Марк Леви
Последняя из Стэнфилдов
7
Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Бекенхем
Я встала из-за стола – не хотелось мешать парочке. Фред и Мэгги уже десять минут как уединились на кухне. Я заглянула туда, чтобы попрощаться.
Фред, вооружившийся полотенцем, вытирал чашки. Мэгги сидела у кухонной стойки, закинув ногу на ногу, и курила, выпуская дым в форточку. Она предложила вызвать для меня такси. Еще не хватало: ехать от нее ко мне на такси – форменное разорение. Я поблагодарила ее и сказала, что лучше поеду на поезде.
– Я решила, что ты уехала с папой, – сказала она. Вот характер, даже не скрывает свое лицемерие! – Разве ты ночуешь не у него?
– Думаю, сегодня вечером ему хочется побыть одному. Что до меня, то я должна себя заставить снова зажить лондонской жизнью.
– Полностью с тобой согласен! – поддержал меня Фред, щелкая краем резиновой перчатки. – Бекенхем и Кройдон – слишком отдаленные пригороды.
– Можно сказать и по-другому: Примроуз-Хилл слишком далеко от моего пригорода, и там слишком задирают нос, – фыркнула Мэгги, швыряя окурок в полную воды раковину.
– Что ж, голубки, оставляю вас, воркуйте дальше. – Я продела руки в рукава пальто.
– Фред с радостью отвезет тебя на станцию в своей замечательной машине. Да что там, он может отвезти тебя в Лондон и переночевать в своем замечательном Примроуз-Хилле.
Я вытаращила на сестру глаза. Как она умудряется всегда держать при себе мужчину, не пытаясь даже изображать элементарную любезность, тогда как я, воплощение любезности, мучаюсь от одиночества, которому не видно конца? Еще одна загадка…
– Ты хочешь, чтобы я тебя отвез, Элби? – спросил Фред, аккуратно складывая кухонное полотенце.
Мэгги вырвала полотенце у него из рук и швырнула в корзину с грязным бельем.
– Дам тебе маленький дружеский совет. Право называть ее урезанным именем предоставлено только Мишелю, она этого терпеть не может. И еще: мне надо подышать воздухом, пойду пройдусь с ней, заодно провожу.
Мэгги схватила свитер, бросилась к двери и за руку выволокла меня на улицу.
Вдоль тротуаров, поблескивавших в оранжевом свете фонарей, выстроились скромные викторианские домики, по большей части одноэтажные, редко – в два этажа, и кирпичные многоквартирные дома с облезлыми фасадами; кое-где зияли пустыри.
На перекрестке квартал оживал. Мэгги поздоровалась с бакалейщиком-сирийцем, никогда не закрывавшим свою лавку. Его заведение служило условной границей, за которой начиналась лучше освещенная торговая улица. С прачечной-автоматом соседствовал киоск, торговавший кебабами, дальше располагался индийский ресторан, где сидели всего два посетителя. Заколоченная досками витрина бывшего видеоклуба была заклеена афишами, по большей части рваными. Пока мы шагали вдоль ограды парка, полностью стемнело. Вскоре запахло железом рельс и мокрым гравием – ни с чем не сравнимый запах железнодорожных путей. Перед станцией я опять вздохнула.
– Что-то не так? – спросила Мэгги.
– Почему ты с ним, раз все время только и делаешь, что затыкаешь ему рот? Какой тебе в этом интерес?
– Ты бы выбирала выражения, что ли! Что за интерес терпеть парня, если нельзя заткнуть ему рот?
– Лично я в таком случае предпочитаю оставаться одна.
– Именно это, если не ошибаюсь, с тобой и происходит.
– Твоя правда! Но ты стерва, раз говоришь мне такое.
– Ты мне льстишь. Тебе не кажется, что сегодня вечером мы потерпели полный провал?
– На кухне убиваться не пришлось, а повеселиться удалось на славу. Что за муха его укусила? Я про историю их с мамой женитьбы. Может, ему внуков захотелось? – предположила я.
Мэгги остановилась, словно на что-то наткнулась, приставила палец к моему животу и продекламировала:
Эне, бене, раба,
Квинтер, финтер, жаба.
Эне, бене, рес,
Квинтер, финтер, жес!
Потом, закончив считалочку, произнесла:
– Извини, старушка, но это скорее из твоего репертуара. У меня, например, нет ни малейшего желания заводить детей.
– С Фредом или вообще?
– Одно могу сказать: у нас есть ответ на главный вопрос сегодняшнего вечера. Мама была без гроша, когда они с папой снова встретились.
– Допустим, – сказала я. – Но сегодня вечером возникли новые вопросы.
– Ну и ладно. Нечего делать из мухи слона. Мама бросила папу, когда они были совсем молоды, а спустя десять лет покорно к нему вернулась.
– У меня впечатление, что на самом деле все гораздо сложнее.
– Тебе бы бросить мотаться по свету и посвятить себя журналистским расследованиям с сентиментальным уклоном.
– Иронизируй, сколько тебе влезет, мне до лампочки. Я тебе толкую о папе с мамой, о странном письме, которое мы получили, о темных периодах их жизни, о том, что они нам врали. Разве тебе не хочется больше узнать о своих собственных родителях? Как я погляжу, тебя интересует один-единственный человек – ты сама!
– Возможно, только ты тоже стерва, раз говоришь мне такое.
– А между тем, несмотря на твои умозаключения, то, что у мамы не было ни гроша, лишь подтверждает обвинения из письма.
– По-твоему, если у человека пустые карманы, это непременно означает, что он отказался от большого состояния? – усмехнулась Мэгги.
– Тебе-то нужда не знакома, родители всегда тебя оберегали.
– Может, пригласить хор, чтобы он исполнил твою любимую песню, которую ты повторяешь постоянно? Мэгги, младшенькая, малышка в колыбельке, вокруг которой плясала вся семья. А может, припомнишь, кто из нас двоих имеет студию в Лондоне, а кто живет в пригороде, в часе езды на поезде? Кто круглый год колесит по свету, а кто торчит здесь и занимается папой и Мишелем?
– Мэгги, у меня нет ни малейшего желания ссориться. Мне хочется, чтобы ты помогла мне во всем этом разобраться, только и всего. Это письмо нам прислали не просто так. Даже если в нем все неправда, его по какой-то причине нам написали. Интересно, кто и зачем?
– Кто написал тебе! Ты забыла, что не должна была говорить мне о письме?
– А вдруг его автор достаточно хорошо меня знает, чтобы понимать, что я обязательно с тобой поделюсь? Вдруг он специально подталкивал меня к этому?
– Не исключено, конечно, более того, это самый удачный способ. Знаешь, в твоем голосе я слышу просьбу о помощи. Значит, так: пригласи папу в ближайшие дни пообедать где-нибудь в Челси, и все. Он, конечно, разворчится, но на самом деле обрадуется предлогу вновь сесть за руль своего авто. Постарайся подобрать местечко по соседству с городской парковкой, он не захочет доверять свой антиквариат парковщику ресторана. Только ничего не говори, меня и так смех разбирает всякий раз, когда я об этом думаю. У меня есть ключи от дома, так что я там пороюсь, пока ты будешь его развлекать.
Мне никогда не приходило в голову манипулировать отцом, но за неимением лучшего я приняла предложение сестры.
На станции было пусто. В этот час поезда ждали только мы. Табло извещало о скором прибытии поезда с юго-востока в направлении поезда, пункт назначения – Орпингтон. Мне предстояло сделать пересадку в Бромли, оттуда доехать до вокзала Виктория, дальше сесть на автобус и выйти на остановке, от которой до моей студии было десять минут пешком.
– Знаешь, о чем я мечтаю именно сейчас? – обратилась ко мне Мэгги. – Сесть в этот поезд вместе с моей сестрой и поехать ночевать к ней в Лондон. Мы бы вместе улеглись в кровать и проболтали бы всю ночь.
– Мне бы тоже этого хотелось, но… Для этого ты тоже должна быть одна.
С дальнего конца платформы приближался, скрежеща тормозами, пригородный поезд. Когда он остановился и открыл двери, на перрон никто не вышел. Длинный гудок оповестил об отправлении.
– Беги, Ригби, а то опоздаешь! – поторопила меня Мэгги.
Мы обменялись заговорщическими взглядами, и я в последнюю секунду запрыгнула в вагон.
* * *
Фред поджидал Мэгги, лежа в постели. Телевизор был включен, показывали старую серию «Отеля “Фолти Тауэрс”». Оба молча уставились в экран, завороженные юмором Джона Клиза, потом вместе расхохотались над очередной выходкой чудака-лорда.
– Раз не хочешь за меня замуж, то, может, подумаешь хотя бы о переезде в Примроуз-Хилл? – спросил Фред.
– Я тебя умоляю, давай без притворства. Видел бы ты свою физиономию, когда мой отец заговорил о женитьбе!
– Ты быстро внесла ясность.
– Здесь живут папа и Мишель, а Лондон далеко, оттуда к ним не наездишься.
– Твой брат – взрослый мужчина, а отец уже прожил жизнь. Когда ты решишься наконец зажить своей?
Мэгги схватила пульт и выключила телевизор. Стянув с себя футболку, она уселась на Фреда верхом и уставилась на него.
– Почему ты так на меня смотришь? – спросил он.
– Потому что мы уже два года вместе, а меня иногда посещает мысль, что я почти ничего не знаю ни о твоей жизни, ни о семье, о которой ты и словом не обмолвился и с которой не подумал меня познакомить. При этом ты знаешь обо мне все-все и знаком с моей родней. Я даже не знаю, где ты рос, где учился и учился ли вообще…
– Потому и не знаешь, что никогда ни о чем меня не спрашиваешь.
– Ничего подобного, просто ты всегда уклоняешься от моих расспросов о твоем прошлом.
– Понимаешь, – заговорил он, целуя ее грудь, – у человека могут быть другие намерения помимо рассказов о своей жизни… Но раз ты настаиваешь, то пожалуйста: родился я в Лондоне тридцать девять лет тому назад…
Он заскользил губами вниз по ее животу.
– А сейчас помолчи… – простонала Мэгги.
8
Кит
Октябрь 1980 г., Балтимор
Сквозь слуховые окна лился серебристый лунный свет, в его косых лучах искрились повисшие в воздухе пылинки. Мэй крепко спала, завернувшись в мятую простыню, подчеркивавшую контуры ее тела. Салли-Энн сидела в ногах кровати и смотрела на нее, сторожа каждый вздох. Сейчас в этом была вся ее жизнь – смотреть, как спит Мэй. Казалось, весь остальной мир перестал существовать, вся Вселенная сконцентрировалась здесь, на этом бывшем складе. Час назад сны о прошлом заставили Салли-Энн проснуться. Ей снились знакомые застывшие, оценивающие, равнодушные лица. Она сидела на стуле посреди эстрады, и на нее были нацелены безжалостные взгляды. Нынешняя ее жизнь стала результатом юности, в которой она познала все, хотя ее никогда ничему не учили.
Могут ли два изломанных существа ожить оттого, что они вместе? Когда две боли соединяются, они складываются или, наоборот, вычитаются? – думала она.
– Который час? – пробурчала Мэй.
– Четыре утра или чуть больше.
– О чем ты думаешь?
– О нас.
– Это хорошие или плохие мысли?
– Спи давай.
– Не могу, когда ты так смотришь на меня.
Салли-Энн натянула сапоги и схватила со спинки стула куртку.
– Не люблю, когда ты гоняешь на мотоцикле по ночам.
– Не волнуйся, я буду осторожна.
– Это что-то новенькое. Останься, я заварю чай, – сказала Мэй.
Она встала, обмотавшись простыней, и прошла в другой конец комнаты. Газовая плита, несколько тарелок, разнокалиберные стаканы и две фарфоровые чашки на столике рядом с раковиной – чем не кухня? Мэй поставила чайник под кран и пустила воду. Поискала в старинной аптечке, переделанной в мини-буфет, коробку с чаем, привстала на цыпочки и достала два пакетика «Липтона», взяла из глиняного горшочка два кусочка сахару, чиркнула спичкой и прикрутила вспыхнувшее синеватое пламя.
– Не надо мне помогать.
– И не подумаю. Мне любопытно, справишься ли ты одной рукой, – ответила Салли-Энн с лукавой улыбкой.
Мэй пожала плечами, опустила руку – и простыня упала на пол.
– Будь добра, положи простыню на кровать, терпеть не могу спать в пыли.
Она налила чай, подала чашку Салли-Энн, взяла свою и по-турецки уселась на матрасе.
– Приглашения пришли, – пробормотала Салли-Энн, отводя взгляд.
– Когда?
– Вчера днем, я заехала на почту и проверила почтовый ящик.
– Но ты не сочла нужным сообщить мне об этом раньше.
– Не хотелось портить вечер. Ты бы ни о чем больше думать не могла.
– Мне не нравятся типы, с которыми мы проводим время, их примитивная болтовня про политику навевает на меня скуку. Разглагольствуют о том, как намерены изменить мир, а сами способны только на то, чтобы курить травку. Мне неприятно тебя разочаровывать, но я не получила от этого ужина ни малейшего удовольствия. Ты покажешь мне приглашения?
Салли-Энн вынула из кармана два конверта и небрежно бросила их на кровать. Мэй открыла тот, что был адресован ей, погладила пальцем визитную карточку, пощупала рельефные буквы и задержала взгляд на дате. Ждать оставалось две недели. Женщины нацепят на этот вечер свои лучшие драгоценности, выберут самые экстравагантные наряды, мужчины оденутся не менее экстравагантно, хотя найдутся старые брюзги, которые, не желая вступать в навязанную игру, явятся в смокингах и ограничатся черными полумасками, прячущими лицо.
– Никогда в жизни я так не волновалась, как перед этим балом-маскарадом! – усмехнувшись, призналась Мэй.
– Не перестаю тебе удивляться. Я думала, что эти приглашения тебя напугают.
– Нет, я больше не боюсь. Снова побывав в их доме, я забыла про страх. Когда мы уехали, до меня дошло, чего мне стоило опять туда сунуться. Я дала себе слово, что больше ни за что не стану их бояться.
– Мэй…
– Хочешь – отправляйся носиться на своем мотоцикле, а хочешь – оставайся со мной. Тебе решать.
Салли-Энн подняла с пола простыню и укрыла Мэй. Потом быстро разделась и улеглась рядом, снова лукаво улыбаясь.
– Что теперь? – спросила Мэй.
– Ничего. Мне нравится, когда ты становишься такой мстительной.
– Хочу, чтобы ты кое-что знала. Это касается меня одной, но мне хочется поставить тебя в известность. Я не позволю, чтобы меня взяли живой.
– Что ты болтаешь?
– То, что слышала. Ты меня отлично поняла. Жизнь слишком коротка, чтобы отягощать ее мелкими огорчениями.
– Смотри мне в глаза, Мэй. По-моему, ты совершаешь непростительную ошибку. Думать только о мести – значит придавать этим людям слишком большое значение. Ведь речь идет только о том, чтобы отобрать у них то, что попало к ним незаслуженно.
Это был коронный сюжет Салли-Энн. Она не могла не думать о своем круге, о людях, получивших от жизни все. О тех, кто в силу своего положения просто берет то, о чем другие просят, пользуется тем, о чем другие могут только мечтать. О всемогущих кланах, члены которых, уверенные в своем превосходстве, смотрят на других свысока и оттого вызывают еще больше зависти и восхищения. Отвергать, чтобы соблазнять и становиться объектом желания, – разве это не верх хитроумия?
Для того чтобы больше не походить на них, она поменяла свою жизнь, район проживания, облик, даже пожертвовала волосами – стала стричься под мальчика. В воздухе пахло свободой, и Салли-Энн перестала интересоваться парнями, предпочтя им благородную цель. Ее страна, похвалявшаяся своими свободами, раньше жила за счет рабства, потом на смену ему пришла расовая сегрегация; даже спустя шестнадцать лет после принятия в 1964 году законов о равенстве ничто не изменилось в человеческих мозгах. Раньше за свои права бились чернокожие, теперь настала очередь женщин, и, судя по всему, эта борьба будет долгой. Салли-Энн и Мэй, сотрудницы крупной ежедневной газеты, были образцовыми солдатами этой войны. Они занимались журналистскими расследованиями и уже достигли высших ступеней иерархической лестницы, доступных в их профессии для женщин. Но если им полагается только искать информацию и получать за это деньги, то почему они же пишут почти все статьи, а потом надменные мужчины, наскоро пробежав их глазами, охотно подписывают своим именем?
В их тандеме более одаренной была Мэй. У нее был настоящий нюх на горячие темы. Те, что лишают покоя привилегированное сословие, подстегивают медлительные власти, заставляя их заняться обещанными реформами. Два месяца назад она заинтересовалась лоббистами, подкупавшими сенаторов, чтобы те меньше усердствовали с принятием законов против коррупции и загрязнения окружающей среды, на которую плевать хотели предприниматели, заботившиеся только о своих прибылях, против торговли оружием, куда более выгодной, чем школьное образование для детей из малоимущих семей, против реформы правосудия, оставлявшей от этого самого правосудия одно название. Свободное время Мэй тратила на очередное многообещающее расследование, в связи с которым часто наведывалась в один город: тамошнее водохранилище с питьевой водой без зазрения совести загрязняла одна горнодобывающая компания, обильно сливавшая в реку, питавшую водохранилище, отходы с высоким содержанием свинца и нитратов. И руководство компании, и ее управляющий совет, и мэр города, и губернатор штата всё прекрасно знали, но они либо были акционерами компании, либо пользовались ее щедротами. Мэй собрала кучу доказательств преступной деятельности, сведений о ее последствиях для здоровья населения, о вопиющем несоблюдении требований безопасности, о свирепствующей среди глав города и штата коррупции. Но главный редактор, ознакомившись с ее статьей, попросил ее впредь ограничиться поисками и расследованиями по заказу газеты. Составленное ею досье он отправил в мусорную корзину, а ее попросил принести ему кофе и не забыть про сахар.
Мэй проглотила слезы и отказалась подчиниться. Не следует верить поговорке, внушала ей Салли-Энн, утешая вечером, месть хороша, пока горяча, а остыв, теряет всякий вкус. Вскоре – дело было в конце весны, в дешевом итальянском ресторанчике – созрел план, которому суждено было изменить их жизнь.
– Будем сами выпускать газету с журналистскими расследованиями, где не будет ни намека на цензуру, где можно будет публиковать всю правду! – возбужденно воскликнула Салли-Энн.
Поскольку друзья, с которым они ужинали, не обратили на это предложение ни малейшего внимания, Мэй недолго думая вскарабкалась на стол – а как еще добиться внимания?
– Редакторами будут только женщины, – предупредила она, поднимая бокал. – Для лиц мужского пола будут доступны только должности секретарей и стенографистов. В лучшем случае они смогут готовить документацию.
– Это только усугубит то зло, против которого мы намерены бороться, – не согласилась с Мэй Салли-Энн. – Мы должны использовать способности человека, не обращая внимания на его пол, цвет кожи и религию.
– Ты права, место в управляющем совете можно будет предложить Сэмми Дэвису-младшему[2].
Прямо там, в ресторанчике, в окружении приятелей, тоже нетрезвых, как и они, стали вырисовываться контуры их проекта. На бумажной скатерти уже рисовали схемы помещений, в первую очередь – редакционного зала. Ронда, самая солидная в их компании (болтали, будто бы она, прежде чем взяться за ум, якшалась с «Черными пантерами»), работала помощником бухгалтера в филиале «Проктер энд Гэмбл». У нее имелся богатый опыт, и она тут же принялась набрасывать финансовый план. Она составила список руководящих должностей, прикинула должностные оклады, вывела цифры бюджета на аренду помещения, расходные материалы и журналистские расследования. Пообещала в кратчайший срок выяснить, во сколько будут обходиться бумага, типографские работы и доставка, а также из какого процента согласятся работать распространители и продавцы. Сразу стало ясно, что этот незаменимый человек – готовый финансовый директор.
– Даже если представить невозможное – что вам удастся собрать необходимые финансы, – ваше сомнительное творение никто не захочет печатать, а тем более продавать, – заметил Кит. – Издаваемая женщинами скандальная газетенка? Ну вы и оптимистки, скажу я вам!
У Кита, здоровенного парня, телосложением схожего с медведем, была квадратная физиономия, тяжелая нижняя челюсть и ярко-голубые глаза. Сначала он приглянулся Салли-Энн, и она несколько недель вела с ним игру. Ради того, чтобы оказаться в ее постели, Кит готов был достать с неба луну. Под массивным тяжеловесным панцирем скрывался нежный любовник с ласковыми руками, как раз во вкусе Салли-Энн. Но как ни хорошо им было вдвоем, Салли-Энн не привязывалась к мужчинам, и уже спустя полтора месяца их забавы ей наскучили. Мэй была неравнодушна к Киту, что не укрылось от Салли-Энн. Она понимала: соперничество могло бы помешать их дружбе. Не раз она потом спрашивала себя, не потому ли бросила Кита, оставив его Мэй. «Забирай его себе!» – заявила она подруге как-то утром, после сцены прощания с Китом. Мэй не собиралась пользоваться объедками с ее стола, но Салли-Энн настаивала. «Представляется шанс получить удовольствие – пользуйся, – наставляла она подругу. – Думать будешь потом. Поверь мне, те, кто поступает иначе, – страшные зануды. Они, бедняги, сами на себя наводят скуку». С этими словами Салли-Энн отправилась в душ. Мэй пришла к выводу, что, даже провозгласив себя бунтарками, они обе не избавились от высокомерия.
С тех пор всякий раз, встречаясь взглядом с Китом, она гнала от себя мысли о его любовных шалостях с Салли-Энн, которые та порой ей описывала. Однако в тот вечер она презрительным тоном поставила его на место:
– Не беспокойся, деньги мы найдем. Интересно, что ты скажешь, когда будешь, прилипнув задницей к креслу, читать нашу газету?
Все покатились со смеху. Никто еще не осмеливался прилюдно унижать этого медведя. Ко всеобщему удивлению, Кит встал, обошел стол, навис над Мэй – и принес ей извинения.
– Можешь на меня рассчитывать. Обещаю быть среди ваших первых подписчиков.
Кит работал столяром, скромной зарплаты ему хватало на удовлетворение своих потребностей, но никакой роскоши он позволить себе не мог. Запустив пятерню в карман джинсов, он достал десятидолларовую купюру – в 1980 году это были какие-никакие деньги – и положил перед ней.
– Этого хватит на несколько акций вашей газеты, – добавил он и покинул ресторанчик, провожаемый удивленными взглядами всей компании. Мэй, не обращая ни на кого внимания, бросилась за ним вдогонку с десяткой в руке. На улице она громко окликнула его.
– С чего ты взял, что этого достаточно, чтобы стать нашим акционером? На несколько первых номеров может быть, но акции?!
– Тогда считай это авансом в счет моей подписки.
И Кит зашагал дальше. Мэй долго смотрела на его удаляющуюся спину, потом вернулась к друзьям, еще более решительная, чем прежде. Она всем докажет, на что способна! Самое главное, она намеревалась доказать это самой себе. У Салли-Энн были иные мотивы, но точно такие же намерения, так что будущее у них отныне стало общим. Оставалось наскрести средств на газету, выход которой станет поперек горла любому состоятельному человеку в штате. В тот вечер подругам и в голову не приходило, что если судьба и позволит им осуществить этот проект, то только ценой преступления.
Мэй постаралась прогнать воспоминания о том пьяном вечере, когда все началось. Натянув на плечи простыню, она повернулась на другой бок. Салли-Энн обняла ее и закрыла глаза.
