Мария Зайцева
Снегурка в постель
Если друг оказался вдруг…
– Сашка, ты охерела!
Ванек бегает по своей грязной комнатке в коммуналке, которую получил от мамаши-пьяни, давно умершей. Останавливается только на перекурить нервно, да в окно посмотреть.
Не знаю, что он там хочет нового разглядеть. Дерьмище окраины, бараков пятидесятых годов, временного жилья комсомольцев, приехавших со всей страны на комсомольскую стройку.
Временное жилье, ставшее постоянным.
Бабка Ваньки тоже была из этих. Комсомольцев. Светлое будущее строила, ага. Так и померла тут, в этом бараке. Не исключено, что на этой же кровати, где сейчас Ванька спит, да баб своих одноразовых трахает.
Я потому не хочу тут оставаться. Поначалу думаешь, что оно на месяц буквально. Перекантоваться в трудные времена. А месяц этот в года растягивается. И потом сама не замечаешь, как… Уже никуда не хочешь.
Нет уж.
Это все – не моя судьба. Не наследственная.
У меня, в отличие от Ваньки, никакого понятия о собственных предках.
Хер их знает, может , они нормальные люди были. Правда, нормальные люди в роддоме не отказываются от младенцев, но… Мало ли что бывает…
Ловлю себя опять на этой тупой слабости: знакомом каждому детдомовцу желании быть не таким, как все остальные. И мечтать о том, что мама придет и заберет. Что произошла ошибка, и так далее. Весь этот бред, короче.
Нехило все же меня новогодняя блядская ночь подкосила. Чудо новогоднее.
Возвращайся-ка, Сашка в реальность.
Вот она, твоя реальность.
Бегает с обосранными штанами по комнате, курит и матерится.
А тебе, похоже, похер…
Смешно как. Реально похер.
Наблюдаю за его прыжками с интересом школьника, лапки у мухи отрывающего.
Не жалко его. Брезгливо только.
Ванька , наконец, выбрасывает сигарету. Отрывается от разглядывания срани за окном.
Разворачивается ко мне с видом человека, принявшего решение.
– Короче, так. У меня на этот дом и на эти флешки был заказ. Ты, сучка, меня подставила. Значит, тебе и отвечать, поняла?
– Эй, тормози, тварь!
Я вскакиваю и делаю шаг к нему.
Понимаю, что за секунду разгоняюсь на сотку, но не могу тормозить.
Этот гондон мне сейчас предъявляет? Это я ему должна предъявлять! Он подставил меня! Тварь! Мы столько лет друг друга знаем! А он вот так в лёгкую отправил меня в дом подполковника из Конторы! И вообще не парится по этому вопросу! Все, что его занимает, так это прикрытие своей жопы! А если б
Виктор меня там не захотел трахать? А? Если б тупо сдал в ментовку? Я бы срок тянула! А он, Ванька, максимум, как соучастник пошел бы! И, возможно, отделался условкой! Потому что у меня никаких нет доказательств его причастности! Только мое слово! Против его! Но я его не сдала! Не сдала! И сейчас он смеет мне предъявлять? Говно!
Все это я ему высказываю в таких выражениях, что моя воспитательница в детдоме, Валентина Васильевна, явно бы не гордилась. И, может, даже подзатыльник бы дала. Но тетя Валя давно в могиле. А я здесь. Рядом с этой тварью, отправившей меня на срок верный.
– Да ты, сучка, не смогла даже сейф открыть! Тебе все дали! И коды, и схему! – орет в ответ Ванька и толкает меня к стене. На эмоциях.
Я, легкая, а потому отлетаю. Больно стукаюсь лопатками о жесткую крашеную поверхность. Но тут же группируюсь, отскакиваю от стены и в полете цапаю гада за ухо зубами. Хорошее место. Болезненное. И кровавое.
Ванька, несмотря на то, что знаком с моими манерами, все же не успевает увернуться.
И падает на пол, визжа, словно поросенок.
А я вытираю окровавленный рот, подхватываю со стола нож.
Раз пошла такая пьянка, сука, режь последний огурец. Это тоже не мое авторство, если чего, это сторож наш, дядя Миша так приговаривал. Хороший мужик. Жаль, тоже спился и помер. Замерз в снегу. Под Новый год, кстати, как раз.
– Ваня, ты меня знаешь, – шиплю я, недрогнувшей рукой приставляя нож к горлу придурка. Он затихает. Потому что реально знает.
Я, вообще, тихая, как мышка. И спокойная очень.
Пока не выведут. А тогда только одно средство – связать и запереть где-нибудь.
Только так.
Наша врачиха в детдоме чего-то там диагностировала мне, какую-то неврологию, что ли. Пофиг.
Главное, что рука у меня не дрогнет. Убивать его, я, конечно, не буду. Но порезать могу. А Ванька, он такой… Крови боится сильно. И сейчас орет не столько от боли, хотя хрящ хрустнул сладко под зубами, должно быть больно, а больше от вида крови. Того и гляди, в обморок хлопнется.
– Кто тебя посылал? Говори все, придурок.
– Раньше надо было спрашивать, дура! А то нюни распустила… – хрипит он, косясь на мои окровавленные пальцы на рукояти ножа.
– Да, согласна. Овца. – Ну , тут сложно противоречить, если правда, – но ты не ответил. И еще вопрос – какого хера сам не пошел? Испугался?
– А ты как думаешь? Тебе-то проще. С твоей мордой. Могут и за малолетку принять. И за несовершеннолетнюю. А меня сто процентов на зону. А мне нельзя.
– А мне можно, значит?
– Да кто бы тебя отправил? Ты вон, и в этот раз выкрутилась! Выкрутилась же? Напела хозяину про сиротское детство…
– Не твое собачье дело, как я выкрутилась, – огрызаюсь я и убираю нож.
Ваньку я знаю, кидаться больше не будет. Его на место несложно поставить. Но на вопросы мне нужны ответы. Чтоб понимать, насколько я глубоко в жопе, и есть ли шанс выбраться.
Сажусь за стол. Бросаю нож подальше , к окну.
Хочется закурить, но я бросила это дело. Дорого выходит. А у меня пока что не то положение, чтоб удовольствие себе покупать…
– Давай, рассказывай, как подставился и меня подставил.
Ванек , кряхтя, встает, ползет сначала к раковине, расположенной прямо в комнате, умывается, смывает кровь, уныло матерясь на мое сумасшествие, а потом садится за стол с другой стороны, смотрит в окно тоскливо и прикуривает.
Выдыхает дым. И раскрывает рот.
И, по мере его рассказа, я понимаю, что совершила очередную ошибку.
Не надо мне было уходить из дома подполковника. Целее была бы. Ну, подумаешь, попользовал бы он меня еще недельку ( это ты, Сашка, конечно, перегнула, высоко слишком себя оценила, но мало ли…). За недельку как раз, может, и рассосалось бы все. А сейчас…
Короче говоря, Ванька-придурок вперся.
Жестко вперся, как умеют только поверившие в себя ублюдки, решившие, что поймали удачу за хвост.
Игра , она никого до добра не доводила никогда, и примеров перед глазами – вагонище.
И то, что Ванька все же на это дело подсел, говорит только о его полной пустоголовости и отмороженности. И ни о чем больше.
А то, что я не просекла этого до сих пор, говорит о моей пустоголовости.
Ладно, Сашка, нехер плакаться. Выбираться надо.
Ванька, естественно, задолжал.
Нехило задолжал. Потому что, идиота кусок, взял бабки не у тех людей.
И теперь для того, чтоб ему скостили долг, он должен был выполнить заказ.
С чего ему предложили такой способ расплаты, спросите вы? Учитывая, что он никакой не домушник и никогда с этим не связывался, только косвенно, наводя знакомых пацанов на хорошие дома?
А я отвечу.
Ванька, не просто идиот. Он еще и пиздабол. Потому что, оказывается, долго и упорно свистел всем, какой он крутой и удачливый вор. И досвистелся.
Непонятно, почему ему поверили, хотя, не факт, что поверили, но по крайней мере, запрягли. Выставили условие. А он не мог отказаться. И ссал до ужаса сам лезть, тварь трусливая. И думал, чего сделать.
Как отбодаться. Потому что жопой чуял неладное. Залезть в богатый дом и взять какую-то флешку… Это, бля, палево какое-то. Даже такой дурак, как Ванек, понимал.
Но отдать заказ никому не мог, времени было в обрез, все, кто был на свободе, уже либо умотали из города, либо начали отмечать Новый Год за неделю. И , естественно , были в некондиции.
Короче говоря, Ванька трусил, страдал, переживал, волосы на себе рвал.
А тут я появилась. Кстати. Со своим горем. Вся погруженная в себя, не замечающая очевидного душка от тупой истории.
Надо ли говорить, насколько этот утырок был счастлив?
– Ты знал, к кому я иду?
– Нет, Сань! Не знал! Сказали, богатый дом… И все!
Я смотрю на Ваньку и понимаю, что, возможно, и не врет.
Но от этого не легче.
– И чего теперь?
– А теперь с меня спросят. Вернее, с тебя. Потому что я про тебя сказал.
– Сука ты, Ваня.
– Саш, все было бы нормально ,если б ты не ступила!
Он молчит, потом добавляет, не глядя:
– Ты же понимаешь, что я не смогу молчать? Они спросят. А твой ответ, что ты в доме была и ничего не взяла… Ну, короче, это не те люди, чтоб поверить, понимаешь?
– Что за люди?
– Козловские…
И после этого я, еще на что-то надеявшаяся, понимаю, что все. Вот просто все.
Козловские, люди страшного мужика с тупым и стремным погонялом «Козел», кстати, нифига не погонялом, а реально его фамилией, были самыми отмороженными тварями, которых весь город знал.
Я смотрю на Ваньку, понимая, что все разговоры о том, что он тупое недальновидное чмо, и что, если он думает, будто, сдав меня, не доиграется до отрывания яиц… Все эти разговоры – пустая трата времени. И надо валить. Вот прямо сейчас.
Я встаю. И иду на выход.
– Сашк… Ты прости меня, а?
Ванек сидит за столом, вид у него на редкость пришибленный и жалкий. Но я не собираюсь это оценивать и за него переживать. Наше прошлое он растоптал своим тупым поступком. Меня подставил под самых страшных чертей города. И жалеть его? Да пошел он!
Я даже не смотрю на него, когда выхожу за дверь. Хлопнув ею напоследок от души так, что сверху сыплются тараканы.
Выхожу на улицу. Задыхаюсь от морозного вкусного воздуха.
Новый Год, так интересно начавшийся, продолжается привычной жопой. Вернее, не привычной. А гораздо, гораздо более глубокой, чем до этого.
Но ничего. Мне не привыкать.
Работы нет. Жилья нет. Денег нет. Проблемы есть. Бандиты на хвосте есть.
Шикарный итог.
Шикарное начало новой жизни в Новом году, Сашка.
Все правильно.
Нехер таким, как ты, в сказки верить.
Не про нас это.
Я зябко передергиваю плечами, щурюсь на яркий, ослепительный снег, и, сунув руки в карманы, топаю прочь от барака.
Ничего. Прорвемся.
Деваться просто некуда.
Когда жопа все глубже.
– Слышь, у тебя штука есть?
Голос за дверью появляется примерно через пятнадцать минут после моего первого посыла. Не особо жесткого. Я по-привычке девочку-ромашку пытаюсь изображать. Но , похоже, тут не так срабатывает, как должно.
По крайней мере, сынок хозяйки комнаты, по виду наркоман с серьезным стажем, не впечатляется.
Первый раз он подходит ко мне прямо сразу после того, как его мамаша, отдав мне ключи и выудив последние пятьсот рублей предоплаты за грязную конуру в одном из бараков, сваливает в туман. С сынулей, что характерно, не общается, демонстративно поджимает тонкие губы и игнорирует все его завывания про бабки и про старую марамойку.
Высокие отношения, да уж.
Я проверяю замок на двери комнаты, прежде чем отдать последние имеющиеся у меня наличные. Нормально. Ломаный, конечно, и зайти – нефиг делать, но это если стараться. А тут, судя по виду и запаху, стараться некому. Сын хозяйки выглядит так, словно не сегодня-завтра коньки отбросит. На ногах язвы, воняют. Значит, на тяжести сидит, на аптеке.
Мне плевать.
Мне бы ночь переночевать. Или две.
Просто в себя прийти. Решить, что делать.
Не хотела я в это все возвращаться. Не хотела. Мечтала о другом.
Ага, Сашка, где ты, и где мечты?
Сажусь на стул, выдыхаю.
– Слышь, как тебя там? – гундосит наркоман, стучит в дверь, – дай взаймы, а?
– Извините, у меня нет ничего, – пищу я, стараясь придать голосу невинность и жалость. Может, отвалит?
Матерится, уходит.
Встаю, подхожу к окну.
Ну что, Сашка, такую жизнь ты хочешь, да?
Барак, давно подготовленный к сносу, и никак этого самого сноса не дожидающийся. На улице бело. И это хорошо. Грязищи не видно многолетней. Сюда не ездят скорые, из транспорта – только троллейбус.
Такси тоже не ездят. Здесь живут опустившиеся наркоманы, пьянь, полу-бомжи. Никому не нужные старики, никому не нужные дети.
И я вот теперь тут живу. Шла, шла, думала о чем-то, мечтала… Вот они, твои мечты, Сашка.
Вот оно, твое возможное будущее.
Нихрена.
Злость накатывает вполне ожидаемо.
На себя, дуру, так феерически впершуюся.
На Ваньку, тварь, так легко предавшего.
На неведомую мамашу, так легко оставившую меня в роддоме.
На…
– Слышь, у тебя штука есть? – гугнявый голос ложится на мою злость очень даже кстати.
– А как же!
Резко разворачиваюсь, подхватываю по пути тяжеленную табуретку, открываю дверь и с размаху уебываю этой табуреткой в лоб привалившемуся к косяку придурку.
Он валится на пол, верещит. Морда вся в крови. А я перехватываю оружие поудобней, подхожу ближе:
– Хотел чего-то?
– Нет! Дура! Отмороженная! Так бы и сказала, что нет! Чего сразу?.. – он отползает от меня по коридору в свою комнату, вереща и заливая пол кровищей из разбитого лба.
– А то приходи! Только стучи сначала. А то у меня, как из дурки выпустили, слух пропал. Могу, не разобравшись, уебать. Прям вот как сейчас.
Он еще что-то орет, уже из своей комнаты, за закрытой дверью.
А я подхожу к ней и для закрепления результата стучу табуреткой.
– И это, ты поменьше шляйся по коридору, а то у меня видения всякие бывают. Могу начать чертей гонять. Типа белой горячки, понял?
– Мамаша, сука! – воет он из-за двери, – так и знал, что без говна не обойдется! Тварь!
Я контрольно грохаю по двери табуреткой и ухожу к себе. Само собой, эти меры временные, до первого прихода у твари. Но, может, к тому моменту меня здесь и не будет уже.
Захожу в комнату, оцениваю степень чистоты постельного белья на допотопной кровати.
Брезгливо приподнимаю простынь.
И оставшиеся полдня провожу с пользой для организма и для мозгов. Потому что организм нагружается физическим трудом, а мозг не просчитывает варианты дальнейшей жизни ( все равно в них ни одного хорошего, так чего мучиться зря?)
Мою порванными на тряпки простынью и пододеяльником комнату, чтоб не так страшно было прикасаться ко всему. Вытаскиваю на белый снег матрас и подушку, хорошенько выбиваю их найденной во дворе доской и вывешиваю сушиться сначала на балкон, а потом на батарею.
Знакомлюсь с соседкой снизу, по виду – вполне приличной бабулькой с легкой степенью маразма.
Разживаюсь у нее постельным и одеялом. Относительно не затасканным. В довесок получаю кружку, ложку и миску. А еще пару пачек роллтона , три пакетика черного чая и приглашение брать кипяток, когда мне надо будет.
Сука, да жизнь-то налаживается!
Поздно ночью ложусь в кровать, укрываюсь одеялом.
И выдыхаю.
Все, Сашка. Все. Дальше будет лучше.
Сосед опасливо шуршит тапками по коридору. Кажется, охренел от моего размаха.
Ну и пофиг. Спать.
Утром просыпаюсь с соплями и температурой.
Лучше будет. Ага.
Следующие три дня проходят в угаре. Лекарств у меня нет. Сил вставать нет. Да и смысла в этом тоже нет. Денег, чтоб хоть аспирин купить, нет.
Куда ни кинь – ничего нет.
Просто открываю и закрываю глаза. Удивляясь вяло. Моргнула – утро. Опять моргнула – ночь…
В бреду вижу почему-то своего случайного любовника. Виктора. Победителя. По жизни. Ага.
Он меня целует. Так сладко. Так сладко! Меня никто никогда так не целовал. Никто никогда не хотел так. Не брал.
Зачем я убежала от него? Дура… Явно бы в полицию не сдал…
Интересно, где он сейчас? Наверно, отдыхает, развлекается… Трахает красивых баб. И не вспоминает о стремной смешной Снегурке, чуть не обнесшей его дом.
Надо было остаться… Надо было…
– Ну чего ты плюешься? Пей! Тебе надо!
Горечь на языке, мерзкий запах перепрелых листьев. Мне в губы настойчиво пихают щербатый край кружки. Голос, трескучий, старческий, уговаривает выпить отвар.
Кажется, соседка снизу… Ну надо же, любопытная какая бабулька…
Я пью. Куда деваться? И засыпаю.
Интересно, а он поехал на Красную Поляну, как хотел? И с кем? С той красоткой, которую отправил прочь в новогоднюю ночь? Или кого другого прихватил?
– Садись, давай… Вооот… Раздевайся, а то употела вся. Ничего-ничего… Организм молодой у тебя, вот как, без лекарств выкарабкалась…
Покорно поднимаю руки, позволяя стянуть с себя футболку. Взамен на меня натягивают какую-то безразмерную хламиду, отчаянно воняющую дешевым порошком и лежалыми вещами. Но зато сухую.
А это сейчас важно.
– Сколько я уже лежу?
Губы сухие. И голоса нет.
– Неделю. Я тебя только три дня назад нашла. Думаю, чего это девка не выходит совсем? У Васьки, дурака, спросила, а он говорит, что ты уже день целый не выходишь никуда. До этого хоть в туалет моталась. А тут все. А ты правда, что ль, припадошная?
Бабулька опять пихает мне отвар, воняющий распаренным веником.
– Ага… Немного…
– Понятно. Ваську напугала. Он мне так и сказал, что это приступ у тебя. И что ты его, дурака, чуть табуреткой не прибила. Ну и хорошо. И ладно. Ты пей. Это настойка смородиновая. Полезная. Я своего старика с того свету только ей вытаскивала. Пей. Врача не вызову, не проси. Не ходют они сюда.
– Не надо врача. У меня нет денег. И полис просроченный.
– Ну тогда тем более. Пей и лежи. Я тебе попозже супчика принесу. Из кубика куриного. Вкусный.
– Спасибо…
– Да не за что, девочка, не за что… Жаль тебя, маленькую. У меня внучка такая могла бы быть…
Бабулька выходит, а я пью отвар, уже примирившись с мерзким привкусом неизвестно, в каком году собранной травы, и опять засыпаю. В этот раз без бреда. И Виктора не вижу. И это хорошо. Незачем потому что.
Примерно дня через два, когда я, уже практически не держась за стенки, ползу из туалета, слышу голос соседа за дверью. Он разговаривает по телефону, похоже. Меня в этот момент удивляет само наличие телефона у него. Неужели не отнес еще за аптеку свою? Или украл у кого-то?
– Ага, Васильева Александра… Да, девятнадцать лет, блондинка, маленькая такая. Бешеная. Ага. А точно заплатите?
Дальше я уже не слушаю. Тороплюсь сильно.
Твари Козловские , похоже, по местным притонам мои приметы раскидали. А это гаденыш из кумара своего вынырнул , узнал и стуканул.
Надо уходить.
Из вещей у меня только сумка с документами. Спешно проверяю, все ли на месте. Лазил, тварь наркоманская, по моим вещам. За такое надо бы наказать, но некогда мне.
Шатаясь от слабости, все же по пути стучусь к бабульке, спасшей мне жизнь. Просто, чтоб спасибо сказать.
– Бог с тобой, девочка…
Она меня крестит на прощанье.
Я в Бога не верю.
Ни во что не верю. Потому просто целую ее и ухожу. В проулок между бараками, к остановке транспорта.
В промерзшем троллейбусе сажусь ближе к месту кондуктора, там теплее, выгребаю последнюю мелочь.
И вижу в окно, как в проулок сворачивает тачка.
Торопливо отворачиваюсь.
Может, есть он, Бог? Или бабулькины пожелания помогают?
Неважно.
Важно, что я разминулась с Козловскими буквально в минутах.
И это тоже можно считать за новогоднее чудо, ведь так?
Правильное решение?
Дом , в котором я провела самую странную новогоднюю ночь в своей жизни, выглядит обжитым. Роллставни подняты, в окнах внизу, в гостиной, свет.
Больше ничего разглядеть не удается, потому что вокруг камеры, подходить страшновато. В этот раз нет со мной Ваньки, не к ночи будь помянут, чтоб вырубить сигнализацию. И обесточить камеры.
А , значит, срисуют меня за милую душу.
Я прячусь под красивой елочкой, украшенной гирляндами, и разглядываю дом. Прикидывая, выходить ли к камерам, звонить ли? Или подождать?
А чего ждать-то, с другой стороны?
Сашка, ты разве не за этим пришла сюда? Не потому торчишь тут, на морозе, уже битых полчаса?
Замерзла до состояния сосульки.
Не то что зуб на зуб, а вообще ничего никуда не попадает! Кажется, что все кости друг о дружку с противным скрипом бьются!
И надо бы уже принимать решение, пока окончательно от холода не околела.
Но не могу. Не решается никак.
Вот чего делать?
Просто подойти и позвонить в домофон?
А если он женат?
Хотя, женатый не звал бы на Красную Поляну…
Или если его нет? Или он с кем-то?
Домина здоровенный, вряд ли он один живет. Сам говорил про сестру… Может, мать еще, отец… Хотя, такой мужик с семьей не будет жить. Тогда прислуга. Не сам же он себе рубашки гладит? И явно не мать его полы тут моет.
Вообще, тупое решение. Слабое и неправильное. Нищенское какое-то.
Сначала смотала, типа, гордая такая, а потом явилась : «Дяденька, пожалейте»…
Нет, Сашка, это неправильно. Это тупо. И надо как-то по-другому. Придумать что-то.
В конце концов, я не просто так…
Вот да!
Я начинаю пританцовывать на месте от неожиданно пришедшей в голову идеи. Вернее, идея-то у меня давно крутится, но решаюсь на ее осуществление я только сейчас.
Видно, холод неплохо прочищает мозг.
И убирает ненужный хлам из головы , типа ложного стыда, или всяких глупостей про то, что нельзя сдавать своих.
Все же вбита у меня эта херня плотно в подкорку.
А это плохо.
Это мешает.
Значит, надо выбивать.
Вот и выбью.
У меня есть, что предложить моему бешеному любовнику в обмен на помощь. Хотя бы денежную. Если еще и Козловских с хвоста отцепит, буду благодарна до конца жизни.
В конце концов, думаю, что история про непонятную флешку, что валяется у него в сейфе, а еще про то, что код от сейфа сейчас только совсем тупой не знает… Ну, это стоит дорого.
Конечно, придется объяснять, почему я раньше не сказала, почему соврала… Но тут, Сашка, глазки кота из Шрека тебе в помощь. И слезки. В прошлый раз мужик впечатлился вроде. По крайней мере, не в полицию сдал, а трахнул. Может , и в этот раз…
Нет, Сашка! Больше не надо! А то так и привыкнуть можно своим телом платить за защиту и помощь… Нет уж. Неверной дорогой идешь, дорогая.
Конечно, мужик он крутой, конечно, трахается зачетно. Но на этом и все. Потому что попользует он тебя, глупая Сашка, да и кинет. Не плавают такие, как он, по тем же дорожкам в бассейне, что и ты. У них отдельные водоемы, без вони хлорки. И с элитными игрушками.
А с тобой так… Недоразумение. И потому, Сашка, никаких иллюзий. Рот не разеваем на то, что не твое.
И не будет твоим никогда.
И даже мечтать не надо про это.
Просто делаем жалостливое лицо, нюним глаза, рассказываем, как нам страшно, и как мы напугались жуткого дядьку, так, что даже и не сопротивлялись… Не важно, что было по-другому… За столько дней он уж и не вспомнит, как это было. А вот на совести можно сыграть. И на жалости.
Хотя, какая совесть у подпола из Конторы?
Ну, мало ли… Он не выглядел отморозком. И даже наоборот…
Все равно идти некуда.
После удачного побега от Козловских, я промоталась по городу несколько часов, погрелась в Маке, ощущая, как голодно урчит в животе.
Прикидывала по-всякому, как быть, что делать.
И только такой выход нашла.
Приехала сюда, просто посмотреть, решить, буду ли я это делать. Пойду ли просить помощи у мужика, с которым случайно провела одну ночь.
У пугающего, властного мужика, который запросто может меня раздавить, как котенка. Может заставить делать все, что ему надо.
Просто так.
Я понимаю, что все мои рассуждения – пустая блажь.
Что он может даже не узнать меня.
Что для него эта ночь вряд ли что-то значила серьезное. Да и несерьезное…
Все понимаю.
Но выхода нет другого.
Только панель – следующий шаг. Сейчас даже уборщицей не устроиться мне.
И ночевать негде.
Ловить левого мужика, садиться к нему на член?
Нет уж. Ни за что.
Еще вариант – уехать из города.
Но тоже без денег – никак. Только с дальнобоями , плечевой.
Тоже нет.
Меня трясет от голода, болезненной слабости и холода.
Я прекрасно понимаю, что выгляжу охереть, как плохо, и, наверно, мне даже не придется делать жалкий вид. Все натуральное будет…
Ну все.
Хватит.
А то упаду еще тут в обморок. И замерзну насмерть под новогодней елочкой, красиво украшенной гирляндой.
Я делаю шаг к дому, и тут в ворота заезжает шикарная черная тачка с госномерами.
Я замираю. Прячусь трусливо обратно за елочку, прикидываясь новогодним зайцем.
И наблюдаю, как из машины выгружается представительный высокий дядька, лет шестидесяти примерно, подает руку женщине, помогая выйти. На женщине красивая серая шуба.
Они проходят в дом, дверь открывает женщина в сером строгом платье. Явно прислуга.
И пара спокойно и с достоинством проходят в тепло светящийся проем. По-хозяйски.
А я понимаю одну простую вещь: этот дом не моего зверя-любовника. Это чужой дом. Вот этих людей! Наверно, его родителей!
А он тут, скорее всего, и не живет! Только бывает.
А, значит, моя охота не имеет смысла.
Не факт, что он появится здесь в ближайшее время.
И идти туда…
Да меня и на порог не пустят, побирушку.
Осознание этого, своей неудачи, до того ужасно, что я плачу.
Хотя на морозе плакать – последнее дело. Но ничего не могу с собой поделать.
Плачу, выхожу из-за елочки и топаю прочь по улице. Не знаю, куда, даже мыслей нет о будущем.
Из-за слез ничего вокруг не вижу, все в тумане.
И потому на машину, что уже минуту едет за мной, даже не обращаю внимания.
Машина гудит, настолько резко и неожиданно, что я подпрыгиваю на месте, потом торопливо убираюсь в сторону, думая, что мешаю кому-то проехать.
Но здоровенный и тоже черный джип тормозит рядом со мной, открывается окно, овевая меня теплом и приятным табачным ароматом…
Я смотрю на водителя и глупо моргаю.
Не веря своим глазам.
Потому что это не новогоднее чудо. Это… Это не знаю даже, что…
Пауза затягивается, и, наконец, моему случайному любовнику надоедает разглядывать съежившуюся фигуру и заплаканное лицо.
Он наклоняется , открывает дверь и командует отрывисто:
– В машину.
