Мария Тович
Золотые бархатцы
Да, бабушки и их помощники творчески отнеслись к мероприятию: тут кулебяка с яблоками под названием "Королевский заказ", пирог-утопленник "Сон русалки", печенье "Миндальная нега", кексы "Мечта сластёны", булочки с маком "Съешь меня – я вкусная". Не названия, а просто фейерверк фантазии! А Агния-то думала поразить всех "Хрустящим восторгом". Блюдо одной переминающейся с ноги на ногу старушки под названием "Пирожки с картошкой" выглядит среди всего этого великолепия самым оригинальным.
Улыбаясь своим мыслям, подхожу к столу под номером «21» и вижу всю нашу компанию в сборе: обе Петровны, Лидия Михайловна, Егорыч и Света, которая, улыбаясь, машет мне рукой:
– Ты как раз вовремя. Сейчас всё начнётся.
В подтверждение её слов музыка стихает, и мы, как по команде, поворачиваем головы к сцене.
Затаив дыхание, я провожаю взглядом уже знакомую высокую фигуру, которая подходит к микрофону. Меня наполняет какое-то необъяснимое радостное чувство.
Он заметно изменился с нашей прошлой встречи: борода аккуратно подстрижена и приобрела чёткие очертания, из бесформенной щетины лесника она превратилась в симпатичную эспаньолку. Директор одет в стильный темно-синий костюм и белую рубашку с расстёгнутым воротом. Пиджак облегает фигуру и сидит, как влитой.
Я думала, такие приталенные модели хорошо сидят лишь на субтильных мальчиках из модных журналов. Ан, нет. Я ошибалась.
Он выглядит серьёзным и собранным:
– Здравствуйте, мои друзья, – начинает он, откашлявшись. – Рад всех видеть. Сразу хочу выразить благодарность нашим замечательным дамам, мастерам кулинарного искусства. Каждый год вы балуете нас своими шедеврами. Я, признаюсь, уже прошелся мимо сегодняшних творений. Аромат изумительный. Так что долго говорить не буду, сам хочу поскорей приступить к дегустации, – он сдержанно улыбается.
Ах, ещё и ямочки на щеках. Маленькая девочка внутри меня упала в обморок от умиления.
– Ну что же, пойдёмте вместе пробовать и выбирать, что кому по вкусу, – завершает директор свою короткую вступительную речь, спускается вниз и идёт к белым шатрам.
Вокруг нашего столика незаметно образовалась группа людей. Это подошли первые желающие "восторгнуться" и "похрустеть" десертом Натальи Петровны. Оглядываюсь и замечаю, что недалеко от меня среди панам и голубых униформ мелькает синий костюм. Гонимая какой-то неведомой силой, следую за плечистой фигурой. Я крадусь за ним мимо жующего народа, как пантера сквозь заросли джунглей. Но неожиданно толпа смыкается, и я теряю его из вида. Оглядевшись, понимаю, что стою у самого первого шатра.
Ну, раз я оказалась у самого начала, стоит начать дегустацию по порядку, отведав этот вишнёвый пирог, который будто так и просит, чтобы я его попробовала.
Ох! Вкусно!
А дальше были торт из безе, ореховый рулет, банановое суфле. Я перехожу от одного стола к другому, с интересом читаю названия и смакую кулинарные изыски. Вот и следующая экспозиция: в маленьких формочках лежат коричневые пирожные. На табличке название – "Шоколадное наслаждение". Что ж, попробуем, я люблю шоколад!
О, это божественно! Покрытое нежной шоколадной помадкой бисквитное пирожное в меру пропитано клубничным сиропом. Начинка из шоколадного крема с кокосовой стружкой – просто объедение! Как жаль, что порции такие маленькие.
Мне хочется взять еще одно пирожное. И я почему-то озираюсь как вор-форточник. Резко повернув голову, почти утыкаюсь носом в ткань тёмно-синего костюма.
– Здравствуйте, – его голос звучит мягко и слегка приглушенно.
– Здравствуйте, Лев Александрович, – громко выпаливаю я от неожиданности.
– А вас зовут Эвита, да?
– Да.
Он запомнил моё имя!
– Как Эвиту Перон? И что же? Вы такая же целеустремленная и смелая?
– Не знаю, – я смущаюсь и опускаю взгляд на свои мокасины.
– Сокращенно будет – Эва? Да?
– Все зовут меня Вита.
– Мне больше нравится – Эва. Я буду звать вас так.
Зови меня хоть Николаем. Когда я отражаюсь в этих глазах цвета бушующего моря, мне всё равно – отзовусь на любое имя.
Я молчу и не знаю, что сказать. Мой взгляд падает на подвешенное кашпо с жёлтыми цветами. И, пытаясь прервать затянувшуюся паузу, я указываю на бархатцы и говорю:
– Кстати, о названиях… вы знаете, в честь кого названы эти цветы?
Не зря же я целый час в Интернете о них читала!
– Нет, – он слегка поднимает брови и округляет глаза.
– Их латинское наименование – тагетесы. Названы в честь Тагеса – мифологического героя, сына Юпитера, который мог предсказывать будущее.
– Да? Не знал, – отвечает он с непроницаемым выражением лица, но глаза его смеются.
Всё ты знал, конечно. Ещё бы! Всю округу ими засадил.
– Вот так-то, – победно заявляю я.
– Вот оно что! А я-то думал, откуда я знаю, что вы намеревались сейчас сделать?
– И что же вам предсказали ваши бархатцы? – ехидничаю я.
– Вы любите шоколад. Вы съели одно пирожное и хотите взять еще одно. А потом проголосуете за этот десерт, – он кивает на табличку "Шоколадное наслаждение", которая у меня за спиной.
Откуда он знает? Если бы я не пообещала маленькой Петровне отдать свой голос за неё, мой жетончик непременно оказался бы в корзинке хозяйки этого шоколадного чуда.
– А вот и не угадали. Я свой голос отдам другой конкурсантке, – перечу я.
– Хм, ну тогда успешной дегустации. Извините. Мне пора.
Не успела я моргнуть, как он уже растворился среди постояльцев.
– Ну, где ты ходишь? Там сейчас весь хворост съедят! Попробовать не успеешь, – Света неожиданно материализуется как из воздуха..
– Иду-иду. Тут всё так вкусно, – я расплываюсь в извиняющейся улыбке.
– Ой, – Света таращит на меня глаза и давится от смеха.
– Что? – не понимаю я её реакции.
Света молча берёт меня за руку и тянет к самовару, который стоит на столе с расстегаями в качестве подходящего антуража.
– А ну-ка, улыбнись.
Я скалюсь в начищенный до блеска пузатый бок и замираю в немом ужасе. "Шоколадное наслаждение" беспощадно прилипло к моим зубам . Меня пронзает мысль: «И я ТАКАЯ с ним разговаривала!»
Света заходится в хохоте:
–Ну, ты моя красавица!
Я опять опрофанилась. Вот почему он так быстро ушёл. Наверное, не мог больше сдерживать смеха.
Мы подходим к столу с "хрустящим восторгом". Его, и правда, почти всего разобрали. Осталось совсем немного. Беру одно завитое печенье. "Хворост" вкусный, но кажется немного пресноватым.
– Что случилось, Вита? Не вкусно? – участливо спрашивает Наталья Петровна.
– Нет, очень вкусно. Просто, кажется, объелась. Сейчас лопну. Вот, держите, – протягиваю ей свой жетончик для голосования.
Глава 5.
– Как мы могли не выиграть! – Агния, негодуя, взмахивает руками. – Эти пирожки с картошкой – просто банальщина!
– Что ты возмущаешься? – маленькая Петровна, как обычно, блаженна и умиротворенна. Её простодушные глаза ласково глядят на расстроенную подругу. – Да я не ради победы участвовала.
– Вот и правильно! Главное – не победа, а участие, – цитирует олимпийский девиз Егорыч и гладит свои ухоженные усы, проверяя, не осталось ли на них крошек.
– Всё равно, для меня ты – победительница! – высоко вскидывая голову, произносит большая Петровна и одним движением посылает оставшийся "хворост " себе в рот.
Все постепенно расходятся. Персонал начинает убирать в мусорные пакеты одноразовые тарелки и стаканчики. Лидия Михайловна и компания расположились неподалеку на длинной деревянной скамейке с коваными ножками. Краем глаза замечаю, что к ним подошёл директор.
Как он всегда так внезапно появляется?!
Опускаю голову и делаю вид, что очень увлечена процессом складывания подносов.
– Ну, как вам сегодняшний праздник? – интересуется директор у Лидии Михайловны.
– Ой, наелась на два дня вперед. Можно сегодня не ужинать.
– А почему вы не участвуете? Я помню, вы как-то такой штрудель вкусный делали.
– Да, Лёва, вспомнишь тоже. Я уже забыла, как его готовить, – отвечает она печальным голосом. – Уже лет двадцать его не пекла.
Двадцать лет? Пансионата тогда еще точно не было. Они так давно знакомы?
– А директор и Лидия Михайловна – хорошие знакомые? Он – её бывший ученик, что ли?– шепотом спрашиваю я у Светы, копошащейся рядом.
– Ну… это, – мнётся она, – он… её бывший зять.
– Какой зять? – шиплю я, и внутри меня нарастает волна негодования, смешанная с растерянностью.
– Лидия Михайловна – мама его жены. Той, которая погибла в аварии.
Я чуть не роняю подносы. Что за день-то сегодня! То "шоколадное наслаждение" подводит, то оказывается, что я присматриваю за тёщей директора пансионата. И человека, о котором я тайно грежу во сне и наяву.
– Почему ты мне сразу не сказала? – возмущенно бубню я.
– Понимаешь, – отвечает Света извиняющимся тоном, – Лидия Михайловна сама попросила меня в твой первый рабочий день об этом не упоминать. Говорит: "Хочу, чтобы ко мне относились, как ко всем остальным, а не как к старой королеве". Тем более ты так смущалась и терялась, что мы не решились сразу тебя этим огорошить. Со временем бы сама узнала.
– Вот и узнала, – обиженно повторяю я.
– Ну, просто потом всю неделю как-то повода не было, и речь об этом не заходила. Не злись, пожалуйста, – канючит напарница .
– Ладно. Хорошо, что не через полгода об этом узнаю, – я примирительно улыбаюсь.
Тем временем, буквально спиной чувствую, что за мной кто-то наблюдает. Оборачиваюсь и ловлю на себе испытующий, внимательный взгляд директора. Он делает вид, что слушает Лидию Михайловну, приложив указательный палец к подбородку, и не сводит с меня глаз. Я инстинктивно быстро отворачиваюсь.
Наверное, думает: "Кому я доверил мать своей жены?"
Когда я снова пытаюсь искоса посмотреть на скамейку, к удивлению нахожу там только Лидию Михайловну в компании Егорыча.
Уже испарился! Оказывается, директор умеет исчезать так же внезапно, как и появляться.
– А почему он тогда её сюда определил? – спрашиваю я Свету, которая уже закончила убираться и стоит около меня.
– Мне кажется, потому что здесь прекрасные условия. Живи – не хочу! А еще она сама мне говорила, что он ей частную сиделку хотел нанять, когда она одна в квартире жила. Только Лидия Михайловна отказалась и сюда попросилась. Дочки нет, мужа тоже нет. Не хотела, говорит, больше жить в квартире с призраками прошлого. Да ей тут хорошо. Я бы в старости не отказалась сюда перебраться. Кормят, поят, развлекают. Что еще нужно?
– Может, нас еще здесь приютят на старости лет за былые заслуги, – ухмыляюсь я.
Вечером после ежедневного променада на свежем воздухе мы с Лидией Михайловной читаем Асадова. Вернее, читаю я, а моя слушательница, затихнув, полулежит в кровати и наслаждается поэзией любимого автора.
– Мне тоже нравятся эти стихи, – говорю я, закончив читать стихотворение "Мы хотели с тобою дружить".
– Да, поэзия – это нечто особенное. Она способна затронуть самые сокровенные уголки души, самое потаенное, – отвечает она мечтательно. – Я своим деткам в младших классах всегда задавала писать небольшие стишки. Пусть получалось не очень стройно по ритму и по рифме, зато какие образы необычные! Взрослый такого не придумает! Один мальчик, как сейчас помню, написал что-то там … «из снега… как из муки… испеклись снеговики». Эх, запамятовала уже, как именно.
– Да, а еще стихи – это отличное лекарство, – произношу я задумчиво, – лекарство для души. Когда плохо, когда не с кем поговорить. Они – настоящее спасение. Уйдешь с головой в творческий процесс и забудешь, о чем плакал…
– А ты тоже пишешь стихи? – она с интересом заглядывает мне в лицо.
– Да, – неуверенно отвечаю, понимая, что выдала себя, – так… балуюсь немножко.
– Прочитай мне что-нибудь из своего.
Из своего? Судорожно перебираю в мозгу названия и понимаю, что не могу вспомнить ни одного целиком.
– Я как-то плохо помню свои стихи наизусть, – мямлю я.
Лидия Михайловна смотрит на меня выжидающе: – Пожалуйста, Вита.
– Ну, разве что, вот это.
На ум почему-то приходит стих, который я написала Паше, когда мы были еще в браке. Набираю шумно воздух в легкие, на секунду замираю и медленно начинаю:
– Я почти не помню, как тебя любила,
Как тобой дышала, как тобой жила.
Как же допустила, что совсем забыла
Нужные такие нежные слова.
Я ищу, за что бы ухватиться крепко,
Чтобы погрузиться в прежние мечты,
Чтобы сделать кадры, чтобы сделать слепки
Нашей прошлой сказки будней золотых.
Мне бы окунуться в счастье от того лишь,
Что ты рядом ходишь, ходишь и молчишь,
А сейчас ты будто в топях тёмных тонешь,
И меня пугает фраз забытых тишь.
Я хочу обратно к первым поцелуям,
К вздохам на скамейке, к трепету в груди,
Но сидит в сознаньи, глухо протестуя,
Замершее в крике злое "уходи".
Ссоры, ругань – болью сердце выжигают.
И, рубцуясь, рана стёрла все следы.
Как же так случилось? Наши тени тают.
Волшебство из сказки превратилось в пыль.
Из обид оковы сбросить нету силы,
Я иду, на ощупь выбирая путь.
Помоги мне вспомнить, как тебя любила,
Без тебя мне память эту не вернуть.
Я замолкаю.
–Такое грустное стихотворение, – Лидия Михайловна хмурит брови-ниточки, – и очень хорошее. А я тоже на Гришу часто обижалась. Иногда думала: « Всё! Ухожу от него! Не люблю его больше!» А он всегда первый мириться приходил… с цветами. Даже когда я не права была. Вот так сорок пять годков и прожили вместе. Куда же без ссор? Они у всех бывают.
– Да, но у нас с мужем ссоры стали обычным образом жизни. Последние полгода мы даже не разговаривали нормально, только огрызались друг на друга. А ведь в начале нашей совместной жизни мы совсем не ругались. Конечно, у него бывали вспышки. Но это было так несущественно.
– А что же случилось?
– Мы решили завести ребенка.
Лидия Михайловна округлила глаза:
–Так это же дело хорошее. Дети – это прекрасно. Это цветы жизни, как ни банально звучит.
– Да, вот и мы, прожив в браке два года, подумали: не посадить ли нам самим эти прекрасные цветы… для начала хотя бы один. В первый месяц нашего планирования… Я раньше даже слов таких не знала… Я по своей наивности мечтала и представляла, как покажу ему тест на беременность, где я ему сообщу эту радостную новость. Выбирала имя для девочки и для мальчика, заглядывала в витрины детских магазинов и присматривала понравившиеся комбинезончики. Не ходила, а порхала в радостном предвкушении. Но ничего не получилось. Я подумала, что это какое-то недоразумение, ошибка. Но не получилось ни во второй, ни в третий, ни в четвертый месяц. Тогда во мне поселился страх. А что, если никогда не получится? Состояние паники и бесконечной тревоги мучило и не покидало меня. И я плакала каждый раз, когда понимала, что вновь не беременна.
– А что же твой муж?
– А что он? Сначала в шутку, а потом и всерьёз стал называть меня бесплодной и никудышной.
К горлу подкатил ком.
Я вспоминаю, как пила настойки каких-то трав, читала заклинания, объедалась витаминами вперемешку с валерьянкой, даже фикус посадила, прочитав в интернете, что это помогает. В общем, сходила с ума, как умела. На что только не толкают отчаяние и одиночество. Да, одиночество, потому что мой муж настолько отдалился от меня, что, казалось, этот ребенок нужен мне одной. Он даже дома перестал появляться. Хотя, когда дома ждет вечно плачущая жена, а супружеский долг превращается в ежедневную пытку… разве от такого не захочется сбежать?
– Знаете, – сглатываю намечающиеся слезы, – я ведь пошла к врачам, обследовалась, и мне сказали, что я полностью здорова. Доктора лишь развели руками, потому что лечить меня было не от чего.
– А муж проверился? Сейчас мужики совсем хилые пошли.
– Я предлагала ему несколько раз, но он отказывался и возмущался, мол, точно здоров, это я -больная и неполноценная.
– Так это из-за него не получалось, Витоша! Сам он больной!
– Нет, – я грустно улыбаюсь своему новому прозвищу. – Нет, он не больной. Через год наших мытарств мне позвонила женщина и сказала, что они с Пашей давно встречаются, любят друг друга, и у них скоро появится ребенок.
– Вот кобель! – вырывается у всегда интеллигентной Лидии Михайловны.
– Мне тогда так больно было, просто физически больно. Это же настоящее предательство. Как он мог… Он мне изменял, да ещё и подарил ребёнка другой, чужой женщине, не мне. Я чувствовала себя такой одинокой, совершенно растоптанной. После того, как всё открылось, я собрала его вещи и подала на развод. Хотя мне показалось, что он не очень хочет уходить. Ему и так было удобно: тут одна кормит, там другая холит. Да только вот, видимо, забылся и сделал ребёнка любовнице. А может, решил так проверить свои возможности.
Я закрываю глаза, пытаясь скрыть слезы обиды.
Зачем я всё это рассказываю этой пожилой женщине? Наверное, она и сама не рада моей исповеди. Видимо, это стихи настроили меня на такой откровенный лад. Может, мне просто необходимо было выговориться, ведь я ни с кем этого не обсуждала. Подруги – в других городах, а маму я не хотела лишний раз расстраивать своими проблемами в наших редких разговорах по телефону. Я просто поставила её перед фактом, что развожусь. А она не стала спрашивать о причинах, и, кажется, даже обрадовалась. Паша ей никогда не нравился. Она считала его слишком импульсивным, горячим и почему-то нечестным. Как в воду глядела.
Мой внутренний монолог прерывает трескучий голос собеседницы:
– Я передачу смотрела… Там рассказывали, что мужчина и женщина могут не подходить друг другу по природе, генетически. Вот у них дитё и не рождается. А я вот считаю, что на всё воля Божья, и детей небеса посылают.
– Ну, неужели я детей не заслуживаю, – всхлипываю я.
– В том-то и дело, что заслуживаешь… детей от хорошего мужчины. А с этим… – она подбирает слово, – сама знаешь кем, пусть новая подруга мучается.
Я улыбаюсь: мне стало намного легче, как будто что-то тяжелое упало с моих плеч. Правда, ещё мне немного стыдно за то, что вывалила наболевшее на чужого мне человека.
Ищу глазами часы. Ого! Десять минут одиннадцатого!
– Лидия Михайловна, вам уже давно спать пора. Что-то заболтались мы.
– А я не заметила, как время пролетело.
– Ну, ладненько, я побежала, – встаю с кресла и направляюсь в двери. – Спокойной ночи.
– Вита, – окликает меня Лидия Михайловна.
– Да, что-то ещё?
– Принеси мне завтра твои стихи почитать.
– Хорошо. Принесу, – соглашаюсь я и мысленно перебираю места, куда могла засунуть тетрадь со своей писаниной. Раз я и так уже всё рассказала, то можно и показать свои зарифмованные душевные стенания.
– Доброй ночи.
– До свидания, Витоша.
Глава 6.
Как непривычно провести весь день дома! Бесформенное, вяло текущее время нагоняет на меня тоску. Похоже, я успела привыкнуть к размеренной, упорядоченной жизни по расписанию
пансионата. Тишину безмятежного воскресного утра бесцеремонно разрывает трель телефонного звонка. Нащупываю трубку на тумбочке.
–Алё, – отвечаю я с закрытыми глазами.
– Привет, дорогая! – раздается энергичный мамин голос. – Я тебя не разбудила?
Как тебе сказать? Семь утра. Воскресенье....
– Немножко, – сиплю я, пытаясь включиться в действительность.
– А кто рано встает, тому Бог подает. Как дела на новой работе?
– Мне нравится. Люди там работают отзывчивые, добрые. Ухаживаю за пожилой женщиной, бывшей учительницей. Кормят вкусно. В общем, все хорошо.
Я не вдаюсь в детали, потому что знаю: мама больше любит рассказывать сама, чем слушать. Её вопросы носят скорее дежурный характер. Мы вообще редко говорим с ней по душам. Вернее, совсем не говорим. Она не любит расстраиваться из-за чужих бед. А моё внутреннее состояние не всегда радужное. Её всегда больше беспокоило, поела ли я, чистая ли на мне одежда. В моих детских воспоминаниях нет картин, где я на ушко рассказываю маме, что мне нравится мальчик со двора, или как я жалуюсь ей на свою излишнюю худобу, и потому меня дразнят в школе «палкой». Я помню, как мама крутится перед зеркалом в новом наряде, а я зачарованно слежу за ней и не могу отвести глаз. Я – зритель в темноте зала, а она на сцене. Мама всегда сохраняла дистанцию. Так уж у нас повелось. Может быть, кто-то обсуждает с родителями своё самое сокровенное. Но не я.
Но я всё равно люблю свою маму. Она такая одна, и она моя.
Пребывая в потоке собственных размышлений, рассеянно слушаю про какие-то перуанские обычаи и с энтузиазмом поддакиваю. Когда фонтан новостей с южноамериканского континента иссяк, мама добавляет:
– Ой, ну всё, мне пора.
– Пока, мама, люблю тебя и скучаю.
– Да, дорогая. Пока.
Телефонные гудки оставляют меня наедине со своими мыслями. Может быть, некоторые люди просто не умеют словами выражать свою любовь? Вот не дано им умение говорить нежные приятности. Ни меня, ни папу мама никогда не называла ласково, не придумывала нежные прозвища. Всегда звала только по имени , а папу и вовсе чаще – по фамилии. Но это же не значит, что она его не любит? Наверное, это просто такая природа человека. Успокоив себя этим заключением, лениво потягиваюсь и, наконец, встаю с постели.
***
– Привет, мне вчера Лидия Михайловна показала твою тетрадь со стихами, – Света встречает меня в коридоре и без лишних предисловий переходит к делу. – А ты классно пишешь! Я, конечно, не большой знаток поэзии, но… знаешь что? Ты должна выступить со своими стихами на концерте для дяди Стёпы.
– Постой-ка… Спасибо, конечно… Но на каком концерте? Перед кем выступить? И кто такой дядя Стёпа?
– Я совсем забыла, что ты здесь недавно и не со всеми нашими традициями знакома. Как будто сто лет тебя знаю. Дядя Стёпа, он же Степан Алексеевич Шуфляткин, самый старый постоялец пансионата. Каждый год на его день рождения мы с ребятами устраиваем концерт, что-то вроде шоу талантов: кто на гитаре играет, кто сценки показывает. Старикам очень нравится.
– Но я никогда не выступала на сцене! – таращу глаза для убедительности. – Я не умею.
– Да не дрейфь, – смеётся Света. – Выйдешь, встанешь у микрофона и прочитаешь парочку стихов. Тут же все свои. Наш повар частушки собственного сочинения обещал, местный хор бабушек будет петь.
– Света, но я стесняюсь. Было бы, что читать. Я же дилетант, пишу, как вздумается.
– Перестань, у тебя душевные стихи. Тем более, ты их не профессорам по литературе будешь на суд представлять. Поверь мне: пожилые люди – самая благодарная публика. Тебе еще понравится.
– Ладно, уговорила. Я попробую.
– И правильно сделаешь. Тем более, я уже тебя записала сегодня утром.
– Света! – деланно возмущаюсь я.
– Но я знала, что ты согласишься, – она по-хулигански морщит нос.
– А ты что будешь делать? Какой у тебя номер? – спрашиваю её подначивающим тоном.
– Я буду вести все это действо, как конферансье, – парирует она, довольная тем, что есть, что ответить.
– Какого числа хоть будет?
– Двадцать третьего. В эту пятницу. Успеешь еще наизусть выучить. Хотя это необязательно, можешь и по листочку прочитать. Ну, всё. Мне пора. Я побежала. Пока, – она разворачивается на каблуках и торопливо шагает к лифтам, оставив меня с невысказанным вопросом на лице.
А какие именно стихи? Про природу или что-то юмористическое? Розовые сопли точно никому не будут интересны, так что любовная лирика, которой у меня как раз больше всего, не подойдет. Может быть, написать что-то новое? Время еще есть.
В растрепанных чувствах захожу в номер Лидии Михайловны:
– Здравствуйте! А вот и я. Как себя чувствуете?
– Добрый день, Витоша. Чувствую так, как можно себя чувствовать в семьдесят пять лет, – кряхтит она и разводит руками.
– Представляете, меня Света записала в концерте участвовать, стихи читать.
– А это я ей подсказала. Мне так душу согрели твои стихи. Дай, думаю, скажу, что и других стариков твоей поэзией надо порадовать.
Нервно теребя край своей синей рубашки, подхожу к окну. На газоне недалеко от больницы вижу какой-то грузовик и людей в спецовках.
– А что это за люди?
– Где?
– Там, на газоне, – тычу пальцем в стекло.
– Это строители. Лёва же церковь строить собирается. А то бабкам даже свечку поставить негде. Лёва говорит, уже и с батюшкой договорился. Будет у нас тут службы проводить.
– А, – протягиваю я, – понятно. Это он хорошо придумал.
Образ директора мгновенно всплывает у меня в голове, и сладкая волна нежного трепета растекается по всему телу. Поймав себя на том, что стою и глупо улыбаюсь, резко меняю тему, пока Лидия Михайловна, которая, между прочим, бывшая теща директора, не заметила распирающих меня чувств.
– Ну, что у нас сегодня по расписанию? – бодро кричу я так, что Лидия Михайловна вздрагивает.
– Через час в бассейн. Может, не пойдем? Может, лучше телевизор посмотрим? – предлагает моя противница физических нагрузок.
– Телевизор, конечно, посмотрим. У нас же еще час есть, – беру пульт, нажимаю на кнопку, и экран плазмы оживает. – А потом пойдем в бассейн, – я кровожадно потираю руки.
Лидия Михайловна лишь тихонько вздыхает, и мы погружаемся в мир передачи о культуре и быте Древнего Рима.
***
Актовый зал пансионата очень просторный и вместительный. Современные удобные кресла с подголовниками больше походят на те, что установлены в залах кинотеатра. Широкая сцена на возвышении скрывается за шикарным бархатным занавесом цвета ультрамарина.
Да, таким подмосткам позавидовали бы актеры какого-нибудь провинциального театра.
Сегодня проходы украшены разноцветными надувными шарами. А над сценой блестят подвешенные цифры 8 и 9.
Наверное, дяде Стёпе 89 лет? Да он совсем старенький!
Зал постепенно наполняется пожилыми зрителями и их спутниками. Я сижу у прохода на третьем ряду, чтобы мне было удобнее прошмыгнуть за кулисы, когда подойдет моя очередь. В руках у меня трясутся два листка со стихами. Я судорожно вчитываюсь в слова, написанные от руки, повторяя и без того выученные наизусть строки. Весь вчерашний вечер я развлекала зеркало в ванной декламацией своей поэзии.
Рядом со мной сидит Лидия Михайловна, далее Егорыч и обе Петровны. Они все в предвкушении номеров и выглядят, как счастливые дети. Агния одета в закрытое оранжевое платье в пол. Она сегодня будет выступать вместе с хором. Кручу головой и замечаю еще несколько бабушек в таких же платьях. Света порхает по залу: то что-то обсуждает с интерном Костей, по совместительству нашим звукорежиссером, то рассаживает по местам вновь прибывших гостей. Впервые вижу её не в форменной одежде. Сегодня она надела фиолетовое платье – футляр, которое туго стискивает её плотную фигуру. И, когда она делает вдох, создается впечатление, что ее мощный бюст может разорвать эти тесные оковы. Свободных мест почти не осталось. Света подходит к микрофону, проверяет – работает ли, стуча по нему пальцем:
– Всем здравствуйте!
Шум, царивший в зале до этого момента, постепенно стихает.
– Я очень рада видеть всех, кто зашел на наш маленький концерт! Дядя Стёпа, а вас с Днём рождения! – обращается она к кому-то на первом ряду.
Я вытягиваю шею, но вижу лишь край лысины в старческих пигментных пятнах. Круглая голова благодарственно кивает.
– Будьте здоровы! Это главное! – воодушевленно продолжает Света. – Ну что же, начнём! Итак, на сцене человек, который каждый день балует нас вкусными изысками. А сегодня он удивит частушками, которые сочинил сам!
После её слов под дружественное улюлюканье из-за кулис выплывает Фёдор Константинович – повар пансионата. В руках у него небольшая красная гармошка, на щеках – здоровый румянец. Он начинает петь смешным писклявым голосом что-то про огороды, вызывая бурные всплески хохота. Но я не слышу слов и не могу разделить всеобщего веселья. Звуки гармошки, шуточные частушки и гогот зала слились у меня в один неразборчивый гам. Мои руки будто одеревенели, дышать трудно – на меня накатывает безжалостная волна паники.
Я боюсь выступать. Тут так много народу!
Пытаюсь углубиться в чтение шпаргалки, но строки скачут и расплываются.
А вдруг я забуду слова?
Номера идут один за другим: какая-то сценка про врачей, песня, звуки гитары. Я почти не смотрю на сцену и пытаюсь сосредоточиться на повторении выученного.
Вдруг меня легонько касается холодная рука Лидии Михайловны:
– Витош, тебя Света зовёт.
Я отрываюсь от чтения. Света, стоящая у сцены, беззвучно шевелит губами: "Ты следующая".
Резко вскакиваю с места и на негнущихся ногах спешу за кулисы.
Юная домристка на сцене подходит к кульминации своего музыкального произведения.
Черт! Я оставила свои листки на кресле! Хотела же взять их с собой на всякий случай. Теперь я точно всё забуду. Ноги будто сделаны из желе: трясутся и подкашиваются. Желудок неприятно сжимается. Я сейчас в обморок грохнусь. Или меня стошнит. Главное, чтоб не прямо на сцене.
Представленная картина почему-то меня веселит, и я включаюсь в реальность. Тем временем Света уже объявляет меня по микрофону:
– Эта девушка работает у нас недавно. Но она пишет прекрасные стихи. И сейчас вы в этом убедитесь. Встречайте! Эвита Станиславовна!
После аплодисментов в зале повисла тишина. Ни звука. Словно зомби выхожу на середину сцены. Моё сердце колотится так, будто хочет выпрыгнуть и убежать. Я дышу как марафонец после преодоления непосильной дистанции. Для уверенности хватаюсь за стойку микрофона обеими руками. Из зрительного зала в ожидании на меня внимательно смотрит море глаз, молодых и старых, в очках и без. Мой взгляд скользит вверх по стенам. И, уставившись на какую-то точку на потолке, я негромко произношу название:
«Утро у озера»
Озеро смотрит глазами влюбленными,
Тает бесследно роса,
Выгнула спину, умытая волнами,
Береговая коса.
В небо вонзаются черными пиками
Сосен могучих ряды,
Галка проснулась и с резкими криками
Скачет у кромки воды.
Сосны бесстрастно титанами стройными
В гладь голубую глядят,
Словно безмолвные строгие воины
Тихо на страже стоят.
Солнце раскинуло руки горячие,
Светом стволы опалив,
В сетку ветвей льются полупрозрачные
Тропки лучей золотых.
День молодой, суматохой не тронутый,
Здесь начинает свой путь,
Чтобы усталым, с печальными стонами
Ночью навечно уснуть.
Тишина. Воздух взрывают аплодисменты. Не в силах посмотреть на тех, кто мне хлопает, пялюсь в потолок.
Это аплодисменты! Значит, не всё так плохо! – проносится у меня в голове. – Половина дела сделана.
Я объявляю второй стих, который написала специально для выступления, и мой голос звучит уже уверенней:
«Старики»
Под мерный шёпот кухонных часов
Старушка наливала в чашку чая,
Когда, сменив ватагу голосов,
Из радио вдруг песня зазвучала.
Ей вспомнилось, какой была она –
Задорной, молодой и круглолицей,
И танцы вечерами до темна,
И ухажёров прошлых вереницы.
Под эту песню подошёл один из них,
А через месяц в загсе расписались,
Потом всю свадьбу радостный жених
Шутил, смеясь: «Вот так! Дотанцевались!»
В соседней комнате читал газету дед,
Очки на кончик носа сдвинув грозно,
Узнал он, не забыл за столько лет