Андрей Мартьянов
Большая охота
Ральф перестал вертеть в руках фибулу. Снаружи окончательно вступила в свои права октябрьская ночь – темная, с яркими и кажущимися такими близкими звездами. Самое время потолковать с пленниками об их нелегкой судьбе. Джейль давно усвоил: ночью человек особенно уязвим. Его клонит в сон, он утрачивает способность связно мыслить и говорит необдуманные слова.
Итак, решено. Смазливого итальянца – в расход, как только представится возможность, а рыцарь сейчас сам определит свою участь. И если шевалье Гисборн вдруг окажется строптивцем, что ж… навряд ли волки с воронами станут возражать, если в одну могилку с итальянцем ляжет англичанин.
Мессир Джейль выглянул в узкий полутемный коридор гостиницы и, окликнув бдевшего подле соседней двери караульного, велел привести к нему пленного рыцаря по имени Гай Гисборн.
Увы, толкового разговора с соотечественником у Джейля не вышло. После всех треволнений последних недель, после жутковатого гостеприимства хозяев Ренн-ле-Шато и визитов наводящего оторопь «мессира де Гонтара», любые угрозы вкупе с заманчивыми посулами не вызывали у Гая ничего, кроме глухого раздражения. Джейль, кем бы он ни был, по сравнению с Железным Бертраном или таинственным де Гонтаром казался не более чем заурядным бандитом. Кому бы из королей этот тип не служил, Гисборн отнюдь не собирался ни играть в его грязные игры, ни, тем более, вступать с вероломным убийцей в какой бы то ни было сговор.
Посему английский рыцарь с порога обдал мессира Джейля презрительным ледяным высокомерием. Сперва Ральфа это не удивило и не задело: при желании он сам мог скроить не менее непроницаемую и надменную физиономию. Что он знает о тайнах Крестового похода, этот Гай Гисборн? Ровным счетом ничего. Только пыжится, уподобляясь жабе на болоте. Ничего, это пройдет. Даже самый тупоумный крестьянин не ошибется в выборе, коль скоро выбирать приходится между жизнью в почете и достатке или наспех вырытой безвестной ямой в придорожных кустах.
Однако беседа, скверно начавшись, и далее протекала в том же крайне неприятном ключе. В ответ на пропозиции Ральфа рыцарь, нимало не стесняясь в выражениях, высказал все, что думает о Джейле (вероломном мерзавце), его ремесле (гнусном), его методах (грязных) и его подчиненных (поголовно висельниках). Почему, собственно, он должен безоглядно верить уверениям неведомого разбойника с большой дороги? Ах, у него есть письмо со своеручной подписью и печатью мадам Элеоноры? Да что вы говорите! Неужели это письмо дарует мессиру Ральфу Джейлю право безнаказанно грабить путников, пленять невинных и убивать исподтишка?! И вообще, надо еще подумать, кто здесь выступает чьим сторонником и кому предан сам мессир Ральф! Может статься, он давно куплен посланцами Константинополя – и докажите мне, что это не так! Своим грязным золотом и своей недостойной славой пусть мессир Ральф подавится, а угрозы свои вышеупомянутый мессир может засунуть себе… да-да, именно так, и желательно поглубже…
В глубине души Гай восхитился, какую складную и толковую речь произнес. Вот и мессир Ральф, сперва пытавшийся застращать собеседника высокими покровителями и жуткими карами, под конец сделался молчалив и задумчив. Так что, когда Гисборн закончил свою гневную филиппику, он лишь сухо осведомился:
– Это все? Что ж, ты сказал, а я услышал. Увести!
– …Ну, чего он хочет? – вскинулся Франческо, едва за Гаем закрылась дверь их временного узилища. – О чем спрашивал?..
– Сулил немереные почести от коронованных особ, если буду с ним заодно, – гордо расправил плечи рыцарь. – Грозился смертью, если откажусь. Подумать только, этот упырь предлагал мне, потомственному дворянину, есть из одного котла со своими головорезами! Вместе с этими скользкими типами тащить вас на веревке в Марсель! Как, по-твоему, я должен был поступить?!
– Согласиться, конечно, – мрачно буркнула из своего угла Изабель Уэстмор. – Тогда бы мы имели своего человека в неприятельском стане и приличный шанс выжить. Надеюсь, твоя рыцарская честь не помешала тебе принять его благородное предложение?
Пару ударов сердца Гисборн немо таращился на девицу Уэстмор. Потом, тяжело плюхнувшись на табурет, треснул себя по лбу и выругался от всей души.
* * *
«За всю жизнь со мной не происходило столько неприятностей, сколько за последний месяц!»
Такова была первая отчетливая мысль Дугала из клана Лаудов, уроженца малоизвестной деревушки Гленн-Финнан. К моменту, когда к нему частично вернулась способность здраво соображать, он сумел выкопаться из неглубокой могилы, устроенной для него подчиненными Джейля, отогнать нахального ворона, посчитавшего бездыханный труп своей законной добычей, и с трудом преодолеть сотню шагов в глубину распадка. Там он снова рухнул навзничь, с трудом втягивая холодный утренний воздух. Горло саднило так, будто с него содрали кожу и нацепили раскаленный железный ошейник.
Второй, вполне закономерной мыслью, было: «Может, я все-таки умер?»
Доказательств истинности этого соображения – хоть отбавляй. Отчетливое воспоминание о двух ослепительных и обжигающих вспышках, после которых пришла непроглядная тьма. Окликавшие его в этой тьме голоса людей, умерших от его руки либо по его вине. Голоса звали за собой, обвиняли, требовали, грозили… Их заглушил рев пламени, сквозь который еле слышно пробивался отчаянный крик – вроде бы женщины?.. – звавшей на помощь. Она кричала: «Данни! Данни, где ты?» – и пронзительный вопль летел по пустым коридорам, отражаясь от стен и потолков. Он не мог найти ее в этом объятом огнем лабиринте дворов, галерей, переходов, бежал и знал, что опаздывает, безнадежно опаздывает…
– Еще не время, – мягко прошептал кто-то. Темнота ушла, и он очнулся – под тонким слоем земли, с присохшим к небу онемевшим языком и внутренностями, скрутившимися в тугой полыхающий комок.
Нет, на адские равнины (а Мак-Лауд честно полагал, что лучшего он вряд ли заслуживает) это место точно не походило. На райские кущи – тем более. Это была все та же долинка в окрестностях замка Ренн-ле-Шато, поросшая сухим дроком и вереском. А вон и многочисленные следы конских копыт, уводящие к полудню.
Стало быть, он жив?
Но люди не выживают, получив в упор две арбалетные стрелы! От такого выстрела не спасает и лучшая из кольчуг, от него не спасет ничто!
Однако он жив. Дышит, смотрит. Шевелится, пусть и с огромным трудом.
Или ему только кажется?
Господи Всемогущий, что же делать-то? Чему верить – глазам или доводам рассудка? Не слишком ли много испытаний для бедного грешного создания?
Так и не придя к определенному решению, Мак-Лауд попытался встать. Не удержался, упал. Снова поднялся на ноги. И захромал по тропе, ведомый более упрямством, нежели здравым смыслом.
Достигнув глинистого берега речки Сальсы, Дугал с плеском повалился в стылую воду. Напиться, как он мечтал, не удалось – горьковатая, как во всех реках Редэ, жидкость, обильно перемешавшись с желчью, немедля исторглась обратно. Удалось только с грехом пополам вымыться, выяснив неприглядную истину: из имущества ему оставили нижнюю рубаху вкупе со штанами. Побрезговали рваниной, испещренной вокруг ворота и на животе заскорузлыми пятнами крови. Задрав подол рубахи, Мак-Лауд какое-то время недоуменно пялился на появившийся шрам от арбалетного болта – звездообразный, еще сочащийся сукровицей, но уже начинавший затягиваться.
«Ральф, ты сволочь и паршивый мародер. Отомстил давнему врагу, это я могу понять. Но зачем было грабить покойника, то есть меня? Могли хотя бы сапоги оставить… Хотя сапоги – вещь ценная, полфлорина стоят, а покойнику вроде как и ни к чему… Ну как я теперь пойду – босиком по камням? Джейль, скотина, чем ты думал?! Да и куда мне идти в таком виде? Ни в одно приличное заведение не пустят… Бр-р, еще и холодно… Лучше бы я просто и незамысловато умер. Лежал бы в уютной могилке и не мучился…»
Глубокие выбоины, оставленные широкими копытами Фламандца, послужили самым надежным и точным указателем того, в какую сторону направились похитители и пленники. Дугал неуклюже хромал по следам, ощущая, как скрипят треснувшие ребра и ноют новые шишки, наставленные на прежние синяки. Хотелось пить, хотелось есть, но больше всего – прикончить виновника всех бедствий, Ральфа Джейля.
Солнце подбиралось к зениту, прогревшийся воздух стал немного теплее, а ходьба отвлекала от мрачных размышлений. К несказанному удивлению Мак-Лауда, саднящее горло болело все меньше. Начал возвращаться утраченный голос – правда, пока только в виде сипящего шепота. Любой другой на месте шотландца немедля возблагодарил бы Господа за его неизреченную милость. Дугал Мак-Лауд использовал вернувшийся дар речи для проклятий. Сначала – на голову человеку, ставшего виной его нынешнего бедственного положения. Потом – самому себе. Казалось бы, за столько лет давно мог набраться ума и научиться отличать друзей от врагов, так ведь нет! Досталось и Гаю Гисборну – этому и вовсе ни за что. Разве только за компанию.
От поношений малых мира сего Дугал перешел к сильным. От души выругал покойного мэтра Лоншана – зачем тот уродился на свет таким жадным хапугой и почему позволил себя убить? Ее величество Элеонору Аквитанскую – за излишнее хитроумие, расплачиваться за которое должны несчастные исполнители. Маркграфа Конрада, блаженствовавшего в далеком солнечном Тире – неужели нельзя было поручить слежку за английским канцлером кому-нибудь другому? Короля Ричарда Львиное Сердце, императора Фридриха Барбароссу, султана Саладина – на кой им сдались все эти крестовые походы, что их мир не берет?..
Солнце пригревало все жарче. Мак-Лауд ковылял в сторону далекого Безье, бормоча проклятия и оставляя за собой извилистую цепочку окровавленных следов. Несколько раз, заслышав скрип колес или торопливый перестук конских копыт, шотландец сворачивал с тракта и пережидал в укрытии, но по большей части дорога оставалась безлюдной. Робко чирикала в придорожных кустах какая-то птаха. Камешки на дорогах Редэ немилосердно резали босые подошвы, и Дугалу все чаще приходила в голову мысль о том, что Спасителю в давние времена тоже приходилось несладко.
* * *
Дугал Мак-Лауд полагал, что Безье, куда он держит путь – всего лишь разросшаяся деревня. Когда же дорога одолела последний холм и впереди открылся город в широкой долине, шотландец только озадаченно присвистнул. Безье процветал, доказательством чему служили возводимые на месте былого земляного вала с частоколом каменные стены, множество черепичных и соломенных крыш, шпили церковных колоколен и общественных зданий… На первый, весьма приблизительный взгляд, в пределах города обитало не менее десяти тысяч человек.
Безье окружало широкое кольцо предместий в садах и виноградниках – из открытых дверей домов тянуло запахами готовящейся пищи, а собаки лениво брехали на запоздалого путника из-под ворот. К воротам Безье, согласно традициям и законам запирающимся на закате, шотландец добрался вовремя. Еще час – и ожидать бы ему утра под стенами, лязгая зубами от холода и проклиная неповоротливость старой пегой клячи.
Животину, равно как и возок с наполненными мукой мешками, а также видавший виды дерюжный балахон с капюшоном, Мак-Лауд не совсем достойным путем позаимствовал у некоего ветхого днями виллана.
С повозкой он столкнулся в окрестностях города – та вывернула с неприметной боковой дороги. Кобыла неспешно шлепала разбитыми копытами по проселку, ее хозяин клевал носом, убаюканный мерным скрипом колес и баклагой крепкого красного вина. Первой Мак-Лауда увидела лошадь, а уж ее испуганное фырканье разбудило седока – тот воззрился на явившееся «чудо» с изумлением, переходящим в панику, истошно заблажил и схватился за кнут.
Ужас обоих, и клячи, и виллана, был вполне понятен. Каково это – продрать глаза под вечер в пустынной местности и обнаружить, что с обочины к тебе тянет руку здоровенный, до синевы бледный мужик в окровавленной нижней рубахе, с безумными глазами и комьями земли в косматой гриве?! Да еще и сипит притом надрывно, будто неудавшийся висельник:
– Добрый человек, а добрый человек…
– Караул!!! – заорал почтенный селянин, наугад отмахиваясь истрепанным кнутом. – Спасите! Сгинь, рассыпься, нечистый!!! На по…
– …Сам виноват, – бормотал Мак-Лауд, когда слегка придушенный и связанный собственным поясом виллан мирно упокоился в придорожных кустах. По расчетам шотландца, прийти в себя селянин должен был самое малое через час. Вопли жертвы, по счастью, остались никем не услышанными. – Я же честно хотел договориться по-хорошему. А ты меня кнутом. Свинья ты после этого, а не добрый католик… Полежи пока, не уходи далеко…
В мешочке за пазухой жертвы нашлось с десяток медных монеток, истертых долгим пользованием и равных по общей ценности, как решил Дугал, где-то одному привычному серебряному фартингу.
– Это не грабеж, а деяние во славу короны, – вздохнул он, устраиваясь на скрипучем передке возка. Пегая кобыла немного поупрямилась, чуя чужой запах, но, получив по спине поводьями, смирилась с судьбой и лениво поплелась дальше.
Удача не бывает беспредельной и полной – сапог у виллана не оказалось. Зато под сиденьем покоился свернутый балахон, превративший отважного воителя Хайленда в согбенного трудами дряхлого поселянина. Заодно вспомнилась слышанная где-то сплетня: якобы фидаи-ассасины Старца Горы довели искусство смены личин до такого совершенства, что способны обратить цветущего юнца в столетнего старика. Или в почтенную мать семейства. Куриальная Конгрегация по чрезвычайным делам тоже пыталась обучить своих конфидентов подобным трюкам, но особых успехов не добилась. Должно быть, из-за врожденного нежелания и неумения европейцев прикидываться чем-то иным.
При въезде в Безье рядящийся под престарелого виллана Дугал застал изрядный кавардак. Обычного для тихой, мирной провинции полусонного благодушия как не бывало. Во-первых, стражников на воротах оказалось непривычно много – самое малое десятка два. Во-вторых, никто не отлынивал в караулке, не играл в кости и не считал ворон, все рьяно занимались делом, отчего по обе стороны ворот скопилась изрядная толпа. Как заметил шотландец, стражи порядка самым тщательным образом проверяли только что прибывших, особенное внимание уделяя группам из нескольких человек. Четверо стражников обыскивали телеги. У путешествующих верхами требовали подорожные, а тех, кто собирался выехать из города, и вовсе разворачивали обратно. Толпа раздраженно гудела, подобно пчелиному улью, в котором поворошили палкой.
– Какого дьявола тут происходит?! – гневно вскричал один из всадников на породистом кауром жеребце, судя по одежде и оружию – состоятельный дворянин. Он и трое его спутников только что пытались покинуть Безье, но потерпели неудачу. Более того, похоже, что эти четверо как раз подходили под некое описание, данное городской страже – во всяком случае, стражники мурыжили их особенно долго, отобрав подорожные и перетряхнув сверху донизу седельные сумы. – Если к утру я не буду в Куизе, честь моего рода… Эй, десятник! Открывай эти чертовы ворота, пропусти нас! Проклятье, каждому даю ливр серебром!
Для вящей убедительности он потряс туго набитым кошелем. Как раз в этот момент Мак-Лауд, в очередной раз стегнув своего одра, пересек линию ворот. Двое караульных тут же принялись деловито шарить в его подводе, переворачивая и охлопывая чуть ли не каждый мешок, третий не спеша двинулся к вознице. Дугал похолодел.
– Не могу, не велено, – хмуро ответствовал стражник, бросив тоскливый взгляд на кожаный мешочек. – Приказ его светлости графа де Транкавеля – всех впускать, никого не выпускать до особого распоряжения…
Дворянин, однако, оказался не робкого десятка. Или его дела в Куизе и впрямь не терпели отлагательств.
– Да что это, в самом деле! – взревел он, двинув своего коня прямо на преграждающих путь стражников. Трое его спутников последовали примеру сюзерена, один даже выхватил из ножен меч, стражники наставили копья… Толпа заголосила, заворочалась, кто-то бросился бежать, кого-то сбили с ног. Вскипела мгновенная паника.
Те двое, что хозяйничали в телеге Мак-Лауда, поспешили на помощь своим собратьям. Один из них походя прикрикнул на недотепу-крестьянина, застывшего с вожжами в руках:
– Что стал, дубина?! Ну, пошел, не до тебя!
Само собой, повторять дважды ему не пришлось.
…Итак, полдела сделано, думал шотландец. Он жив (разобраться бы еще, каким чудом!), он добрался до города, и пока что переменчивая Фортуна невероятно к нему благосклонна – ну, должно же быть хоть малое воздаяние за пережитые ужасы! Теперь нужно сообразить, как отыскать Джейля, а вместе с ним и всех остальных. Если, конечно, эта компания поспела в Безье прежде гонца из Ренна. И если задержалась в городе, а не проследовала мимо.
«Думай, Дугал, думай. С ним семеро человек, да трое пленников, да дюжина лошадей – целая орава, нуждающаяся в пропитании и отдыхе. Пленников нужно где-то разместить, а поскольку среди них имеется весьма ценная добыча женского полу, то предоставить им хоть какое-то удобство. Значит, гостиница, причем вместительная. Окажись я в положении Ральфа, так бы и поступил. В средствах он явно не стеснен, выберет кабак почище… Так, где тут у нас постоялые дворы?»
Первый же встречный горожанин оказался не прочь поболтать и на все вопросы ответил исчерпывающе. Больших постоялых дворов, таких, чтоб можно было и кружку пива пропустить, и выспаться под крышей без особых неудобств, в Безье имелось не менее десятка. Ближайшие – «Конская голова» и «Белый бык». «Голова», что на Поперечной улице в южном конце города, поплоше, «Бык», стоящий по соседству с часовней святой Гизеллы, побогаче. Тебе, любезный, прямая дорога к «Конской голове», потому как медяков у тебя на «Быка» не хватит, и рожей ты, извиняюсь, не вышел, да к тому же к хозяину «Быка» нынешним вечером ввалились проезжие господа, числом не менее дюжины…
Сидевший на возке человек смиренно поблагодарил, стегнул клячу и отправился в сторону «Конской головы». Горожанин, пошедший своей дорогой, вскоре забыл о мимолетной встрече. В ней не было ничего, о чем стоило помнить – поселянин из окрестной деревушки расспрашивал, где в Безье можно остановиться на ночлег. Судя по выговору и манере проглатывать окончания слов, собеседник был уроженцем северной части графства, откуда-то из-под Тулузы.
Дугал же, отъехав, мысленно вознес краткую, но горячую молитву Иисусу и Пресвятой Деве за сопутствующее ему везение.
Верно послужившую кобылу и телегу Мак-Лауд оставил подле общественной поилки для лошадей. К утру кляча обретет нового владельца – а если городские стражники достаточно честны и не пренебрегают своим долгом, то вернется к прежнему хозяину. Лошадь, пусть даже такая дряхлая, все равно остается большой ценностью, да и подвода с грузом муки дорогого стоит. Ограбленный старикан все окрестности перевернет в ее поисках.
Гостиница «Белый бык», над крыльцом коей болталась жестяная вывеска с изображением упомянутого животного и традиционный котелок, отыскалась довольно быстро. Словоохотливый горожанин не погрешил против истины – «Бык» располагался в двухэтажном доме, каменном снизу и деревянном сверху, с примыкающей слева конюшней. Даже не заглядывая внутрь, Дугал издалека услышал пронзительное злобное ржание, сопровождаемое ударами копыт о перегородку – серый жеребец по кличке Билах, забияка и редкостный стервец, высказывал свое недовольство миром. Надо думать, завтра же утром Джейль отделается от упрямой твари, продав ту на живодерню.
Они были здесь, Мак-Лауд это нюхом чуял – мессир Ральф Джейль, его пленники и драгоценная добыча. Может быть, скрывались вон за теми подслеповатыми окошками на втором этаже, где тускло мерцали огоньки масляных светильников. Гисборна и его сотоварищей по несчастью наверняка заперли в отдельной комнате, приставив к дверям сменяющуюся охрану. Меди, позаимствованной у виллана, возможно, и хватит на оплату ужина в трактире, но – не стоит привлекать к себе лишнее внимание, придется поголодать. Засесть в густой тени, в тупичке, вон у того забора. Правда, тупичок отменно вонюч – не иначе, окрестные жители сливают там помои – зато туда не сунется даже самый ретивый патруль, а постоялый двор оттуда как на ладони. И ждать. Постояльцам вставать рано, ехать далеко и долго. Скоро они угомонятся.
«Интересно, – думал шотландец, пытаясь устроиться поудобнее среди мусорных куч и отгоняя навязчивое видение большого дымящегося куска мяса вкупе с наполненной элем кружкой, – что сейчас поделывает Железный Бертран? Наш побег он, конечно же, обнаружил, потому и закрыл город. Ох, не завидую я тем, кому доведется попасть под его горячую руку…»
* * *
– …Что значит «пусты»?! Да ты понимаешь, что говоришь?!
На здоровенного детину по имени Гвиго, начальника стражи в замке Ренн, жалко было смотреть. Потупив взгляд, он переминался с ноги на ногу перед разъяренным Транкавелем, и его грубо слепленная физиономия попеременно то наливалась жарким багрянцем стыда, то стремительно белела от невыносимого ужаса. Железный Бертран мог нагнать страху на любого смельчака. Ну, или почти любого.
– Не извольте гневаться, ваша милость… – в очередной раз промямлил стражник. – Говорю, как есть, не прячу ж я их, в самом-то деле… Пусты их комнаты, как есть пусты, и сами они пропали, и трех коней с конюшни свели, только барахло кой-какое осталось… Не иначе, сбежали гости…
– Молчать, идиот! Из Ренна они могли бежать только в одном случае – если им помогли, и клянусь Богом, я дознаюсь, кто это был! – рявкнул Железный Бертран. – Поднять гарнизон по тревоге, обыскать в замке каждый уголок! Заменить стражу у обоих ворот, караул удвоить, лучников – на стены! Всех, кто стоял в карауле нынешней ночью, согнать во дворе, обыскать до нитки, их имущество перетряхнуть. У кого сыщется лишнее золото – тут же в кандалы и в допросную. Комнаты наших гостей запереть, приставить охрану, к имуществу не прикасаться! Гонцы пусть седлают коней. Кастеляна и библиотекаря немедленно сюда. Да, и отправь людей – пусть позовут ко мне Рамона и Тьерри, чем быстрее, тем лучше. Все понял?
– Понял, ваша милость! – радостно громыхнул Гвиго, украдкой переведя дух – раз отдают приказы, значит, прямо сейчас казнить не станут. – Осмелюсь спросить… а ваша дочь?
– Ее тоже ко мне. Выполняй, черт тебя подери!..
Гвиго исчез за дверью.
Бертран де Транкавель, проводив его мрачным взглядом, заложил руки за спину и принялся нервно расхаживать из угла в угол, время от времени останавливаясь у окна, выходящего в замковый двор. Над Ренн-ле-Шато занимался ясный рассвет, обещая погожий осенний день. В окно было видно, как суетятся стражники, понукаемые разъяренным Гвиго, как перепуганная челядь, побросав привычные ежеутренние хлопоты, прячется по своим каморкам – замок стал похож на разворошенный муравейник.
В дверь боязливо постучались, однако то был не мэтр Ансельмо, не кастелян и не один из отпрысков. Транкавель-старший недоуменно приподнял бровь, увидев вошедшего – Гиллем де Бланшфор был бледен, под глазами синюшные круги, голова неумело замотана окровавленной тряпицей.
– Ты почему здесь? – рыкнул Железный Бертран вместо приветствия. Общество «мужа женовидного» граф де Транкавель терпел исключительно по необходимости. Какой ни есть, а все-таки родственник, братец супруги Рамона. Мессир Бертран, конечно, предпочел бы выставить эдакого родича за дверь и сталкиваться с ним раз в год по праздникам. Но Рамон, избравший Бланшфора-младшего в задушевные приятели, упрямился, и Бертран махнул рукой – пес с вами, пусть душка Гиллем околачивается в Ренне, только на глаза попадается пореже. Относиться же к отпрыску семейства Бланшфоров сколько-нибудь уважительно у графа де Транкавеля не было ни желания, ни оснований. – Какого черта с тобой случилось?
– Ваша милость, выслушайте меня, – потрепанный красавчик начал разговор без обычного жеманства и лишних предисловий, что само по себе было удивления достойно. – Вчера после вечерни я и двое моих приятелей, Кристиан де Ланме и Монтеро д'А-Ниор, находились в Санктуарии. Признаюсь, мы сглупили – сцапали этого итальяшку, Франческо…
По мере того, как Гиллем де Бланшфор продолжал свой рассказ, излагая на диво коротко и ясно – не иначе, вследствие пережитого ночью шока – Бертран де Транкавель сперва присел на край стола, потом ощупью нашарил кресло и опустился в него, ни на миг не отводя глаз от бледной, как мел, физиономии рамонова прихвостня. Он ни разу не перебил и не задал ни одного вопроса. Все и так было ясно как божий день.
Наконец де Бланшфор окончил свою речь. И, словно это послужило сигналом, стукнула дверь комнаты, пропуская Тьерри и Бланку, за которыми в коридоре маячили взволнованные лица. Начальник стражи, кастелян, мэтр Ансельмо. Все – кроме старшего сына, Рамона де Транкавеля.
Тьерри, завидев стоящего посреди комнаты Гиллема де Бланшфора, остановился, будто налетев на стену.
– Гвиго, – страшным, ледяным голосом сказал граф, – ты послал за моим старшим сыном?
– Так точно, ваша милость! – отозвался Гвиго. – Но он заперся у себя и не отвечает…
– Ломайте дверь! – Железный Бертран сорвался на крик. – Все вон отсюда! Я должен… – его лицо на мгновение передернулось, – должен побеседовать с моими детьми.
Призванные к ответу толпой вывалились в коридор, испытывая несказанное облегчение – расправа пока откладывалась. Старый хранитель книг даже осмелился пробормотать себе под нос нечто укоризненное – мол, дергают дряхлого человека спозаранку то туда, то сюда, а переходы-то в замке немалые…
Стоявшие бок о бок братец и сестрица виновными себя явно не ощущали и каяться в грехах не спешили. Скуластая физиономия Тьерри надежным щитом скрывала любые эмоции и переживания. Бланка выглядела удивленной и несколько встревоженной, но не более того. Она и заговорила первой, беззастенчиво пользуясь правом отцовской любимицы:
– Грядет война с де Фуа? Иначе зачем наша гвардия носится по стенам, словно курицы с отрубленными головами?
– Она еще имеет нахальство спрашивать, что случилось, – процедил сквозь зубы Бертран и, не давая любимым отпрыскам опомниться, загромыхал: – Это я должен у вас спрашивать, что случилось! О чем вы там шушукаетесь за моей спиной? Тьерри, будь любезен немедленно, внятно и честно объяснить, чем ты занимался вчера в подвалах! И, если твое объяснение мне не понравится, пеняй на себя! Я жду ответа!
– Я всего лишь помешал друзьям моего брата совершить очередную глупость, – даже напряженная обстановка не заставила Тьерри избавиться от привычки говорить медленно, растягивая каждое слово. – В конце концов, эта заезжая компания пока еще считалась нашими гостями, а не пленниками. Если при этом кое-кто пострадал, моей вины тут нет. К сожалению, и заслуги тоже. Я должен был проучить прихвостней Рамона гораздо раньше.
– Что ты делал потом? – с нажимом осведомился мессир Бертран. – И, кстати, чем ты, моя дорогая дочь, занималась минувшей ночью?
– Проводил гостей до их комнат, убедился, что они заперли за собой двери и пошел к себе, – с безмятежностью честного человека, коему нечего скрывать, ответствовал любящий отпрыск. – Где и оставался до самого утра, когда ко мне с воплями ворвался перепуганный Гвиго.
– А я весь вечер безвылазно сидела у Тьерри, читала его книги, – добавила Бланка. – Мне было скучно одной. И ночевала там же. Слуги могут подтвердить, если уж моему слову тут более не доверяют, – она оскорбленно вскинула подбородок, в точности копируя манеру старшего брата и отца.
– Так что все-таки стряслось? – повторил недавний вопрос сестры Тьерри де Транкавель.
Если бы взглядом можно было испепелять, от отпрысков Железного Бертрана остались бы только две кучки праха на чисто выскобленном полу. Весь жизненный опыт, все многолетнее знание людей господина Редэ вопияли о том, что сын и дочь преспокойно лгут ему прямо в глаза. Лгут – и не боятся, ибо ему не в чем их обвинить. Внезапно он пожалел, что уже не в силах сорвать с лиц своих детей маски, за которыми они наловчились прятать от него свои мысли. А ведь он был уверен, что ему известен каждый шаг его отпрысков, каждое их слово и замысел… Кого он взрастил? Неужели настал тот день, когда собственная кровь осмелилась подняться против него?
Ну уж нет! Напрасно его детки надеются, что уверения в непричастности спасут их. Он вытряхнет из них правду. Любым способом. И начнет прямо сейчас.
– Тьерри, твоя лаконичность меня не устраивает, – мессир де Транкавель сумел взять себя в руки и успокоиться. – Попробуй еще раз, но подробнее. Можешь начать с твоего визита в Санктуарий.
Дверь распахнулась без стука. Ввалившийся Гвиго, чья физиономия теперь приобрела интересный зеленоватый оттенок, с порога рухнул на колени, заблажив:
– Помилуйте, ваша светлость! Откуда мне было знать, что там творится!
– А теперь-то еще что? – с бесконечным терпением осведомился Тьерри, опередив недовольно нахмурившегося отца.
– Так мессир Рамон… – выдохнул начальник стражи, зажмурившись в ожидании карающей молнии с небес. – Мы дверь взломали, как было велено, а он там… Лежит и вроде как не дышит, а на полу повсюду кровь и блевотина… Мадам Идуанна, как заглянула, так сразу в обморок хлопнулась…
– Я ведь предупреждала, когда-нибудь он доиграется со своими алхимическими настоями да ведьминскими отварами, – прозвенела в наступившей тишине Бланка. Граф Редэ с такой силой стиснул пальцы на подлокотниках кресла, что твердое дерево жалобно затрещало.
– Под замок обоих, – свистящим полушепотом распорядился он. – Запереть в Старой башне, приставить охрану, глаз не спускать… Молчать! – взревел он, увидев, что Бланка открывает рот.
Упрямую девицу гнев мессира Бертрана ничуть не испугал.
– Меня-то за что? – шумно возмущалась она всю дорогу до Старой башни. – Я ведь вообще не при чем!
Тьерри молчал. Не оправдывался, не пытался взывать к отцовской справедливости. Просто молчал, глядя себе под ноги и крутя на пальце тяжелый старый перстень с ярким желтым камнем. Только когда за братом и сестрой захлопнулась толстая дверь, он соизволил разомкнуть уста:
– Тише, дорогая. Наша партия еще не закончена. Если я все верно рассчитал, наше заключение будет весьма недолгим.
* * *
После полуночи огни в окнах постоялого двора начали меркнуть один за другим. Из дверей, голося, вывалилась засидевшаяся допоздна компания местной молодежи и направилась вниз по улице. Еще с полчаса ходили туда-сюда слуги, прибиравшееся в общей нижней зале. Наконец все затихло. Для верности Мак-Лауд выждал еще немного и поковылял в обход дома, ища плохо запертую дверь или перекосившуюся на петле ставню. Ужасно недоставало ножа. Свой собственный, с рукоятью оленьего рога, он потерял еще при попытке убить оборотня; заимствованный в Ренне отобрали паршивые мародеры Джейля. У ограбленного виллана нож, конечно же, имелся – кто ж выходит из дому без ножа? – но брать эту зазубренную полоску скверной стали на грубом деревянном черенке Мак-Лауд побрезговал, понадеявшись, что вскоре разживется где-нибудь клинком получше. Не разжился.
