Мартин Гилберт
Черчилль. Биография
14 декабря в Лондон пришла телеграмма агентства Reuter, содержащая два слова: «Черчилль бежал». Пересылая копию леди Рэндольф, Оливер Бортвик написал: «Зная его, не сомневаюсь, что он понимает, что делает, и через несколько дней объявится в каком-нибудь английском лагере, чтобы написать новую главу своей книги».
Трое суток Черчилль оставался глубоко под землей. Буры везде разыскивали его и объявили награду в 25 фунтов – за живого или мертвого. «В шахте было полно белых крыс, – позже вспоминал Ховард. – Один раз, когда я навестил его, я обнаружил, что он в полной темноте, потому что крысы утащили свечу. В другой раз, когда он курил сигару, его по запаху дыма обнаружил мальчишка-африканец. Мальчишка пошел на запах, но, как только увидел мистера Черчилля, пулей метнулся назад и сообщил приятелям, что в этой части шахты завелся призрак. После этого мальчишки долгое время боялись даже подойти к этому участку».
После трех суток одиночного заточения Черчилль заболел. В тайну пришлось посвятить врача, Джеймса Гиллеспи, который посоветовал вывести Черчилля на поверхность. Вечером 19 декабря Ховард и еще один англичанин, Чарльз Бернем, вывели его из шахты и спрятали среди тюков шерсти в железнодорожном вагоне, который Бернем грузил перед отправкой на побережье. Теперь у Черчилля был пистолет, два жареных цыпленка, несколько кусков холодного мяса, буханка хлеба, дыня и три бутылки холодного чая. Пистолет, полуавтоматический немецкий маузер, подарили ему друзья-шахтеры. Паровоз подтащил состав с шестью вагонами, в одном из которых скрывался Черчилль, к станции, где его подсоединили к поезду, идущему на побережье.
Черчилль продолжал скрываться среди тюков с шерстью. Поезд подошел к границе Трансвааля с португальской территорией. Там его отогнали на запасной путь, где он простоял восемнадцать часов. В какой-то момент к вагону, где прятался Черчилль, подошли несколько человек и начали обыскивать. «Я слышал шорох снимаемого брезента, – вспоминал он, – но, к счастью, они не стали копаться слишком глубоко». Затем поезд продолжил путь по португальской территории Африки. Черчилль вылез из-под тюков с шерстью, как только увидел название станции на португальском языке, и, по его собственным словам, «пел, кричал и ревел от радости во весь голос, а затем достал револьвер и два-три раза выстрелил в воздух».
Наконец поезд остановился в пакгаузе Лоренсу-Маркиша. Как рассказывал Бернем, «Черчилль выпрыгнул из вагона черный, как трубочист». Было четыре часа пополудни 21 декабря. Черчилль сразу же отправился в британское консульство. Консул послал телеграмму Милнеру: «Прошу сообщить родственникам, что сегодня прибыл Уинстон Черчилль».
В консульстве Черчиллю предоставили горячую ванну, выдали чистую одежду; он прекрасно пообедал и получил доступ к телеграфу – все, о чем можно было только мечтать. Среди телеграмм, которые он разослал этим вечером, была и телеграмма Луису де Соузе в Преторию, в которой он заверял того: «Ваши охранники не виноваты». Этот жест был продиктован желанием уберечь часовых от гнева начальства.
Читая газеты, которые дал ему консул, Черчилль впервые в полном масштабе смог оценить масштабы поражения британской армии, сравнимые лишь с Крымской войной, которая была полвека назад. Поражение потерпел и генерал Буллер, вынужденный отступить в Коленсо и снять осаду с Ледисмита.
Стремясь вернуться на фронт, Черчилль решил этим же вечером сесть на пароход, идущий в Дурбан. Впрочем, были опасения, что симпатизирующие бурам жители Лоренсу-Маркиша могут попытаться похитить его и доставить обратно в Преторию. Чтобы не допустить этого, группа вооруженных англичан, живущих в городе, собралась в саду консульства и проводила его на пристань. Через четыре часа он уже находился на борту корабля.
«В каюте маленького пароходика, идущего вдоль песчаного африканского побережья, – сообщил Черчилль в Morning Post, – я пишу заключительные строки этого письма, и читатель, вероятно, поймет, почему я пишу их с ощущением триумфа, – и не просто триумфа, с ощущением огромной радости».
Пароход пришел в Дурбан днем 23 декабря. К своему удивлению, на пристани Черчилль обнаружил большую толпу народа, приветствовавшую его. Радостно возбужденная толпа сопроводила его к городской ратуше, где он рассказал о своем побеге и уверенно предсказал исход войны. «После часа суматохи, которой, честно говоря, я наслаждался безмерно, я отправился на поезд, – написал он. – Стремясь вернуться на фронт, чтобы присоединиться к британским войскам, я ехал в Питермарицбург той же самой железнодорожной веткой, на которой был взят в плен месяц назад».
Вечером Черчилль был гостем губернатора Наталя. На следующий день он продолжил путь к штабу Буллера. К его удивлению, штаб генерала располагался именно там, где попал в засаду бронепоезд. Был канун Рождества. Черчилль встретил праздник в хижине путейских рабочих всего в двухстах метрах от места своего пленения. «Вчера у нас появился Уинстон Черчилль, бежавший из Претории, – написал Буллер своему другу 26 декабря. – Он в самом деле отличный парень, и я искренне им восхищаюсь. Я бы хотел, чтобы он командовал нерегулярными частями, а не писал для какой-то паршивой газетенки. Нам очень не хватает хороших людей, а он как раз из таких».
В период военных неудач побег Черчилля принес ему известность во всей Британии. Все теперь читали его публикации в Morning Post. В тот месяц был популярен куплет:
Он сбежал из преисподней
И прославился в момент.
Все узнали, кто сегодня
Лучший наш корреспондент.
3 января 1900 г. британские газеты известили, что накануне Черчилль получил назначение в полк Южноафриканской легкой кавалерии. Он снова стал военным, кроме того, как он писал матери, Буллер дал ему лейтенантство, не требуя отказаться от статуса корреспондента. Из этого можно было сделать вывод, что Черчилля уважали. Впрочем, в письме Памеле Плоуден от 10 января он утверждал, что Буллер «немногого стоит. Есть один великий полководец, – написал он, – но Военное министерство его не замечает. Это – сэр Биндон Блад». Черчилль также призывал мисс Плоуден «не унывать, не сомневаться в исходе войны и не позволять временным военным неудачам отравлять себе жизнь. Бурские республики, – добавил он, – истощились».
Буры демонстрировали потрясающую решимость к сопротивлению. Тем не менее во вторую неделю января Буллер все-таки форсировал Тугелу. В отчете об этом сражении для Morning Post Черчилль писал: «Мне часто доводилось видеть множество мертвых, убитых на войне – тысячи в Омдурмане, в других местах, черных и белых, но смерть бура вызывает самые мучительные чувства». Он рассказывал про пожилого мужчину «с суровым орлиным профилем и короткой бородкой, который продолжал стрелять до тех пор, пока не умер от потери крови. Рядом с ним лежал парень лет семнадцати, а чуть поодаль двое наших несчастных пехотинцев, с головами расколотыми как яичная скорлупа. Ах, ужасная война, – продолжал он, – поразительная смесь славы и грязи, ничтожности и величия. И если просвещенный человек еще может это осознать, то простому народу это практически невозможно».
За Тугелой Черчиллю довелось увидеть еще больше жестокостей. «Сцены на горе Спайон-Коп можно назвать самыми странными и самыми ужасными из всех, что я видел, – написал он Памеле Плоуден 28 января. – Сражение было нами проиграно. Смысла в нем было немного, но мы потеряли семьдесят офицеров и 1500 солдат. Я провел пять дней под непрерывным артиллерийским и ружейным огнем, и один раз пуля сбила перо на моей шляпе. Даже если бы я был просто журналистом, я бы сейчас не поехал домой. К добру это или нет, но это мой выбор и мой долг. Не знаю, увижу ли, чем это закончится, но я твердо уверен, что не покину Африку, пока все не решится».
Двумя неделями ранее Черчилль отклонил предложение сторонников консерваторов из Саутпорта стать их кандидатом на ближайших всеобщих выборах.
28 января в Дурбан прибыла леди Рэндольф в качестве владелицы госпитального судна «Мэн». Черчилль поспешил в Дурбан, чтобы встретиться с ней и привезти с собой брата Джека, уже офицера. Кузену Хью Фривену, который написал о тяжелом настроении дома, Черчилль ответил 5 февраля с берегов Тугелы: «Не допускай, чтобы мать и друзья падали духом. Мы выполняем долг британских граждан, а всем остальным надо сохранять бодрость. Сегодня днем или завтра утром мы пойдем в решающее наступление на бурские позиции за Тугелой. Надеюсь и молюсь, чтобы ты вскоре услыхал хорошие вести».
В этом бою Джек был ранен в ногу. Его отправили в Дурбан, на госпитальное судно матери. «Бедняга Джек, – написал Черчилль Памеле Плоуден. – Вот пример каприза Фортуны. Был очень плотный огонь, пули десятками свистели в воздухе. Джек лежал, а я, который уже столько раз искушал судьбу, ходил не укрываясь. Однако ранило Джека. В этом бою я едва не погиб. Но хотя был в самой гуще, Бог пощадил меня. Теперь я стал задумываться, доживу ли до конца. Мимо меня шел бесконечный поток раненых. За последние два дня более тысячи человек. Эта война очень жестокая, но я верю, что мы проявим не меньшую решимость, чем наши противники. Впрочем, я спокоен и с каждым днем все меньше обращаю внимания на пули».
28 февраля лорд Дандональд с двумя кавалерийскими эскадронами готовился войти в Ледисмит. Он пригласил с собой Черчилля. В этом историческом рейде принял участие также Рональд Брук, один из друзей-сослуживцев Черчилля, чей брат Алан во Вторую мировую войну станет начальником Имперского Генерального штаба. «Мне никогда не забыть этого рейда, – написал Черчилль в Morning Post. – Вечер был приятен и прохладен. Конь подо мной силен и свеж. Мы неслись вперед. Гремели залпы нашей артиллерии. Внезапно впереди показался вооруженный пикет. «Стой, кто идет?» – «Колонна на помощь Ледисмиту». После этого из траншей и окопов, замаскированных в кустарнике, выскочила группа людей в лохмотьях. Они слабыми голосами приветствовали нас. Некоторые плакали. В сумерках они выглядели призраками – бледными и исхудавшими. Офицер размахивал шлемом и глупо смеялся. Высокий, крепкий колонист, встав на стременах, издал такой громкий приветственный вопль, что его, несомненно, должны были услышать в линии пикетов перед Ледисмитом».
Осада Ледисмита была снята. Вечером Черчилль ужинал с командующим обороной города сэром Джорджем Уайтом. Его отчет о вступлении в Ледисмит, появившийся в Morning Post, читался везде и был высоко оценен. Помимо описания радости от прорыва блокады, Черчилль опять выражал убежденность в том, что в Англии после победы необходимо укрепить дух народа социальными реформами, направленными на улучшение жизни.
Среди тех, кто читал корреспонденции Черчилля из Южной Африки, был и Джозеф Чемберлен. Он отмечал их достоинства и желал автору дальнейших успехов и признания. Из Англии пришла весть о выходе из печати его романа «Саврола» (Savrola). Многие обозреватели высоко оценили батальные сцены. Manchester Courier назвала их «блестящими». Роман буквально расходился на цитаты, среди которых было определение вырождающегося империализма: «Наши нравы исчезнут, но наши принципы останутся».
На следующий день после прорыва блокады Ледисмита Черчилль отправил в Morning Post телеграмму с описанием парада в честь победы: «Это была процессия львов. Когда два батальона Девонского полка, оба покрытые славой, встретились, и старые друзья, ломая строй, ринулись друг к другу с криками и объятиями, восторг охватил всех, а я, размахивая шляпой с перьями, что-то кричал до тех пор, пока были силы – от радости, что дожил до этого дня».
Репортажи Черчилля получили широкое признание. Позже один офицер, в частном письме отозвавшись критически об отсутствии реального боевого опыта у большинства журналистов, работавших в Южной Африке, отметил: «Уинстон Черчилль – единственное исключение из многих. Он все видит своими глазами и слышит своими ушами». В Ледисмите Черчилль получил письмо от американского агента майора Джеймса Понда с предложением организовать тур выступлений в Соединенных Штатах. Черчилль тут же написал матери: «Надо не упустить этот случай. Выясни, действительно ли этот агент лучший, а если не он, то кто».
Помимо этого Черчилль решил написать пьесу о Бурской войне. Он рассказывал Памеле Плоуден, что хочет поставить ее осенью в Лондоне, в Театре ее величества. «Она будет правдива во всем, – писал он, – а сценические эффекты должны быть такими, чтобы публика буквально ощутила себя под огнем. Пьеса должна получиться очень эффектной, и я уверен, что с моим именем и с помощью хороших режиссеров она может иметь огромный успех. Я не сомневаюсь, что люди в ней будут говорить и действовать как на настоящей войне».
В этом письме Черчилль выражал сочувствие Памеле, которая потеряла на войне многих друзей. Корреспонденту, призывавшему его поберечь себя, он ответил: «Не думаю, что буры прилагают особые усилия, чтобы убить именно меня. Впрочем, даже если так, пока не могу поздравить их с успехом. У них была для этого масса возможностей, но пока, слава богу, они не преуспели».
Многие из тех, кто сталкивался с Черчиллем, интуитивно чувствовали, что это человек поразительных способностей. «Горжусь знакомством с вами, – написал корабельный артиллерист капитан Перси Скотт, в то время бывший военным комендантом Дурбана. – Без всякой протекции вы сделали удивительную карьеру. Не сомневаюсь, наступит день, когда я пожму вам руку как премьер-министру Англии. У вас для этого есть два необходимых качества – талант и трудолюбие. Такое сочетание, по-моему, не знает преград».
Находясь в Ледисмите, Черчилль не переставал поражаться жестокости по отношению к бурам. «Я бы относился к бурам великодушно и терпимо, – говорил он, – вплоть до обеспечения средствами существования инвалидов войны и обездоленных женщин и детей». Мир должен быть достойным. «Мы не жаждем мести, – писал он в Natal Witness, – даже с учетом поражений в начале войны. Ничто не должно помешать достижению мира. Пока мы продолжаем вести боевые действия, мы одновременно должны дать возможность нашему противнику принять поражение достойно. Мы должны одновременно и уговаривать, и принуждать».
Черчилль сформулировал стратегию победителей в конце войны: «Нельзя доводить людей до отчаянья. Даже крыса, загнанная в угол, опасна. Мы стремимся к скорейшему установлению мира и меньше всего хотим, чтобы эта война стала партизанской. Те, кто требует око за око, зуб за зуб, должны задаться вопросом: стоят ли сомнительные достижения многих лет кровавой партизанской войны и неизбежного обнищания Южной Африки?»
«Нужно стремиться к коалиции и согласию между голландцами и англичанами, – писал Черчилль. – Не следует думать, что буры хорошо сражались, потому что были опьянены злобой и ненавистью». Реакция на его призыв к сдержанности, звучавший и в телеграммах в Morning Post, оказалась враждебной. «Уинстона жестоко критикуют за его пацифистские телеграммы, – написал Джек матери в начале апреля, вернувшись в Ледисмит. – В Натале все выступают против его взглядов».
Вскоре Черчилль узнал, что Холдейну удалось бежать, устроив подкоп. Он написал ему письмо с поздравлениями, в котором отметил, что эпизод с бронепоездом, в результате которого они оказались в плену, получил широкую огласку.
Теперь Черчилль решил просить разрешения присоединиться к армии, которая собиралась в поход через Оранжевую республику в Трансвааль и Преторию. Позже он узнал, что лорд Робертс не хотел, чтобы он отправлялся в Оранжевую республику корреспондентом, полагая, что его присутствие будет неприятно лорду Китченеру из-за книги «Война на реке». Тем не менее Робертс не стал препятствовать ему.
В апреле Черчилль из Ледисмита поездом добрался до Дурбана, проехав то место, где попал в засаду бронепоезд. «Его обломки, – писал он в Morning Post, – до сих пор валяются там, где мы когда-то, рискуя жизнью, пытались расчистить путь». Из Дурбана Черчилль пароходом отправился в Ист-Лондон, оттуда поездом – в Кейптаун, потом другим поездом в Блумфонтейн – на фронт. Там он на сутки присоединился к разведчикам. Перед ними была поставлена задача отрезать отряд бурских ополченцев от господствующей высоты. Англичан было от сорока до пятидесяти человек. Буры оказались на месте первыми. Тем не менее был дан приказ атаковать. Буры открыли огонь. Черчилль вставил ногу в стремя, но лошадь, испуганная выстрелами, дернулась в сторону. Он попытался вскочить в седло, но оно соскользнуло. Животное безумным галопом понеслось прочь. Большинство разведчиков уже были довольно далеко, и Черчилль остался один, без лошади, рядом с бурами. До ближайшего укрытия более километра, единственное средство обороны – пистолет. Ранение в этой ситуации представлялось лучшей перспективой. Он, как уже не раз бывало, помчался от бурских стрелков. На бегу мелькнула мысль: «Ну, вот и мой черед».
Внезапно откуда-то сбоку выскочил один из разведчиков. Черчилль крикнул ему: «Подхвати!» Тот остановился, и Черчилль вспрыгнул на лошадь ему за спину. «Мы помчались, – писал позже он. – Я обхватил его сзади, пытаясь ухватиться за гриву. Рука моя оказалась в крови – лошадь была ранена. Пущенные нам вдогонку пули свистели над головой, но, к счастью, расстояние быстро увеличивалось». «Не бойся, – крикнул спаситель Черчиллю и стал причитать: – Бедная моя коняга, ее ранило разрывной пулей. Вот дьяволы! Но их час придет! Бедная моя коняга…» – «Да ладно, – ответил Черчилль. – Ты мне жизнь спас». – «А мне лошадь жалко!» – сказал солдат.
Через несколько мгновений Черчилль оказался в безопасности без единой царапины. «Мне опять выпали две шестерки», – написал он в корреспонденции для Morning Post, в которой также отметил, что кавалерист Чарльз Робертс, который спас ему жизнь, достоин Креста Виктории за мужество. Однако Робертс ничего не получил. Только в 1906 г., когда Черчилль стал заместителем министра по делам колоний, он смог убедить власти наградить его медалью «За безупречную службу».
Черчилль понимал, как ему повезло. «Честно говоря, – писал он матери, – я никогда еще не был так близко к смерти». Вместе со своим двоюродным братом Санни и новым другом, герцогом Вестминстерским, Черчилль двигался в составе колонны генерала Гамильтона по направлению к Претории. В пути они потеряли убитыми нескольких человек. Черчилль сообщил матери, что их общий друг Джордж Брезер-Крейг «получил пулю в живот и скончался в муках».
Еще одному другу Черчилля, брату Рональда Брука Виктору, пуля раздробила руку. «Он очень приятный и умный парень, – писал Черчилль матери. – Очень симпатичный и смелый. Ты должна пригласить его на обед, отнестись к нему по-доброму ради меня и попросить какого-нибудь из своих знакомых генералов навестить его». Через четырнадцать лет Виктор Брук погибнет во Франции в начале Первой мировой войны.
Продвигаясь с армией Гамильтона по Оранжевой республике и своими глазами наблюдая все боестолкновения, Черчилль все же решил положительно откликнуться на неоднократные просьбы консерваторов Олдема выдвинуть свою кандидатуру на ближайших всеобщих выборах. С подобной просьбой к нему обращались еще несколько округов, но он остановил свой выбор на Олдеме. «Они умоляли меня не бросать их», – сообщил он матери 1 мая.
Тетушке Леони он написал две недели спустя: «Я пережил так много, что мне будет приятно пожить немного в мире и покое. Я был под огнем в сорока различных боях только в этой стране, и не перестаю думать, сколько еще можно испытывать судьбу. Впрочем, я хорошо переношу невзгоды. Мое здоровье и моральный дух никогда не были столь крепки, как сейчас, в конце седьмого месяца войны».
15 мая, пока Черчилль с войсками Гамильтона продвигался к Претории, в Лондоне вышла его четвертая книга. Она называлась «От Лондона до Ледисмита через Преторию» (London to Ladysmith via Pretoria) и была написана на основе первых двадцати двух корреспонденций в Morning Post. Через две недели после публикации он пережил новое приключение. Гамильтон в это время находился южнее Йоханнесбурга, а лорд Робертс – севернее. Город буры еще освободили не полностью. Стремясь как можно быстрее отправить отчет в Morning Post, Черчилль решил рискнуть и проехать через Йоханнесбург, чтобы успеть послать его из штаба Робертса. Гамильтон, оценив смелость Черчилля, выдал ему на руки рапорт о сражении для передачи Робертсу. Один француз по имени Лотре, работавший на ближайшем золотодобывающем руднике, предупредил, что поездка через Йоханнесбург опасна, поскольку буры наверняка задержат любого, проезжающего через город на лошади. Он считал, что лучше ехать на велосипеде в штатской одежде.
Лотре предложил отправиться вместе. «Я снял форму, – рассказывал Черчилль читателям в следующем репортаже, – надел гражданский костюм, который был у меня в багаже, и сменил фетровую шляпу на кепку. Мы с Латре сели на велосипеды и покатили в Йоханнесбург. «Если нас остановят, – предупредил Лотре, – говорите по-французски». Мы ехали по городу. Группы хмурых людей беседовали на улицах и подозрительно смотрели на нас. Однажды с нами поравнялся вооруженный бур на лошади. Я взглянул ему в лицо, наши глаза встретились. Он равнодушно отвернулся, потом пришпорил лошадь и ускакал прочь». Проезжая по городу, Черчилль разговорился с тремя британскими солдатами, бродившими в поисках съестного. Он предостерег их от встречи с бурами, еще остававшимися в Йоханнесбурге. Солдаты повернули назад и проводили велосипедистов к британцам. Черчилль вновь избежал опасности. В штабе Робертса он доложил, что почти все буры покинули город. Вечером, после отправки телеграммы в Morning Post и передачи донесения Гамильтона, он был приглашен к Робертсу. «Как вы добрались?» – спросил главнокомандующий. Черчилль объяснил. «Его глаза блеснули, – вспоминал он позже. – Они блеснули от изумления или одобрения. Во всяком случае, по-доброму».
Йоханнесбург был занят, и британцы продолжили наступление на Преторию. 4 июня буры потерпели поражение на окраине столицы. На следующее утро, перед тем как основные силы британцев должны были войти в город, Черчилль и большая группа офицеров на лошадях двинулись вперед. Им пришлось остановиться у закрытого железнодорожного переезда. «Перед нами очень медленно, – вспоминал Черчилль, – два паровоза тащили длинный состав. Вагоны были набиты бурами. Из каждого окна торчали винтовки. Ошеломленные, мы смотрели друг на друга с расстояния метра в три. Случайный выстрел мог спровоцировать жуткое кровопролитие. Жаль было упускать поезд, но мы испытали неподдельное облегчение, когда последний вагон скрылся с глаз».
Дальше путь Черчилля лежал к зданию, в котором содержались британские пленные. Еще этим утром пятьдесят буров охраняли тюрьму, в которой находилось 150 британских офицеров и 30 солдат. Один из пленных, Мелвилл Гудакр, записал в дневнике: «Около девяти утра внезапно на холм галопом взлетел Уинстон Черчилль, сорвал бурский флаг и под наши радостные возгласы водрузил британский».
«Махнув шляпой, я издал приветственный крик, – написал и Черчилль. – На него моментально откликнулись изнутри». Один из пленных вспоминал: «Тут же в помещении началась суматоха. Послышались хриплые крики, мы все, опережая друг друга, ринулись приветствовать своих спасителей. И первым, кого я увидел, подбежав к воротам, был Черчилль».
Через пять часов после освобождения пленных под салют своих победоносных войск в Преторию вошел Робертс. Теперь, когда Претория была взята, Черчилль написал матери: «Я предполагаю вернуться домой. Политика, Памела, финансы и книги требуют моего присутствия». Он также посоветовал брату, который оставался в действующей армии, вернуться в Англию: «Размышляя о незащищенности нашего острова, настойчиво рекомендую тебе служить в Лондоне».
Сам Черчилль продолжил движение с армией Гамильтона. 11 июня он оказался в самом пекле ожесточенного сражения, в «мышеловке под артиллерийским и ружейным огнем», – как сообщал он в телеграмме для Morning Post. Он только ничего не рассказал о собственном участии в сражении и даже не упомянул о нем в мемуарах, написанных тридцать лет спустя. Впрочем, через сорок четыре года после этого сражения Гамильтон опубликовал полный отчет, в котором отметил «проявленную Черчиллем отвагу в бою, которую, впрочем, так никогда полностью не оценили». Войска Гамильтона располагались у подножия высокого холма, вершину которого занимали буры. Эта позиция имела ключевое значение, но «никто, – написал он в рапорте, – этого не понял, пока Черчилль, прикомандированный к моей колонне, не поднялся на холм, бульшая часть которого не просматривалась бурами, ведшими интенсивный огонь. Он поднялся таким образом, как учили наших разведчиков в Индии, и устроился в какой-то выемке на расстоянии пистолетного выстрела от бурских ополченцев – это настоящий подвиг, который продемонстрировал его абсолютную веру в британских артиллеристов. Если хотя бы полдюжины буров продвинулось метров на двадцать, они могли бы просто забросать его камнями. Однако Черчиллю хватило смелости подать мне сигнал, если не ошибаюсь, носовым платком, привязанным на палку. Я понял, что, если поднять в галоп конницу, мы сумеем захватить эту позицию».
Гамильтон так и сделал. Сражение, которое не дало возможности бурам вернуть Преторию, стало, по словам Гамильтона, поворотным пунктом войны. Ночью буры ушли. Наблюдая за победоносными британскими войсками, маршем проходящими перед лордом Робертсом, Черчилль, который ни словом не упомянул о своем участии в сражении, охарактеризовал их так: «Это были люди, уставшие от войны, но воодушевленные надеждой на мир и решительно настроенные увидеть финал. Дай бог им всем вернуться домой».
После этого Черчилль вернулся в Преторию. Там он узнал, что в Соединенных Штатах выпустили его книгу «От Лондона до Ледисмита через Преторию» тиражом 3000 экземпляров. Через четыре дня он поездом отправился в Кейптаун. В полутора сотнях километров к югу от Йоханнесбурга поезд резко остановился. Черчилль вышел, и тут же почти под его ногами взорвался артиллерийский снаряд буров и во все стороны брызнул песок. Впереди, в какой-нибудь сотне метров, полыхал деревянный мост. В поезде ехали солдаты – кто домой, кто на юг. Солдаты в панике выпрыгивали из вагонов. Командиров не было. Не было даже ни одного офицера.
Черчилль принял командование на себя. Опасаясь засады наподобие той, в которую он попал с бронепоездом во Фрере, он пробежал вдоль состава к паровозу, забрался в кабину и приказал машинисту дать свисток, чтобы люди вернулись в вагоны, и немедленно гнать назад. Машинист подчинился. «Я стоял на подножке и следил, чтобы все солдаты вернулись в вагоны, – вспоминал Черчилль. – В ста метрах от нас в сухом русле реки под горящим мостом я заметил кучку темных фигур. Это были последние буры, которых я видел. Уперев в деревянный поручень маузер, я сделал шесть или семь выстрелов в их сторону. Они рассыпались, не открывая ответный огонь. После этого паровоз тронулся, и вскоре мы благополучно прибыли в Копье-стейшн». «Он спасся чудом», – позже написал Джек матери.
В Копье-стейшн выяснилось, что в нескольких километрах впереди по трассе произошла ожесточенная стычка. Предыдущий поезд был атакован крупным партизанским отрядом буров с применением артиллерии. Более пятидесяти солдат, находившихся в поезде, погибли, многие получили ранения. Таким образом, линия на Кейптаун оказалась перерезана. Черчилль нанял лошадь, чтобы продолжить путь домой. «На протяжении многих лет я думал, – написал он в 1930 г., – что тот двухдюймовый снаряд, который разорвался рядом со мной на насыпи, – последний, который мне суждено увидеть».
В Кейптауне Черчилль в третий раз побеседовал с Милнером, который надеялся заручиться поддержкой умеренных буров, противостоявших экстремистам. «Я излагал мои виды на будущее, – написал Милнер ему на следующий день, – потому что видел вашу заинтересованность и мне нужна была ваша помощь». В Кейптауне Черчилль узнал, что книга «От Лондона до Ледисмита через Преторию» имеет огромный успех. Менее чем за шесть недель было продано 11 000 экземпляров, за что он получил 720 фунтов. Доход от других книг, грамотно размещенный другом отца сэром Эрнстом Касселом, составил еще 427 фунтов. Телеграммы в Morning Post принесли ему в целом 2050 фунтов – самую большую сумму, выплаченную журналисту за такого рода работу. В деньгах 1990 г. это было эквивалентно 88 000 фунтов. С прежними материальными проблемами было покончено. Черчилль покинул Южную Африку 7 июля. Больше он ее никогда не увидит.
