Мария Тович
Золотые бархатцы
– Он живёт тут? – мои брови ползут вверх.
– Да, у него тут что-то вроде летней резиденции. В погожие деньки часто проводит здесь время. Говорят, он до того богат, что может совсем не работать.
– А откуда у него столько денег?
–Владеет какой-то компанией. По добыче полезных ископаемых, что ли. Сам он – бывший военный. Когда его жена умерла, ушёл со службы. Потом подался в бизнес, и через каких-то пять лет стал одним из самых богатых людей города. Потом вот пансионат наш построил…
– А что случилось с его женой?
– Автомобильная авария, – коротко отвечает Света. – Бедняга. Он так после этого и не женился. А ему-то всего около сорока, – она вздыхает, приводя в движение свою выдающуюся грудь.
Возвратившись к скамейке, где мы оставили Лидию Михайловну, находим её на прежнем месте. Она и двое её подруг живо обсуждают очередной брак какой-то телевизионной звезды.
– Срам, да и только! Вот мы выходили замуж раз и по любви! А эти придумали какие-то гражданские браки, прыгают от одного к другому, – возмущается большая Петровна.
–Ну, что ты, Агния, – мягко возражает ей менее габаритная Петровна, – может, у них любовь.
– Жизнь – штука длинная, и в ней всякое случается, – примиряет их Лидия Михайловна.
– Ну что? Нагулялись? – весело спрашивает Света.
– Да, пора бы уже по кроваткам, – кряхтит Агния и взглядом подзывает уже направляющуюся к ним сестру-сиделку.
Комната заполнена нежным зеленым светом абажура. Мы помогли Лидии Михайловне переодеться, и она уже в постели. Её желтое усталое лицо кажется ещё меньше, утонув в глубине огромной подушки.
– Что сегодня: проза или поэзия? – Света держит в руках две книги, как бы взвешивая, какая из них тяжелее.
– Пожалуй, я бы послушала стихи. Что-то сегодня утомилась. Боюсь, "Сага о Форсайтах" требует большей концентрации.
Света кладёт одну из книг на журнальный столик, а сама удобно располагается в кресле и открывает синий томик. Замечаю, что это стихотворения Эдуарда Асадова. Я люблю этого поэта. Он пишет просто, без заумных оборотов. Но его стихи такие чистые, добрые. И своим незамысловатым слогом способны тронуть самые сокровенные уголки души. Света читает стихотворение " Воспоминание".
А у неё красивый голос. Она произносит слова чётко и при этом мелодично. Рассеянно слушая её певучее чтение, прокручиваю в голове сегодняшний день. Столько информации. Всё новое. Не забыть бы ничего. И чего я волновалась? По-моему, тут очень даже неплохо.
Вздрагиваю от того, что кто-то треплет меня за плечо.
–Вита, пора домой, – шепчет Света.
Не сразу сообразив, где я, смущенно ойкаю. Оказывается, я сладко уснула в кресле под ритмичные строки Асадова в е исполнении Светы. Кручу головой. Лампа погашена. Лидия Михайловна спит.
Мы тихонько выходим, стараясь не шуметь.
–Решили с Лидией Михайловной тебя не будить. А потом она сама отключилась.
Я краснею. Как стыдно!
– Это всё свежий воздух и новые впечатления. Не расстраивайся. Мы тут, как одна семья. А ты – новый член семьи.
Семьи… А ведь недавно у меня была своя семья, небольшая, состоящая из двух человек: меня и мужа, но всё-таки семья.
Горечь начинает подкатывать к горлу. И, стараясь избавиться от грустных мыслей, я меняю тему:
– Как тут всё-таки красиво! Ухоженно! Наверное, очереди из стариков стоят, чтобы попасть сюда? А судя по нашим зарплатам – удовольствие это очень и очень недешевое?
– Ну, в том, что очереди стоят – ты права. А вот дальше ты сильно ошибаешься.
– Как это? – моё лицо вытягивается, а брови стремятся к потолку.
– Постояльцы пансионата "Золотые бархатцы" не платят ни копейки. Их пребывание, сон, еда, уход здесь абсолютно бесплатны.
Я подбираю упавшую от удивления челюсть:
–То есть, ты хочешь сказать, что они за всё это ничего не платят?
Довольная произведённым на меня эффектом, Света с видом всезнающего Будды отвечает по слогам:
– Ни-че-го.
И её слова, как мячики для пинг-понга, звонко отскакивают от начисто вымытого глянцевого пола фойе. Она продолжает:
– Но сюда не так-то просто попасть. Говорят, что директор, основывая этот пансионат, руководствовался идеей о некой высшей справедливости. А именно: сюда принимают лишь тех, кто прожил жизнь достойно, не запятнав свою честь и достоинство. Никаких брошенных семей, невыплаченных алиментов и прочих неприятных историй. Я уже не говорю про судимости. Таким-то путь сюда точно заказан. А ещё, ты уже знаешь, что тут категорически запрещается курить и пить спиртное, даже по праздникам. Так что, курильщики и алкоголики – за бортом. Помимо этого, здесь люди уважаемых профессий, но часто недооцененные в материальном плане – бывшие учителя, медики, художники, ученые. И третье: они должны быть одиноки, то есть, ухаживать за ними некому. Либо условия их проживания в собственной семье просто невыносимы. Как, например, с Евгенией Артемовной, из пятьдесят восьмого номера. У неё сын – наркоман, всё из дома тащил, да и её несколько раз об стенку прикладывал. Вот и забрали эту бедную женщину от греха подальше.
– Интересно, а как можно узнать, как человек прожил жизнь?
– Ходят слухи, что на Льва Александровича целая команда специальных людей работает, что-то типа частного детективного агентства. Да, и в МВД у него подвязки – вроде как служил раньше с каким-то их начальником. Точно не знаю. Но вот досье у них точно на каждого есть.
– И надо ему так заморачиваться? – искренне удивляюсь я.
– Да разве этих богатеев поймешь? Ну, захотелось ему так – замечательно. И нам хорошо: зарплата высокая. По крайней мере, мне хватает, чтобы прокормить своих троих пацанов и их папаню-лоботряса. Еда на славу, ещё и контингент, так сказать, подбирают, – она усмехается.
– А пенсии? Пенсии они получают? – не успокаиваюсь я.
– Конечно. Тут Лев Александрович такую штуку придумал: когда старики начинают возмущаться, что не привыкли к дармовым харчам, им предлагают отдавать часть пенсии в фонд помощи детям из малообеспеченных семей.
И детям – лишняя игрушка, а главное, пенсионеры наши чувствуют себя людьми помогающими, а не дряблыми развалинами, которые стоят с протянутой рукой. У нас на доске объявлений даже списки вывешивают, кому помогли, куда деньги пошли. Не знаю, правда или нет, но вот такая хитрая схема для поднятия самооценки стариков. Особенно дедушки гордятся. Настоящий мужик, он же и в девяносто лет – мужик, который хочет, чтобы в нём нуждались, и рад быть полезным.
Незаметно мы подошли к главным воротам.
– Ну, что… я на остановку побежала. Надо торопиться к моим спиногрызам. Небось, не спят еще, папка-то фиг уложит.
Она машет рукой и идёт дальше по тропке, ведущей к автодороге. Света убегает так быстро, что я не успеваю предложить ей подвезти до дома. Мысленно даю себе пинка, досадуя на собственную нерасторопность.
Приехав домой, сразу достаю удобные мокасины. Фотографии для пропуска, весь день пролежавшие на столе, предусмотрительно кладу в сумочку. Нужно выспаться. Завтра рано вставать.
Глава 3.
На следующее утро я, уже как полноправный работник, иду с полученным пропуском в кармане, жадно вдыхая утренний воздух. У главного корпуса толпятся десять-пятнадцать постояльцев. Это пожилые мужчины. Они одеты в камуфляжные костюмы цвета хаки, кепки и резиновые сапоги. У кого-то в руках чехлы, по-моему, от удочек.
Рыбаки?
Рядом суетятся молодые люди в синей униформе вокруг небольших белых автомобильчиков, похожих на те, которые перевозят гольфистов по полю во время матча. Они ловко загружают в автомобильчики сумки со снастями и складные стулья. Замечаю, что сами они тоже одеты в резиновые сапоги.
– С утра пораньше собрались, – кричит Света кому-то в толпе пожилых рыбаков.
– Да, Светочка, хотим на утреннюю зорьку успеть, – отвечает ей низкорослый старичок, – вот наловим рыбы – будет вам ушица! – в его глазах сияет мальчишеский задор и радостное предвкушение.
Из боковых дверей здания появляется одна из поварих с помощницей: обе в белых халатах. Они несут пакеты с рядами белых коробок и термосов.
– Вот, – пыхтит она и отдает пакеты любезным молодым людям в униформе. – А то даже не позавтракали с утра, как маленькие с этой рыбалкой. – Она отдувает упавшую на лицо прядь.
–А тут работает много молодых парней, – замечаю я. – Думала, в сестры-сиделки идут в основном женщины.
– Это интерны наши. И среди них есть очень даже симпатичные медбратики, – Света хитро ухмыляется и заговорщицки мне подмигивает. – Так что мы тут быстро найдём тебе нового мужа.
Я вздыхаю. Нет уж! Я только что оттуда и обратно в жены не очень-то хочу. Хотя где-то глубоко в душе маленькая девочка запрыгала и захлопала в ладоши при мысли о романтическом приключении с каким-нибудь привлекательным интерном. Во всяком случае, я уже два месяца как свободная женщина и могу позволить себе небольшое увлечение.
Наконец рыбаки и их сопровождающие погрузились в белые машинки. Проводив взглядами, как они тихоходной колонной отъезжают от парадного входа, направляемся к Лидии Михайловне.
Она уже проснулась и сидит на кровати, сосредоточенно надевая слуховой аппарат.
– Доброе утро! – жизнерадостный голос Светы наполняет небольшую комнату. – Это правильно. Сразу аппарат одевайте, а то вы не только Егорыча, всех скоро на оперу подсадите.
Я непонимающе смотрю на них. Лидия Михайловна улыбается глянцем вставных протезов:
– А ему даже полезно было просветиться, – она поворачивается ко мне. – Тут как-то Света пошла на планерку во втором часу. А я думаю, посмотрю передачу про Карузо. И так мне этот аппарат надоел. Я его возьми, да и сними, – она смеётся с видом весёлой проказницы, и лучики морщинок разбегаются от её глаз. – А Егорыч из восемьдесят восьмой комнаты, что за стенкой, хотел матч то ли футбольный, то ли хоккейный, черт его знает, посмотреть. Так вот подходит он ко мне за обедом и говорит: "Ну, что? Пойдете со мной в оперу в следующую пятницу. Говорят, недурственные артисты выступают". А я ему: " Чего это ты?" А он, оказывается, всю передачу со мной прослушал. Говорит: сначала палкой в стену постучал – не слышу. Хотел уже идти ко мне, чтобы я, глухомань, потише звук сделала. А потом заслушался. Красиво, говорит, поют. Ой, умора.
– Они теперь каждый месяц на премьеры ходят, – вставляет Света, подавая Лидии Михайловне стакан воды и три таблетки. – Цинниризин, Тромбо асса и половинка Эналаприла, – обращается она ко мне уже более серьезным тоном. – Ну, мы с тобой еще в больницу сходим сегодня, карточку посмотрим, я тебе про лекарства расскажу.
– Таблетки, таблетки… Ох, старость – не радость, – улыбка сходит с лица Лидии Михайловны.
За завтраком мы заняли столик у окна. Просторная столовая пропитана волшебными запахами кофе и свежеиспеченных булочек с корицей. За столиками сидят бабушки и дедушки, склонив головы над тарелками, и медленно пережевывают еду. Среди моря седых голов и рубашек пастельных тонов яркими пятнышками выделяются синие униформы работников. Это молодые люди и девушки, а также женщины среднего возраста. Они смеются, что-то рассказывают друг другу и своим пожилым собеседникам. Замечаю, что негромким фоном из колонок под потолком доносится классическая музыка. Она играет тихо и ненавязчиво, создавая приятную атмосферу, наполняя душу умиротворением и спокойствием.
– Не могу с утра много есть, – Лидия Михайловна отодвигает свою тарелку с овсяной кашей и сухофруктами. – Пока ещё нет сил что-то жевать.
– А их и не будет, если ничего не пожевать, – Света мягко возвращает тарелку на прежнее место.
– Кто тут опять есть отказывается? – за спиной раздаётся громкий бас. – У нас в спорте говорят: кто завтрак не съел – тот сопернику 10 очков форы подарил.
Оборачиваюсь и вижу высокого пожилого мужчину с залихватскими белыми усами. Он опирается на деревянную палку с массивной рукояткой и улыбается. Рядом с ним стоит девушка неопределенного возраста с длинными ресницами и грустным взглядом. В её руках поднос с двумя тарелками.
– Доброе всем утро! Мы к вам присоединимся? – спрашивает старик.
– Доброе утро! Конечно, садитесь. Знакомьтесь: это Вита – моя новая сменщица, – Света указывает на меня широкой ладонью.
– Очень приятно. Василий Егорыч, – поглаживает свои мохнатые усы подошедший. – А это Эля.
– Мне тоже, – я улыбаюсь ему в ответ.
Так вот он какой, новоиспечённый любитель оперы.
Вспоминаю утренний разговор и смотрю на Лидию Михайловну. С ней произошла разительная перемена. Она чинно ест кашу, медленно поднося ложку ко рту, и закусывает сдобной булочкой.
– Ешь, ешь, а то как ты со мной в бильярд играть будешь? Мы тут с мужиками просто подсели на него.
– Какой ещё бильярд? – хмурится Лидия Михайловна, проглатывая очередную ложку каши. – Давай лучше на "Травиату" в следующую пятницу сходим. А то, что за радость тяжелой палкой по шарам бить?
– Вот вам, девчонки, лишь бы не напрячься лишний раз. Когда я… это… физкультуру преподавал, вечно девчонки отлынивали: в высоту прыгаем – сделайте им планку пониже, подтянуться нужно – так у них руки слабые. Эх! Да бильярд просто создан для нас, пожилых, так сказать: сделал удар – ходишь, отдыхаешь, а можешь и присесть. Если уж старики справляются, так ты, молодуха, нас вообще всех сделаешь и даже не устанешь.
Лидия Михайловна кокетливо улыбается. От её капризного настроения не осталось и следа. В её глазах загораются озорные искорки, и она живо отвечает:
– Да ну тебя, Егорыч. Скажешь тоже. Но на "Травиату" тоже пойдём, – делает нарочито строгое лицо Лидия Михайловна.
Они продолжают шутливо препираться. Делаю ещё один глоток ароматного кофе и невольно закрываю глаза от удовольствия.
Ммм, вкусно!
Как странно. Старческие голоса так похожи друг на друга. В молодости у нас у каждого свой индивидуальный голос: писклявый или низкий, с мягкими тягучими обертонами, с особыми звонкими нотками или, напротив, глухой, сиплый. А с возрастом все эти сопрано, меццо и контральто превращаются в скрипучие, как несмазанные петли, голоса. Интересно, когда это происходит? Вчера только щебетала девичьим голоском, а завтра уже скрежещешь, как ржавая труба? Или грустная метаморфоза происходит постепенно, незаметно в кутерьме повседневной жизни?
Мои размышления прерывает резкий взрыв хохота за столом. Егорыч рассказал какой-то анекдот, который я прослушала. Криво улыбаюсь, стараясь сделать вид, что я тоже в теме.
Пока шумный гогот не затихает, Света шепчет в мою сторону:
– В 11.00 у неё массаж, отведем, заодно захвачу её медицинскую карту, посмотришь. Не хочу при ней обсуждать болезни, а то опять начнётся… – И она картинно прикладывает руку ко лбу и устремляет взгляд в потолок.
Лидия Михайловна увлечена своим кавалером и не замечает наших шушуканий.
Её тарелка чиста, а на лице довольная улыбка. Да, порой весёлая беседа и добрый друг действуют поэффективнее любой таблетки и микстуры.
-Ну, как-то так. Обычные стариковские болячки. Ничего особенного, – Света захлопывает пухлую медкнижку.
–Для такого возраста вполне неплохо.
Мы сидим у кабинета массажа в больнице. Светлый пол сверкает полировкой, чистые белые стены отражают дневной свет, и коридор кажется ещё шире, чем есть на самом деле. Повсюду стоят горшки с высокими зелеными растениями. Их будто кожаные плотные листья словно натёрты воском. Всё вокруг сверкает чистотой и стерильностью.
Наш разговор прерывает чувственная испанская мелодия. Света достаёт свой мобильный телефон, и со словами: "Мне так нравятся эти латиноамериканцы", нажимает кнопку ответа вызова:
–Что? Разорвал? Полностью?!
В трубке тихо слышны отголоски детского лепета.
– Я же тебя за старшего оставила!
Озабоченная мать отходит в сторону и делает мне жест, из которого понятно, что разговор будет долгим. Я подхожу к стеклянным входным дверям. Сквозь прозрачные окошки вижу группу постояльцев в разноцветных панамах. Рядом с ними медсёстры и медбратья: кто-то с тяпкой, кто-то с ведром. Они расположились вдоль выложенной узорчатым камнем дорожки. Один крепкий парень везёт тележку с рассадой, и желтые головки цветов раскачиваются в такт движению колес. Беззвучно шевеля губами: "Я выйду?",– указываю на дверь. Света одобрительно кивает головой и углубляется в чтение нотаций сыну.
На улице – благодать. От вчерашней жары не осталось и следа. Вдыхая свежий, упоительный воздух, иду по одной из дорожек в сторону цветоводов.
Среди панамок издалека замечаю высокую широкоплечую фигуру в белой рубашке с закатанными рукавами.
Не очень-то практично работать с землёй в белом, – скептически мысленно подмечаю я.
Мужчина раздаёт указания молодым помощникам, что-то разъясняет постояльцам, протягивая им в руки тяпки и небольшие лопатки.
Может быть, это главный цветовод? Или ландшафтный дизайнер? Судя по тому, как тут всё обустроено, он своё дело знает хорошо.
Рядом со мной копошится в земле старичок в шляпе, свернутой из газеты. Он приветливо улыбается, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:
– Не знала, что постояльцы сами занимаются посадкой клумб!
– Да, а как же? Это тут называется – трудотерапия, – кряхтит старичок. – Все желающие и, главное, "могущие" могут поучаствовать. Сами, так сказать, красоту наводим. У моей бабки сад был в деревне. Я привык там возиться. В городе, в квартире, в этой каменной коробке, разве что на подоконнике хилых доходяг выращивать. А руки по земле скучают, – он с удовольствием втыкает керамическую лопатку в рыхлую землю и разухабисто поёт:
– В огороде лебеда,
А в саду цветочки,
Нет бумажки – не беда,
Обойдусь листочком! Ух!
Я не могу сдержать смеха, и мы весело хохочем. Присаживаюсь на корточки, чтобы поближе рассмотреть желтые и оранжевые цветы. Касаясь пальцем их упругих кучерявых головок, глажу нежную, слегка шершавую поверхность лепестков. Вдруг надо мной появляется тень. И, силясь понять, откуда на ясном небе внезапно взялась огромная туча, закрывшая от меня солнечный свет, оборачиваюсь и гляжу наверх. Передо мной возвышается исполин в белой рубашке. Вблизи он кажется ещё выше и мускулистее. Его загорелое лицо обрамляет многодневная щетина, уже превратившаяся в тёмную бороду. Строгие синие глаза смотрят на меня в упор, не моргая.
– Нравятся цветы? – спрашивает он серьёзным, командным тоном. Я даже сначала не поняла: вопрос это или утверждение. Щурясь от слепящего глаза солнца, робко отвечаю:
– Да, симпатичные.
– Мне тоже нравятся.
– А что это за цветы? Как называются?
– Это бархатцы, – отвечает он сухо. – Очень неприхотливые, цветут долго, вплоть до самых заморозков.
Точно! Бархатцы! "Что за цветы? Что за цветы?" Ну, Эвита, могла бы и догадаться по названию пансионата! Они же тут, куда не плюнь, везде посажены.
– Этот сорт называется «мандарин», – уточняет незнакомец.
– Ага, цвет прямо как у мандаринок, – игриво добавляю я и улыбаюсь, но не вызываю у него ответной улыбки. – А это что за красивые цветочки? – указываю на бледно-желтые бутончики с острыми лепестками.
Резким движением руки "хмурая туча" выдёргивает бедное растение с корнем и бросает на землю. От неожиданности я теряю дар речи.
– Это чистотел. Сорняк. Растёт, где хочет, портит всю картину, – равнодушно отвечает жестокий истребитель несчастных сорняков.
– А мне кажется, они тоже красивые, – шепчу я.
– Может быть. Но они не на своём месте, поэтому их нужно удалить, – его красиво очерченные губы, будто вырезанные из мрамора, чётко произносят слова.
– А вообще-то это очень полезная трава, – вмешивается в наш разговор старичок в панаме из газеты, который к этому времени успел выкопать несколько ямок. – Моя бабка из чистотела мази делала да примочки. У кого грибок, раздражения, прыщи подростковые – всем помогало. Я соберу немного – сделаю по её рецепту мазь.
– Чтобы лечить подростковые прыщи? Не поздновато ли, Семён Антонович? – по лицу гренадера пробегает тень улыбки.
–Чай, пригодится, – наклоняется старичок и укладывает сорванные растения в полиэтиленовый пакет.
– Эвита! – меня зовёт Света, бодро шагающая в мою сторону. Я быстро поднимаюсь и иду к ней навстречу, бросив на ходу:
– До свидания. Меня зовут.
– Приходите в следующий раз с нами сажать, – кричит мне в след бородач. – Хоть научитесь сорняки от цветов отличать.
Волна возмущения подкатывает к горлу. Да я вообще-то не ботаник, чтобы в цветах разбираться! Эколого-биологический не заканчивала! У меня тут другие обязанности! Угрюмо оборачиваюсь, ожидая увидеть прежнее непроницаемо холодное выражение небритого лица. К моему удивлению на чёрном от загара лице смеется белозубый рот, и я, растаяв, как снегурочка над костром, неловко киваю головой и почти бегу навстречу Свете.
– Ну что, понравился этот высокий красавец? – спрашивает она с хитрым прищуром, глядя на мой предательски появившийся румянец.
– Э-э… Почему? Мы просто говорили о цветах. Тем более этот… как бы помягче его назвать… бирюк, по-моему, упрекнул меня в незнании цветов.
– Да? – она удивлённо поднимает тонкие выщипанные брови.
– Он, конечно, видный мужчина…
Ещё какой видный! Настоящий былинный герой! С таких фактур Роден творил свои шедевральные статуи. Он действительно красавец, надо признать. Но, чтоб он мне очень понравился… Нет, пожалуй, нет…
Я стараюсь не смотреть в пытливые глаза Светы, чтобы не выдать свои мысли.
–Интересно. А я думала, что Лев Александрович на всех производит одинаковое впечатление и вызывает, как минимум, легкую влюбленность и, как максимум, стойкое помешательство и непреодолимое желание родить ему троих детей.
– Лев Александрович? Это…
– Да. Это Лев Александрович Гурин собственной персоной, наш глубокоуважаемый управляющий и директор. И ты только что назвала его букой. Но не бойся, я никому не скажу, – Света хохочет.
Мне не смешно. Я в шоке. Вот я – дура! Даже не поздоровалась с ним нормально! Надо было хоть в интернете заранее посмотреть, как он выглядит. Почему-то я представляла директора немолодым полным дядечкой с добрыми глазами. А этот атлет с серьезным лицом никак не вяжется с образом щедрого мецената.
– А что он делает с тяпкой на клумбе?
– Это его хобби. Так он общается со стариками, узнает об их радостях и заботах. Заодно любимым делом занимается – сажает цветы.
– А не боится, что от его трудотерапии кому-то плохо станет, у стариков ведь здоровье не для пахоты, – бухчу я.
– Ну, во-первых, им там перетрудиться никто не даст, во-вторых, в садоводы- любители попадают только с разрешения врача. И, как любит повторять Лев Александрович, нет для старости ничего хуже, чем праздность и лень. Это какой-то умный римлянин сказал.
Не скрывая расстройства, я плетусь за Светой обратно в больницу, опустив голову.
– Да не расстраивайся ты. Будет еще шанс показать себя перед начальством с хорошей стороны.
Действительно, чего я расстраиваюсь? Мне с этим мужчиной детей не крестить. Может, я вообще больше никогда его не увижу. Хотя, если признаться честно, есть у меня смутное ощущение, что встречи с ним я буду ждать.
Оставив в кабинете массажиста напряженное выражение лица, Лидия Михайловна выглядит расслабленной и отдохнувшей. Мы втроём медленно прогуливаемся вдоль зелёных лужаек, наша подопечная вспоминает свои учительские будни.
– А вот и подруги ваши, – Света издалека замечает идущих нам навстречу Петровн.
Агния чинно вышагивает, гордо подняв голову. Она похожа на какую-то птицу, записанную в красную книгу, которая знает о своей редкости, и поэтому каждое её движение преисполнено чувством собственного достоинства. Рядом, ковыляя, семенит Наталья Петровна, еле поспевая за своей величественной приятельницей.
Я вчера не заметила, что она хромает.
Они обе в спортивных костюмах: Наталья Петровна – в небесно-голубом, Агния, конечно, – в красном. За ними молчаливой тенью идёт сиделка и несёт скрученные в рулоны гимнастические коврики. Поздоровавшись, Агния Петровна торопится поделиться впечатлениями:
– Йога – это что-то! Я после неё как будто на двадцать лет помолодела!
– Куда тебе молодеть? Ты и так тут моложе всех, – со смешком кряхтит маленькая Петровна.
– Да и сбросить лишнее не мешает,– уже серьезнее продолжает Агния, похлопывая себя по круглому животу, – в пятницу же фестиваль.
– А что за фестиваль? – спрашиваю я.
– Фестиваль булочек, тортов, пирожных, пирогов! Буйство вкуса и веселья, – радостно декламирует большая Петровна.
– И новых килограммов на боках, – саркастически добавляет Наталья Петровна. – Каждый год мы проводим фестиваль домашней выпечки, – обращается она ко мне. – Бабушки, которые хотят участвовать, подают заявку, получают набор заказанных продуктов и готовят какой-нибудь свой фирменный десерт. Потом все пробуют и выбирают самый вкусный. Выигравшее блюдо официально попадает в меню нашей кухни, и его готовят по выходным весь следующий месяц, соблюдая рецептуру.
– Ух ты! Классно! – восхищаюсь я.
Маленькая девочка-сладкоежка внутри меня с нетерпением потирает руки.
– Наталья Петровна участвует в этом году. Победа точно будет за нами! – большая Петровна утверждающе трясет кулаком. – Её "Хрустящий восторг" обязательно всех покорит!
– На самом деле это просто печенье "Хворост", но Агния сказала, что такое название никого не заинтересует, – скромно шелестит Наталья Петровна.
– Конечно! "Хворост"! Кого оно может привлечь? Старичка -лесовичка? Думаю, мой вариант намного интересней! Так что, все приходите в пятницу болеть и голосовать за наш "Восторг".
– Хорошо, обязательно проголосуем, – уверяет её Света, и мы все вместе заходим в распахнутые двери главного корпуса.
После обеда, на котором мы насладились действительно вкусным языком, Света собирается домой. Её смена закончилась, и она, чихвостя за что-то мужа телефону, торопится высказать всё это ему в лицо.
Вот живут же люди: ссорятся каждый день. Такое ощущение, что они даже не мирятся, а просто пребывают в этом перманентном состоянии обвинений и упреков. Я еще ни одного хорошего слова от Светы про мужа не услышала. Но живут же они вместе. А мы с мужем? Первые два года брака вообще не ссорились, да и поводов не было. Денег хватало, бытовых проблем не испытывали, во всём друг друга устраивали и любили… кажется. А на третьем году совместной жизни всё изменилось. Натолкнувшись на первое же препятствие, наш корабль любви развалился на части. Как вспомню наши ссоры с криками, с моими слезами, взаимными претензиями, невольно морщусь. Вместо того, чтобы крепче держаться за руки при сложившихся обстоятельствах, мы лишь толкались, как дети в песочнице. Странно, но от былых чувств не осталось и следа. Мы стали совсем чужими друг другу. Мне грустно не от того, что мы больше не вместе с Пашей, а от того, что не получилось создать семью, о которой я всегда мечтала. Крепкую семью, когда муж и жена вместе доживают до старости. Получается же это у людей. А у нас не вышло. И всё из-за меня. Возможно, если бы я родила Паше ребенка, может быть, всё сложилось бы иначе. Это я виновата…
Лидия Михайловна включает телевизор, и звучный голос диктора какой-то передачи об искусстве вырывает меня из плена грустных мыслей. Мы смотрим и слушаем, как зарождался стиль барокко. На экране мелькают картинки старых замков и построек. Голос рассказчика звучит ровно и монотонно. Краем глаза замечаю, что Лидия Михайловна мирно дремлет под убаюкивающую песню флейты, исполняющую незатейливую средневековую музыку.
Вечер, как и вчера, мы проводим на улице, наслаждаясь прохладой угасающего дня. Лидия Михайловна рассказывает мне о себе и о том, что уже давно здесь живет, что тут она познакомилась с Петровнами, Егорычем, как скучает по своему мужу, который очень её любил. Я стесняюсь спросить у неё, есть или были ли у неё дети, но, судя по разговорчивости моей подопечной, через какое-то время она сама мне расскажет.
Я возвращаюсь домой, когда на улице уже стемнело. Квартира встречает меня тоскливой тишиной и тусклым светом фонарей, обращенных в незашторенное окно. Я наконец-то позволяю себе вернуться к мыслям, которые гнала из своей головы весь день. Представляю строгие синие глаза, холодное выражение лица, бесстрастный голос, крепкую подтянутую фигуру. Есть что-то привлекательное в этой сдержанной силе и отстраненности. Поддавшись жгучему любопытству, включаю компьютер и быстро набираю в поисковике: "Лев Александрович Гурин". Так, посмотрим… Не густо: генеральный директор компании по добыче редкоземельных металлов, меценат, учредитель пансионата. Вот и всё. Просто человек-загадка. Никаких тебе интервью для "Форбс" и тому подобного. Ах, если бы я была более сведуща в цветоводстве! Фантазирую, как я без запинки рассуждаю об удобрениях для однолетних цветов семейства корзинковых, и как от восхищения округляются его невозмутимые глаза. Набираю в строке поиска: «бархатцы». Посмотрим… Больше я впросак не попаду.
Глава 4.
Время в пансионате имеет необычное свойство: с одной стороны оно медленно течет согласно четкому распорядку дня, с другой – просто мчится. И вот уже наступила пятница – день фестиваля, «праздник живота». Сегодня у меня вторая смена. У входа на территорию меня встречают звуки музыки. Знакомая мелодия из какого-то старого кинофильма настраивает на веселый лад, и танцующей походкой я направляюсь к белому дому.
Интересно, он сегодня там будет? Ну, должен же директор посетить такое мероприятие. В предвкушении мое сердце застучало быстрее: возможно, я его сегодня увижу.
Мне вспомнились студенческие годы, когда я, будучи молодой и не очень уверенной в себе девушкой, смотрела со стороны на симпатичных парней и тайком вздыхала. Каждый раз, завидев предмет своего обожания, я замирала, как зачарованная, а внутри всё трепетало и ликовало лишь от того, что он находится в пределах видимости. К сожалению, если я кого и узнавала ближе, то лишь разочаровывалась в своей влюбленности. Но те, с кем не довелось пообщаться, так и оставались для меня прекрасными принцами.
Я буду наблюдать за ним издалека. Зародившееся чувство уже свернулась котенком в груди и греет сердце. Мне так давно никто не нравился. Это то, что мне сейчас нужно.
На лужайке перед главным корпусом много народу. На ветру, словно паруса, колышутся ряды белых шатров с участницами и их помощниками внутри. Неподалеку установлена небольшая сцена, а перед ней несколько рядов стульев. Приглашенные певцы исполняют репертуар семидесятых годов прошлого века, а удобно разместившиеся на стульях постояльцы невпопад им подпевают. Участницы кулинарного конкурса стоят рядом со столами, на которых уже разложены их творения, озабоченно озираются, поправляют скатерти, разрезают пироги для дегустации.
Прохожу вдоль длинных рядов. Всё готово к началу. На столах аккуратно выложены порции десертов. Рядом с каждым подносом вкусностей – табличка с интригующим названием.