– Присядь, не мельтеши, – раздался тихий и ровный голос у меня за спиной.
Я обернулся. На скамейке под ветвями ивы сидел старик, склонив голову, как будто задумавшись. Он был в черном плаще и с тростью. Из под широкополой шляпы выбивались редкие локоны седых волос.
– Так это ты, – обратился я к старику. – Да, определенно ты. Твой голос я узнаю из миллиона. Признаться, я тебя по-другому себе представлял.
– А это имеет какое-то значение? – старик поднял голову.
Теперь я мог разглядеть его лучше: лицо было испещрено глубокими морщинами; кожа имела нездоровый серый оттенок и немного обвисла; разноцветные впалые глаза делали его взгляд неприятным и даже безумным.
– Нет. Мне без разницы кто ты, сколько тебе лет и как ты выглядишь, если у тебя есть то, что мне нужно, – ответил я, повернувшись к нему спиной. – Зачем ты меня позвал сейчас? Тебе есть что мне сказать?
– Я хочу покаяться.
– Разве я похож на священника? – усмехнулся я. – Я грехи не отпускаю.
– Это и не требуется. Покаяние мое лишь в том, что не могу я больше хранить в тайне грехи твои.
– Никто не безгрешен. Но откуда тебе известно про мои грехи?
– Ты сам мне о них поведал и отдал, как скрижаль, на хранение вечное в тайне под печатью крови. Грехи твои самые тяжкие из всех. Такие, что обычный человек и вынести не может груза их. Или погибнет он, хранящий тайну, или рассудка лишится, когда душу его бесы в клочья разорвут и утащат в чертоги свои.
– Разве ты не человек?