Маша Малиновская
Я вернусь в твою жизнь

5

Замечаю, что мои руки немного дрожат, когда наливаю в ладони жидкое мыло. В пальцах лёгкая слабость. Как бы я себя не убеждала, что бы не говорила, меня расшатало. Слишком глубокий след в душе остался от Семёна, слишком яркой была наша любовь.

Моя любовь.

И видеть его сейчас мне сложно и, что уж греха таить, больно. И душа, и тело реагируют. Тысячи вопросов возникают, на которые я сознательно знать ответы не хочу.

Продержаться нужно эти два дня. А потом забыть.

Смартфон в комнате отзывается трелью видеозвонка. Безумно хочу ответить, но нервничаю, чтобы никто не услышал.

Кое-кто не услышал.

Поэтому беру телефон и закрываюсь в ванной, только потом принимая звонок.

– Мамуля, привет! – улыбается моё голубоглазое чудо.

– Привет, котёнок, – на сердце сразу теплеет, будто солнышко вышло в пасмурный день. – Как ты там?

– Скучаю, – грустно вздыхает, заставляя моё сердце ёкнуть. Но тут же вскидывает глазки и смотрит хитренько. – Мам, а можно я у тёти Люды побуду ещё два денёчка, а не один?

Вот как, значит, она скучает.

Но я, конечно же, не обижаюсь, она же ребёнок. Моя Настя, моя малышка. Мой маленький секрет в память о разбитой любви.

Мне было непросто после отъезда из Москвы. Я вернулась в Волгоград к сестре, всё рассказала, долго плакала. Чёртовы деньги Радичей жгли руки, когда достала, чтобы применить по назначению. Ничего не хотела, никакого напоминания о боли, что Семён и его семья мне причинили, я ведь всё потеряла. Мечты, работу, с которой мне отдали документы моментально без всякой отработки, будто спихнули, наконец, неудобного сотрудника, собственное достоинство.

Но Люда убедила меня, что дитя под сердцем не виновато. Что мы обязательно выгребем, а деньги нужно вернуть. Сказала, что мы не одни, что мы есть друг у друга, а ещё есть наши дети. Сашка и моя нерождённая дочь. Сестра почему-то была уверена, что у меня будет девочка.

Я её послушала. Только деньги возвращать не стала. Мы оплатили Сашке реабилитацию после второй операции. Я была очень зла, поэтому решила, что это будет моя моральная компенсация.

Настю я родила, и до сих пор не перестаю благодарить Люду за то, что не позволила мне совершить непоправимую ошибку. Смотрю на свою девочку и раз за разом прошу у Бога прощения за свои мысли. Это было от злости, обиды, от боли. Эмоции бы прошли, а маленького человека бы не было.

– Нет, Стасюш, тётя Люда и Сашка уезжают с дядей Асланом. Но когда вернутся, мы обязательно к ним съездим.

Люда, кстати, встретила достойного мужчину. Аслан Амирович оперировал Сашке глаза, и с реабилитацией помогал. Так встреча за встречей, а потом предложил Люде встретиться за кофе. Люда согласилась, а потом долго дома плакала перед фотографией своего погибшего мужа.

Мне пришлось долго успокаивать её и убеждать, что нет ничего плохого в том, что она начнёт с кем-то встречаться. Что это не предаст память её любимого человека, и он бы точно не хотел, чтобы она всю жизнь была одна.

Мы вместе собрали вещи её покойного мужа и сложили в закрытые коробки, долго вспоминали потом на кухне, каким он был и их свадьбу.

И Люда отпустила. Не вычеркнула из сердца, но отпустила, разрешив себе жить дальше.

А Аслан Амирович оказался мужчиной действительно хорошим. Добрым, порядочным, надёжным. Через полгода они расписались и переехали в Краснодар. И меня забрали.

Насте же гостить у тёти – и мёду не надо.

– А ты почему в ванной, мам?

Чтобы твой отец не услышал наш разговор.

Боже, как же дико это прозвучало даже в моей голове. Но самое ужасное, что это правда.

Настя – моя. Только моя. Семья Семёна заплатила мне за её убийство. А Семёну на тот момент вообще было плевать, вон в Японию с девицей собирался, хоть и говорил за пару дней до этого, что детей от меня хочет. Ага.

– Умывалась как раз, а тут ты позвонила, – чувствую себя не очень приятно, что вру ей, но пятилетнему ребёнку правду не всегда говорить целесообразно. – Ну расскажи, чем занимаешься?

Настя увлечённо начинает болтать, рассказывая мне про новую куклу, которую ей подарила тётя, и про то, что негодяй Сашка сломал этой кукле руку, но потом загладил вину, притащив из кухни кусок пирога, в котором было много ягод клубники.

– В его кусочке было пять клубничек, а в моём семь. И я его простила, – кивает с деловым видом. – Но, наверное, не до конца. Надо ещё клубники.

– Хитрюшка, – смеюсь негромко. – Но с клубникой там осторожнее, а то опять кое-где обсыплет, и будешь вся чесаться.

– Ну, мам!

– Ладно, котёнок, мне пора, – смотрю на часы и понимаю, что времени уже в обрез. Пора собираться, а ещё бы пробежаться по составу делегации испанцев, проговорить их имена на всякий случай.

С сожалением прощаюсь с дочкой, снимаю одежду и встаю под душ. Пытаюсь собраться, привести мысли в порядок. Вода помогает, отвлекает. Мне нравится ощущать на коже, как горячие упругие капли барабанят.

Заворачиваюсь в полотенце и выхожу. Времени остаётся не так много, пора собираться.

– Смотри, там в делегации изменения. Перечитай.

Дверь в мой номер распахивается, и в неё стремительно и безапелляционно входит Радич. Я застываю в ступоре от его наглости.

– Вообще-то, я неодета! – говорю сердито и громко.

Семён застывает посреди комнаты и поднимает глаза от планшета. На лице ни одной эмоции, только ноздри начинают раздуваться чуть шире, а на скулах желваки натягиваются.

А у меня с кожи капли воды начинают быстрее испаряться, потому что я вся вспыхиваю. Горит будто каждый сантиметр, не только лицо. И то, что обнажено, и то, что под полотенцем.

– Я тебе сбросил, ты не прочла, – пожимает плечами, объясняя своё бесцеремонное вторжение. А потом как ни в чём не бывало подходит ближе.

– Вот этот – Марио Кортес, он правая рука гендиректора “Ла Порта”, с которыми мы хотим заключить контракт. Едет вместо своего зама. Лично. Его переводи приоритетно.

– Семён, – останавливаю его, вынуждая снова на себя посмотреть. – Выйди.

– Это важно, Вась, – поднимает брови, кивая на планшет.

– Я почти голая.

– И?

Сглатываю.

И?

Блин, “И”?!

– И тебя это не смущает? – складываю руки на груди, но чувствую, как коленки становятся слабыми.

– А когда меня смущало твоё обнажённое тело?

Он абсолютно серьёзен. А вот я сейчас разрыдаюсь. То ли от отчаяния, то ли от смеха.

Внутри горит огонь. Зверёк противно скрежещет острыми коготками по своей металлической тюрьме. Наверное, я настолько переполнилась эмоциями, что напрочь крышу сорвало.

– Тогда тебя не смутит немного подождать, пока я всё же переоденусь, – прохожу мимо к шкафу, сбрасывая по пути полотенце.

6

Семён

Как-то раз я во время спуска со скалы неудачно поставил ногу и сорвался, завис на страховочной верёвке, потом быстро снова закрепился, но при этом упоролся рёбрами об отвесный выступ. Было так больно, что дух вышибло и вдохнуть не получалось. Рёбра встали в спазм, будто кто их заблокировал.

Примерно то же я чувствую и сейчас. Хочется вдохнуть глубоко, а не получается. Потому что вид голой дефилирующей к шкафу Адамовны вышибает дух покруче какого-то там удара о скалы.

Охуенная. И охуевшая.

Плечи расправила и прошла как ни в чём не бывало к шкафу. Открыла дверцу, достала и натянула трусы, лифчик. А когда стала раскатывать по ногам чулки, у меня мозг вскипел и чуть в трусы не вытек.

Я чувствую, что должен что-то сказать. Но язык прилип к нёбу. Она не поправилась, но бёдра стали немного шире, а грудь, наоборот, чуть меньше.

Вместе с оторопью и вспыхнувшим желанием в мозг клюнула и злость. Желание найти, отомстить, сломать, сменяющееся непреодолимой тягой просто увидеть, услышать голос, ощутить запах, постепенно сошло на нет. Эмоции схлынули и утихли, оставив на душе затвердевшую, непроницаемую корку из золы.

И сейчас эта корка вдруг дала трещину, выпуская токсичный газ бурлящей внутри лавы.

– Так сейчас модно? – киваю на платье, что Василина натянула шиворот-навыворот. Оно с обеих сторон одинаковое, только швы выдают.

Вспыхнув, Адамовна смотрит на рукав, а потом с непроницаемым видом стаскивает платье через голову и снова надевает. Типа беспристрастной осталась, но щёки-то так и заалели.

– Где там список? – подходит ближе, приподняв бровь.

Сучка. Содрать бы с тебя это блядское платье прямо сейчас и сбить спесь эту.

– Вот, – протягиваю. – Изучи, присмотрись к лицам. Будь готова через полчаса, я пока пойду переодеться.

Она уже открывает рот, чтобы сострить, но потом замолкает. Правильно, а то я за себя не отвечаю.

В душе приходится сделать воду чуть холоднее обычного. Даже значительно холоднее. Через час важная встреча с испанцами, а я, как пацан, член утихомирить не могу.

Василина демонстративно стучится, и только потом открывает дверь.

– Я готова, – сообщает торжественно.

– Я тоже, – затягиваю галстук у зеркала и застёгиваю пиджак.

Оборачиваюсь и в очередной раз зависаю. Василине всегда удавалось создавать образы из чистого секса. Думаю, даже скорее неосознанно. И для этого ей не нужно было надевать что-то откровенное или вульгарное.

На узкое синее платье она надела белый жакет, а тёмные волосы красивыми волнами распустила по плечам. И туфли-и-и. Не знаю, что такого в этих женских жутко-неудобных штуках, больше напоминающих пыточные устройства. Но когда они на женщине, ей будто плюс сто к сексуальности. А Василине особенно. Мне башню ещё тогда, пять лет назад срывало, когда видел её в универе на каблуках. Единственное желание было: завалить на стол, ухватит за щиколотки перед этими туфлями и развести ноги пошире.

– Гарнитура нужна?

– Нет, ты будешь присутствовать. Документы о неразглашении подписала.

Мы выходим из номера и направляемся в лифт. Пока спускаемся на первый, она смотрит в стену. Взгляд прямой, твёрдый – профи. И мне забывать не стоит, для чего я здесь.

Такси отвозит нас в бизнес-центр. Фирма-организатор уже всё подготовила. Буквально через минуту после нас с Василиной в небольшой конференц-зал входят испанцы. Двое мужчин и женщина. Один серьёзный, лет пятьдесят, это их юрист Диего Гомес, женщина-секретарь, Анита, фамилию не помню, и молодой улыбчивый мужик с хитрожопым взглядом. Это и есть Марио Кортес – замглавы “Ла Порты”, с которой мы хотим наладить поставки по двум каналам.

И мне приходится сильно постараться, чтобы приветливо улыбнуться, потому что мне нихрена не нравится, как Кортес первым делом, войдя в конференц-зал, засовывает свой взгляд Василине за вырез платья, который, к слову, вполне скромный и в рамках деловой встречи. Но блядский характер Кортеса я распознаю моментально. Знаю, сам таким был.

– hola Señor, – улыбается он на все тридцать два и протягивает мне руку, крепко пожимает, а потом подходит к Василине. – ¡señora! encantado de conocerte*.

– Igualmente, Señor**, – отвечает она, улыбаясь ему в ответ, а потом испанец жмёт ей руку, а потом ещё и к щекам прикладывается с явным удовольствием.

Знаю, что у них так принято, но меня, блин, бесит. Понимаю, что, возможно, Василина вообще замужем, может, у неё целых пятеро детей даже. Но меня один хрен бесит. Этот Кортес только что яйца свои сразу на стол перед нею не выкатил.

Остальные представители тоже представляются, Василина переводит наши взаимные приветствия, мы обмениваемся подарками и присаживаемся за стол. Начинаем обсуждать наши предложения.

Я озвучиваю, что готовы предложить мы, какие в этом плюсы, какую выгоду вижу для них от нашего партнёрства. Василина переводит гладко, спокойно, без единой запинки, её голос становится тенью моего. Испанец слушает внимательно, вижу его заинтересованность. Он бы и не прилетел, если бы её не было, конечно же, предварительные обсуждения ведь велись.

А ещё он пялится. Взгляд не сводит с неё. С её губ, груди, глаз. Рассматривает откровенно и с неподдельным недвусмысленным интересом.

– Моя переводчица со мной спит, – говорю, глядя ему в глаза, а Василина вдруг спотыкается и кашляет в кулак.

– Ты идиот? – спрашивает сквозь зубы, натягивая на губы улыбку, а ему по-испански говорит какую-то постороннюю фразу о том, что мы будем рады, если канал сотрудничества будет открыт.

– Он пялится на тебя.

– Тебя это каким образом волнует, Бамблби? – она прерывается для глотка воды и будто между прочим отвечает мне.

Бамблби? Точно офигела сучка.

Испанец на мгновение сводит брови, но потом снова с вниманием слушает меня. Блять, надеюсь, он правда не знает русский, как и было заявлено их фирмой.

После предварительных мы все вместе покидаем конференц-зал и на двух люкс-такси едем к Неве, где нас у небольшой пристани уже ждёт теплоход.

Ужин проходит спокойно. Кортес будто успокаивается. Перестаёт прожигать Василину взглядом. Он и его спутники восторгаются Питером, без стеснения показывая пальцем во время прогулки то туда, то сюда.

– Hermosa ciudad! Hace frío aquí. Hace calor en Valencia, – говорит он мне, а Василина переводит (Красивый город! Только холодно тут у вас. У нас в Валенсии жарко). А потом обращается уже к Василине. – ¿has estado en Valencia, Vasilina?

Чтобы понять, что он спрашивает, была ли она в Валенсии, мне перевод не нужен. Да Адамовна и не переводит. Вместо этого мягко улыбается и отвечает отрицательно, на что Кортес взрывается восторгами о родном городе и, уверен, настойчивыми приглашениями.

В разговор включается секретарша Кортеса, тоже рассказывая о чудных морских прогулках в Валенсии, и Василине приходится вернуться к работе из милой болтовни с испанцем.

После прогулки мы тепло прощаемся. Особенно это “тепло” выражается в прощании Кортеса и Василины. И когда мы с ней уезжаем на такси в сторону отеля, меня хоть немного отпускает. Но ровно до того момента, как я чётко и в полной мере осознаю факт, что мне предстоит провести ночь через стену с ней.

Особенно после её сегодняшнего перфоманса.

* Здравствуй, Сеньор… Сеньора! Рад знакомству. (исп.)

** Взаимно, Сеньор.(исп.)

7

Василина

– Спокойной ночи, Семён, – киваю ему, когда входим в номер.

– Спокойно ночи, Василина, – кивает он в ответ.

И глаз не отводит, пока я не закрываю дверь, разделяющую наши номера. Проворачиваю замок, и у самой тут же силы заканчиваются. Иссякают будто враз.

Но нет, не враз. Датчики давно уже сигналили, держалась сама не понимаю на чём. На честном слове, не иначе.

А как теперь быть? Как выключить этот жуткий вой внутри ожившего зверька? Как заставить его замолчать?

Я опускаюсь просто на пол и закрываю лицо ладонями.

Чёртов Бамблби, где ты взялся?

Я пять лет душила в себе эту стонущую тварь под названием “любовь”, и у меня почти получилось. Почти! А потом ты нарисовался…

Я редко прибегаю к снотворным и вообще к любым средствам, изменяющим сознание. Даже к алкоголю. Но сегодня не тот случай.

В минибаре номера нахожу бутылку вина и запиваю ею таблетку снотворного. Плохой пример, знаю. Но иначе я не могу. Хочу облегчения. Временного, призрачного хотя бы. Не думать, не представлять, что он тут, за дверью. Не фантазировать, как раздевается и ложится в постель, как играют сильные мышцы под кожей на обнажённой груди. Не мечтать о том, как может гореть кожа под его взглядом, как плавится всё внутри от его улыбки.

Это слишком больно…

Голова начинает кружиться, и я падаю на постель. Ничего не слышу, в ушах звон. А потом отключаюсь.

Утро начинается с душа и аспирина. После вчерашней тяжёлой артиллерии голова трещит нещадно. На сборы у меня час, и мы выезжаем с Семёном на встречу с испанцами. Радич тоже выглядит слегка помятым. И даже каким-то отстранённым.

В такси едет молча, периодически что-то пишет в телефоне и хмурится. Мне кажется, только сейчас я до конца понимаю, что это уже совсем не тот человек. Нет больше беззаботности, максимализма, что кипел в нём, непокорности. Вчера где-то глубоко во взгляде это искрило, а сегодня будто он потушил. Взял под контроль того молодого бесбашенного парня, которого я помню и в которого когда-то без памяти влюбилась.

Что-то надломлено в нём. Какая-то трещина. Что-то за эти пять лет произошло. Не удивлюсь, если это с ним сделала семья. Но шокирована тем, что он позволил.

Деловая встреча проходит успешно. Кортес подписывает сотрудничество. Я не сильно понимаю во всех этих торговых связях, но по явному удовлетворению Семёна вижу, что сделка удалась и всё получилось даже выше его ожиданий.

Кортес тоже очень собран, сосредоточен. Никаких вольных улыбочек и рассказов про Валенсию. Испанцы, несмотря на свою некоторую чванливость, умеют вести дела. Но когда мы прощаемся до вечера, он прикладывается по-джентльменски губами к моей руке и окидывает таким взглядом, что мне вдруг хочется умыться ледяной водой.

Вечерний ужин по случаю заключения сделки назначен на семь вечера в ресторане. Я на таких мероприятиях очень давно не была. Да и вообще, не была, наверное. Корпоративы не в счёт, там уровень попроще был.

Семён отвозит меня на такси в отель, а сам куда-то уезжает, сообщив, что к шести мне быть готовой.

Сама не знаю почему, но ощущаю тревогу. Мне должно быть наплевать, где он и что делает, но дурацкое чувство внутри саднит и ноет.

Оставшееся время я стараюсь отвлечься. Говорю с Настей, заканчиваю заказной перевод документов и отсылаю заказчику. В который раз проверяю почту в ожидании письма из клиники в Москве.

Ближе к пяти начинаю собираться. Я бросила в чемодан платье Риммы, но и своё взяла. Однако, когда разворачиваю оба, понимаю, что моё явно не по случаю будет. Слишком простое. А вот платье Риммы… оно божественное.

Надеваю его и подхожу к зеркалу. Невероятно-глубокий красный хоть и яркий сам по себе, но при этом я в нём не теряюсь. Очень красиво. Хотя и достаточно смело. Декольте не глубокое, с драпировкой, а вот разрез на правой ноге выше середины бедра. Мне даже хочется его немного зашить, но, конечно, я не стану портить так платье. Да и… чего мне стесняться. Резинку чулок не видно. Вроде бы.

К шести я заканчиваю макияж, укладываю волосы. Не слышу, когда возвращается Семён, но в шесть он уже после душа и в костюме.

– Ты готова? – этот раз стучит в дверь и входит только после разрешения.

Замирает на пороге, смотрит не моргая. Замечаю, как у него кадык дёргается. Внутри разливается что-то горячее и вязкое, дыхание сбивается, и мне едва удаётся это скрыть. Дурацкий зверёк беснуется и прыгает от затопившей его радости, увидев в глазах Семёна что-то, во что я верить отказываюсь для собственной безопасности.

– Да, – отвечаю, ощущая дрожь в связках. – Можем ехать.

Снова этот дурацкий лифт. В них воздух не подаётся, что ли, отчего голова так кружится? А если вдруг поломка, как же дышать?

Или это со мной что-то? Потому что головокружение повторяется, когда мне в рамках этикета перед входом в ресторан приходится принять предложение Семёна взять его под локоть.

Красивый питерский ресторан вполне достоин своего помпезного названия “Император”. Царская роскошь и современный стиль переплетаются очень гармонично, еда вкусная, хоть я лишь пробую. Да мне и не особенно до еды. Я на работе, и выполняю её хорошо. Кортес постоянно болтает, так что мне говорить приходится почти без остановки.

А потом испанец приглашает меня на танец. И я для чего-то оглядываюсь на Семёна, прежде чем согласиться. Но он и бровью не ведёт, и сам как раз приглашает девушку из делегации.

– Usted es hermosa, señora Vasilina*, – шепчет мне. – ¿seguro que no quieres ver Valencia? haría una excursión inolvidable para TI.

* Вы прекрасны, сеньора Василина. Уверены, что не хотите посмотреть Валенсию? Я бы провёл для вас незабываемую экскурсию.

– Еs muy dulce, pero no puedo. Ahora no puedo**, – отвечаю ему мягко.

** Это очень мило, но я не могу. Сейчас точно не могу.

Марио Кортес – невероятный мужчин. У него своя магия и магнетизм. Сражающая наповал улыбка и острый горячий взгляд.

И он явно проявляет ко мне знаки внимания. А я… мне надо отвлечься от Семёна. Не думать о нём, заткнуть зверька. Разве горячий испанец не вполне себе отличный способ?

Уж не знаю, то ли Радич внезапно вспомнил испанский, то ли его за ночь выучила секретарша Кортеса, но они вполне мило о чём-то в танце переговариваются. Справятся и без переводчика.

Ну а я забираю из кармана пиджака Семёна, что висит на стуле, ключ-карту от нашего номера в отеле и принимаю предложение Кортеса прогуляться.

8

– La noche de San Petersburgo es magnífica, – говорит Марио. – Сomo tú, Vasilina. Y tan frío.

*Вечерний Петербург прекрасен. Как вы, Василина. И так же холоден.

Мы прогуливаемся по набережной, освещённой сотнями огней. Марио галантен и уравновешен. И понятлив, несмотря на весь свой испанский жар.

Потому что я не могу. Он идеален для единственной ночи, в которой можно забыться, а потом с улыбкой вспоминать. Но видимо что-то во мне его остановило. Он понял это раньше меня. Даже раньше поцелуя, который я ждала.

Понял и не стал настаивать, хотя взгляд его горел. Мы просто гуляем по красивому городу, глазеем на великолепные здания, заходим ненадолго в какую-то маленькую и тихую кофейню.

А потом вызываем машину.

– Regresaré a Rusia muy pronto por asuntos de la Porte. Y entonces te encontraré, señora. Y vamos a tener una conversación muy diferente, – шепчет он перед входом в отель, когда мы выходим из такси, а потом мягко целует руку.

*я вернусь в Россию очень скоро по делам Ла Порты. И тогда я найду тебя, сеньора. И у нас будет уже совсем другой разговор.

И отпускает. Жадно смотрит вслед, пока ухожу, но отпускает.

Я неторопливо иду в номер, поднимаюсь в лифте, раздумывая, правильно ли поступила. Но так или иначе, за Марио я уже не брошусь в погоню с криком “Возьми меня, страстный испанец”. Да и… облегчение даже чувствую, что он ушёл.

Прохожу в свой номер и подхожу к зеркалу. Глаза сверкают, щёки алые. Мне всего тридцать два. Я красива. Тогда в чём дело? Что же мне мешает? Почему я сливаю одни отношения, вторые, и даже не могу себе позволить разовый секс без обязательств?

Вон Семён себе не отказывает. Я ведь видела, как блестели глаза испанки. Она явно себе уже настроила планов на ночь.

Вынимаю заколки из волос, вытираю красную помаду, расстёгиваю верхние пуговицы платья и позволяю ему упасть к ногам, стечь по телу мягко и приятно. Переступив волну алой ткани, остаюсь в туфлях, снова рассматривая себя.

А потом вскрикиваю от неожиданности, потому что дверь резко распахивается, ударяясь с силой о стену. Оборачиваюсь, инстинктивно прикрываясь руками, и сталкиваюсь со взглядом, полным ярости.

Он дышит тяжело, смотрит, не моргая. У меня мороз по коже пробегает, когда Семён тяжелым медленным шагом надвигается на меня. Неотвратимо, не оставляя и шанса. Всё ближе и ближе.

– Не смей, – шепчу, когда между нами остаётся меньше метра. – Не смей, слышишь?

Голос предаёт, садится. Легкие горят без возможности глубоко вдохнуть.

Семён застывает, смотрит. Мне приходится приподнять голову, чтобы сдерживать его взглядом, потому что он на голову выше. Вот только это не помогает…

Глядя на то, что горит в его глазах, уверена, он бы просто убил Кортеса, если бы застал в номере.

– Ведьма, – выталкивает почти с отвращением, а потом хватает меня за волосы и припечатывается к губам.

Больно. Зубы бьются об зубы. Это даже не поцелуй, это битва. Яростная, болезненная, с укусами. Меня всю начинает трясти, будто где-то в моём организме лопнула капсула с ядом, и этот яд потёк по венам и артериям, отравляя моё тело. Возбуждая…

Каждая клетка, каждый нерв вспыхивают. Это почти больно.

Металлическая коробка в груди лопается, разрываемая на куски ошалевшим, налившимся мощью зверьком. Чудовищем.

Семён сгребает меня в охапку и через мгновение швыряет на кровать, наваливаясь сверху.

– Не смей, мать твою, чёртов Бамблби! – хриплю, вырываясь, пока он яростно сдирает с меня бельё. – Я запрещаю тебе, слышишь? Ты меня, блядь, слышишь?

Не слышит. И я не слышу. Кричу, прогоняю, а сама выгибаюсь, каждой клеткой желая его прикосновений.

Задыхаюсь.

Проваливаюсь в безумие, из которого так долго и так тяжело выползала.

– Ты ведь посмела? – рычит, сжимая ладонью мои скулы и заглядывая в глаза. – Посмела сломать меня?

Я в тумане. Смысле слов не доходит, они маячат где-то не задворках. Растекаются содержанием, которое мне сейчас не осознать.

Мозг не работает.

Только тело. Только желание. Только болезненное и невероятно долгожданное вторжение и безумные толчки…