и далеко не факт, что судья Моралес купится на ваш бред. Я объясню ему без обиняков, что вы делаете: пытаетесь торговаться с окружной прокуратурой, пытаетесь избавиться от прокурора, которого откровенно боитесь.
– Вы можете сказать ему все, что угодно, но вам придется ответить судье – причем в открытом заседании, – как могло случиться, что моя четырнадцатилетняя дочь на прошлой неделе за ужином пересказывала мне факты по этому делу.
– Это чушь. Вам должно быть стыдно использовать вашу…
– Что? Вы хотите сказать, что я лгу? Или что моя дочь лжет? Ведь ее тоже можно вызвать в суд. И я вовсе не уверен, что вашему начальству понравится такой спектакль или такие, например, газетные заголовки: «Окружная прокуратура допрашивает с пристрастием четырнадцатилетнюю девочку, называя ребенка лгуньей». Несколько безвкусно, вы не находите?
Фриман повернулась ко мне спиной и сделала было шаг, чтобы уйти, но остановилась. Я понял, что моя взяла. Ей следовало бы уйти от меня и отказаться от дела, но она не смогла. Это дело и все, что оно ей сулило, были ей необходимы.
Она снова повернулась, посмотрела сквозь меня, словно меня там и не было или я был мертвецом, и сказала:
– Ну так чего же вы хотите?
– Пожалуй, я могу не подавать это ходатайство завтра. Пожалуй, я могу даже отозвать два из тех, которые вынужден был подать, чтобы вернуть своей клиентке принадлежащие ей вещи и просмотреть документы «Уэстленда». Единственное, что мне нужно, – это сотрудничество. Дружеский обмен материалами по делу. И я хочу, чтобы сотрудничество началось прямо сейчас, не позже. Я не желаю ходить к судье каждый раз, когда мне понадобится что-нибудь, на что я имею право.
– Я могу пожаловаться на вас в гильдию адвокатов.
– Отлично, мы можем подать встречные жалобы. Они проведут расследование в отношении нас обоих и обнаружат лишь то, что вы действовали противозаконно, обсуждая дело с дочерью и бывшей женой адвоката подсудимой.
– Я не обсуждала его с вашей дочерью. Она просто при этом присутствовала.
– Уверен, что коллегия, проводя расследование, отметит это различие.
Я предоставил ей возможность с минуту помучатъся. Она явно дрогнула, но требовался последний толчок.
– Да, кстати, если ходатайство завтра будет подано, не сомневайтесь, что я оброню словечко для «Таймс». Кто там у них судебный репортер? Солтере? Уверен, она сочтет это интересным побочным сюжетом. Милый маленький эксклюзив.
Она кивнула так, словно только сейчас вся сложность ее положения стала ей кристально ясна.
– Отзовите свои ходатайства, – сказала она. – К концу пятницы вы получите все, о чем просили.
– Завтра.
– Времени не хватит. Мне нужно все собрать и сделать копии. А копировальный пул всегда завален работой.
– Тогда в четверг к полудню – или я подаю ходатайство.
– Ладно.
– Отлично. Как только с этим будет покончено, вероятно, мы сможем начать переговоры о соглашении. Благодарю вас, Энди.
– Идите к черту, Холлер. Никакого соглашения не будет. Мы пригвоздим ее, и я буду смотреть на вас, а не на нее, когда станут оглашать вердикт.
Она развернулась и зашагала прочь, но вдруг резко обернулась:
– И не называйте меня Энди. Вы не имеете права так меня называть.
Длинными сердитыми шагами она направилась к лифтам, не обратив ни малейшего внимания на репортера, который подбежал к ней рысцой и попытался вырвать хоть несколько слов.
Я знал, что никакого досудебного соглашения быть не может – моя клиентка на это никогда не пойдет, – но подбросил Фриман этот мячик, чтобы она могла швырнуть его обратно мне в лицо. Я хотел, чтобы она ушла сердитой, но не чересчур, пусть думает, будто оставила за собой маленький трофей. Так с ней будет легче договариваться.
Оглянувшись, я увидел, что Лайза послушно ждет меня на скамейке, которую я указал, и сделал ей знак подойти.
– Ладно, Лайза, пошли отсюда.
– А как же Герб? Он привез меня сюда.
– На своей машине или на вашей?
– На своей.
– Тогда доберется. А вас домой отвезет мой водитель.
Мы направились в нишу, где располагались лифты. К счастью, Фриман уже спустилась к себе в контору на второй этаж. Я нажал кнопку, но лифт долго не приходил, и к нам успел присоединиться Дэл.
– Как, вы уходите без меня?
Я не ответил на его вопрос и обошелся без любезностей.
– Знаете что, вы разозлили меня своими выступлениями перед прессой. Если вы думаете, что помогаете делу, то должен вас разочаровать: вы ему только мешаете. И вы уже достали меня.
– Ба, что за выражения? Мы все-таки в суде.
– Мне плевать, где мы. Не смейте говорить от имени моей клиентки. Вы поняли? Если это повторится, я созову пресс-конференцию, и вам очень не понравится то, что я там о вас расскажу.
– Ладно. Так и быть. Это была моя последняя пресс-конференция. Но у меня вопрос: что со всеми теми людьми, которых я к вам посылал? Некоторые из них звонили мне и говорили, что ваши сотрудники обошлись с ними весьма грубо.
– Да, будете посылать их и дальше – мы и дальше будем обходиться с ними так же.
– Эй, я не новичок в бизнесе, и это все вполне легально работающие люди.
– «На изрытой стороне».
Дэл опешил. Он посмотрел на Лайзу, потом снова на меня.
– Что это означает?
– «На изрытой стороне». Да ладно, не делайте вид, будто никогда не слышали этого названия.
– Вы имеете в виду «На теневой стороне»?
– Нет, я имею в виду «На изрытой стороне» – фильм, сделанный одним из тех продюсеров, которых вы к нам посылали. Кино о даме, которая усыновила футболиста, а потом заставляла его заниматься с ней сексом по три-четыре раза в день. А когда ей это надоело, стала приглашать к себе всю футбольную команду. Не думаю, что этот фильм собрал столько же денег, сколько «На теневой стороне».
Лайза стояла с застывшим в изумлении лицом. У меня было ощущение, что мой рассказ о голливудских связях Дэла отнюдь не соответствовал тому, что он сам вот уже несколько недель нашептывал ей в уши.
– Да, вот что он делает для вас, Лайза. И вот с какими людьми хочет вас свести.
– Послушайте, – сказал Дэл, – вы имеете хоть какое-то представление о том, как трудно в этом городе что-нибудь провернуть, осуществить какой-нибудь проект? Есть люди, которые на это способны, а есть такие, которые не способны. Мне все равно, что этот парень делал раньше, если теперь у него все на мази. Понимаете? Это законопослушные люди, и они готовы выложить кучу денег, Холлер.
Лифт наконец пришел. Я подтолкнул в него Лайзу, но когда Дэл попытался войти следом за нами, выставил вперед руку, уперся ему в грудь и легонько отстранил.
– Отвалите, Дэл. Вы получите свои деньги и еще немного сверх того. Но только отвалите.
Я вошел в лифт и повернулся лицом к двери, чтобы быть уверенным, что Дэл не запрыгнет в него в последний момент. Он не попытался это сделать, но и не отступил назад. Пока дверь окончательно не закрылась, он не спускал с меня полного ненависти взгляда.
9
Мы переехали в свой новый офис в субботу утром. Это было трехкомнатное помещение в здании на углу бульваров Виктория и Ван-Нуйс. И само здание называлось: Виктори-билдинг – Дом победы, так сказать. Мне это нравилось. Офис был полностью оборудован и находился всего в двух кварталах от дома правосудия, где Лайзе Треммел предстояло пройти через судебный процесс.
Все работали не покладая рук. Включая Рохаса, одетого в футболку и пестрые шорты, что позволяло видеть татуировки, почти полностью покрывавшие его руки и ноги. Не знаю даже, что шокировало меня больше: вид татуировок Рохаса или его общий вид в чем-то, кроме строгого костюма, который он всегда надевал, когда возил меня.
Расселение на новом месте было таково: я имел отдельный кабинет, другой, больший по площади, делили Циско и Аронсон, а между ними Лорна устроила свою приемную. Перемещение с заднего сиденья «линкольна» в офис с десятифутовыми потолками, полноценным столом и даже диваном, на котором можно было прикорнуть, представляло собой огромную перемену. Первое, что я сделал, устроившись на новом месте, – это использовал все горизонтальные поверхности, включая полированный деревянный пол, чтобы разложить более восьмисот страниц документов следствия, полученных от Андреа Фриман.
Большинство из них относилось к «Уэстленду». В свою очередь, большинство бумаг этого раздела являлось техническими документами. Это была пассивная месть Фриман за манипуляцию, которой она подверглась со стороны защиты. Здесь были собраны десятки многостраничных инструкций и буклетов, касающихся банковской политики и банковских процедур, а также куча совершенно ненужных мне форм. Все это я сложил в одну огромную стопку. Отдельный раздел составляли копии всех сообщений, направленных непосредственно Лайзе Треммел, большинством из них я уже располагал и был знаком с их содержанием. Их я сложил во вторую стопку. И наконец, имелись копии внутрибанковской корреспонденции, а также переписки Митчелла Бондуранта с компанией, через которую банк осуществлял процедуру отъема домов.
Компания называлась АЛОФТ, и мне она была хорошо знакома, поскольку являлась моим оппонентом как минимум в трети всех дел, которые я вел. АЛОФТ была настоящей мельницей, она собирала и отслеживала прохождение всех документов, которые требовались в ходе процессов по отъему жилья. Это была компания-посредник, которая позволяла банкирам и прочим заимодавцам сохранять видимость чистых рук в грязном деле лишения людей их домов.
Компании вроде АЛОФТ делали практически всю работу, банку оставалось лишь направить своему клиенту уведомление о лишении его права собственности на заложенный дом.
Именно эта стопка документов представляла для меня наибольший интерес, и именно в ней я откопал документ, который мог изменить весь ход данного дела.
Я сел за стол и стал изучать телефонный аппарат. На нем было больше кнопок, чем я когда-нибудь смог бы освоить. В конце концов я отыскал кнопку интеркома, соединявшего меня с соседним кабинетом, и нажал ее.
– Алло?
Никакого ответа. Я нажал снова.
– Циско? Баллоке? Вы там?
Ничего. Я встал и направился к двери, собираясь связаться со своими сотрудниками старомодным, но надежным способом, однако в этот момент из динамика наконец раздался ответ:
– Микки, это ты?
Это был голос Циско. Я поспешил обратно к столу и нажал кнопку.
– Да, это я. Можешь зайти ко мне? И прихвати с собой Баллоке.
– Вас понял, перехожу на прием.
Несколько минут спустя в кабинет вошли мой дознаватель и моя помощница.
– Эй, босс, – сказал Циско, оглядев стопки документов на полу, – офис существует для того, чтобы держать все это в ящиках стола, картотечных шкафах и на полках.
– Когда-нибудь так и будет, – пообещал я. – Закройте дверь и садитесь.
Когда мы расселись, я посмотрел на них через свой, точнее, арендованный, необъятный стол и, рассмеявшись, признался:
– Как-то странно себя здесь ощущаю.
– А я бы легко привык к отдельному кабинету, – сказал Циско. – Это Баллоке в диковинку.
– Ничего подобного, – возмутилась Аронсон. – Когда я прошлым летом проходила практику в «Шендлер, Мэсси и Ортиз», у меня был свой кабинет.
– Ну может, в следующий раз у вас будет свой кабинет и в нашей конторе, – сказал я. – Атеперь к делу. Циско, ты отдал лэптоп своему парню?
– Да, закинул вчера утром и сказал, что это сверхсрочная работа.
Имелся в виду Лайзин лэптоп, который был передан нам окружной прокуратурой вместе с ее сотовым телефоном и четырьмя ящиками документов.
– И он сможет нам сказать, что искала в нем окружная прокуратура?
– Он говорит, что сможет представить список файлов, которые они открывали, и выяснить, как долго они с ними работали. А мы из этого сможем сделать вывод, на что именно они обращали внимание. Но на многое не надейся.
– Почему?
– Потому что больно уж легко Фриман согласилась. Не думаю, что она отдала бы нам компьютер, будь там что-то для нее важное.
– Возможно.
Ни Циско, ни Аронсонне были в курсе условий сделки, которую я заключил с Фриман, и рычагов, которые я при этом использовал. Меняя тему, я обратился к Аронсон. После того как она закончила составление ходатайств об исключении некоторых улик из доказательной базы, я переориентировал ее на сбор сведений о жертве. Это задание я решил ей дать после того, как Циско в ходе своих расследований обнаружил кое-какие свидетельства того, что в частной жизни Митчелла Бондуранта не все было в ажуре.
– Баллоке, что вам удалось выяснить о жертве?
– Ну, многое еще предстоит проверить, но нет сомнений, что он стремительно продвигался к краю бездны. В финансовом смысле.
– Как так?
– Дело в том, что, когда дела шли хорошо и финансы лились рекой, он был активным игроком на рынке недвижимости. Между две тысячи вторым и седьмым годами он купил и быстро перепродал двадцать одну единицу недвижимости – большей частью фешенебельные жилые дома, сделал на этом хорошие деньги и тут же вложил их в еще более крупные сделки. Потом экономика застопорилась, и он оказался в ловушке.
– То есть полетел вверх тормашками.
– Совершенно верно. На момент своей смерти он владел пятью огромными поместьями, которые уже не стоили того, что он за них заплатил. Похоже, он больше года предпринимал попытки продать их. Но покупателей не было. Причем по трем из владений в этом году наступал срок платежа «воздушный шар». Это увеличивало его долг более чем на два миллиона долларов.
Я встал, обошел вокруг стола и стал расхаживать по комнате. Доклад Аронсон взволновал меня. Я не знал еще, какое он мог иметь значение для нас, но не сомневался, что мог. Надо было понять это в процессе обсуждения.
– Значит, так: Бондурант, старший вице-президент «Уэстленда» по ссудам, сам пал жертвой той же ситуации, что и множество людей, у которых он отбирал дома. Когда деньги проливались на него золотым дождем, он скупал владения, находившиеся под ипотечным залогом с обязательством платежа «воздушный шар» по истечении пяти лет, полагая, как и все, что сумеет перепродать или перезаложить их задолго до истечения этого пятилетнего срока.
– И сделал бы это, если бы экономику не смыло в унитаз, – подхватила Аронсон. – Но в новых условиях он не смог ни продать, ни перезаложить их, потому что они уже не стоили того, что он за них заплатил. Ни один банк, включая его собственный, не стал бы и рассматривать его предложений.
Вид у Аронсон был хмурый.
– Отличная работа, Дженнифер. В чем дело?
– Просто я думаю: какое все это может иметь отношение к убийству?
– Вероятно, никакого. А может быть, самое непосредственное.
Я снова сел за стол и вручил ей трехстраничный документ, который откопал в ворохе бумаг, переданных нам стороной обвинения. Она взяла его и стала держать так, чтобы и Циско мог его прочесть.
– Что это? – спросила она.
– Думаю, это найденное нами еще дымящееся оружие.
– Я забыл у себя на столе очки, – сказал Циско.
– Прочтите вслух, Дженнифер.
– Это копия заказного письма Бондуранта Луису Оппарицио в «А. Луис Оппарицио. Финансовые технологии», то есть коротко – в АЛОФТ. «Дорогой Луис, к сему прилагаю письмо адвоката по имени Майкл Холлер, представляющего интересы домовладелицы по одному из дел о конфискации, которое Вы вели для “Уэстленда”». Далее указаны имя Лайзы, номер залогового договора и адрес дома. «В своем письме к клиентке мистер Холлер утверждает, что в деле просматриваются многочисленные свидетельства мошенничества. Вы увидите, что он приводит конкретные действия, и все они были предприняты АЛОФТом. Как Вы знаете – мы с Вами это уже обсуждали, – имеются и другие жалобы. Если подтвердятся новые претензии к АЛОФТу, «Уэстленд» окажется в уязвимом положении, особенно учитывая интерес, который правительство в последнее время проявляет к ипотечному бизнесу. Если нам с Вами не удастся достичь понимания и найти выход из сложившейся ситуации, я буду рекомендовать совету директоров «Уэстленда» расторгнуть контракт с Вашей организацией, и все текущие дела будут отменены. Подобное развитие событий также требует со стороны банка подачи ДСД в соответствующие инстанции. Пожалуйста, свяжитесь со мной как можно скорее, чтобы продолжить обсуждение этого вопроса». Все. К этому приложена копия вашего письма и копия почтовой квитанции. В получении письма расписалась некая Натали, фамилии разобрать не могу. Начинается с буквы «Л».
Откинувшись на спинку своего кожаного «председательского» кресла, пропуская, словно фокусник, между пальцами скрепку и улыбаясь, я выжидательно смотрел на них. Аронсон, которой не терпелось произвести впечатление, заговорила первой:
– Значит, Бондурант прикрывал свою задницу. Он не мог не знать, как действует АЛОФТ. Банки находятся со всеми этими посредниками в панибратских отношениях: им плевать, как они это делают, им просто нужно, чтобы это было сделано. Посылая такое письмо, он лично как бы дистанцировался от АЛОФТа и его махинаций.
Я пожал плечами – мол, может быть, но добавил:
– «Достичь понимания и найти выход». – Оба посмотрели на меня непонимающе. – Так он написал в письме: «Если нам не удастся достичь понимания и найти выход…»
– Ну да, а что это значит? – спросила Аронсон.
– Читайте между строк. Не думаю, что он дистанцируется. Я думаю, это письмо – угроза. Оно означает, что он хотел кусочек пирога. Хотел войти в долю и да, прикрыть свою задницу, поэтому и послал это письмо, но я подозреваю, что были и другие послания. Он требовал от АЛОФТа каких-то действий или – в противном случае – собирался порвать с Оппарицио. Он ведь даже угрожал подать ДСД.
