Маша Трауб
Плохая дочь
Хотя нет, лучше не надо. Я знаю, что бы сделала моя мама. С порога бы объявила: «Он тебе не дедушка». Так она поступила со мной, когда я спросила, когда увижу папу. «Какой он на хрен тебе папа?» – ответила мама и рассказала мне, на тот момент восьмилетней, что отца у меня нет. А мужчина, которого я считала своим отцом, – вообще мне никто. И теперь даже маме никто. Так, воспоминание, и то не факт.
Тот мамин муж, которого я называла папой, любила и по которому скучала, прислал мне на окончание школы подарок. Передал через третьих лиц. Мама об этом даже не знала. На домашний телефон позвонила женщина и попросила встретиться с ней в метро, назвала станцию, в центре зала. И молча передала конверт. Там была огромная, по моим понятиям, сумма.
– Это тебе от папы, – улыбнулась женщина.
Я едва удержалась, чтобы не спросить – от какого именно? Но для себя я решила, от кого деньги. И даже если не от того мужчины, который любил меня как родную дочь, заменил мне не только отца, но и мать, делал со мной уроки, встречал после музыкальной школы, покупал наряды и выиграл для меня школьный конкурс – требовалось нарисовать кроссворд по Древней Греции, – я все равно считала, что этот подарок от него.
– Только маме не говори. Это тебе, – сказала женщина.
Да я и не собиралась! На эти деньги я купила себе платье для выпускного, на который решила пойти. Не собиралась, потому что нечего было надеть. Мама в тот момент, кажется, даже не подозревала, что я окончила школу. У нее вообще провалы в годах. Она то прибавляла мне лет, то убавляла, на свое усмотрение. Сейчас она убеждена, что мне немного за тридцать, хотя мне уже за сорок. Мама отказывается в это верить – ведь тогда ей придется признать свой реальный возраст. Поэтому я для нее все еще тридцатилетняя женщина, можно сказать, все еще девушка, а она молода и прекрасна. И ей тоже минимум на десять лет меньше.
Я купила себе платье, долго придумывая, как совру маме, откуда я его взяла. Решила сказать, что подружка дала поносить. Но мама не спросила, даже не заметила. Она была в новом романе, который вскоре закончился очередным браком. Конечно, мне было обидно. Не из-за того, что мама не заметила мое платье, мой выпускной, сам факт того, что я окончила школу. Не из-за того, что она не присутствовала на концерте, не поздравляла учителей вместе с остальными родителями. Мне было обидно из-за другого: я почти две недели придумывала речь, объяснение, откуда взяла деньги на платье и туфли, а она даже не поинтересовалась.
Я не была на выпускном в институте. Не ходила на вручение дипломов, где многие мои однокурсники сидели рядом с родителями. У меня не было денег на платье, взнос за ресторан, где праздновался выпуск. Я давно работала, и зарплаты хватало на еду и минимальные бытовые нужды. На вручение дипломов я не попала, потому что меня не отпустили с дежурства. Сколько слез я тогда пролила – мама не знает. Наверное, поэтому сейчас удивляется моей выдержке. Она не знает – если я позволю себе расплакаться, то не остановлюсь. Не смогу. Слезы меня потопят, а это слишком большая для меня роскошь. Я не имею права ходить опухшей, лежать в кровати и страдать. Не имею права говорить, что не могу встать, нет сил готовить обед или ужин, стирать, гладить. Я себе это не позволяю не ради себя или мужа. Ради детей.
* * *
– А что, я не имею права выпить? – с вызовом спросила мама в тот вечер. Ее язык явно заплетался. И тогда уже мне стало плохо.
– Мам, подойди к зеркалу и попробуй улыбнуться, – строго велела я.
– Кому? – уточнила светским тоном родительница.
– Себе! Посмотри на себя в зеркало и улыбнись!
– Хорошо, раз ты настаиваешь… – ответила мама и положила трубку.
Кажется, я успела накраситься, переодеться, собрать сумку и встать у двери готовой к выходу. Мамин телефон, на который я продолжала дозваниваться, отзывался длинными гудками. Когда я уже вызывала лифт, мама наконец взяла трубку.
– Почему ты не отвечала? – заорала я как полоумная.
– Ты же мне сама велела улыбаться себе в зеркале.
– Ну? – не поняла я.
– Зеркало в ванной, телефон в комнате, я стояла и улыбалась. Не знаю, правда, зачем.
– Пожалуйста, я тебя очень прошу, скажи мне, ты выпила или нет?
– Ну немного, – призналась мама.
– Сразу нельзя было сказать? – заорала я.
– Вот поэтому и не сказала. Ты начала бы кричать. И что мне делать?
– Иди пей дальше.
– Больше не улыбаться? Кстати, а зачем я это делала?
– Затем. Я боялась, что у тебя инсульт.
Не знаю, сколько времени прошло. Где-то полгода. За это время у мамы начало скакать давление, кардиограмма не отличалась стабильностью. Учитывая семейный анамнез – женщины в моем роду умирали или после нескольких перенесенных инсультов, или от инфаркта, – я волновалась и просила маму следить за собой, не забывать пить таблетки и регулярно проходить обследование.
Я звоню ей каждый день. Иногда дважды на дню. Если не звоню, то знаю, что или мой муж списывался с тещей, или внуки выходили с ней на связь. При этом понимаю – она ни за что, ни за какие коврижки не позвонит мне, если что-то случится. До последнего будет говорить, что у нее все хорошо. Еще и обидится, если я начну допытываться. Детский сад какой-то.
Я позвонила. Мама ответила, но речь была замедленной, невнятной.
– Мам, как ты себя чувствуешь? – спросила я.
– А что? – Она любит отвечать вопросом на вопрос.
– Скажи, как тебя зовут? – попросила я, поскольку решила, что в зеркало она больше не пойдет смотреться. А человек с признаками инсульта не в состоянии ответить на самый простой вопрос или произнести простейшую фразу.
– Ээээ, – ответила мама.
Я немедленно впала в панику.
– Мама, ты можешь поднять обе руки на уровень плеч? – закричала я.
– Ээээ, – ответила мама.
Тогда я приехала, чудом не угодив в аварию, поскольку неслась с таким превышением скорости, как в молодости не гоняла. Хорошо, что родительница тогда находилась в московской квартире, а не на даче. Пусть на другом конце города, но все же не два часа добираться.
Когда я ворвалась в квартиру, открыв дверь своим ключом и проклиная все на свете – я забыла, что дверные замки в маминой квартире открываются в обратную сторону, не слева направо, а справа налево, а дверь – не внутрь, как у всех нормальных людей, а наружу. Я долго ее толкала, не понимая, почему она не поддается, давила на дверной звонок, но мама не открывала. Потом я вспомнила, что есть еще один замок – нижний. И если его закрыть изнутри, снаружи дверь не отопрешь. Вот это самый ужасный из моих кошмаров – мама закроется, и я не смогу войти в квартиру.
Не знаю, в каком состоянии пребывали установщики дверей и замков, но, кажется, им было очень хорошо, раз они сделали так, что ни один вор при всем желании в трезвом уме в квартиру не смог бы проникнуть.
Когда я наконец ворвалась, обещая вырвать дверь с косяком и поставить новую с нормальными замками, передумав все страшные мысли, то нашла родительницу не лежащей на полу, а стоящей на подоконнике. В квартире воняло так, что у меня глаза начали слезиться. Запах я узнала – дихлофос или что-то вроде того. Ядреное, если не ядерное.
Тут уже у меня закружилась голова, и было от чего – мама стоит в раскрытом окне, пахнет дихлофосом. Вот что я должна была подумать?
– Мам, привет, – ласково и тихо сказала я.
Мама, естественно, чуть не вывалилась в окно.
– Ты с ума сошла? Так пугать! Да у меня сейчас инфаркт будет! – заорала она, вцепившись в косяк.
Речь у нее при этом была не очень внятной.
Я побежала на кухню, чтобы исключить алкогольную версию. Исключила. На плите стояла лишь турка с остатками кофе. Никаких пустых бутылок или бокалов на столе.
Я вернулась в комнату. Мама слезла с окна.
– Ну и зачем ты приехала? – Она говорила так, что я с трудом ее понимала. Вид при этом был вполне бодрый, но не слишком здоровый.
– Как зачем? Ты меня напугала. Пожалуйста, можешь высунуть язык?
– Зачем?
– Так надо.
Мама попыталась высунуть язык, но у нее не получилось.
– Больно, – сказала она и схватилась за голову.
Конечно, я вызвала «Скорую», сообщив, что у мамы подозрение на инсульт. «Скорая» приехала быстро. Маме измерили давление – на удивление стабильное. Сделали кардиограмму – тоже в норме. Врач сидела и не понимала, что происходит. Мама пыталась ругаться, но у нее плохо получалось – язык не ворочался.
– А чем так пахнет? – спросила врач.
– Дихлофосом, не знаю почему. Она в окне стояла, чуть не упала, – ответила я.
– Ольга Ивановна, зачем вам дихлофос? – спросила врач.
– Комбат не помогает, – ответила мама, – доместос тоже.
– Спутанное сознание, – сказала врач.
Я согласилась, потому что тоже не могла понять связь дихлофоса с командиром батальона и чистящим средством для унитаза.
Мы с врачом перебирали возможные диагнозы. Мама лежала и молчала. Парень-фельдшер молча забрался на подоконник, открыл окно и до пояса высунулся наружу.
– Так и дихлофос не поможет, – произнес он.
– Славик? – У врача взметнулись брови.
– У вас пылесос есть? Где стоит? – не отвечая врачу, спросил Славик у мамы.
Та махнула в сторону коридора. Славик кивнул и пошел за пылесосом. Врач следила за действиями фельдшера, забыв вернуть брови, которые уползли на пару сантиметров выше, на положенное место.
– Доктор! – закричала я, поскольку мама покраснела, и ее лицо стало похожим на раскаленную сковородку для блинов.
– Не понимаю, ничего не понимаю, – развела руками врач. – Похоже на аллергию.
– Точно! – обрадовалась я и кинулась к своей сумке, куда успела запихнуть все лекарства для экстренной помощи, включая шприцы разных объемов – от инсулиновых до тех, что на пять миллилитров, – нашатырь, шоколадку и антигистаминные препараты трех видов. Пока я давила в ложке и растворяла в стакане сразу две таблетки, бездействующая и явно ошалевшая врач смотрела, как фельдшер Славик разматывает шнур пылесоса, тянет его к окну, забирается на подоконник и начинает пылесосить стену с другой стороны дома. Если честно, я тоже слегка обалдела от подобного зрелища.
– Доктор, кто сошел с ума? Мы или они? – спросила я, поскольку мы с врачом находились, так сказать, по одну сторону баррикад, а мама со Славиком – по другую.
– Не знаю, – ответила врач, достала из кармана таблетку и положила под язык. Я в это время заставляла маму выпить растворенные таблетки, причем врач даже не поинтересовалась, какие именно.
– Надо матку высосать. Потом мешок в кипяток. Если матка останется, монтажной пеной залить, – радостно комментировал свои действия Славик.
Мама, чье лицо все еще не отличалось нормальными формой и цветом, попыталась что-то сказать, но у нее не получилось. Тогда она подняла большой палец. Врач, кажется, в тот момент решила сделать себе кардиограмму и прощупать пульс.
Где-то через сорок минут мама приобрела человеческий вид – уже не казалось, что она поставила себе на лицо раскаленный утюг. Я разливала по бокалам коньяк. Врачу налила двойную дозу, исключительно в медицинских целях. Оказывается, суматошно собираясь, я сочла необходимым запихнуть в сумку и бутылку коньяка. Славик, пропылесосив стену дома, устроился в кресле и выпил коньяк. Я сходила на кухню и сделала ему бутерброды, которые он съел, кажется, не жуя.
– Такого выезда у меня еще не было, – улыбался Славик с набитым ртом.
– У меня тоже, – отозвалась врач.
– Ой, надо Саныча позвать! – воскликнул Славик и схватил телефон. Через минуту я ставила на стол дополнительную рюмку и резала новую порцию бутербродов.
Мама пришла в себя. Таблетки от аллергии подействовали, поэтому она смогла рассказать про осиное гнездо, образовавшееся в стене дома. О том, как она пыталась заливать ос кипятком, прикармливать их медом, сахарным раствором и прочими народными средствами, но ничего не действовало. Даже комбат и доместос… Тогда она решила забрызгать ос дихлофосом – еще удивлялась, как он вообще у нее оказался. Вроде бы не покупала. Но, видимо, одна из ос залетела в квартиру и приземлилась в чашке с кофе. Мама сделала глоток, и оса отомстила за весь свой род, ужалив маму в язык. Когда я звонила и требовала, чтобы она назвала свое имя, моя родительница беспокоилась за мое здоровье, а не за свое. Когда я попросила ее вытянуть руки, мама совсем разволновалась и сделала еще один глоток из чашки с остывшим кофе. Видимо, еще одна оса оказалась кофеманкой, и мама ее едва не проглотила. Поскольку осы стали ее раздражать, она решила объявить им войну и кинулась в окно с дихлофосом. А тут и я приехала с выпученными глазами, будто меня оса укусила не в язык, а в оба глаза.
Славик же оказался специалистом по осиным гнездам – у его матери в доме точно такая же история с осами произошла буквально неделю назад. И только с помощью пылесоса и монтажной пены избавились от гнезда.
– Закон парных случаев, – заметила врач.
– Это как? – спросил Славик.
– Если один странный случай или диагноз случился, точно жди второго, – ответила врач.
* * *
Прошло, кажется, еще полгода. Я позвонила маме – она жила на даче, занималась садом, фотографировала розы и куст жасмина. Я была с дочкой за границей и звонила через день. Связь неизменно оказывалась плохой – кажется, из-за того, что мама пустила вьюн по проводам вай-фая или не вьюн и не по вай-фаю. Но она опять разговаривала странно. Еле ворочала языком.
– Мама! – заорала я, надеясь, что связь не прервется. – Что? Отвечай! Тебе плохо? Оса в язык укусила?
Мысленно я уже составляла в голове список людей, которые смогут экстренно сорваться и поехать к маме на дачу в ста двадцати километрах от Москвы.
– Ты больше ничего не хочешь спросить? Тебя больше ничего не интересует? – немедленно обиделась мама.
– Нет!
– Сейчас разговорюсь. Попробуй помолчи неделю. Я же только мысленно с цветочками общаюсь. С кем мне разговаривать? Практики нет, вот язык и не ворочается.
– А соседи? Ты ездишь в магазин? – продолжала вопить я.
– Мне с ними давно неинтересно. Чего я там нового услышу? Только с Аликом разговариваю, когда он приходит траву косить во дворе. С ним интересно.
– Алик не говорит по-русски!
– Именно поэтому у нас с ним прекрасные отношения! Он меня не понимает, а я его. Знаешь, я решила – если еще раз выйду замуж, то за Алика.
Про Алика, который был то ли Алибеком, то ли Алиханом, я знала только то, что он работает на постоянной основе у хозяев участка в конце деревни – сторожем, мастером на все руки. Когда хозяева отсутствуют, Алик подрабатывает на других участках. Знала и то, что на родине у него остались жена и пятеро детей. Все деньги он отправляет семье, регулярно, стабильно и щедро, поэтому его там ждут, но не так, чтобы сильно.
– Ты не можешь выйти за него замуж! – закричала я.
– Конечно, не могу. Просто я поняла, что мне нужен мужчина, на которого я кричу, а он думает, что я ему приятные вещи говорю, – ответила мама. – Вот смотрю на Алика, а он уже все понял безо всяких слов и идет достригает там, где не достриг… Ну что, я уже нормально разговариваю?
Пришлось признать, что мама «разговорилась». Никаких подозрительных симптомов. И мне не нужно менять билет на самолет.
* * *
Когда в моем телефоне на экране высвечивается «мама», я делаю глубокий вдох, длинный выдох, останавливаюсь на аварийке, если за рулем, и иду к домашней аптечке, если нахожусь дома. Никогда не знаешь, чего ждать.
Я откуда-то ехала. Точно помню, что купила огромные плетеные корзины для всякой всячины и долго запихивала их в багажник. Сверху чудом засунула пакеты с продуктами. Я не люблю водить машину, несмотря на многолетний стаж. Но в тот день сидела за рулем с удовольствием. И кажется, впервые поняла свою знакомую, которая говорила, что за рулем отдыхает. Руль и скорость ей в удовольствие. Я ехала домой и наслаждалась тем, что солнце светит, но не слепит, машин много, но не пробка. Зазвонил телефон, и я включила громкую связь.
– Да, мамочка, – спокойно и ласково ответила я, хотя никогда не называю маму «мамочкой». Обычно сразу строго спрашиваю: «Что случилось?» День был настолько хорош, что не должен был принести плохих новостей.
– Это не мамочка, – ответил мужской голос, – это врач. Мамочку вашу везем в больницу.
Я молчала, надеясь, что не перепутаю педаль газа с тормозом. Включила аварийку, но по-прежнему ехала в левом ряду. Медленно. Водители сигналили, показывая жестами, что обо мне думают. Они же и вывели меня из ступора. Точнее, он – водитель фуры. Я пыталась перестроиться в правый ряд и, видимо, эту фуру подрезала. Когда услышала длинный пронзительный гудок, очнулась.
– В какую больницу? – спросила я и долго слушала гудки. Перезвонила, но на звонок никто не ответил. Я звонила каждые три минуты – безрезультатно.
Отчего-то я решила, что мне срочно нужен бензин. Залить полный бак. Непременно под завязку. Свернула на ближайшую автозаправку, из тех, на которых нет помощников. Я стояла возле машины и не понимала, куда нужно воткнуть шланг. Машина старая. Миллион раз я заправляла ее самостоятельно. Почти двадцать лет водительского стажа. Да я знаю, как с помощью резинового шланга перелить бензин из канистры в бензобак и в какой момент нужно выплюнуть этот шланг, чтобы не наглотаться бензина. Но в тот момент не понимала, куда подевался бензобак. Дважды обошла машину, пытаясь представить, куда сунуть пистолет. Мужчина-водитель на соседней колонке ухохатывался, решив, что дамочка совсем ку-ку. Разве что телефон не вытащил и не стал снимать, а то я бы точно стала героиней Ютьюба. Ноги меня не держали. Обняв заправочный пистолет, я села рядом с колонкой. На помощь пришла женщина, принимавшая оплату в кассе. Она подошла, силком вытащила из моих рук пистолет и заставила встать.
– Тебе плохо? Что случилось? – спросила она.
Женщина говорила по-русски с сильным акцентом. Я вдруг решила догадаться, какой именно акцент. И не могла, хотя, как правило, умею это делать. На бейджике у кассирши я прочла «Бэлла». Значит, «красивая». Написано с двумя «эл» и через «э» оборотное, что тоже удивительно. Обычно пишут «Бела» – с одним «эл» и через «е».
В селе, где я выросла, имя Белла (с двумя «эл» и через «е») было достаточно распространено. Обычно девочек и даже женщин звали сокращенно «Белка». Я в детстве считала, что Белка – в честь белки, то есть зверя. И моя одноклассница Белка была ярким тому подтверждением. Она и вправду походила на зверька – узкое лицо, мелкие зубы, все время суетилась, куда-то бежала.
Была еще тетя Белла, которой пугали всех маленьких и даже вполне подросших детей. У тети Беллы росли усы – длинные и черные. И даже борода, но короткая – тетя Белла ее подстригала. Ног ее я никогда не видела, а вот руки, покрытые густым волосяным покровом, наводили настоящий ужас.
Так что, когда я узнала настоящее значение имени, испытала шок. Ни Белку, ни тетю Беллу красавицами называть язык не поворачивался. Даже при богатом воображении. Даже если они твои родственницы.
Я посмотрела на женщину, которая пыталась меня поднять, – она показалась мне невероятно красивой.
– Вам подходит имя, – сказала я.
– Ой, не говори так! – рассмеялась женщина. – Бабушка меня назвала. У нас в роду все женщины высокие, волосы густые, черные, а я родилась маленькой, лысой и рыжей. Мама сутками плакала надо мной. Отец говорил, что и хорошо – замуж не выйду, им в помощь останусь, в другую семью не уйду. А бабушка сказала, что слышать ничего не желает и я «выправлюсь». Над ней все соседки смеялись. Так почему ты такая? Болеешь? Или тебя кто так обрадовал, что ты тут с пистолетом обнимаешься?
– Мама в больнице, не знаю, в какой, – вдруг призналась я этой женщине. – И не могу заправить машину. Надо ехать в больницу, а бензина нет. То есть почти полбака. А вдруг надо больше?
– Бак не там у тебя, – покачала головой Бэлла.
– Что?
– Надо с другой стороны. Шланг сюда не дотянется.
Да, я просто забыла, с какой стороны у меня находится бензобак. Села в машину и подъехала с другой стороны колонки. Вышла. Снова вытащила пистолет, но заглушка не открывалась. Я била по ней рукой, отковыривала, но она не поддавалась. Подумала, что заглушка примерзла, а спрей, который отмораживает замки, в бардачке, внутри. И я его не смогу достать. То, что бензобак не имел отношения к дверям машины, мне в голову, конечно, не пришло. И то, что бензобак открывается, если машина заведена, забыла напрочь. Если бы меня в тот момент попросили назвать домашний адрес, я бы точно замешкалась с ответом.
– Спрей внутри. Может, кипятком полить? Примерзло, – сообщила я Бэлле, которая смотрела на меня с тревогой и качала головой.
– Дорогая, кипяток тебе надо, а не машине. Нет, кипяток не надо. Таблетку надо. Где примерзло? Смотри, тепло еще. Видишь? Солнце светит. Ты кнопку нажми. Ключи у тебя в руках. Ох, дорогая, совсем тебе нехорошо. Самой в больницу надо. Зачем так себя терзать, что мне смотреть страшно. Сегодня красиво. Листья везде. Как правильно говорить по-русски, когда листья падают?
– Листопад, – ответила я.
– Как листопад? Ты грузинский знаешь? Листопад по-грузински говоришь, – удивилась Бэлла.
– Фильм есть такой, у Отара Иоселиани. Грузинский режиссер. Я его очень люблю.
– У тебя бабушка не грузинка? – удивилась Бэлла.
– Нет, дед по матери якобы осетин, но я в это больше не верю. А маму в больницу увезли. Только сейчас узнала.
– Что такое якобы? – спросила Бэлла. Она произносила слова очень красиво, как могут произносить только грузинки, нежно и одновременно дерзко, как песню. «Йакоби». В армянском языке тоже красиво, но жестче, резче, а в грузинском даже ругаться можно так, будто песню поешь. В осетинском лучше промолчать и не задавать вопросов. Сдержанность, выдержка, умение брать себя в руки в любой ситуации. Не выносить сор из избы. Не показывать, как тебе сложно, больно, насколько сильно ты страдаешь. Никто не должен видеть твоих слез. Мужчина может кричать, женщина должна приветливо улыбаться. Мужчина может заплакать, женщина не имеет права на открытые эмоции. Этому меня учили с детства.
Я прекрасно помню все запреты и правила. В селе девочкам их вбивали в головы с раннего детства. «Держи при себе свое плохое настроение. Разве муж захочет женщину, которая не встречает его улыбкой?» «Зачем жалуешься? Если болит – потерпи. Или сходи и полечись, чтобы никто не знал, особенно свекровь. Мужу не нужна больная жена. А свекрови нужна здоровая невестка, чтобы по дому успевала». «Устала? Кому это интересно? Свекрови или твоему мужу? Улыбайся свекрови, мужа встречай так, будто луна с неба для тебя спустилась». «Будь послушной, не смей дерзить и спорить. Или что про тебя подумают? Что тебя плохо воспитывали. Один раз промолчишь, два раза потом «спасибо» скажешь, что рот не открыла». «Твоя семья, твои беды остаются за забором твоего дома. Никто не выносит мусор в общий двор. Общую дорогу перед воротами метут так, как во дворе не стараются. Зачем нужно, чтобы соседки языки распускали? Если одна соседка увидит, что ты недовольна, считай, все село узнает. Одна услышит, как ты жалуешься, все услышат. Потом к тебе этот слух вернется, в твой дом, до родственников дойдет. Ты виноватой останешься, не соседка, которая про тебя придумает то, чего и не было». «Беда, горе пришли в дом? Чернота на душе? Никому мы не нужны в горе. Люди сторонятся чужой беды. Ты хочешь проверить, кто настоящий друг и кинется на помощь, а кто нет? Не стоит. Иногда в иллюзиях жить легче, чем переживать предательство. Запомни – никто не поможет. А если и поможет, считай это чудом».
– Якобы – это «вроде бы». Нет доказательств. Никто не может подтвердить точно, – пояснила я Бэлле.
– Как нет доказательств? – ахнула она и сделала тот жест, который свойствен жительницам не столицы, даже не маленького городка, а скорее сельским, тем, кто ничего не боится. Взмах руками – как в танце, но можно легко представить, что в руках кинжалы.
– Так. Семейная легенда.
– Как легенда? Разве бывает в семье легенда? В книжках бывает! Если ты своя, то должна знать. Люди должны знать. Ты у людей спрашивала?
– Нет, не было возможности.
Эта идея и ее воплощение принадлежали моему сыну. Он, как всякий молодой человек, интересовался собственными корнями, происхождением. Со стороны отца – все понятно, до десятого колена. Сохранился семейный фотоархив, записи на любительскую камеру. В бумагах нашлась даже квитанция об оплате пошлины в связи с бракосочетанием его дедушки и бабушки. Дипломы, удостоверения, школьные дневники и почетные грамоты – все разложено по папкам. Всю историю семьи мужа можно проследить по этим бумажкам. С моей же стороны – чистый лист. Ни одного свидетельства, ни единого доказательства, несколько размытых фотографий. Я могу подтвердить, что у меня была бабушка. На этом все заканчивается. Остальное – красивые истории, то ли придуманные мамой, то ли случившиеся в действительности. Ничем не подтвержденные, но завораживающие своей необычностью, яркостью и не всегда реалистичностью.
Сын поддался распространенному увлечению и решил узнать свое происхождение по анализу ДНК. Для эксперимента он выбрал меня. Я водила палочкой по внутренней стороне щеки, мы хохотали, высказывая предположения, что покажет анализ. Сын отправил данные, и мы стали ждать.
Конечно, я не утерпела и рассказала маме, что теперь по моей слюне наконец раскроются страшные семейный тайны. Мама бросила трубку и не отвечала на звонки дня три. Я попросила сына позвонить бабушке и спросить, какого лешего она опять не берет трубку. Внуку бабушка ответила. Я слышала ее крик, сводившийся к тому, что правда никому не нужна, что все эти поиски корней – чушь, анализ ДНК – вообще полная ерунда. Моя мама – воинствующая атеистка, верит лишь в достижения современной медицины, обладает здравым рассудком и не раз говорила, что если бы раньше в криминалистике существовали современные технологии, то многие убийства были бы раскрыты. И вдруг – на тебе, анализ ДНК она отвергает! Да, в Бога она не верит, но в генетику, наследственные заболевания – свято. Даже сын догадался, что бабушка явно знает больше, чем рассказывает.
– Мы тебе расскажем, когда получим результаты, – сказал сын.
– Не надо! Ничего не хочу знать!
Мне вдруг стало любопытно – с чего вдруг мама так испугалась.
– Может, расскажешь, что покажет тест? А то вдруг я сильно удивлюсь? – поинтересовалась я.
– Зачем тебе вообще это понадобилось? – Мама тут же сорвалась на крик.
– Не мне, твоему внуку, – ответила я.
Мама тогда сообщила, что у меня не только дед-осетин, но и бабушка осетинка. А ее русская фамилия – по первому мужу. Даже назвала фамилию рода, к которому якобы принадлежала бабушка. Мы спросили у знакомого историка, специалиста. «Редкая фамилия», – ответил он коротко и, мне кажется, тоже многого решил не договаривать.
Результат теста показал слишком широкий географический ареал проживания моих предков. Кавказа в нем не было в принципе. Ни в каком виде. Зато нашлись балты. Впрочем, балты находятся у многих. Я пыталась развить тему происхождения, но мама опять сделала вид, что страдает амнезией. Она подтверждала легенду, которую когда-то я приняла на веру и с которой жила всю свою жизнь.
Чего боялась и боится мама? Что мой дед окажется не князем, в чем она меня убеждала годами, а простым крестьянином? Что у меня в роду куда больше осетин, чем я думала? Ну и что? Почему она так старательно забывала свое прошлое и срывается на крик, если кто-то ей о нем напоминает? Зачем годами, десятилетиями вымарывать из памяти воспоминания и лишать корней, истории семьи меня, свою дочь, своих внуков, наконец? Почему она это делает? Вопрос, на который у меня нет ответа.
– А вы случайно не гурийка? – спросила я Бэллу.
– Откуда знаешь? Так, сейчас давай ты оставишь этот бензин и пойдешь со мной. Я тебе кофе сварю. Я могу. Слушай, какие проблемы? Принесла плитку и пью нормальный кофе. Почему все автомат хотят? Им жить надоело? Я выпила то, что этот автомат говорит «кофе». Знаешь, я думала, так долго умирать буду, что двоюродному брату позвонила на всякий случай. Чтобы приехал и убил меня, так я мучилась. Ты какой кофе любишь?
– Средний.
– Нет, ты не осетинка, – ахнула Бэлла, – ты грузинка. Как так семейная легенда? Почему нет доказательств? Ты доказательство! Посмотри на себя. Может, дед у тебя и осетин, но прабабка точно грузинка!
– Это точно исключено, но спасибо за комплимент. Мне приятно.
– Мне будет приятно, если ты сейчас перестанешь тут меня пугать, выпьешь кофе и лицо сделаешь не такое, как у моей тетки перед смертью. Слушай, такое лицо у нее красивое в гробу было, будто она не в деревне выросла, а из рода знатного произошла. Ей все женщины на похоронах завидовали. Бледная, будто солнца в жизни не видела, нос тонкий. Все спрашивали: что, тетя Ника себе операцию перед смертью сделала? Кто ей такой нос подарил? Неужели дядя Гия разорился? Ты не представляешь, какой нос был у тети Ники при жизни! Сначала ее нос в комнату заходил, потом через пять минут тетя Ника появлялась. Дядя Гия говорил, что нос его жены такую тень делает, что во дворе зонтик от солнца не надо ставить. Какая тетя Ника красивая лежала мертвая! На свадьбе ее нос из-под фаты торчал, а тут курносая стала! И глаза на пол-лица. Как у тебя сейчас. И такая белая, как ты сейчас. Дядя Гия, когда жену в гробу увидел, так чуть на ней снова не женился. Так и ходил счастливый, каким на свадьбе не был. Все подходили к нему и комплименты тете Нике делали! Как ему было приятно! Подожди, я Ашота позову. Он поможет. Ашот! Иди сюда!
– Не Ашот я, сколько раз говорить? Амир. – Откуда-то из недр подсобки вышел парень.
– Прости, дорогой, я Ашота каждый день вспоминаю. Такой он хороший был, так меня понимал, что мне рот не надо было открывать. Так я по нему скучаю. – Бэлла чуть не заплакала. – Смотри, женщине плохо, ничего не может, у нее мать в больнице. Только что узнала, когда к нам ехала. Ей бак нужен. Сделай ей бак. Как сына тебя прошу.
Амир взял ключи, сел, завел. В какой-то момент я подумала: пусть этот парень угонит машину, и тогда я переключусь – избавлюсь от мыслей, тревоги, боли, которые засели в моей голове и сводили с ума. Если у меня угонят машину, я смогу очнуться. Мама. Она умудрялась вытеснять все прочие мои заботы и переживания. Просто талант какой-то.
Амир завел машину, благодаря чему крышка бензобака вдруг открылась. Залил полный бак. Бэлла довела меня до подсобки, усадила на складной стульчик. Потом колдовала над конфоркой и крошечной, на один глоток, туркой. Кофе она налила в такую же крошечную чашку, настоящую, фарфоровую. Я пришла в себя, едва дотронувшись до чашки.
– Откуда у вас такое сокровище? – спросила я.
