Матильда Аваланж
Миткаль. Шлейф одержимости
Из всех гостей Амины Эльвира была единственным человеком, который, кажется, относился к гаданиям серьёзно. Она потребовала, чтобы мы с Анной ушли, пока Амина будет ей гадать.
– Да садись уже! – отмахнулась Ами. – Суетится она мне тут!
Монетка упала на карту с изображением пары влюблённых, укрывшихся в беседке, и внимательно за ними наблюдающем мужчины в чёрном.
– Твои хлопоты бессмысленны, Эльвира. Твои переживания пусты. Оставь это. Не злись.
– Есть хоть один шанс? – спросила Эльвира, затаив дыхание и, кажется, напрочь забыв о присутствии посторонних.
Амина задумчиво покрутила карту в руках и сказала «Нет».
И добавила, что Эльвира должна радоваться, потому как в ближайшее время избежит какого-то крупного несчастья.
– Ева?
Я сомневалась. Мне не хотелось садиться перед ней и выслушивать придуманные подробности моей жизни.
Путешествие, ревность, любовь…
Ладно, может, окажется, что я выиграю крупную сумму в лотерее. Тогда первым делом сниму квартиру.
Амина долго сжимала в ладони монету, пристально глядя на меня.
И если бы в эту минуту кто-нибудь спросил, кого я вижу перед собой, я, не задумываясь, ответила, что это совершенно незнакомая мне цыганка, как из какого-то фильма.
– Ну, а мне что предскажете, госпожа Ленорман? – усмехнувшись, поинтересовалась я, пытаясь сбросить непонятное напряжение.
Амина не откликнулась на глупую шутку. С самым сосредоточенным видом она подкинула серебряный миткаль над черным глянцевым полем из квадратиков. Я видела, как монета бешено перекручивается в воздухе.
Мне показалось, что она на мгновение зависла в высшей точке своего полета. Секунда – и серебряный миткаль, тускло сверкнув неровной толстой гранью, встал на ребро между картами, ни на миллиметр ни одной не коснувшись.
– Как это? – озадаченно спросила Анна.
– Ну, вот и здесь у меня не всё как у людей. Не хочет монетка показывать мою судьбу, – ухмыльнулась я.
Амина подкинула миткаль ещё раз. Быстрое вращение – и монета вновь стоит на ребре на тонкой голубой полоске стола между рядами чёрных карт. Уже никто не отпускал комментариев.
Это выглядело действительно странно.
– Попробуем ещё раз, – произнесла Амина. – Последний.
Эльвира и Анна передвинулись к столу ближе. Лица у обоих были озадаченными.
Даже по теории вероятности подкинутая монета не может вставать на ребро два раза подряд.
– Я не понимаю, как так? – ещё раз повторила удивлённо Анька, словно прочитав мои мысли. – Это какой-то трюк?
Амина жестом заставила её замолчать, собрала карты, перетасовала и разложила вновь.
Засунула миткаль обратно в мешочек, подержала там и вынула.
Тяжело посмотрев на меня, она подбросила монету высоко вверх. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем монета, медленно переворачиваясь, вновь встала на ребро.
Мы удивлённо охнули.
Потом миткаль нехотя закачался, но не упал, а покатился по узкой голубой дорожке между картами. Докатившись до края стола, он упал на ковер и исчез под холодильником.
– Пусть не коснулся карт, зато мы увидим, какой стороной он упал, – пробормотала Амина. – Смотри, Ева!
Я опустилась на колени и заглянула под холодильник. Там, где ковер заканчивался, на линолеуме я увидела миткаль. Он стоял на ребре.
– Отказываюсь что-либо говорить, – только и выдавила Ами.
ГЛАВА 4
Смерть в городе
Я чертила на полях тетради фигуры – ромбы, овалы, трапеции, параллелепипеды, параллелограммы.
Не знаю, с чего меня так потянуло на геометрию. Терпеть не могла её в школе.
Каким-то образом я умудрялась ещё и записывать лекцию по истории. Но мысли мои были бесконечно далеки от Ярослава Мудрого.
Не то, чтобы гадание произвело на меня неизгладимое впечатление. В подобную чепуху я не верю, и поверить меня заставит что-то по-настоящему убедительное.
Но если на минутку забыть моё скептичное отношение ко всякой эзотерике, что может значить монета, три раза подряд встающая на ребро?
Мой жребий ещё не брошен?
Моя судьба ещё не определена?
Моё будущее до такой степени интересное, что подобного изображения даже нет на картах Ами?
Ребро – это третий вариант развития событий, которого никто не ожидал.
Чепуха какая-то… Зачем только я согласилась… Наверное, чтобы теперь ломать голову, как будто мне больше думать не о чем!
Я жирно перечеркнула все параллелограммы и полностью сосредоточилась на Ярославе Мудром.
После этой лекции надо было на второй этаж за учебником. Спускаясь по лестнице, я бросила взгляд за коричневое стекло.
«Согинею» окружал большой квадратный участок, разделённый на четыре сектора такими низкими бетонными стенками, что через них запросто можно было переступить. В каждом секторе стояли огромные вазоны, какие-то гипсовые постаменты, кованые беседки…
Может, это такие оригинальные элементы декора, хотя, наверное, здесь всё осталось от прежних времён. Я точно знала, что здание академии не было построено с нуля, а хорошо отремонтировано.
Что здесь раньше располагалось, не знаю… Может, какая-нибудь школа… Или общежитие…
– Не могу поверить, – услышала за спиной.
–Я сам не могу поверить, что её больше нет… – в этом голосе было такое потрясение, что я обернулась.
Два молодых человека спускались по лестнице. На одного из них страшно было смотреть: он еле волочил ноги, руки его тряслись, а взгляд словно был обращён в пустоту:
– Зачем она это сделала?
Так я увидела родного брата девушки, выбросившейся вчера из окна своей квартиры. Только сейчас я обратила внимание, что «Согинея» сегодня не такая, как обычно – растерянная, подавленная, тихая.
Для такого небольшого города это самоубийство стало громом среди ясного неба.
Несчастье обсуждалось, делались различные догадки и предположения, брат погибшей подвергся такому пристальному вниманию, что перестал ходить на занятия.
Были просто праздно любопытные, но были и те, кто хотел его поддержать. По-моему, его одинаково бесили и первые и вторые.
Многие ломали головы над тем, что заставило его сестру шагнуть из окна… А некоторые говорили, что девушку кто-то вытолкнул.
Дом дядюшки отапливался плохо, и я постоянно мерзла, тем более серая грязная осень полностью вступила в свои права, солнце скрылось, и зарядил непрекращающийся дождь.
Более-менее нормальная температура поддерживалась в дядюшкиной комнате, гостиной и на кухне. В тот вечер по желанию дядюшки я готовила запеченную с овощами рыбу.
Желания готовить совершенно не было, но на очереди меня ждал ещё грушевый пудинг. Одно радовало – дядюшка отсутствовал, и явиться должен был только через три часа.
Он редко отлучался так надолго, поэтому я наслаждалась одиночеством и даже тихонько напевала, чего никогда бы не позволила себе при дядюшке.
Вдруг хлопнула входная дверь, запертая на ключ. Не может быть, дядя же пошел на встречу с журналистом в какое-то кафе!
Интервью как светило словесности он давать умел и любил. Неужели так рано вернулся?
Или журналист нелюбопытный попался?
В коридоре раздались шаги. За три месяца в дядюшкином доме я научилась узнавать его шаги – тяжёлые, будто он гвозди подошвами вколачивает. Эти шаги тоже были тяжёлыми, но не настолько.
Я выглянула в коридор. В одной руке у меня был зажат нож, которым я собиралась резать лук.
Нет, не дядюшка.
Влад Вячеславович собственной персоной. Не поздоровавшись, он прошел на кухню, оставив грязные следы ботинок на недавно вымытом мною полу.
За два месяца он ни разу не бывал у дядюшки. По крайней мере, не в моё присутствие.
И вот – оказывается, у него есть ключ, и он может запросто прийти сюда. Как к себе домой.
– Кофе мне сделай, – бросил Влад, с хозяйским видом усаживаясь за стол.
Это были первые его слова, обращенные ко мне, за долгое-долгое время. Я вскипятила чайник и налила быстрорастворимый.
– Эту жижу я не пью. Свари.
Молча поставив турку на плиту, повернулась к нему спиной. Любоваться на Влада мне вовсе не хотелось. Я исправно посещала его занятия – он не отмечал меня, будто я не существую.
Не могу сказать, что одногруппники его любили, но их он, по крайней мере, спрашивал.
Мне же начали многообещающе светить незачет и не допуск к экзаменам. Ребята, даже Амина, советовали либо подойти к н
ему самому и попросить прекратить игнор, либо к декану – пожаловаться. По-моему, и то и другое бесполезно.
Не понимаю, почему он торчит здесь?
Нет, ясно, конечно, что Влад ждёт дядюшку – вот и шел бы, ждал в гостиной. Меня его присутствие только нервирует. А, может, дядя дал ему поручение проконтролировать, как я готовлю обед, не подсыпала ли яда в кушанье?
– Дядя будет через два часа, – не выдержала я. – Не хотите подождать его в гостиной?
– А мне здесь нравится, – вымолвил Влад Вячеславович, берясь за тонкую ручку чашки с кофе. – Ты, смотрю, здесь уже освоилась… Ведёшь себя, как полноправная хозяйка.
– И в мыслях не было.
– Да брось. Думаешь, не знаю, куда ты метишь?
– Наверное, в какое-то ужасное место, – пробормотала я.
– В постель к богатому любовнику, – сказал мой преподаватель по мировой литературе, и лицо его в этот момент было таким мерзким, что я еле удержалась от того, чтобы запустить в него разделочной доской. – Знаешь, кто ты? Недалёкая и пошлая девка. Зачем ты припёрлась сюда? Кто тебя звал?
Я резала лук тонкими полукольцами и слёзы наворачивались на глаза, застилая все вокруг. Это был самый едкий лук на свете.
В библиотеке я зарабатываю себе на пропитание и на проезд. Снимать квартиру, или даже пусть одну комнату в общежитии – я пока не потяну.
– Ну вот, – презрительный голос Влада прозвучал как-то слишком близко. – Ты ещё и размазня. Никакого характера.
Я круто повернулась. Он оказался ближе, чем я ожидала, и теперь смотрел сверху вниз прозрачными от ненависти глазами.
– Не понимаю, чего вы добиваетесь, Влад Вячеславович, – сказала я, глядя на него сквозь слёзы. – Хотите, чтобы я вас прирезала, а потом села на пятнадцать лет?
– Нормальные у тебя шуточки, Ева Ранг, – произнёс Влад Вячеславович, глядя на мою руку с зажатым в ней ножом. – А может, ты уже кого-то прирезала? Поэтому и скрываешься в нашем милом городишке?
– Мне кажется, вы, с вашим человеконенавистничеством, прирезали бы кого-то скорее… – ухмыльнулась я.
Что-то мелькнуло в его прозрачных глазах и Влад сделал шаг ко мне, оказавшись слишком, слишком близко.
– Влад, ради всего святого! – послышался голос дядюшки. – Что здесь происходит?
– Ваша кухарка не умеет резать лук, – заявил Влад, отходя от меня. – Пришлось ей показать.
Дядя радушно позвал Влада в кабинет, а мне велел подать чай с бутербродами. Я швырнула нож в мойку и одним движением сбросила неровные полуколечки в форму для запекания.
Любой человек плачет, когда рядом кто-то чистит или режет лук.
А в глазах Влада я не увидела ни одной слезинки.
Вот и попробуй попросить эту глыбу льда, чтобы прекратила свой изматывающий игнор…
Подойдя к двери кабинета с большим подносом в руках, невольно замедлила шаги. Дядя не полностью закрыл дверь комнаты, и голоса были отчетливо слышны.
– А я-то думал… – говорил дядя недовольно. – Оказывается, ты постарался!
– Да, я, – с отвращением молвил Влад.
– Ну и дурак! – безжалостно заклеймил дядя. – Уж от тебя я не ожидал. Хорошо, хоть сейчас признался. Зачем? Мы же, вроде, разговаривали об этом. И придерживались одной позиции.
Молчание.
– На этой дороге я тебе не товарищ, – бросил дядя. – Ты убиваешь этим и себя!
Помедлив, я внесла в кабинет поднос. Дядюшка начал живо интересоваться, что с рыбным филе и с пирогом, а Влад сидел угрюмый и недобро на меня поглядывал.
– Держу пари, она все вам пересолила и переперчила, – не мог удержаться он от гадости.
– Да нет, кстати, – неожиданно заступился за меня дядюшка. – Готовит Ева отменно.
Я чуть не опрокинула на дядю поднос, но, слава богу, успела поймать.
Дядя никогда меня не хвалил!
– Но руки у неё все равно дырявые, – заявил Влад, с аппетитом откусывая от бутерброда. – Так же, как и голова.
– Вы правы, Влад Вячеславович, – кивнула я. – Поэтому если я уроню на вас чайник с кипятком, вы, наверное, не очень удивитесь.
– Ева, Ева… – скорбно покачал головой дядюшка, и я поняла, что на признании моих кулинарных способностей его любезность и закончилась. – Ну что за невоспитанная девица! Сколько можно тебя учить – ты должна быть любезной с гостями. Лю-без-ной! Ты понимаешь, о чем я?
В общем, я не чаяла, когда милый сердцу Влад Вячеславович, наконец, отчалит. Он, однако, откланиваться не спешил, прогостив до полуночи и соревнуясь с дядюшкой в остроумии на мой счет.
Он видел, что мне тяжело это выносить, видел, что я устала и мне хочется удалиться в свою комнату, но нарочно цеплялся ещё больше. Ему не нравились ложки с пятнами, вкус только что испеченного мной пирога и полы с его же собственными следами грязных ботинок.
Когда я, наконец, оказалась в своей комнате, то только и смогла, что побросать кое-как свою одежду, залезть под тёплое одеяло и уснуть беспробудным сном.
На следующий день почтальон принёс в библиотеку журнал «Любимый город» формата мини, выходящий раз в месяц. Я расписалась и пошла с журналом в фонд, чтобы положить его на стопку таких же. Неожиданно скользкий журнал выпал из рук и открылся.
В глаза мне бросилась большая профессиональная фотография. Портрет. Под ним – имя и фамилия девушки, которая выбросилась из окна.
Так вот, какая ты была, Ангелина Несмеянова. Геля.
Красивая.
Статью я прочитала. Она была очень драматична и выдержана в чёрных красках. Автор под псевдонимом Джонни Кейдж изо всех сил старался подчеркнуть «шокирующий ужас страшной трагедии». Жизнь Ангелины – кстати, дочери богатых родителей – была абсолютно безоблачна: наркотики и алкоголь она не принимала, и не знала, что такое несчастливая любовь. Последний раз её видели на конной базе в воскресенье – она «словно беззаботная пташка, не ведала, что чёрные крылья трагедии безжалостно распростёрлись над ней».
Этот журналист так же утверждал, что из своих источников знает информацию, неведомою простым смертным. Например, перед смертью Ангелина пила чай «Абадесс». А в спальне, из окна которой и шагнула девушка, страшный беспорядок, всё разбито, покорёжено.
Это можно было бы назвать следами борьбы, если бы экспертиза не доказала совершенно точно, что Ангелина Несмеянова была в квартире одна и беспорядок произвела сама. И окно она открыла своей рукой, после чего шагнула с десятого этажа дома, в котором недавно приобрела квартиру. Далее журналист, смакуя подробности, описывал, что она переломала, и как вели себя родители и младший брат Ангелины.
Это я читать не стала, как и не стала разглядывать жуткую фотографию, сделанную автором статьи – словно изломанная кукла в тонкой розовой ночной рубашке, лежащая на мокром асфальте.
Внизу поместили рекламу чая «Абадесс».
Зачем я вообще взялась читать душераздирающую статью? Теперь страшное фото будет преследовать меня. Так же как и мысли о нелепости произошедшего. И о совести этого самого Джонни Кейджа, так ярко и подробно все описавшего.
Видимо, из-за этого он не назвался своим настоящим именем. Даже с некоторой брезгливостью я захлопнула журнал и бросила его на место.
Хватит уже думать о том, какую жизнь могла прожить эта несчастная девушка.
В «Согинее» я иногда встречала Гая, но больше не останавливалась, ограничиваясь вежливым «Здравствуй» или просто кивком.
Я чувствовала на себе его внимательный взгляд даже из другого конца коридора, но подойти и завести разговор он не пытался. Пожалуй, я была даже рада этому.
Грустная осень с её пасмурным небом, бесконечными дождями и мокрыми тротуарами не добавляла настроения. В пятницу я обычно с утра сидела в библиотеке, а после обеда мчалась на пары, последняя из которых заканчивалась без пятнадцати восемь.
В это время уехать было очень тяжело.
Я стояла в сумерках на остановке под дождём, а пальцы отчаянно мёрзли в тонких перчатках. Впереди не было и намека на приближение долгожданного тралика. Промозглый холодок забрался под моё старое чёрное пальто, хорошо, хоть ноги как-то умудрилась не промочить.
Надо встать в очередь на маршрутное такси. Хотя ей не видно конца и края, наверное, она все же подойдет быстрее, чем подъедет троллейбус. По проезжей части шел поток машин, и свет фар выхватывал капли дождя, мелкие, словно дым.
У обочины в паре метров от меня притормозила огромная чёрная машина, агрессивный и очень крутой внедорожник.
Стекло со стороны пассажирского места опустилось, и я узнала в водителе Гая:
– Привет!
– Доброго вечера, – отстранённо улыбнулась я и бросила взгляд на дорогу.
– Замёрзла?
– Да нет, все в порядке. Через пять минут подойдёт троллейбус.
– Брось! Я тебя подвезу.
Я упрямо отвернулась. Конечно, меня тянуло в тёплый, завораживающий негромкой музыкой салон этого красивого автомобиля. Надо быть просто идиоткой, чтобы отказаться от возможности с комфортом попасть домой.
Гай даже не поленился выскочить из машины по дождь. Подняв воротник добротного чёрного пальто, он хлопнул дверцей машины и без суеты подошел ко мне.
– Неужели боишься сесть ко мне, Ева?
Разумеется, я не боялась.
– Посмотри на себя – промокшая, замёрзшая… – он говорил это чуть ли не с нежностью.
– Гай, ты очень любезен, но, правда, не стоит, – перебила я.
Да уедешь ты, наконец? Но Гай не уезжал. Дождь мелкими бисеринками покрывал его пальто. И все же ещё минута – и он вернётся в салон своей красивой машины, включит поворотник, посмотрит в боковое зеркало, и поедет в какое-нибудь уютное, а главное, тёплое кафе ужинать.
На нас уже откровенно пялились люди из очереди, с любопытством прислушиваясь к разговору.
Какие-то девчонки, рассмотрев сначала Гая, а потом меня, переглянулись, пошептались и захихикали.
– Я уже забыл, какая ты красивая, Ева, – произнёс Гай, не отрывая от меня взгляда. – Классическая красота лица… Идеальная… Из-за таких лиц в истории происходили войны. Оно могло бы быть холодным, если бы не глаза. Мягкие и ранимые глаза…
– Очень интересно. Держи в курсе.
– Не думаю, что наша любовь могла исчезнуть бесследно, – вдруг проговорил он, и к его словам уже прислушивалась вся остановка.
Сказать, что я была зла, как чёрт – это ничего не сказать. Ну почему, скажите мне, почему ему приспичило выяснять на переполненной остановке отношения, которых давно нет? Гай, скорее всего, рассчитывал на то, что я не вынесу всеобщего внимания и все-таки сяду к нему в машину.
Может, так оно и произошло, если бы внезапно не появился автобус, на законном месте остановки которого нагло обосновалась машина Гая. Непрерывный сигнал не имеющего возможности припарковаться автобуса был высоким и неприятным.
Возмутились люди, приготовившиеся в этот самый автобус влезть, потому что Гай не трогался с места:
– Ева, ты же понимаешь, что рано или поздно нам все равно пришлось бы поговорить. И не о погоде или учебе. О нас. Почему не сейчас?
– Нам не о чем говорить, – повторила я фразу из любовных романов. – «Нас» просто нет. Ты освободишь место автобусу или как?
– Упрямая, как всегда, – поморщился Гай и попятился к машине.
– Девушка, пусть ваш кавалер даст автобусу встать! Наглость! Хамство! Выясняйте свои отношения в другом месте! – неслось со всех сторон. – Это просто форменное безобразие какое-то! Никакого уважения к простым людям!
Гай, на которого уже орал благим матом высунувшийся из кабины водитель автобуса, кинул на меня взгляд сквозь лобовое стекло, а когда я отвернулась, вырулил на проезжую часть.
– Ну и дура! – послышался приглушенный голос одной из девчонок. – С таким мужчиной я поехала бы на край света!
Ага. Только потом бы горько плакала, что некому вернуть тебя обратно. Домой я попала только через два часа, мокрая и не очень довольная. Кое-как подсушив сырые волосы, села делать задание на следующий понедельник. Свет от настольной лампы отражался в окне.
Я отложила ручку и, подперев подбородок ладонью, принялась разглядывать своё отражение в оконном стекле. По нему змеились частые капли дождя.
Может, мне действительно стоило поговорить с Гаем? Сказать, что у меня, как и у него, теперь другая жизнь… Что я очень изменилась… Что нам не стоит пересекаться… Что от тех детский с моей стороны чувств не осталось уже ничего. Но уж Гай-то, в отличие от дядюшки, обязательно спросит, почему я приехала сюда…
А я не хочу вспоминать рассказывать ему про соседа-психа с его преследованиями. Просто не хочу и всё.
– Может, в гости приедешь? – с ходу поинтересовалась Амина, едва взяв трубку. – Правда, уже поздно, но можешь взять такси и остаться с ночевкой.
Я бы с удовольствием поехала к ней на ночь глядя, но это было неудобно, поэтому пришлось отказаться.
– Жаль, жаль… Тут бабушка очень хотела с тобой познакомиться, но… В следующий раз приезжай обязательно!
– Да, конечно…
– Тебе грустно? – помолчав, спросила Амина.
Спорить я не стала. Да, мне действительно грустно.
– Это осенняя хандра, – заявила подруга бодро. – Давай-ка завтра выберемся куда-нибудь, хоть даже в клуб потанцевать. Мы ещё ни разу не были! Насчёт денег не волнуйся – там для девушек вход бесплатный!
Когда я нажала отбой, на душе стало чуточку легче.
Но на следующий день ни в какой клуб мы не пошли, потому как после работы меня ждали поручения дядюшки.
Зато в воскресенье вечером, почти перед самым закрытием в библиотеке появился Гай. Поджидая, пока уйдут две интеллигентные старушки, он наугад взял со стеллажа книгу.
«Приключения пчёлки Майи».
Несмотря на досаду, я закусила губу, чтобы не засмеяться. Слишком странно это смотрелось: мрачный высокий Гай с яркой книжкой, на переплёте которой нарисованы пчёлки с забавными мордочками.
Но он, похоже, заинтересовался и когда старушки ушли, закрыл книжку не сразу.
И как он, черт бы его побрал, узнал, где меня найти?
Гай без улыбки поздоровался и небрежно бросил «Приключения пчёлки Майи» на стол.
Я вежливо ответила на приветствие и спросила:
– Хотел взять эту книгу?
– Нет. Я хотел увидеть тебя.
Я покивала с понимающим видом, но ничего не сказала. Сегодня Гай пребывал отнюдь не в таком благодушном настроении, как два дня назад.
– Мог бы увидеть завтра в академии.
– А я сейчас хотел.
Подойдя к кафедре, за которой я сидела, он оперся на неё ладонями и теперь глядел на меня сверху вниз.
Я увидела у него на пальце кольцо с камнем, словно подернутым дымкой или как будто покрытым изнутри тонким слоем сажи. Серебряные крапаны, удерживающие камень, были сделаны в стилистике башни средневекового замка. Даже представить не берусь, сколько может стоить подобная штучка.
Гай проследил за моим взглядом.
– Красивый перстень, – заметила я. – А почему именно башня?
– Как ты могла забыть? – деланно удивился Гай. – Я всегда любил средневековье…
– Да, что-то припоминаю… Ты собирал всякие железяки: какие-то ржавые мечи, латы… Замок мечтал построить. Тебе, и правда, суждено было родиться в средневековой Европе. У соседей бы земли отвоёвывал.
– Я, конечно, жалею о том, что родился позже, чем надо. Но не слишком, – Гай навис надо мной и его тёмные глаза с зелёными крапинками смотрели жадно и внимательно. – Наступают времена помрачнее тех. Век бурь и волков… Ты согласна, Ева?
Память у него была отменная, но только касательно того, что он считал важным. Гай понятия не имел, кто такие Стейнбек и Голсуорси, зато почти наизусть помнил «Прорицание вёльвы». Ничего не говоря, я начала расставлять принесённые сегодня книги, ощущая, что он наблюдает за каждым моим движением.
– Не думала над этим, – не оборачиваясь, произнесла. – И не собираюсь.
– Когда я тебя увидел, Ева, то понял, что ты мне всё ещё небезразлична, – спокойно донеслось из-за спины. – Думаю, что и я всё ещё небезразличен тебе.
Бамс!
Первый том «Войны и мира» рухнул на пол, увлекши за собой второй том и третий. Слова Гая не так уж меня и шокировали, но руки разжались сами собой.
Не успела я нагнуться, как слева рука Гая аккуратно поставила на место третий том, а справа – первый и второй. Спиной я ощутила его прикосновение. Если сейчас обернусь – он меня обнимет. Я поднырнула под его руку и отступила назад – к кафедре. Нельзя больше увиливать от прямого ответа. Надо что-то сказать.
– Гай, я любила тебя два года назад – так сильно, как могла своей глупой наивной любовью. У нас были высокие отношения – ну просто рыцарь и его дама сердца. Когда ты исчез, мне было очень тяжело. Но с тех пор многое изменилось. Я больше не испытываю к тебе никаких чувств. И общаться нам с тобой на каком-то другом уровне, чем «привет-пока», думаю, нет смысла. Давай разойдемся по-настоящему. И по-хорошему.
– Черта с два, Ева. Я хочу тебя. И ты будешь моей – теперь уже навсегда.
Гай ухмыльнулся своей зловещей полуулыбкой. А глаза злые-презлые.
– Что ты забыл в нашем времени, человек с типично средневековыми понятиями? – выдохнула я.
– Сама придешь. Попросишь денег, защиты и секса. И я дам сполна все, что ты захочешь.
Сказав это, Гай развернулся и вышел, ударив рукой по только что поставленным книгам.
Все четыре несчастные тома «Войны и мира» лепестками разлетелись по полу.
Закрывая массивную стальную дверь на два ключа, я вздрогнула от порыва холодного ветра. Сумерки уже сгустились, а фонари ещё не горели, и я почувствовала безотчётный страх.
Чернильно-фиолетовое небо иногда швыряло в лицо мокрые капли дождя. Проходя мимо частных домов, ещё не так ощущала я беспокойство. Многие окошки уютно светились теплым светом среди этих бесприютных синих сумерек.
Люди пили чай всей семьей или смотрели телевизор. Я заглядывалась в окна – и мне хотелось к ним. Но это невозможно – у меня нет семьи.
Не могу сказать, что я из трусливых, но совсем страшно стало, когда я вышла на узкую тропку, с одной стороны которой шла череда высоких неприступных заборов, а с другой – постанывал от порывов ветра почти оголившийся лес.
Стараясь не смотреть вглубь леса, где мне всё мерещились какие-то живые тени, я пыталась не сорваться на бег.
Неужели я такая трусиха? Никогда этого за собой не замечала… Почему у меня такое ощущение, что кто-то идёт параллельно со мной, то и дело мелькая среди стволов?
В довершение ко всему перед глазами почему-то возникла фотография Ангелины Несмеяновой. Но не та, где она живая, юная и красивая. Другая: длинные рыжие волосы, разметавшиеся по грязному асфальту, левая рука неестественно откинута, хорошо видна в свете вспышки фотоаппарата ночная рубашка с высоким горлом, охватывающим шею.
На розовом шелке в мелкий зелёный цветочек рваные дыры. Господи, это ведь от её ногтей… Неужели она летела с пятнадцатого этажа и рвала на себе рубашку?
Я смотрела на ту фотографию не больше трех секунд. Почему я так отлично запомнила все, что на ней было изображено?
Послышался смех. Я бы с удовольствием посмеялась тоже, если бы он не раздавался откуда-то из глубины леса.
Мороз продрал по коже, и теперь мой шаг смахивал на лёгкий бег.
Кто бы не смеялся в этом сумрачном лесу, встречи с ним я от всей души желаю избежать. Достигнув тропинки, сворачивающей к дядюшкиному дому, я обернулась.
Ветер затих и между стволами деревьев, казалось, поселилось безмолвие. За ближайшими стволами елей хрустнула ветка, и тускло блеснул розовый в зелёный цветочек шелк.
Я, забыв про приличия, рванула к дядюшкиному дому, и на шаг перешла только у крыльца.
– Ты что, бежала? – поинтересовался дядя равнодушно.
– Просто жутко соскучилась по вам, дядюшка, – выдохнула я, снимая куртку.
Дядя скептически хмыкнул и скорчил рожу.
Ночью долго не могла заснуть, ворочалась, проигрывала в памяти разговор с Гаем и впечатления от дороги домой. В том, что смех мне не померещился, я уверена.
Но ночная рубашка умершей девушки между деревьев? Это слишком жутко…
Наверное, просто сказывается впечатление от той страшной фотографии. Впрочем, если в тёмном осеннем лесу звучал смех, то я уже ничему не удивляюсь.
Так что ты там говорил про защиту, Гай?
