Мария Шелкопряд
Дыхание светлячков
Так, в первые сутки на «Таймыре» у нас нашлась новая причина не учить французский…
Глава 3. Качели – гордость пограничников
Исследование ледокола – занятие ничуть не менее увлекательное, чем подготовка экспедиции или воплощение в реальность особо невероятных планов. Например, мы выяснили, что в отличие от машинного отделения, в кондитерском цеху и близлежащих к нему помещениях, ничто не напоминает о том, что мы находимся на ледоколе посреди океана. Иллюзия того, что за одной из дверей обнаружится выход на землю и пейзаж какого-нибудь ближайшего к родной метеостанции города, не оставляла там. Потому мы поспешили покинуть выложенные кафельной плиткой помещения с огромными кастрюлями, запечатанными пачками круп и муки и стопками подносов.
В мастерских нам показалось веселее, но больше всего нравилось машинное отделение и переплетения труб с множеством кранов. Выяснив, что фотографироваться можно почти везде, мы ежедневно отправляли домой фотографии техники и Ылкэпэнера.
Выздоровевший песец повсюду сопровождал нас, став любимцем экипажа. Тали всерьез беспокоилась, что к прибытию во Францию его раскормят. А белое пушистое создание пребывало в двух состояниях – или веселило всех вокруг невероятными кульбитами и попытками показать, как нужно нырять под снег за добычей, или, разомлев, пластом лежало в хозяйских руках. Бывали, впрочем, перерывы – оказалось песцы очень хорошо ладят с котами. Крупные пушистые «борцы с хвостатой нечистью», как их называли моряки, с удовольствием играли с Ылкэпэнером, когда не патрулировали «Таймыр» в поисках крыс.
Самих хвостатых мы так и не увидели – коты на ледоколе находились скорее на «всякий пожарный». Во всяком случае, капитан Богатин клялся, что на его корабле нет ни одной крысы, но экипаж рассказывал нам «леденящие кровь» истории про войну с хвостатыми безбилетниками, как на «Таймыре» так и на других кораблях. Рассказы дяди Владимира о хитрости и смекалке корабельных крыс меркли рядом с новой информацией. К тому же, корабельные крысы превосходили размером сухопутных, а если уж умерли где-то за переборками и продолжили из вредности и мертвыми точить зубы о провода и деревянные панели…
В общем, мы с сестрой значительно пополнили репертуар своих историй: от безобидных баек о внеочередном отпуске за сотню крысиных хвостов, которые нужно сдать боцману и чем можно их подменить, до вызывающей сомнения легенды о корабле с огромным колоколом, чей несмолкаемый звон в течение нескольких суток не вынесли и сбежавшие крысы, и барабанные перепонки экипажа…
Это опять же не помогало в учебе французского языка. Причем, новые знания носили не только «исторический» и теоретический характер – нас научили делать «противокрысиные дубинки» из обрезков изоляции от толстых кабелей или пластиковых гофрированных шлангов и дымовые шашки. Впрочем, по словам некоторых, последнее на крыс никак не действовало, но было таким едким и вонючим, что выветривалось из одежды и кожи несколько недель.
В каюте тоже не было покоя, столь необходимого для погружения в не смягчение французских согласных и артикли разных родов – высокие борта узких кроватей, предназначенные предотвращать выпадение тела при качке на борту, особенно приглянулись нашему зверю, норовившему сгрести одеяло и устроить себе дом. А через несколько дней никакие уловки уже не помогали спасти деревянный шкаф – Ылкэпэнер освоил его вскрытие в совершенстве. Ни хилый магнитный замок, ни бумажки, подложенные между дверок, не спасали от хитрого песца. Благо, под нижней кроватью имелся выдвижной ящик для вещей. Пришлось свинтить ручку, чтобы хитрый зверь его не открывал…
Так и пролетало время. Профессора Хенрика реквизировал у нас капитан, полюбивший вести с Василевичем длинные разговоры обо всем. Иногда при этом присутствовали и мы.
Когда капитан бывал в настроении на нашу долю доставалась интересная информация – про ледяную защиту и форштевень, противообледенительные устройства, пускающие пузыри и в шутку именуемые моряками «джакузи», про плавучий док – хитрую штуковину, способную прикинуться обычными причалами, а после всплыть и поднять ледокол целиком над водой для осмотра. Главный прожектор ледокола, лампа мощностью в пятьдесят киловатт прямоугольной формы, во время полярной ночи освещающая льды перед носом «Таймыра», как и до Конца Света, носила ласковое название «Солнышко»…
А как-то утром я с ужасом осознала, что «Таймыр-10» проложил путь уже для всех кораблей и приближается к пересечению с траекторией «Астры» дяди Владимира. В моей же голове из французского языка задержались только названия городов и дней недели. Запомнить палубы «Таймыра» – куда легче! Успехи сестры оказались примерно такими же. Да, мертвым не нужно спать, но смотреть, как ледокол ломает лед, не шевелясь часами – для Тали, да и для меня, занятие куда интереснее необычно звучащих слов.
«Таймыр» не плыл, а медленно ехал по ледовому полю, словно утюг, наезжая на толстый лед и проламывая его своим весом. Изредка приходилось давать задний ход, тогда ледокол крошил особо прочный лед гребными винтами. Следом, по проложенной дорожке так же неспешно тянулась вереница кораблей. Изредка, перед остановками, в отдалении на льду встречались машины, и ожидавшие нас люди махали руками или спокойно стояли, пока ледокол проходил мимо.
А внизу за бортом сплошные льды в это время превращались в крошево. Более крупные куски вздымались, переворачивались, показывая нежно-голубые бока, обычно скрытые от посторонних глаз внутри ледяного панциря.
На метеостанции мы лишены подобной роскоши – видеть сколы толстых ледяных глыб, потому мысль о том, что скоро мы неизвестно на сколько времени попрощаемся со льдом и снегом, только убавляла приоритет изучения французского. Тали, в конце концов, заключила – в «разговорных» условиях, когда вокруг все говорят на иностранном, учить язык значительно легче. Это примерно как учиться плавать, когда тебя столкнули в воду там, где не достаешь до дна. Быстро и эффективно.
Я согласилась, развив мысль, что так у нас не возникнет неправильного акцента, и мы решили оставить тяжелый словарик у дяди.
Это случилось все-таки внезапно. Привычный шум затих. Взамен по вишневой палубе что-то прогрохотало. Как оказалось – профессор Василевич готовил багаж к отбытию. Я выбежала из каюты, прильнув к вишневым, слегка облупившимся поручням. Лицо тут же огладил холодный ветер, но льды остались позади – ледокол вышел из параллели оледенения в незамерзающие воды. Впереди нас ждали дядя Владимир, команда «Астры» и французы.
Дядя Владимир – китогон. Нет-нет, в основном он плавает следом за китами, а не гоняет их. С помощью маячков передвижение стаи отслеживают, а мертвых особей отгоняют. Морю ни к чему стаи мертвых китов – так плавать станет небезопасно. Потому тех, кого не обглодали до костей, китогоны ловят или отгоняют к берегам и сдают людям. Малые народы севера до сих пор сохраняют свою самобытность. Китовые ребра идут на стены юрт, а кости, светящиеся Огнем Смерти – преподносятся шаманам. Даже если таких «священных огненных домов» в селении построено пять-шесть, шаманы всегда довольны. Однажды один из них подарил в ответ священного оленя с превосходно сохранившейся шкурой и огромными ветвистыми рогами, полыхающими Огнем Смерти. Этот олень величественно вышагивает по тропинкам в специальном зоопарке – мы с сестрой несколько раз ездили на него смотреть. В основном, у нас, полярников, достопримечательности – мертвые белые медведи с полыхающими глазами, содержащиеся в просторных вольерах. Каждый уважающий себя поселок старается держать такого для гостей, а олени остаются у оленеводов.
Дядина «Астра» обычное китобойное судно, не слишком изменившее конструкцию после Конца Света. Половина команды, как и дядя, мертвецы, помешанные на своей работе. Любой из них может как провести половину смены под водой, прицепившись к киту, так и бесконечно рассказывать собеседнику о тонкостях своей работы, истории китобойного промысла со времен деревянных кораблей или о том, с каким трудом за рубежом приняли практику ненавистных, но полезных российских китогонов. О последнем, без сомнения, профессору Василевичу придется слушать до самой Франции.
Мы быстренько собрали рюкзаки, подаренные экипажем игрушки Ылкэпэнера – «наследство» невостребованное слишком важными, чтобы играть с какими-то жалкими шариками котами, самого зверя и направились следом за Хенриком.
Прощаться с «Таймыром» оказалось труднее, чем с родным домом. Понимание, что вишневых палуб, полыхающих электрическими огнями, хоть сейчас небо светлое и их выключили, мы не увидим долго-долго, впивалось в сердце рыболовными крючками.
Дядя, поприветствовав друга, заметил наши несчастные лица и залился веселым смехом. Ылкэпэнер с подозрением глядел с моих рук на невиданное зрелище – кроме Тали он почти не видел мертвецов. На ледоколе их служило мало, а дядя Владимир представлял собой редкое зрелище – говорят, его распухшим лицом с красным оттенком и пятнами сине-багрового цвета можно пугать слабонервных, чего нам, увы, еще никогда не доводилось наблюдать.
– Наташенька, Таюшенька! И… кучка снега с лапками! – дядя крепко нас обнял, заставив песца удивленно взвизгнуть, а радиоприемник Тали или хрустнул, или издал что-то из широкого ассортимента помех. Оставив профессора на растерзание любопытным помощникам, дядя проводил нас к каюте.
После ледокола «Астра» казалась унылой лачугой. Всего две верхних палубы, общая длина судна – каких-то шестьдесят пять метров, а ширина девять с половиной. Ни о каком спортзале, где можно порезвиться с Ылкэпэнером и прочих благах речи и не шло.
Но зато внутри каюты на стенах висели знакомые фотографии – молодой папа рядом с непутевым старшим братом и маленькая Тали, с интересом щупающая вмятины на голове дяди-мертвеца. Выглядело это так, словно малютка пыталась выдрать дяде Владимиру волосы.
Мама с маленькой мной верхом на белом медведе – я смутно помнила огромного ручного зверя, приведенного к детскому саду фотографом с пушистыми усами, а потом папины крики о безответственности глупой жены, готовой сфотографироваться и в пасти крокодила…
Незнакомые люди, корабли, киты – похоже, дядя уступил свою каюту на время путешествия.
Как капитан, он скрупулезно проверил наши документы. Тали не успела дома обновить паспорт и сделала это на ледоколе – новое правило, которому перевалило уже лет за тридцать-сорок, разрешало «передвижным населенным пунктам, с населением, превышающим сто пятьдесят человек, и не покидающим свой населенный пункт в течении полугода, иметь свои собственные органы регистрации», и «Таймыр-10» как раз по штатному экипажу превышал это число, даже без пассажиров. Но дядя все равно ворчал и пристально разглядывал новый паспорт сестры, с двумя фотографиями – прижизненной и посмертной, выискивая огрехи, которые неумехи с ледокола конечно просто не могли не оставить. Под его взором и документы Ылкэпэнера, казавшиеся при получении могущественным щитом от пограничников, превратились в сомнительную бумажонку, купленную в сувенирной лавке. Дядя всерьез заставил нас понервничать, но, в конце концов, признал документы годными и вернул их.
«Астра», не имевшая препятствий в виде льда, двигалась гораздо быстрее ледокола. Потому, не прошло и недели, как мы оказались у морской границы.
Как ни странно, больше всего норвежских пограничников заинтересовал радиоприемник Тали. Над нами для порядка махнули сканерами и оставили в покое, а вот его долго рассматривали с суровым выражением лиц, водили над ним какими-то детекторами и вообще хотели разобрать.
Тали не удержалась и с помощью английского сообщила, что внутри живет «шумный дух» который помогает ей при общении с шаманами нганасан, коряков, алеутов и манси. Чукчи понимают ее так, без помощника.
Лица пограничников окаменели. От злости или еще от чего-то – непонятно. Успокоились они только после того, как сплавали на базу и вернулись с распечатанными моделями радиоприемников едва ли не всех стран и народов и долго сверялись с этой кипой бумажек, изображая детективную деятельность. Наконец, радиоприемник опознали, взвесили и сверили вес с цифрами на бумажке и только после этого согласились не разбирать наш любимый шипящий кирпич.
Тали напоказ с облегчением вздохнула и поделилась опасениями, что после их следственного вскрытия приемник пришлось бы обматывать скотчем, что опознавалось бы всеми еще издали как бомба и вызывало массовую панику. А Хенрик Василевич напоследок радостно поблагодарил пограничников за знатный цирк, заставив их покраснеть от злости.
Как бы то ни было, нас, скрипя зубами, пропустили, и «Астра» продолжила путь в иностранных водах. Когда мы отплыли достаточно далеко и все на борту успокоились, дядя подозвал нас с Тали к себе и показал несанкционированную видеозапись с пограничниками, суетящимися вокруг «опасного прибора» и сестренку, изо всех сил хамящую служащим при исполнении.
– Если вы будете плохо себя вести, я отправлю это видео вашему отцу, – улыбаясь, поставил нас в известность дядя Владимир. И напомнил, что некоторые люди склонны подозревать виновными за произошедший Конец Света другие страны. В основном роль «злодея» отводилась сгинувшей Северной Америке, но некоторые с удовольствием подозревали Россию. А потому, хоть прошло несколько сотен лет и до правды этой версии как пешком до нашей любимой Антарктиды, стоит вести себя прилично.
Пришлось промолчать о задании Петра Георгиевича попугать французов самоварами, похожими на роботов и пресловутыми мишками с автоматами.
Больше нам не выдалось возможности рассказывать легенды про радиоприемник – на ближайшей к берегу метеорологической станции нас ждал такой радушный прием, словно мы привезли голодающим провизию, а не записи северных сияний.
И мне, и Тали даже стало жаль, что «Астра» шла не в Норвегию, а дальше. Все-таки любители не могли себе позволить арендовать или купить корабли, а каких-то постоянных маршрутов в этих краях не сформировалось. С международной связью для «простых смертных» тоже все обстояло плохо.
Новые друзья за горячим чаем фантазировали, как бы приручить злых пограничников передавать с проходящими мимо кораблями материалы между станциями и на чем свет стоит ругали депутатов, вампиров и вообще всех, кто хоть близко чем-то мешал заниматься наукой без ограничений на страну.
Мы оставили им все контакты наших знакомых и прощались чуть не со слезами на глазах, хотя дядя по секрету и сказал, что пройдохи всегда давят на жалость и не стоит представлять ситуацию настолько плачевной, как рассказали местные метеорологи. Заступившемуся за них профессору дядя популярно разъяснил – финансирование и прочие условия здесь, может, получше наших будут…
Между тем, «Астра» приближалась к Северному морю и очередным зарубежным границам, для широкой души мореплавателя на таком «небольшом пространстве» стоявшим как кость в горле.
Но чем дальше мы заплывали, тем менее злыми становились досматривавшие нас пограничники. Некоторые даже приглашали за стол и рассказывали истории из своей работы. Дядя неизменно ворчал по этому поводу, а Тали с сияющими глазами каждый раз слушала заново историю про изобретение «горизонтальных весов», один в один похожих на простые детские качельки. Весы предназначались исключительно для мертвецов – когда обычные весы показывали подозрительные цифры, на «качелях» проверяли, не напихали ли предприимчивые покойнички внутрь себя какой-нибудь контрабанды. Пограничники хвастались, что если тайник располагался в черепе, тот мгновенно перевешивал. Однако на невинный вопрос, что в их краях считается контрабандой, мы получили ошеломительный ответ о незаконно выращиваемой капусте, не прошедшей пищевой сертификации.
Когда мы отплыли от базы гостеприимных пограничников, я легла ничком на палубе «Астры», сотрясаясь от неудержимого смеха. Дядя погрозил мне пальцем, сказав, что грешно смеяться над людьми, ведь они не виноваты, просто у них такая работа, но и сам ухмылялся, а Тали всерьез обсуждала с профессором Василевичем создание эпоса о нашествии капустоголовых контрабандистов.
Интерлюдия 1
ХХ год после Конца Света
Мертвец на костылях. Ну не бред ли? Во-первых: мертвые боли не чувствуют. Можно и наступать на поврежденную конечность. Во-вторых: сломанные кости, естественно не срастаются. Но зато их можно «починить», а то и заменить целиком. И не надо быть врачом с дипломом, чтобы справиться, а красиво зашить разрез после самоуправства может каждая вторая, не девушка, так бабушка.
Но незнакомый мертвец упрямо ковылял на костылях. И было в его походке что-то не то. Не ходят так ни мертвые, ни живые. Илья пригляделся и заметил, что мертвяк по очереди наступал на обе ноги, следом перемещались костыли, а спина прямая, словно столб, не сгибалась ни на сантиметр, но наклонялась в такт ходьбе и если бы не лишние опоры-костыли, незнакомец рухнул бы плашмя.
Илья хотел записать мужчину в психи, но слишком глубокие следы тот оставлял на песке игровой площадки срезая через нее путь. Мертвяк не прикидывался, что с трудом передвигается, и причиной тому служил немалый вес.
– Эй, космонавт! К каким перегрузкам готовишься? Юпитер штурмовать собрался? – крикнул мертвяку Илья.
Незнакомец закачался, выровнялся и неспешно повернулся в сторону Ильи. Блеснули стекла круглых очков в розовом свете искусственного заката.
– Экспедиция на Сириус, готовлюсь к ускорениям в десять g, – беззлобно, даже весело, сказал мертвяк Илье. Казалось, вот-вот козырнет и назовет «товарищем». Парню стало не по себе, но глупую шутку назад не вернуть. Он оглядел незнакомца повнимательнее, под белым халатом не просматривалось ничего выступающего, не иначе мертвяк-ученый напихал железок себе внутрь.
– Не смею задерживать, раз такое дело, – как можно вежливее сказал Илья.
Мертвец одарил парня благодушной улыбкой, и заковылял своей деревянной походкой дальше. От взгляда Ильи не укрылось, что у опоры купола чудика ждал персонал главной городской лаборатории почти в полном составе.
Глава 4. Сыр подозрительный, двадцать три сорта
К берегам Франции мы причалили в один из мартовских дней. Зимние льды дома только начинали таять, а здесь уже зеленела мягкая трава. Мех Ылкэпэнера еще не начал линять, и все встречные умилялись небывалой красоты пушистому зверьку. Мы с сестрой только улыбались, предвкушая, что будет дальше. Линька у песцов начиналась в марте-апреле и грядущее зрелище стоило тех неудобств, которые возникали при путешествии с животным.
Оказалось, у профессора Василевича, студенты не только в Греции, но и по всему миру. Во Франции Хенрика ожидало несколько десятков заочников разного возраста, к ним он сначала и направился. А пока опоздавшие со всей страны съезжались в небольшой городок, нам с сестрой выделили в качестве экскурсоводов старост группы – парижанку Жанну и местного уроженца Жака. Такой ассортимент имен старост выглядел бы немного подозрительным, если бы не любовь французов к букве «ж».
Тощая, как жертва голодовки, брюнетка Жанна трещала без умолку, тут же переводя французские слова на русский. Мы не пробыли в городе и часа, а уже знали, что «en salle» – в зале ресторана – дороже, чем «au bar» – у барной стойки, в центре вообще все дороже, чем в пригороде и так было еще до Конца Света, а некоторые сыры нужно съесть в течение одного дня, иначе они пропадут. И многое, многое другое. Общительная староста считала долгом упомянуть все города, расположенные на побережье, так что в конечном итоге название нашего местоположения попросту выветрилось из головы от такого обилия информации. Онфлер? Сен-Жан-де-Люз? Марсель? Вроде бы не Ницца или Канны, скорее всего один из городов, которые выросли на месте деревень не так давно. Я тщетно крутила головой по сторонам, пытаясь опознать хотя бы возраст города по архитектуре. Между тем, рассказы о Париже и истории из детства перемежались с рекомендациями покупать булочки вон в том киоске на углу, перечнями профсоюзов и забастовок, считавшихся по-видимому разновидностью праздников – Жанна была беспощадна, и робкие попытки что-то переспросить гибли под напором новых историй.
Не знавший русского Жак молчал и шагал рядом с угрюмым видом, и может, тихо ненавидел порученных профессором туристок, а может, свою студенческую «вторую половинку».
– До 1812 года прошлой эры в России учили французский. Но потом – война! И сами понимаете, все переходят на английский! – трещала Жанна.
Жак буркнул что-то в сторону, но улыбчивая парижанка тут же перевела:
– Он говорит: «Жаль потом не было крупной войны с англичанами! Учили бы китайский или португальский!» Это шутка!
Мы натянуто улыбнулись из вежливости, не понимая на самом деле, как можно шутить о смертях тех, кто не восстанет. До Конца Света смерть разлучала навсегда, и только некоторые вампиры могли похвастаться, что жили, к примеру, в пятнадцатом-девятнадцатом веках. Умершие до новой эры не вернулись, и, хотя, будь иначе, на Земле стало бы тесно и, как говорила наша бабушка Людмила, слишком шумно, шутка Жака все равно казалась кощунством.
Высокий староста хмурился все сильнее, но жизнерадостная Жанна тащила нас дальше – по магазинам сувенирной мелочевки, где мы оставили внушительную часть бюджета, в лучший сырный магазин, напротив которого располагалась винная лавка. Только тут лицо Жака утратило угрюмый вид, и он помог выбрать в подарок для отца вино. А после безмолвно страдал, пока Жанна водила нашу компанию по магазинам с воздушными платьицами и кружевами – парижанка твердо решила приложить руку к выбору неопытных туристок. Наблюдая за тем, как продавщица отрезает бирки и упаковывает покупки в красивую и дорогую коробку, я с ужасом представляла, что маме не понравится выбранное платье…
Жанна уже и мне казалась не человеком, а роботом – только Тали могла без устали мотаться за ней по всему городу, а я малодушно подумывала о предлоге, под которым можно улизнуть в гостиницу и рухнуть на кровать или даже на пол. Мы первый день во Франции, а не последний, но город уже изъезжен и исхожен вдоль и поперек.
Когда в фойе гостиницы мы с Тали передали дядиному помощнику, заскочившему на сушу по таким же сувенирным делам, подарки родным, с моих плеч буквально гора свалилась. С дядей мы попрощались еще на причале – «Астра» отбывала завтра рано утром, и сил ехать сейчас на причал у меня бы не нашлось.
Я проснулась ближе к вечеру. Ылкэпэнер, свернувшись калачиком, спал у меня под боком – нанюхался вчера незнакомых запахов и, несмотря на то, что провел большую часть времени на руках, устал.
Сестра сидела у окна и пыталась играть в домашнего бухгалтера. Длинные ряды перечеркнутых цифр отбивали всякое желание интересоваться, как у нее идут дела, но я сделала над собой героическое усилие:
– А почему там нет графы «гостиница»? Мы же не будем ночевать на лавочках? Палатку из дома мы не взяли…
– Вечером переезжаем. Не поверишь, профессора Василевича приютила одна их местных вампирш! У нее огромный дом, нашлась комната и для нас, коль уж мы путешествуем с Хенриком.
Слова Тали подействовали на меня подобно ледяному душу – до сих пор вампиры оставались чем-то далеким и нереальным, и вот вдруг всего через несколько часов я повстречаюсь с одной из представительниц клыкастого племени. И странно, ведь профессор утверждал, вампиры – тупик эволюции. Знает ли об этом его благодетельница? И почему нельзя снять комнаты у кого-нибудь из местных людей?..
За этими мыслями незаметно пролетел остаток дня, а когда стемнело за нами приехало такси.
Мадам Ивонн оказалась ниже меня ростом. Я поняла это только тогда, когда пятнадцатисантиметровые каблуки мелькнули под пышным подолом «старинного» платья.
«Вампирская мода – косить под Средневековье прошлой эры, в каком бы веке тело не приобрело клыки. Как писала Эрика, у вампиров это что-то вроде национальной одежды» – пояснил нам перед встречей профессор Василевич.
Тали с помощью морзянки тут же поделилась со мной мыслями: первая встреченная нами вампирша не громадное чудовище, но слишком крупная для паука, чтобы ее бояться. Словом, ничего особенного.
Прическу Ивонн украшали огромные искусственные цветы, вероятно подражание какой-то французской моде прошлых столетий. От ее болтовни Ылкэпэнер постоянно прядал ушами. Мне и самой казалось, что я слышу что-то похожее на урчание кошки, а не человеческую речь. Не удавалось различить и половины слов, не говоря уже о переводе, так что я даже пожалела об отсутствии здесь Жанны. Как можно бояться подобного создания? Даже клыки, то и дело сверкавшие когда вампирша улыбалась, не внушали трепета.
Хенрик героически поддерживал очевидно пустую болтовню, а нам только и оставалась, что разглядывать пышное платье хозяйки дома, пейзажи и натюрморты на стенах абсолютно обычного дома и улыбаться, когда мадам улыбалась нам.
Вскоре к Ивонн присоединилась ее близкая подруга – мадам Джаннет, ослепительно улыбавшаяся так, что видны становились и остальные зубы помимо клыков.
Французский этикет – странная штука. Еще до начала ужина я обнаружила, что не могу сесть радом с сестрой. Мужчинам и женщинам полагалось сидеть через одного, в результате чего профессор Василевич оказался между двух вампирш, но ни капли не смутился. Этот человек вызывал у меня все больше восхищения и удивления. На фоне других присутствовавших на ужине мужчин Хенрик выделялся каким-то внутренним достоинством и изяществом манер, не переходивших ни в чопорность, ни в надменность.
Домочадцы Ивонн – два молодых тощих француза, Патрис и Северин, представленных мадам Ивонн как «семья», но без уточнения кто кем приходится, сели между нами и хозяйкой. Их шеи украшала ровная, как по линейке, россыпь укусов, и я невольно задумалась о том, нормально ли позволять втыкать себе в шею что-то острое. Есть ведь куда более гуманные методы изъятия крови, но парни выглядели довольными жизнью.
Джаннет отпустила несколько понятных только французам шуток, и наемный повар подал на стол.
Следующим открытием стал факт – доноры Ивонн не стеснялись есть руками, но кусочек хлеба в тарелку с подливкой опускали исключительно с помощью вилки!
Перед Тали поставили блюдо украшенное цветами, бусинами и ароматическими свечами, словно какая-то пародия на похоронные обряды прошлой эры. Но о пришедшем на ум сравнении я промолчала. Плохое знание языка тому весьма способствовало. А вот бабуля Людмила, как филолог, несомненно пришла бы в восторг от языка, в котором вместо заявления об отправке на прогулку легко случайно выразить намерение построить башню. Потому я притворялась, что пытаюсь выковырять из раковины несчастную устрицу, а сама украдкой разглядывала представительниц тупика эволюции.
Перед обеими француженками стояли вычурные стеклянные бокалы, наводящие на мысль о какой-то местной новой моде для вампиров. Сверкающие камушки, листики, цветные перышки и ленты – кто-то несомненно хорошо заработал, прилепив все это на размалеванное витражными красками стекло. Северин наполнил эти, каким-то чудом все равно частично не утратившие прозрачность, емкости алой маслянистой жидкостью. Кровью эта субстанция определенно не являлась, к тому же, бутылка с этой жидкостью покоилась в ведре со льдом. Хотя, пьют же они как-то донорскую кровь из пакетиков, а хранить ее при естественной для тела температуре точно не получится…
За профессором Василевичем тоже оказалось интересно наблюдать. Невозмутимое лицо – та его часть, что виднелась из-за бороды, оставалось благодушным и довольным, какую бы странную субстанцию не ставил перед ним повар.
Наконец, мучения закончились – подали десерт, от вкуса которого я перестала жалеть, что не мертва как Тали. Чудесный, тающий во рту кремовый сыр с прожилками, словно от мелких кристаллизовавшихся лепестков.
Хозяйка гордо пояснила, что это новые сорта сыра, появившиеся не так давно. Профессор перевел цветистое длинное название просто «яблочный сыр», а француженки, как и Жанна вчера, стали говорить про сыр, словно сами его изобрели, и не было темы на свете важнее. Хенрик с трудом успевал переводить их речи. Похоже, обе мадам считали: чем больше мы услышим французских слов, тем быстрее постигнем их язык.
Патрису пришлось принести глянцевые каталоги сыра, благодаря которому мы насчитали по картинкам около двадцати трех сортов. Коровье молоко, овечье, козье… будь здесь Жанна, наверняка каждый сорт удостоился бы и рассказа в какой деревне вырастили первую корову, из молока которой изготовили первый образец, и на каких лугах она паслась.
К счастью, к чаю подали яблочные десерты, и разговор о козах и овцах перешел на яблочные сады.
Над столом поплыл непередаваемо прекрасный аромат. Я с удивлением заметила – у вампирш порозовели щеки. Даже голосок Ивонн стал на несколько тонов нежнее, когда она заговорила о новом сорте яблонь, всего одном, но дающем урожай и среди зимы, и в другие времена года.
Профессор Василевич не смог толком перевести, а может, не получил от вампирш ответа, как выходит, что это всего один сорт.
Мне показалось это странным, ведь Хенрик отлично знал французский, и даже если обитаешь в тундре и видишь яблони только на картинках в учебниках, невозможно верить в такие чудеса. Потому восхитительное лакомство я ела с опаской, хоть хозяйка и уверяла – это нынче самое популярное блюдо. Северин и Патрис уплетали свои порции за обе щеки и загадочно улыбались Ивонн, почти до искр в воздухе.
– Можно ли увидеть это чудо? – ни на что особо не надеясь, спросила я.
Джаннет радостно заулыбалась и Хенрик перевел слова клыкастой дамочки так:
– Вы можете хоть завтра утром отправиться на одну из ферм, где растут яблони, и наблюдать за процессом их обработки. Для вас будет сюрпризом, но сыр, который вы ели, изготовлен из их лепестков! Для того, чтобы яблоки выросли большими и сочными, лишние цветы нужно прореживать, оставляя только самые большие и здоровые, но выбросить их было бы расточительством. Не так ли?
Я поспешно согласилась и с помощью профессора высказала желание отправиться утром к яблоням. Северин на ломаном английском стал объяснять систему. Оказалось, любой мог наняться ухаживать за яблонями с почасовой оплатой, и если мы так поступим, то сможем, сколько пожелаем, наслаждаться ароматом и видом цветов, никому при этом не мешая.
Вопросы заработка не стоило обсуждать в гостях, тем более с французами – так рекомендовалось в самоучителе, но, как там и говорилось, любовь французов к болтовне часто выручала иностранцев из их же условностей. Не прилагая никаких усилий, мы с сестрой получили возможность и провести маленькое расследование, и восполнить бюджет.
