Маурицио Лаццарато
Марсель Дюшан и отказ трудиться
Для обложки использована фотография Фила Станциолы из архива Библиотеки Когресса США:
Акционеры и брокеры напряжённо следят за колебаниями фондового рынка, фиксируемыми на большом табло. Нью-Йорк, 1956
Maurizio Lazzarato
MARCEL DUCHAMP ET LE REFUS DU TRAVAIL
Перевод с французского под редакцией Сергея Дубина
Перевод с французского: Дмитрий Савосин
Редакция перевода: Сергей Дубин
ООО «Издательство Грюндриссе»
e-mail: info@grundrisse.ru
© Maurizio Lazzarato, 2014
© ООО «Издательство Грюндриссе», издание на русском языке, 2017
Вступление
Маркс говорит, что революции – локомотивы всемирной истории, возможно, он хотел выразиться совершенно иначе. Скорее, революции – нажатие на аварийный тормоз человеческого рода, едущего в этом поезде.
Вальтер Беньямин[1]
Больше невозможно быть молодым человеком и при этом позволять себе ничего не делать. Кто он такой, чтобы позволить себе не работать? Нельзя жить не трудясь, это отвратительно. Помню одну книгу – она называлась «Право на лень»; такого права больше нет.
«Бы предпочитаете жизнь работе художника?» «Да», – ответил Марсель.[2]
Брижит Бардо в гостях у Пабло Пикассо.
Фото Жерома Бьера. Канны, вилла «Калифорния». Весна 1956
«Джон Кейдж хвалился, что ввёл в музыку тишину, а я горжусь, что восславил в искусстве лень», – как-то сказал Марсель Дюшан[3]. «Великая лень» Марселя Дюшана произвела в искусстве куда более радикальный и долговременный переворот, нежели кипучая творческая активность Пикассо с его 50 000 произведений.
Дюшан упорно отказывается работать – идёт ли речь о наёмном труде или о труде творческом. Он отказывается подчиниться обязанностям, ролям и нормам капиталистического общества. И он тем самым не просто ставит под вопрос определение роли художника и искусства, ибо позиция Дюшана, отличная от «неповиновения рабочих», теоретически обоснованного итальянскими интеллектуалами 1950-х годов, может помочь нам в понимании причин многочисленных протестов, прокатившихся по площадям и улицам всей планеты (Турция, Бразилия, Испания, Соединённые Штаты и т. д.) начиная с 2008 года.
С одной стороны, Дюшан расширяет поле действия, имея в виду не только наёмный труд, но и все предписываемые обществом обязанности и социальные роли (женщина/мужчина, потребитель, клиент, посредник, безработный и т. д.). Подобно несметному количеству отправляющих эти функции персоналий, художник подчиняется не хозяину, а арсеналу механизмов власти. Как и весь «человеческий капитал», образцом которого творец стал для неолиберализма, он вынужден уклоняться не только от давления «внешних» властей, но и от давления собственного «эго» (творческого – для художника или предпринимательского – для того самого человеческого капитала), дарующего и тому и другому иллюзию свободного бытия.
С другой же, Дюшан позволяет осмыслить и претворить в жизнь «отказ работать» исходя из этикополитического принципа, не признающего труд. Так он выводит нас из заколдованного круга производства, производительности и производительных сил. Труд был одновременно и сильной, и слабой стороной коммунистического учения. Эмансипация труда или эмансипация посредством труда? Безысходная двусмысленность.
Рабочее движение существовало лишь потому, что стачка была одновременно и отказом трудиться, и не-движностью, радикальным бездействием[4], бездеятельностью, и остановкой производства, притормаживавшей обязанности, роли и иерархию разделения труда на заводе. Рассматривать как проблему только один аспект борьбы, а именно размах движения, значит сделать из него помеху, превратившую рабочее движение в ускоритель производительности и индустриализации, в поборника труда. Другие аспекты борьбы, в том числе «отказ работать», не-движность или бездействие, оказались на обочине неолиберализма или были в нем недостаточно проработаны.
В коммунизме отказ выйти на работу всегда содержит подтекст, по факту в нём не заложенный. Он отсылает к политике, причем в двойном понимании – и партийной, и государственной, в то время как Дюшан заставляет нас сосредоточиться на самом отказе, на не-движности, на отсутствии активности и опробовать все те возможности, которые «ленивое действие» раскрывает для обращения субъективности, изобретая новые способы существования и новые типы проживания времени. Феминистские движения, с их нежеланием исполнять функции (и выполнять труд) «женщины», по-видимому, предпочли последовать этой стратегии, нежели сделать классический политический выбор. В любом случае, антропология отказа работать остаётся антропологией труда, субъективация класса есть всегда субъективация «производителей», «трудяг». Праздная же активность открывает совершенно новую антропологию и совершенно иную этику. Подрывая «труд» в самой своей основе, она расшатывает не только идентичность «производителей», но также и их гендерные атрибуции. Тут в игру вступает антропология современности: субъект, индивид, универсум, свобода – всё это понятия «маскулинного» общества.
Коммунистическое движение имело возможность выработать как иные типы антропологии и этики, нежели те, что характерны для современного труда, так и другие процессы субъективации, не сконцентрированные на производителях. «Право на лень», сформулированное зятем Маркса Полем Лафаргом[5], было ответом на «Право на работу» Луи Блана и восходило к древнему понятию otium[6], с помощью коего он пытался переосмыслить демократизацию рабства после того, как рабский труд сменился наёмным. Но коммунисты не разглядели в этом онтологических и политических последствий, к которым вели прекращение работы и командных отношений. Потеряли они и возможность выйти из модели homo faber[7], тщеславия производителей, и скрытого за нею прометеевского стремления покорить природу. И тут опять возникает Дюшан с его безусловной радикальностью, ибо право на лень, «право, не требующее ни оправдания, ни чего-либо взамен» – уже покушение на три основы капиталистического общества. Первая – обмен: «Но, опять же, кто вообще придумал обмен, скажите мне на милость? Почему обмен должен быть равноценным? Не понимаю, как вообще кому-то в голову пришла сама идея бартера»[8]. Затем ещё более фундаментальное понятие – собственность, предварительное условие обмена: «Собственность – да ведь в прямом смысле слова идея обмена предполагает обладание»[9]. И наконец – труд. Для Маркса он – живая основа собственности, и эта последняя есть не более чем овеществлённый труд. Если вы хотите нанести смертельный удар собственности, говорит Маркс, нужно победить её не просто как объективное условие, но и как активную деятельность, как труд. Право на лень побеждает обмен, собственность и труд, но при этом отступает от марксистской традиции.