Мария Воронова
Краденое счастье
– Вот беда и пришла, – заключила Галина Ивановна и достала сигарету.
Сергей тут же поднес ей огонька, а Мстислав Юрьевич подумал: ситуация такая, что еще чуть-чуть и сам закуришь.
Ради Галины Ивановны он был готов на многое, но как тут выручить человека, если сомнений в виновности Ярослава почти нет?
Он не успел переговорить с Лешей и не знал еще, признался ли Михайловский в инкриминируемых ему убийствах, но улики представлялись достаточно весомыми, противопоставить им можно разве что безупречное алиби.
Зиганшин позвонил своему приятелю в следственный изолятор и попросил позаботиться о Михайловском, чтобы его не тронули сокамерники.
Сергей дал координаты нескольких хороших адвокатов, и пока это было все, что они могли сделать.
– Ярослав точно не убийца, – тихо сказала Галина Ивановна, глубоко затянувшись и по-мужски резко выпустив дым, – то, что он странненький немного, это ничего не значит, все гении с левой резьбой. В глубине души он хороший и добрый человек и, знаете ли, слишком увлечен работой, чтобы тратить время на выслеживание женщин. Вы ошиблись, ребята, страшно ошиблись.
Она поднялась, и Зиганшин пошел проводить. Неожиданно для себя самого он обещал во всем разобраться и обменялся с Галиной Ивановной номерами телефонов, сказав, чтобы звонила в любое время.
Нужно было бы отвезти маму Галю, но Мстислав Юрьевич хотел еще вернуться и поговорить с Лешей, поэтому он, не слушая возражений, поймал ей такси.
– Я все сделаю, Галина Ивановна, – сказал он, – обещаю, что он сядет, только если действительно виноват.
Она только грустно улыбнулась в ответ.
* * *
Взяв корзину, Фрида вышла в сад набрать яблок.
Наступил сентябрь, все настоящие хозяева уже давно собрали урожай, а у них все висят никому не нужные плоды, пригибают ветки к земле.
Дождя не было, но денек выдался серенький и мокрый, с утра стелился туман, и краски осени потускнели, даже любимые Фридины кусты черноплодки с их багряными листьями и черными ягодами терялись в пасмурном дне.
«Так и мое существование», – вздохнула девушка, потянувшись за самым красивым яблоком на ветке.
Иногда ей казалось, что вот-вот она проснется и все окажется нелепым сновидением, но чаще сном представлялась прежняя жизнь, такая ясная, незыблемая и расписанная на много лет вперед.
Неужели это она была счастливой девушкой, без пяти минут женой и кандидатом наук? Но эти пресловутые пять минут оказались роковыми, все, что она считала таким надежным, рассыпалось и исчезло.
В школе, а после в институте Фрида занимала незавидную вакансию самой непопулярной девушки. К сожалению, судьба помещала ее не к таким же страшненьким зубрилам, как она сама, а к настоящим живым людям с разносторонними интересами, и стать своей среди них никак не получалось.
Ее не обижали и посмеивались скорее добродушно, чем зло, но за человека не считали.
Поступив в аспирантуру, Фрида вдруг оказалась среди таких же, как она, увлеченных наукой людей, которым было неважно, что она некрасивая и чудаковатая.
Она почти физически чувствовала, как душа ее выпрямляется и расправляет крылья, невесть откуда берутся силы и, кажется, она даже становится умнее.
Глядя на себя в зеркало, Фрида видела теперь не робкую моль, а хорошенькую девушку со смелым веселым взглядом, и эта девушка имела право красиво и со вкусом одеваться.
Раньше Фрида носила все скромное и консервативное, боясь привлекать к своей особе лишнее внимание, слишком хорошо помнила, как в девятом классе связала себе берет и на целый месяц стала объектом насмешек. Теперь она стала посещать разные интересные магазинчики и покупать то, что действительно нравится ей, а не стандартные безликие одежды, зная, что у сотрудников есть дела поважнее, чем смеяться над ее обликом.
Она была счастлива и с оптимизмом молодости считала, что так будет всегда. С радостью дописывала диссертацию, потому что это была настоящая работа, а не унылое и бессмысленное исследование, затеянное исключительно ради получения ученой степени.
Фриде нравился аспирант с дружественной кафедры, и порой перед сном она позволяла себе помечтать о нем, понимая, что мечты никогда не станут реальностью, такой красивый и способный парень не обратит внимания на тощую заучку.
Но судьба вдруг перестала скупиться на счастье, и вскоре аспирант уже ухаживал за ней.
А потом… Потом все посыпалось. Благополучная и безмятежная жизнь стала словно выталкивать ее из себя, как организм выталкивает занозу, распознав в ней чужеродный элемент.
И наступил день, когда дедушка сказал: «Фрида, не надо цепляться за обломки. Оставим все и отправимся в новый путь».
Они решили, что полная перемена жизни отвлечет их. Пока будут осваиваться в новых условиях и приспосабливаться к новым обстоятельствам, станет не до бесполезных сожалений о том, что могло бы быть.
«Хуже всего, когда мотор крутит вхолостую, – говорил дед, – а когда выполняется работа, это совсем другое дело».
Однако деревенский дом пугал Фриду, она чувствовала себя словно в гостях у Бабы-яги, и порой, когда смотрела на грубые доски потолка, в которых торчал почему-то большой крюк, на нее наваливалась такая тоска и безысходность, что становилось горько во рту.
Потом дед объяснил, что крюк предназначен для люльки с младенцем, а вовсе не для комфортабельного самоповешения, как она думала.
Огород тоже наводил на нее тоску. Они вселились только в конце июля, и сажать было уже поздно, но на следующий год придется делать все, чем занимаются деревенские жители. Между тем Фрида понятия не имела, как оно все происходит.
На деда тоже надеяться не приходилось, Лев Абрамович обладал огромными знаниями во многих областях, но сельское хозяйство никогда не относилось к сфере его интересов.
Кроме того, она боялась не справиться чисто физически. У нее даже освобождение от физкультуры было из-за сколиоза, а тут надо копать и носить тяжести.
Но зато сколько сразу появляется ясных и конкретных целей! Изучить до весны принципы огородничества, наладить быт, освоить русскую печку так, чтобы не только топить, но и готовить в ней. Это все трудно и, может быть, бессмысленно, но не так глупо, как сидеть на развалинах своей жизни, ожидая, что вдруг все как-нибудь да склеится.
Например, чем вздыхать о пролитом молоке, лучше подумать вот о чем: она собирает яблоки для пирога, а духовки-то нет. Печку топить уже поздно. Она, ладно, спит наверху, в мансарде, а дед всю ночь промучается от духоты, и она еще не умеет управляться с этой древней системой. Что можно приготовить из яблок на плитке? Мусс? Оладьи? Или сварить пару банок варенья?
Задумавшись, Фрида не услышала шагов и вскрикнула, когда за спиной у нее сиплый голос произнес:
– Здравствуй, красавица!
– Здравствуйте, – Фрида отступила, прижавшись спиной к яблоне и подняв корзину к груди.
– Ну чего ты боисси? – прохрипел новый сосед, глядя на нее своими пустыми глазами и делая странные, дерганые движения руками, будто перекидывал из одной в другую какой-то невидимый предмет.
– Я не боюсь. Что вам угодно?
– А ты не знаешь? – Сосед шагнул вперед, и сквозь намертво прокуренную его одежду Фрида ощутила запах перегара и немытого тела. – Ну что ты, тресси, мнесси, а дать не даесси?
Она закричала, понимая, что это бесполезно. Дед уехал в город (тут Фрида с некоторым опозданием вспомнила, что он велел ей не выходить из дому до своего возвращения), а сосед Слава, кажется, тоже в отлучке, а если и нет, то вряд ли услышит.
– Не подходи, сволочь, – сказала она тихо и замахнулась корзиной.
– Ой, ты страшная какая…
Сосед взялся за толстую крепкую ветку, отрезав ей путь к отступлению. Фрида подумала, как глупо сделала, что сразу не побежала от него в дом, зажмурилась и заорала так громко, как могла, надеясь, что крик отпугнет его.
Нет, он стоял, так же ухмыляясь, видимо, наслаждаясь ее беспомощностью и страхом.
Фрида снова закрыла глаза, не в силах смотреть на его отвратительную физиономию, и решила драться до последнего, как только он на нее нападет. Сердце вдруг стало очень большим и колотилось быстро-быстро, ноги дрожали.
– Помогите! – крикнула она снова, поняла, что никто не придет, и приказала себе не сдаваться.
Вдруг она услышала, как ее зовут по имени, открыла глаза. К ним бежал Слава, сосед, в кухонном фартуке и ножом в руке.
Николай резко отступил и развел руками:
– Все, все, начальник, не кипишуй!
– Фрида, он вас не тронул? – Слава зачем-то дал ей в руку свой нож и пошел на Николая.
– Начальник, да я ничего! Не знаю, чего она зашугалась!
Слава резко, почти без замаха ударил Николая по лицу, тот упал. Фрида отвернулась.
– Если я тебя еще раз увижу тут поблизости, пришибу, слово даю, – сказал Слава спокойно, – даже сажать тебя не стану, падаль.
Николай поднялся и ушел, что-то прошипев себе под нос.
– Вы в порядке? – спросил Слава таким тоном, что сразу стало понятно: ему все равно, в порядке она или нет.
– Да, все хорошо, не беспокойтесь.
– Ну ладно тогда, – он взял нож, который Фрида все еще держала в руке, – а что, Льва Абрамовича дома нет?
Фрида покачала головой.
– Тогда пойдемте к нам. Этот гад, конечно, не вернется, но одной вам сейчас не нужно быть. Пойдемте, не спорьте, а то у меня обед сгорит. Я ж готовлю.
Фрида послушно отправилась за ним, чувствуя неловкость, что человеку, с которым она так высокомерно обошлась, пришлось защитить ее.
Она не интересовалась политикой, поэтому убеждения соседа, так возмутившие дедушку, не произвели на нее никакого впечатления.
Но комбайн… Фриду воспитали так, что любые проявления жадности и «хапужничества» претили ее натуре, и философия «можно все, пока никто не видит» была ей отвратительна.
Сосед, угрюмый мужчина с мрачным лицом, настоящий бирюк, сразу не то чтобы не понравился ей, но вызвал смутное чувство тревоги и беспокойства, и Фрида старалась лишний раз не попадаться ему на глаза.
Потом он пришел чинить крышу и держал себя очень просто, так что Фрида решила, что ошиблась в оценке этого сурового дядьки.
В разговоре он хоть и позволил себе резкие замечания, но в целом произвел впечатление умного человека, и Фрида обрадовалась, что не совсем они с дедом будут одиноки зимой.
«Раз у него дети, – думала Фрида, – значит, есть жена, просто сейчас она в отлучке, а когда вернется, может быть, станет моей подругой. Ну, или на будущий год расскажет, что куда сажать, чтобы у меня стал участок хоть на десять процентов такой же красивый, как у них».
Но когда она увидела, что сосед собирает ягоды комбайном, сразу и бесповоротно разочаровалась в нем.
Когда человек хочет урвать свое любой ценой и не имеет внутренних табу, считала Фрида, общаться с ним не только противно, но и опасно. Со своим юношеским максимализмом и неопытностью Фрида не предполагала, что мужчинам бывает просто лень заниматься кропотливой работой сбора ягодки за ягодкой. Теперь помощь Зиганшина представала совсем в другом свете. Наверное, он не просто пришел на выручку дедушке и внучке, а оказал им услугу, чтобы они чувствовали себя обязанными и потом из чувства долга делали бы, как он скажет.
Правда, Фрида, как ни напрягала ум, не могла сообразить, чем они могли бы быть полезны соседу, но в его бескорыстие все равно больше не верила. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы выказывать свое презрение, и внешне оставалась вежлива, но очень сдержанна.
Когда Зиганшин от чистого сердца подвез ее на машине, она даже не нашла в себе сил поблагодарить, сидела и дулась из-за этого комбайна. И она не осудила бы соседа, если бы он, услышав ее вопли, продолжал заниматься своими делами… Но он прибежал.
Войдя в дом, Фрида взглянула в зеркало и обрадовалась, что оделась сегодня так красиво и хорошо. Она вообще, переехав в деревню, стала особенно тщательно следить за своей внешностью, зная, как легко можно опуститься на самое дно, если давать себе маленькие поблажки. Всегда найдутся оправдания не погладить, а потом не постирать, не заштопать носок и ходить с оторванной пуговицей, ведь сельский быт такой сложный… И оглянуться не успеешь, как ты уже неопрятная тетка с засаленными волосами в перепачканных землей тренировочных штанах!
Сегодня Фрида заплела косу-колосок, свою любимую прическу, надела облегающую футболочку цвета бордо и широкую длинную юбку из кусочков джинсовой ткани, а сверху накинула большую шаль, вязанную крючком в технике «квадрат». Футболочка была из корзины со скидками попутного гипермаркета, а юбка и шаль – авторской работы, купленные в маленьком бутике. Фрида до сих пор помнила, как увидела эту шаль, настоящее произведение искусства, в витрине, и с восторгом поняла, что шаль обязана принадлежать ей. Пришлось немного поджаться, и Фрида боялась, что, пока она копит деньги, шедевр попадет в чужие руки, но, слава богу, обошлось.
Она немного задержалась перед зеркалом, пригладила волосы, растрепавшиеся после пережитого страха, приложила ладони к раскрасневшимся щекам.
Как давно она не смотрелась в большое зеркало! В их с дедом новом обиталище ей приходилось довольствоваться коробочкой с тенями, в зеркальце которой хватало места для одного только глаза.
Слава принял у нее шаль и почему-то усмехнулся. Фрида с неудовольствием перевела взгляд на свои ноги, обутые в белые шерстяные носки и галоши. Портит весь образ, и этот Слава еще чего доброго подумает, что она опускается, превращается в настоящую деревенскую бабку.
Переступив высокий порог, она оказалась в гостиной, обставленной по-европейски и с большим вкусом, поздоровалась с сидящими за столом детьми и растерянно остановилась.
– Простите, не могу оказать вам должного гостеприимства, – сказал Слава с усмешкой, – и развлекать вас светской беседой. Хотите, поставлю вам какой-нибудь фильм, или пойдемте со мной в кухню?
– В кухню.
– Добро.
Сосед провел Фриду в большое помещение, обставленное так, как она видела раньше только в американских сериалах. Только старая печь, такая же, как у них с дедом, вносила диссонанс. По беспорядку, царящему на столах, было ясно, что готовкой занимается неискушенный человек.
Прежде чем вернуться к работе, Слава взял планшет и уткнулся в него, с раздражением шепча что-то себе под нос.
– А давайте я? – вдруг решилась Фрида.
– Что вы?
– Давайте я все приготовлю. Я неплохо это умею.
– Соблазн слишком велик, чтобы я ему сопротивлялся, – Слава быстро снял фартук и надел на Фриду, – вот, пока вы не передумали. Я планировал борщ и котлеты.
– Принято. А если вас не затруднит сходить за корзинкой с яблоками ко мне во двор, сделаю еще яблочный пирог.
Слава пошел за яблоками, а Фрида огляделась. Кроме печки, у соседа имелась прекрасная электроплита, набор современной посуды элитного класса, к которой настоящая продвинутая хозяйка относится с известной долей недоверия, потому что ничего нет лучше бабушкиных чугунных сковородок и алюминиевых кастрюль! А вот ножи, шикарные и безусловно дорогие, оказались туповаты. Фрида пожала плечами. У них с дедом всего три ножа, купленные лет двадцать назад, плюс специальная штука для чистки овощей, но Лев Абрамович их регулярно точит, приговаривая: «Готовить тупыми ножами даже хуже, чем работать с тупыми людьми!», поэтому нехитрая утварь служит лучше, чем Славин пафосный набор.
Вообще похоже было, что кухню обустраивал или мужчина, или чрезвычайно бестолковая женщина. Все неудобно, не под руку, куча всякой ненужной утвари на виду, а нужную не найти.
Перед ее приходом Слава только разложил продукты и начал чистить картошку. Фрида улыбнулась, глядя, как толсто он срезал кожуру, по сути делая из круглого овоща куб.
Когда Слава вернулся с корзинкой, она попросила его поточить ножи, а сама стала мыть овощи, чтобы за шумом воды не слышать скрежета точильного камня.
И как-то получилось, что Фрида закрутилась по хозяйству, все расставила под свою руку, и так увлеклась, что забыла про соседа.
Странно, обычно она чувствовала себя скованно с малознакомыми людьми, старалась выбрать интересную для них тему разговора, а сейчас сновала по чужой кухне, думая только о том, как бы приготовить такой вкусный борщ, чтобы Слава обалдел от восторга. Фрида настолько забылась, что начала тихонько напевать себе под нос из репертуара любимого рокера Всеволода Мешкова, но тут сосед, устроившийся в углу с каким-то рукоделием, фыркнул, и Фрида осеклась, вспомнив, что у нее нет ни слуха, ни голоса.
– Слушайте, вы такая расторопная, прямо как Золушка, – улыбнулся сосед, и Фрида удивилась, как просияла его мрачная физиономия. Вдруг стало ясно, что сосед – красивый молодой мужик, и, поняв это, Фрида почувствовала, что легкость покидает ее.
– Обычная, ничего особенного, – буркнула она и высыпала в суп капусту, нарезанную тончайшей соломкой.
– Такой аромат, что даже голова кружится. – Слава вернулся к своему занятию. Как Фрида рассмотрела, он пришивал лямку к брезентовому рюкзаку. – А вы умеете фаршированную рыбу делать?
Фрида остановилась и почувствовала, как дрогнуло ее лицо. Она положила нож и вытерла руки полотенцем:
– Это сейчас был сарказм?
Слава отложил рюкзак, не забыв воткнуть в него иголку, и встал.
– Что вы, Фрида, – сказал он мягко, – просто я много слышал хорошего об этом блюде, а попробовать как-то не пришлось. И если бы я издевался, то сказал бы «фагшигованная хиба». Ну или как-то так, я не мастер передразнивать.
– Да?
– Да. Давайте расставим все точки над «i», Фрида. Я не антисемит и вообще считаю все эти предрассудки страшной глупостью. Быть антисемитом все равно что кататься на коньках в гипсе.
– В смысле?
– В смысле мы все знаем, что, выходя на лед, можно поскользнуться и что-то себе сломать. Но если для профилактики заранее загипсовать себе конечности, то и от падения не убережешься, и далеко не укатишься. Я встречал в жизни многих людей, и все были разными. Некоторые были добры ко мне, некоторые – нет. Одни предавали, другие выручали. С кем-то было интересно, глупость других приводила в изумление. По-всякому бывало, но никогда, ни разу, ничего не зависело от их пола, возраста, национальности и сексуальной ориентации.
Фриде стало стыдно за свою вспышку.
– Извините меня, – попросила она, опустив взгляд, – я так остро реагирую, потому что меня из-за этого выжили с работы.
– Неужели такое еще бывает? – удивился Зиганшин.
– Бывает. Я сама не верила, это было больше похоже на какой-то сатирический рассказ, чем на реальность, но уйти пришлось по-настоящему.
Слава вздохнул и сказал, что если уж у терроризма нет национальности, то в приличном коллективе тем более ничего подобного не должно быть.
– Ну ничего, – улыбнулась Фрида, – я нашла новую работу, и, кажется, она будет интереснее прежней. Еще раз простите мою вспышку. Фаршированную рыбу я вам сейчас не приготовлю, но настоящий еврейский яблочный пирог – смогу. Хотите? Только нужна сметана.
Сметана обнаружилась в нужном количестве, и Фрида взялась за дело.
Слава забросил свое рукоделие и просто сидел, наблюдал за ней и приговаривал, что нет в жизни ничего более приятного, чем смотреть, как другие работают.
Когда пирог уже покрывался золотистой корочкой, из города вернулся дед. Кажется, он немного обиделся, что внучка пошла в гости к соседу, может быть, испугался, что она там наберется неподобающих убеждений, но Фрида все ему рассказала, и Лев Абрамович долго тряс руку Славе и остался на ужин.
Они очень душевно посидели, дедушка рассказывал про школу, как там будет интересно учиться Славиным детям, спрашивал, что им нравится, любят ли рисовать, и ни разу не обмолвился о политической обстановке.
Но когда гости вышли в сени и стали прощаться, Лев Абрамович вдруг покачнулся и схватился за косяк.
– Ничего, ничего, – сказал он кинувшимся к нему Славе и Фриде, – я здоров, просто как представил сейчас, что могло бы быть, если бы вы не подоспели, так голова закружилась. Я ваш должник на всю жизнь теперь…
Зиганшин проснулся с чувством, что с ним происходит что-то очень хорошее. Немножко полежал с закрытыми глазами, прежде чем понял, что у радости вкус Фридиного яблочного пирога.
Потом подумал о Реутове и резко сел в кровати. Положение серьезное, так что нечего блаженствовать, вспоминая хороших людей и вкусный ужин.
Может быть, Лев Абрамович с Фридой думают, что он спас девушку и отвадил Реутова раз и навсегда, но они ошибаются.
Николай просто захотел обратно на зону, вот и все, поэтому осмелился полезть к Фриде. На свободе у него нет ни нормального жилья, ни куска хлеба, ни друзей, ничего. Он изгой, который, наверное, даже не дотянет до весны в своей хибаре. Или сожжет ее, или замерзнет, или помрет с голоду. К чему такие приключения, если можно изнасиловать девушку и оказаться в привычной среде, где он если не в авторитете, то по крайней мере среди своих? Есть крыша над головой, питание, общение, что еще надо для счастья?
Надо крепить оборону, пришел к выводу Зиганшин. Или открыто поговорить с Реутовым и устроить ему посадку за какое-нибудь престижное преступление. Или позвонить брату Руслана Максу Голлербаху, вдруг тот сможет устроить Николая в психоневрологический интернат? В общем, нужно что-то делать.
Потом мама Галя. Зиганшин сам был ранен легко и, наверное, все равно поправился бы, но, лежа в госпитале, он видел, сколько жизней спасла Галина Ивановна, сколько ребят благодаря ей остались нормальными людьми, а не калеками. Так что никак нельзя остаться в стороне, когда единственный близкий ей человек попал в переплет. Пусть этот близкий человек – серийный убийца и лишил жизни женщину, которую любил его друг…
Мстислав Юрьевич вздохнул и принялся рассеянно водить бритвой по щекам. Он любил утреннее бритье, особенно момент, когда, сняв щетину, брызгаешь в лицо спиртовым одеколончиком из аптеки. Кожу щиплет и холодит, от этого мозг взбадривается и выдает пару-тройку умных мыслей.
Конфликт интересов, конечно, налицо. Но! Друг найдет успокоение, только когда будет наказан настоящий убийца. Значит, надо иметь стопроцентную убежденность, что Человек дождя не кто иной, как Михайловский. Вот и все. Конфликт исчерпан.
«Вот пошел я в отпуск отдыхать, а хлопот больше, чем по службе», – весело думал он, насыпая детям утренние хлопья в молоко.
Сам тоже поел, думая, что надо прекращать лениться и научиться варить нормальную кашу на завтрак.
Потом Зиганшин отвез детей и Льва Абрамовича в школу, подбросил Фриду до райцентра и поехал в город, взяв с деда страшную клятву, что он сам не повезет детей на школьном автобусе домой, а дождется его возвращения.
Фрида заступала на сутки, так что сегодня о ней можно было не волноваться.
Зиганшин думал, что вчерашняя шаль – вершина безвкусицы, но сегодняшняя куртка далеко ее превзошла. Нашитых как попало разномастных лоскутков уже было довольно, чтобы вызвать ужас в любом здравомыслящем человеке, но создатели на этом не остановились, а украсили свое творение вязаными вставками с норвежским узором и пришили к карманам какие-то таинственные древние амулеты.
«Бедная девочка, – ухмылялся он про себя, – представляю, как ее гнобили в школе, если она с детства так одевалась. Я бы уж точно… И зубы не оставил бы без внимания… А уж имя-то какое! Ого-го! Сам бог велел! У меня тоже имечко не подарок, но удавалось скрываться за псевдонимом «Митька», а ей куда деваться? Фридка… Фридка-Фригидка!»
Тут Зиганшин внезапно почувствовал, что мысль скользит куда-то не туда, и энергично потряс головой.
Выйдя из машины, Фрида словно забрала с собой его хорошее настроение. Остаток пути он ехал и злился, что из-за одной сволочи они все теперь должны бояться, прятаться и менять свои планы.
И непонятно, сколько это еще будет продолжаться. Хорошо, если Реутов попадется на какой-нибудь краже и сядет, а если нет? Если он так и будет жить рядом, выглядывая любую брешь в их обороне, чтобы нанести удар?
Несмотря на некоторую вольность в обращении с законодательством, Зиганшин обладал развитым чувством справедливости и в юности даже мечтал о том, чтобы стать судьей. Но сейчас он, как ни напрягал мысль, не мог найти правильного решения, так, чтобы, с одной стороны, не ущемить права Реутова, и с другой – позволить нормальным людям жить нормальной жизнью, не оглядываясь на каждый шорох.
Он настроился на долгую перебранку с Лешей, на пространные объяснения, почему никак нельзя удовлетворить его просьбу, но Кныш наслаждался своим новым статусом грозы серийных убийц и без всяких разговоров выписал Мстиславу Юрьевичу отдельное поручение на допрос Михайловского.
– Он в глухую несознанку ушел, – предупредил Леша, – так что ты сейчас тупо время потеряешь. Подожди результаты экспертизы, тогда и дожмем его. Никуда не денется.
Зиганшин честно рассказал о Галине Ивановне и признался, что хочет только одного – точно знать, что они не упекли за решетку невиновного человека.
– Точнее не бывает! – фыркнул Леша.
– Вот именно поэтому, – буркнул Мстислав Юрьевич, взял бланк поручения и отправился в следственный изолятор.
Он давно не бывал в этом тоскливом и безнадежном месте и уже подзабыл процедуру, но, слава богу, деловые знакомства имел везде, поэтому через час с небольшим уже сидел в допросной и ждал, когда приведут Ярослава Михайловского.
Только когда парень вошел, Мстислав Юрьевич с неудовольствием вспомнил, что ничего не купил ему, ни сигарет, ни еды.
Оказавшись в допросной, Ярослав стал нервно расхаживать из угла в угол:
– Нет, это бред! Полный бред! – повторял он. – Откуда взяли, что я убийца? Ингу Валерьевну я очень уважал, зачем мне ее убивать? Бред, бред и бред!
Зиганшин сидел молча и ждал, пока молодой человек выпустит пар. В камере ты все время на виду, не пошумишь, а тут можно немного облегчить душу.
– Послушайте, Ярослав, успокойтесь и сядьте, – наконец сказал он, – ну или ходите, только постарайтесь слушать и понимать, что я говорю. Я вам не враг.
– Да? Неужели? Но вы тоже думаете, что я убил Ингу Валерьевну?
Ярослав схватил себя за волосы и сильно потянул. Наверное, этот жест если не успокаивал его, то приводил в чувство.
– Я ничего не думаю. Пришел из-за Галины Ивановны, которая беспокоится о вас. И вот она-то не верит в вашу виновность.
– Правда?
Зиганшин кивнул и сказал, что Ярослав может быть уверен – Галина Ивановна думает и заботится о нем и сообщит родителям в Прагу.
– Наверное, уже сообщила, и они летят сюда. В общем, Ярослав, держитесь и знайте, что для вашей защиты будет сделано все возможное.
– Интересно, кому-то что-то померещилось, а я теперь должен защищаться, – фыркнул Михайловский, – родителей беспокоить! Мой отец, между прочим, старый человек, и ему совершенно ни к чему все эти потрясения! Не понимаю, почему наша жизнь должна переворачиваться вверх дном из-за чьих-то больных фантазий!
– Ярослав, улики против вас достаточно серьезны, – сказал Зиганшин мягко, – еще раз прошу поверить, что я вам не враг. Поскольку я очень обязан Галине Ивановне, то ради нее пойду на многое, чтобы облегчить вашу участь, и если не смогу помочь, то уж точно не сделаю вам хуже. Расскажите мне правду.
– Правда в том, что я не понимаю, откуда взялся этот бред! Я, приличный человек, вдруг сижу среди каких-то быдланов!
– Тише, тише, – осадил его Зиганшин, – быдланов вы еще не видели. Вы сидите в самой безопасной камере во всем изоляторе. Допускаю, что там не с кем поговорить о высоком, но вас не покалечили и не изнасиловали. Поверьте, это большое преимущество.
– То есть я еще должен подвергнуться насилию из-за вашего произвола? – выкрикнул Ярослав и заметно побледнел.
– Давайте перейдем к делу. Итак, главный вопрос: виновны вы или невиновны? Подумайте, прежде чем ответить, потому что если вы будете меня обманывать, то я ничем не смогу помочь.
– Нечего мне думать, я никого не убивал! Господи, ну что же это такое! Как сделать, чтобы мне поверили и выпустили отсюда?
– Спокойно, Ярослав, я для этого и приехал. Давайте разберем все улики.
Михайловский сел. Сначала он смотрел на Мстислава Юрьевича раздраженно и настороженно, огрызался, но быстро втянулся в диалог и к середине разговора рассуждал уже не как подследственный, а как ученый, поставивший дикий эксперимент с собой в главной роли.
Почему его флешка нашлась там же, где тело Инги Валерьевны, он объяснить не смог. Точнее, предложил множество вариантов, ни один из которых не удовлетворил бы даже самый доброжелательный суд. Это раньше надо было дублировать информацию, а теперь зачем, если все хранится в облаке? Сломался компьютер, ничего страшного, покупаешь новый, заходишь со своей учетки, и все восстанавливается. Так что флешка нужна довольно редко. В частности, студенты, которые помогают ему на экспериментах с собаками, не хотят помещать фотографии нигде у себя, чтобы не прослыть жестокими, они с фотоаппарата скидывают на флешку и отдают ему.
Он сохраняет информацию в своем облаке, и после этого флешка может валяться где угодно. Иногда он забывает ее в гнезде рабочего компьютера, иногда в ящике стола, иногда дома. Ее мог взять кто угодно, и не с дурными намерениями, а просто вдруг понадобился носитель информации. Могла даже сама Инга Валерьевна прихватить. Зашла в ординаторскую, побеседовала с сотрудниками, а флешку машинально сунула в карман.
Машиной он вообще пользуется редко. Это подарок отца на двадцать пять лет, и хоть водит он хорошо, но поскольку живет в центре, всюду ходит пешком или в крайнем случае в метро. Это получается намного быстрее и спокойнее.
Обычно машина скучает в гараже, и только раза два в месяц Ярослав выводит ее проветриться. Едет в область, в какое-нибудь интересное историческое место.
Мстислав Юрьевич подумал, что эта привычка свидетельствует не в пользу молодого человека: раз катается по области, значит, изучил топографию и знает, где можно без помех угробить свою жертву. Хотя машину подарили на двадцать пять лет, стало быть, совсем недавно… Но тогда это объясняет, почему в первых двух случаях он использовал транспорт жертвы, а со Стрельниковой – свой.
Гараж, сказал Ярослав, располагается далеко от дома, отец купил его еще в дремучие советские времена. Как были тогда построены длинные ряды кирпичных боксов, так и стоят. Ни камер, ни охраны гаражевладельцы не позаботились приобрести.
Мстислав Юрьевич поморщился. Гаражные кооперативы – это такая головная боль, такой рассадник криминала, что остается только возносить к небесам ежедневные молитвы, что его территорию в свое время обошла стороной постройка этой заразы.
На всякий случай он записал координаты гаража Михайловского и решил съездить туда, потолкаться среди завсегдатаев и на полудикой шиномонтажке, которая там обязательно есть.
Ключи от машины и от гаража, для удобства похитителей нанизанные на одну связку, Михайловский держал в своем рюкзаке. На вопрос, почему не дома, разумно ответил: «Чтобы не создавать себе лишних проблем, если автомобиль понадобится срочно».
