Мария Очаковская
Книга предсказанных судеб
3. Господу было угодно даровать мне долгую жизнь…
Франция, Бургундия, графство Помар, 1499 г.
Господу было угодно даровать мне долгую жизнь, каковую я в меру своих скромных сил старалась прожить в соответствии с Его заповедями. Волею Всевышнего мне довелось пережить и обоих мужей моих, и возлюбленных детей, трое из которых покинули меня, будучи младенцами, двое же других преставились уже отроками. Милостью Божьей я до зрелых лет отличалась отменным здоровьем и не знала тяжких болезней, а чрево мое оказалось столь плодоносным, что вопреки горьким утратам я не оставила без наследников ни благородного графа де Рабюсси, ни древний род барона Бонкура, по которому до сих пор скорблю и ношу траур. В малые лета сподобил меня Всевышний стать пристальным свидетелем чумного мора, унесшего жизнь моих матери, сестер и бабки, но самой счастливо избегнуть мучительной смерти. Вдругорядь Божье Провидение отвело от сердца моего клинок подлого и коварного убийцы. За долгие без малого семьдесят лет на памяти моей, сменяя на троне один другого, сошли в могилу два высокородных правителя Бургундии, смерть последнего из них, не оставившего после себя потомства мужеского пола, предрешила судьбу некогда великого Герцогства. Помнится мне, как дважды одевался в траур и французский трон в далеком Париже, хоть я и не была близко сопричастна тому. Ныне же, приближаясь к закату своих дней, я нередко, творя молитву, задаюсь вопросом: во имя чего мне подарены долгая жизнь и крепкая память. В поисках ответа я возвращаюсь к временам моей юности, молодости и зрелости. Иной раз сии воспоминания о былом собирают вокруг меня внимательных слушателей, двое из которых доводятся мне внуками, другие же дальними родственниками. С видимым удовольствием они сидят подле меня и часами внимают моим рассказам. Подчиняясь их настойчивым просьбам, особенно просьбам моей внучки Элинор, имеющей редкий дар добиваться желаемого, иные истории я вынуждена терпеливо повторять еще и еще раз. Несколько времени назад, поддавшись ее уговорам, я уже было собралась записать свои рассказы. Помнится, еще досточтимый фра Микеле утверждал, что слог мой неплох, хотя ему и не хватает торжественности. Однако жестокий приступ лихорадки, случившийся у меня в минувший сочельник, а наипаче старость, оказал пагубное действие на мое зрение. Глаза сильно ослабели, от затеи Элинор пришлось отказаться. Как видно, Господь не уготовил мне славу женщины-сочинителя подобно Кристине Пизанской[1], чьей «Книгой ста баллад» я некогда восхищалась. Впрочем, иные говорят, что повествование из уст в уста способно также научать младые умы. Посему сызнова принимаясь за рассказ… О! Я уже слышу их звонкие голоса за дверями моей спальни, стало быть, они приготовились и ждут. Так вот, принимаясь за рассказ, тешу себя надеждой, что внуки мои найдут в нем для себя не столько забаву, сколько урок и пользу. Не в этом ли и есть высший смысл моего земного существования?
Итак, любезные мои слушатели, случилось это поздней осенью по окончании лета Господня тысяча четыреста шестьдесят шестого…
4. Телефонный звонок
Москва, сентябрь. Наши дни
Тот день у Ольги не задался с самого утра. Не было еще девяти часов, когда со всей очевидностью стало ясно, что Денис снова простудился. Потом из-за какой-то кухонной ерунды они повздорили с Ниной. Сразу после стычки позвонил заказчик с «радостным» сообщением, что накрылась ее работа на выставке, на французском стенде. Потом забили тревогу рабочие, занимавшиеся ремонтом дачи, – на стене в ванной обнаружили грибок. Через короткое время в квартире вышибло пробки, и как следствие – из компьютера исчезли две страницы готового перевода для журнала «Путешественник». Ну а уже к полудню разразилась настоящая катастрофа, и Ольге (о, если бы такое было возможно!) нестерпимо захотелось вычеркнуть этот проклятый день из жизни, просто стереть его ластиком.
Дело даже не в том, что после четырех месяцев молчания ей позвонил бывший муж. Собственно, он и раньше им изредка звонил. С ней беседовал, с сыном общался. Не часто, но все же… отцы-то ведь разные бывают. Но на сей раз разговор состоялся совсем не рядовой, можно сказать, из ряда вон. Суть его сводилась к следующему: пять долгих лет, с тех пор как Ольга от него ушла, Филипп жил в разлуке с Денисом, отчего жестоко страдал. Теперь же он пришел к выводу, что хочет сам заняться его воспитанием, соответственно, перевезти во Францию, и если Ольга с его решением не согласна (возражения он слушать не стал), то он намерен через суд получить опеку над сыном. В подтверждение своего решения Филипп привел веские аргументы, касающиеся неблагоприятной экологической обстановки в Москве, тяжелого материального положения Ольги (откуда он это взял?), а также плохого социально-политического климата в РФ в целом. Он, как всегда, говорил предельно вежливо, корректно, гладко, избегая неудобных формулировок, говорил так, как будто рассказывал о недавнем походе в ресторан. Голос бывшего супруга все звучал и журчал, точно лесной ручей. А Ольга стояла, прижимая трубку к уху, и молчала. Казалось, она лишилась не только дара речи, но и слуха, будто рядом разорвалась бомба. Ей особенно запомнилась дурацкая, небрежно брошенная фраза, точь-в-точь как в кино: «С тобой свяжется мой адвокат», которая долго стучала ей в висок уже после того, как она повесила трубку.
«Господи! Для чего все это ему понадобилось? Зачем? – думала Ольга. – С чего вдруг он вспомнил про Дениса? Целых пять лет ждал, и вдруг, ни с того ни с сего, суд! Что он там задумал, в своей Франции! А может, у него появилась женщина? Но зачем ей, то есть им, чужой ребенок? А если она… хотя чего тут додумывать. Боже мой! Отнять у меня Деньку! Откуда взялась эта идея с опекой? Да ему самому опека нужна. Это же просто смешно – Филипп и отцовские чувства. Нонсенс какой-то, ерунда… впрочем, про такое она уже от кого-то слышала. К повзрослевшим сыновьям отцы проявляют больше внимания, с ними интересней, чем с младенцами. А может, Филипп затеял все это по настоянию матери? Нет, Аньес никогда не стала бы. Нет, она не могла…»
Новость была настолько невероятной, что не укладывалась в голове. Уставившись в одну точку, Ольга молча сидела, пытаясь сосредоточиться, но где-то глубоко внутри ее стремительно поднималось и росло нехорошее предчувствие…
– Что с тобой? Ты вся побелела… – робко подойдя к ней, спросила Нина. – Это кто звонил? Филька, что ли?
Ольга кивнула.
– А чего он с Денечкой-то разговаривать не стал?
Ольга не ответила. В ушах, как заезженная пластинка, продолжали звучать слова про адвоката, они-то в конечном итоге и подсказали ей решение:
– Нин, ты не в курсе, Виктор Семенович еще практикует? – с надеждой в голосе обратилась она к своей тетке.
– Кто ж его знает… – качая головой, ответила та, и ее седые кудри пришли в движение. Нина нахмурилась. – Давай выкладывай, что случилось? А то сидит, молчит, сама не своя.
Через полчаса, немного придя в себя, Ольга позвонила Виктору Семеновичу Шепелёву, давнишнему Нининому ухажеру и очень известному в свое время московскому адвокату, который, несмотря на преклонный возраст, все еще практиковал. Но, увы, разговор с Шепелёвым лишь усилил Ольгины страхи. Ее бывший муж, французский подданный Филипп Помар де Рабюсси, права на ребенка имел.
Воистину пути Господни неисповедимы. Что толку теперь заламывать руки, рвать на себе волосы и восклицать: «Такого я даже представить себе не могла?», «Как он посмел!», «Как мог он забыть все, что между нами было!». Получается, мог, и посмел, и забыл…
Хотя начиналось все действительно здорово. Красивая история любви. Он – француз, она – русская, он – в Париже, она – в Москве, где однажды они и встретились, двое не очень юных, но очень одиноких людей. Некоторым такая история могла бы показаться банальной. Сама же Ольга, на тот момент незамужняя, бездетная, в один год похоронившая обоих родителей, была иного мнения, потому что неожиданная встреча с Филиппом в прямом смысле спасла ей жизнь. До него были глубочайшая депрессия, бессонница, таблетки вперемешку с алкоголем, неизбывное чувство вины перед ушедшими родителями и реальные шансы провести остаток жизни в сумасшедшем доме. Завязавшиеся отношения стали для нее чем-то вроде спасательного круга, и ей снова захотелось жить.
Все началось, как это обычно бывает, случайно, с телефонного звонка. Одна коллега попросила ее подменить, выйти поработать с группой французских ВИПов, приезжающих в Москву. Хотя группа – громко сказано. Всего четыре мужика. Программа нехитрая: встреча в аэропорту, размещение в гостинице, ужин, небольшая прогулка по центру, ну и дальше в том же духе.
– С культуркой, – посоветовала коллега Ольге, – палку не перегибай. Просвещай, но без фанатизма. Мужики при деньгах, в возрасте, мир повидали, приезжают погулять, расслабиться. Конечно, Кремль, собор Василия Блаженного, Третьяковку предложить можно, но особо не усердствуй. Вот дорогие рестораны, водка, черная икра, ночные клубы, танцы-шманцы – другое дело. Это они уважают.
Отказать в просьбе коллеге, которая не раз ее выручала, Ольга не смогла. Собрав волю в кулак, она привела себя в порядок и потащилась в аэропорт.
Мужики оказались не противные – в возрасте, но не зануды, состоятельные, но не скряги, а самое главное, с живым неподдельным интересом к жизни. Словом, от рядового французского туриста, падающего в обморок при виде счета в ресторане, эти выгодно отличались. Пять дней Ольга состояла при них нянькой, по возможности ограждая их от грубой российской действительности. Встречались они в гостинице после завтрака, шли на прогулку или в музей, потом где-нибудь обедали, обстоятельно, без спешки. Часа два затем отводилось на отдых, а вечером она снова заезжала за ними в гостиницу. Легкий аперитив предварял ужин, после которого они все вместе отправлялись прожигать жизнь – ночные клубы, ночные бабочки… В конце концов, она всего лишь переводчица, а не сотрудник полиции нравов.
Вот и не уберегла одного из них: добродушного толстяка Мишеля проститутка обокрала в номере. Впрочем, на то, что происходило за дверями гостиничной комнаты, Ольгины полномочия не распространялись. Да и сам пострадавший не очень-то убивался. Украли далеко не последнее. Так, поговорили, посмеялись и забыли.
Кстати, по поводу разговоров. Известно, что говорить-то ведь можно по-разному. Многие французы, с которыми Ольге доводилось работать, изъяснялись на современном французском языке, торопливом, небрежном, ленивом, игнорирующем многие правила фонетики. У одних речь изобиловала арго[2], у других – англицизмами. Когда язык – профессия, на это поневоле обращаешь внимание. И не потому, упаси бог, что собираешься кого-то поправлять. Просто Ольга, будучи лингвистом, понимала, что способность хорошо артикулировать, точно подбирать слова, выражения, а затем облекать их в стройную, правильную фразу (даже на родном языке) – целое искусство, которому надо долго учиться.
В редких случаях умение красиво говорить дается человеку при рождении. Тогда это никакие не дипломы, а наследственность, гены, семья, среда и все такое прочее.
И хотя все Ольгины ВИПы изъяснялись на очень хорошем французском, у одного из них язык был просто потрясающим. Им-то и оказался Филипп. Он говорил как дышал, легко, свободно, живо. Ничуть не задумываясь над подбором нужного слова, у него они будто сами складывались в предложения, иногда простые, емкие, а иногда длинные, витиеватые, воскрешающие всех французских классиков одновременно. Особенно Ольгу восхищало, что при довольно высокой скорости речи его артикуляция нисколько не страдала. Отменно были слышны все согласные, гласные, переднего и заднего ряда, открытые, закрытые, носовые звуки… Просто настоящий урок фонетики! Еще в аэропорту она обратила на это внимание. А также на то, что другие ВИПы, называвшие друг друга по именам (ей также была предложена демократичная форма «se tutoyer»[3]), иногда почему-то, то ли в шутку, то ли всерьез, обращались к нему «monseigneur le comte»[4]. Поначалу Ольга приняла это за игру, и лишь к концу дня вопрос разрешился. Они сидели в ресторане и обсуждали, понятное дело, вино. Что еще могут обсуждать французы! В меню значилось какое-то белое бургундское, цена на которое вызвала их недоумение. Ольга поспешила объяснить, что в Москве вина стоят очень дорого, мол, Россия страна «не винная». Вот водка – другое дело. А неожиданно развеселившиеся французы ответили, что если бы хозяин ресторана знал, кому предназначено вино, то наверняка согласился бы сделать небольшую скидку. Виноградник, обозначенный на этикетке как Pommard de Rabussy, обязан своим названием одноименному замку (внизу имелась соответствующая приписка «mis en bouteille au château»), а замком, равно как и всеми землями вокруг, владели предки Филиппа. Еще в XIV веке Гальган де Рабюсси, большой гурман и любитель выпить, состязаясь с аббатом соседнего монастыря, приказал посадить первую лозу на южном склоне холма Кот дю Солей, вблизи своего родового замка. Вино получилось отменное. Это уже позднее выяснилось, что место для виноградника он выбрал самое правильное, потому что идеальная лоза произрастает как раз на высоте от 210 до 280 метров над уровнем моря. Долгое время предки Филиппа не только сами наслаждались чудесным вином, но и успешно им торговали. Так продолжалось вплоть до печально известных событий 1789 года. Впоследствии представители их славного рода лишились не только своих земель, виноградников, замков, но и голов. Для французской аристократии настали тяжелые времена.
– Не только у вас случались революции. – Филипп с улыбкой подвел итог своей семейной саги.
Невзирая на высокое происхождение, он со всеми держался просто, естественно и обладал той выдающей породу легкостью манер, о которой так много писали французские классики. С интересом наблюдая за ним, Ольга, впервые столкнувшаяся с настоящим графом, не заметила ни высокомерия, ни снобизма.
Как-то из любопытства она спросила его:
– Ваш титул во Франции сейчас что-то значит?
– О, ровным счетом ничего. С 1955 года принадлежность к аристократии больше не имеет юридических последствий. Никаких привилегий.
– Это, должно быть, обидно.
– Не так все плохо. В последнее время наметились кое-какие сдвиги, мы, так сказать, стали в моде. Скажем, при устройстве на работу иные хозяева отдают предпочтение фамилиям с частицей «де». Они считают, что многовековая родословная помогает быстрее завоевать доверие клиента. Как бы то ни было, спасибо за ваш вопрос, – ответил Филипп и изящно приложился к ее ручке.
С Ольгой он, как и всякий француз, был галантен, вежлив, почтителен. Казалось бы, мелочь – пропустить даму вперед, или придержать дверь, или подать ей руку при выходе из авто, но именно такие мелочи заставляют женщину почувствовать себя женщиной. Филипп проделывал все это непринужденно, легко. С ним вообще было легко. Говорить, гулять, ходить по музеям, есть, выпивать. С остальными, конечно, тоже, но на их фоне Филипп заметно выделялся. За аперитивом, с которого обычно начиналась их вечерняя программа, они переговорили обо всем на свете. Литература, музыка, искусство… казалось, нет такой области, в которой бы Филипп не разбирался. Он был интересным собеседником, блестящим рассказчиком, но в то же время умел внимательно слушать других. Мюссе, Бодлер, Жорж Санд, Шопен, Равель, Мане, Роден, Пикассо, Матисс, Превер, Моруа, Кокто… Под аккомпанемент громких имен Ольгины депрессивные мысли уходили прочь. Мужское общество, приятная беседа, внимание, комплименты всегда действенное лекарство.
Кстати, даже обычные комплименты из уст графа звучали совсем не обычно. Им хотелось верить, им хотелось соответствовать. В какой-то момент Ольге даже показалось, что это не просто светская любезность, а нечто большее, и она поспешила сделать вид, будто ничего не заметила. Она не поощряла флирт на работе. К чему это? Неприятностей не оберешься.
Пять дней пронеслись быстро. Прощальный ужин в «Пушкине» был утонченно-сытно-пьяным и веселым. Лишь один Филипп выглядел немного уставшим или грустным. Провожать их в аэропорт она не поехала, французы заказали надежное гостиничное такси и, щедро расплатившись с Ольгой, отбыли. На этом, казалось бы, можно было поставить точку, но через две недели Филипп снова приехал в Москву, а еще через месяц Ольга улетела к нему в Париж, а потом в Ниццу.
Первые месяцы их романа Ольгу не покидало чувство нереальности происходящего. Бесконечные телефонные переговоры, перелеты, переезды с места на место, самолеты, поезда, гостиницы, рестораны… она жила в эйфории праздника с неизбывным ощущением, что все это происходит не с ней, Ольгой Колесниковой, московской переводчицей, не очень везучей, не очень молодой и не то чтобы писаной красавицей (хотя в этом вопросе многие придерживались другого мнения). В то время как Филипп – преуспевающий мужчина в расцвете лет (на момент их знакомства ему исполнилось пятьдесят, но выглядел он много моложе), аристократ в каком-то там поколении, светский лев, блестяще образованный, с обширными связями.
«Зачем ему я?» – часто спрашивала себя Ольга и, не находя объяснения, мучила Нину.
Нина Семеновна, Ольгина тетя, старшая сестра ее отца, всегда и на все имела готовые ответы. Она с удвоенной силой взялась опекать племянницу, когда та осталась одна. Своих детей у Нины не было, единственного законного мужа, который ревновал ее к каждому столбу, она выгнала много лет назад. С тех пор замуж не выходила, но мужским вниманием обделена не была – страсти вокруг нее в свое время кипели нешуточные. Помимо яркой внешности Нина Семеновна обладала светлым умом, твердым характером и сделала в Госплане, где проработала более тридцати пяти лет, головокружительную карьеру. Выйдя на пенсию, деятельная Нина не могла представить себя сидящей на лавочке с соседками по подъезду. Когда не стало Ольгиных родителей, она вновь ощутила себя нужной и со всей энергией ответственного работника советской закалки взялась устраивать жизнь племянницы.
– Лично меня, дорогая моя, волнует другое! – неодобрительно качая головой, говорила Нина. – Не зачем ТЫ ему, а зачем ОН тебе? Ишь, какой франтишка из Парижа явился! – и обрушивала на Ольгу несметное количество историй о женщинах, настрадавшихся от злокозненных иностранцев.
– Он тебя на двенадцать лет старше! А ты умница, интересная женщина, хорошо зарабатываешь, на своих ногах стоишь. Сдался тебе этот черт французский! У нас что, своих русских мужиков не осталось? Мало тебе ровесников… А потом, еще неизвестно, почему он до сих пор холост, может, больной какой?.. Поверь мне, я жизнь прожила, что-то тут нечисто.
По каким-то своим причинам Нина Семеновна не доверяла иностранцам вообще и Филиппу, которого видела всего несколько раз, в частности. Ольга возражала, пыталась объяснить, что Филипп был женат, но развелся, и что она сама уже далеко не девочка, и ухажеры под ее балконом, увы, не стоят. А если кто и появляется, то без слез на него не взглянешь. Отечественный-то кавалер больше на бутылку смотрит, чем на зрелых дам…
Вообще Ольга ждала от Нины совсем другого. Может быть, поэтому разумные теткины предостережения она тогда не услышала. Вспомнила о них потом, когда было слишком поздно…
5. Первые гости на новой даче
Подмосковье, пос. Болшево. Наши дни
Над поселком повисла низкая черная туча, скрыв солнце, освещавшее лужайку перед домом. Ветер, качнув макушки деревьев, сорвал и закружил хороводом желто-красную листву. Над железнодорожной станцией, над пыльным, ощетинившимся подъемными кранами городом Королевом басовито громыхнуло.
«Оказывается, гром бывает не только летом», – неожиданно радостно подумалось Ольге.
В городе она почему-то никогда этого не замечала, теперь же, став хозяйкой загородного участка, каждый день открывала для себя что-то новое. То ее удивляли чудом уцелевшие, но все еще сладкие ягоды на полуоблетевшем кустике малины, то буквально наповал сразила семейка опят, примостившаяся к крыльцу, то шмель, деловито летающий среди осенних цветов.
Однако загородная жизнь приносила Ольге не только радости. Например, канализация и система отопления вызывали у нее панический страх: «А вдруг что-то сломается и тогда чего?»
Слава богу, в учителях пока нехватки не было. Буквально по мановению волшебной палочки (палочкой, разумеется, был Валерий Петрович, а также его жена Светлана) явились «двое из ларца»: Микола и Богдан, украинские братья-строители, белобрысые, румяные, очень духовитые, мастера на все руки. Они с готовностью взялись за нехитрый ремонт в Ольгином доме, а мимоходом обучали ее всем хозяйственным премудростям. Братья работали много, быстро, качественно и отдыхали лишь по воскресеньям.
В один из таких воскресных дней Ольга, взяв с собой Дениса, поехала с контрольным визитом в Болшево, пригласив заодно давнего институтского друга, Алика Поленова.
Тот как раз хотел ее навестить, как он сам выразился, «оценить свежеприобретенную недвижимость и насладиться с подругой сельскими плезирами». Они приехали к полудню, осмотрели участок, дом и с особым вниманием проинспектировали то, что за неделю наработали братья-строители. Денису понравилось решительно все. Ольга в общих чертах тоже осталась довольна. Замечания были лишь у перфекциониста Алика. И хотя собственного дачного опыта у него не имелось, советы по благоустройству дома, участка, ведению хозяйства он все же давал со знанием дела и с видимым удовольствием. По большому счету, для Алика не существовало такой области, в которой он не мог бы хоть чего-нибудь насоветовать. В этот раз Ольга узнала, что от запаха краски в доме полезно развешивать мокрые тряпки, смоченные нашатырным спиртом, и что с рук краска легко снимается при помощи постного масла. Кроме того, копилка хозяйки пополнилась рекомендациями по борьбе с молью – лучшим средством, как выяснилось, являются железный купорос и листовой табак. Причем нюхательный, мелко нарезанный, для этого совершенно не годится…
Наконец с осмотром недвижимости было покончено. Денис убежал мастерить себе лук и стрелы, а Ольга с Аликом, вытащив с веранды два пластиковых стула, расположились в саду на солнышке. Они курили и болтали о разном.
– Слушай, получается, что с тех пор Филипп тебе больше не звонил? И ты ему тоже? – Алик решился затронуть больную тему.
Вмиг помрачневшая Ольга молча кивнула. Она уже давно мучилась над вопросом, почему, собственно, ей не звонит Филипп. Неделю назад она отправила ему довольно резкое письмо на электронную почту, но ответа не последовало. Неизвестность пугала. Воображение рисовало страшные картины, как бывший муж с эскортом вездесущих пройдох-адвокатов отнимает у нее сына.
Ведь этим пронырам не составит никакого труда выяснить, что в загсе при регистрации Дени Помар де Рабюсси, мягко говоря, намухлевали. Тогда, чтобы сделать из французского младенца российского гражданина, Ольга просто сняла с себя бриллиантовые серьги и положила на стол перед регистраторшей. Правда, у Ольги имелись свои контраргументы, довольно веские, если верить Шепелёву – старенький адвокат, поохав, все же взял на себя бремя забот о Нининой племяннице, не смог отказать.
– А если предположить, что все это Филипп затеял только для того, чтобы тебя позлить? Такая мелкая гадкая месть… Ты сама не появляешься, не звонишь, денег у него не просишь, типа независимая очень, «нам ничего не надо, мы живем хорошо», вот наш французский муж и решил…
– Не знаю, Алик, ей-богу, не знаю… – в задумчивости протянула она. – По крайней мере, я к встрече с Филиппом подготовилась. И прошу, не будем больше об этом.
– Эх, Олька, Олька! Вот чем ваш космополитизм оборачивается. Европейский леденец на деле оказался рвотным порошком. Меж тем идеи западничества при всей их эфемерности в России неистребимы. Парадокс! Нет чтоб за русского мужика замуж выйти. Помнишь, я тебя еще в институте звал… – При этих словах Поленов легонько ткнул ее в бок.
– Твой зов был очень тихим и невнятным.
– В следующий раз подарю тебе слу-хо-вой аппа-рат, – произнес он по слогам и подчеркнуто громко.
– Что ж, тогда и подумаем, – усмехнулась Ольга.
Они замолчали. По лужайке с какой-то рогатиной и мотком веревки деловито проследовал Денис.
– T’ as pas froid?[5] – спросила его мать.
– Нет, жарко, – ответил мальчик и скрылся в кустах.
– Тогда, хозяйка, давай чай пить. Может, хватит гостя голодом морить, – с притворным упреком нарушил тишину Поленов. – Крыжовенного варенья-то небось не дашь?
– Вот уж наглость какая! Откуда оно возьмется? – с улыбкой возмутилась Ольга. – Ничего, обойдешься бутербродами и покупным кексом.
На тропинку упали первые капли дождя. Алик оценивающе осмотрел тучу, потушил сигарету и встал.
– Было бы хорошо, если бы завидный русский жених не забыл убрать за собой и за дамой стулья, – назидательно сказала Ольга на ходу, направляясь в дом. – Под навес! – и уже с крыльца, обернувшись, крикнула: – Denis! A table! Tu est òu? Viens vite[6].
Мальчуган не заставил себя ждать. Он вбежал на веранду и с воодушевлением принялся рассказывать, как у него почти получилось развести костер. На щеках его играл румянец, светлые вьющиеся волосы чуть растрепались, глаза лучились счастьем. На даче ему явно нравилось. С гордостью выложив на стол коробок спичек, он показал черные от сажи руки и отправился их мыть. В присутствии гостя он в отличие от матери говорил только по-русски, не переходя на французский. Вернувшись, он чинно уселся на стул и расстелил перед собой салфетку в ожидании чая.
По счастью, на веранде строители уже завершили работу, а Ольга, насколько могла, навела уют. Это она умела. Тут был и плетеный абажур, и такие же плетеные стулья, и симпатичные кружевные занавески на окнах, и клетчатая скатерть на столе, и фарфоровые чашки, и даже ваза с цветами. (Новоиспеченная дачница потихоньку перевозила из Москвы вещи и с неиспытываемым доселе чувством обустраивала свой дом.)
Оживленно переговариваясь, все трое с аппетитом поглощали бутерброды, которые, по мнению Дениса, здесь были намного вкусней, чем в Москве.
Дождь, сначала робкий, моросящий, припустил сильней. Сквозь запотевшее окно Ольга смотрела на мокрый сад, ей нравилось, когда идет дождь. Как в том старом детективе «Что может быть лучше плохой погоды», если бы не жуткий Денискин кашель, который всегда усиливался от влажного воздуха.
– Хочешь совет? – расправляясь с очередным бутербродом, спросил Алик.
– Валяй!
– Если на пластиковые окна у тебя пока денег нет, поставь между рамами стаканчик с поваренной солью или толченым древесным углем – это поглощает влагу. Лучшее средство от запотевания окон.
– Интересно, откуда берется древесный уголь? – по-светски поинтересовался Денис.
– Нет, ты лучше скажи, откуда берется вся эта обойма ценнейших сведений… про поваренную соль, нашатырный спирт и нюхательный табак? Дай угадаю, из книги «Домоводство» пятьдесят второго года? – ехидно спросила у Алика Ольга.
– Не пятьдесят второго, а тысяча восемьсот девяносто третьего, и не «Домоводство», а «Руководство по домоведению для домашних учителей и гувернанток», но если вам это неинтересно, то я могу и журнальчик почитать. Тоже раритетное издание, между прочим…
Алик раскрыл старый номер журнала «Вокруг света», на который он наткнулся, инспектируя кладовку.
– Как кстати! – воскликнул он и принялся зачитывать отрывки статьи. – «Гуляя по весеннему Парижу, мы оказались на улице Мари Роз… в этом скромном доме с тысяча девятьсот девятого по тысяча девятьсот двенадцатый год жил и работал Ильич. Здесь прошел самый тяжелый период его эмиграции». Ай-ай-ай, какая трагедия! Олька, ты, разумеется, почтила своим вниманием эту парижскую достопримечательность?
Как ни странно, Ольга знала эту улицу, но, разумеется, не в связи с Лениным. Еще до встречи с Филиппом она бывала в Париже и наивно полагала, что довольно неплохо знает город. Она ездила туда несколько раз, то с группами русских туристов, то с индивидуалами-нуворишами (в качестве сопровождающей), то сама по себе. Вне зависимости от состава группы и степени буржуазности туристов среднестатистический тур по Парижу был плюс-минус один и тот же: Эйфелева башня, Нотр-Дам, Лувр, Монмартр, Елисейские Поля, прогулка на корабликах по Сене. Интеллигентная публика просилась в музей Орсэ, особняк Родена, денежная непременно отмечалась в «Мулен Руж», Фоли Бержер, туристы с детьми пару дней проводили в Диснейленде. Ну и, конечно, всех без исключения интересовали магазины – Samaritaine, Printemps, Galleries Lafayette[7] или что-нибудь поскромнее.
Но, оказавшись в Париже с Филиппом, Ольга обнаружила, что, по большому счету, не знает города. Точнее, он открылся ей совсем в ином качестве. Вместо сухих дат, цифр и имен Париж наполнился жизнью. То был город великих королей и роскошных куртизанок, благородных шевалье и дворцовых интриг, кровавых преступлений и гениальной поэзии, изысканных трапез и страшных болезней. Не случайно, по одной из гипотез, происхождение носовых звуков в современном французском языке объясняется деформацией хрящей носа на третичной стадии сифилиса. В свое время он нещадно косил столичный бомонд.
Филипп рассказывал, и у Ольги перед глазами, казалось, оживали персонажи Мольера, Шодерло де Лакло, Бомарше, Бальзака, Пруста, Дрюона. Все эти виконты, бароны, маркизы, поэты, художники и, разумеется, графы де Рабюсси. Они зримо присутствовали повсюду. В Лувре в одном из залов висели полотна Фрагонара, Буше и прочие, переданные предками Филиппа в дар музею. В квартале Марэ был ресторан, носивший их имя. А на Храмовой улице стоял особняк, принадлежавший одному из Рабюсси, но позднее проигранный им на скачках на Марсовом поле. В XVIII веке там находился ипподром. Другой графский пращур на площади Согласия лишился головы. Третий был растерзан толпой при штурме Бастилии. Правда, существовали и светлые страницы истории. К ним, без сомнения, Филипп причислял расстрел парижских коммунаров у кладбища Пер-Лашез – полковник Антуан Помар де Рабюсси, бывший тогда в штабе версальцев, этому немало поспособствовал.
– Невероятно! Эти мерзавцы установили пушку прямо на могиле герцога Морни! Какое варварство! Мой прадед был с ним дружен и очень тепло о нем отзывался.
Впрочем, его экскурсии никогда не ограничивались узкосемейными рамками. Он действительно прекрасно знал город. Просто история Парижа, да и вообще история Франции, в интерпретации Филиппа сильно отличалась от той, что Ольга когда-то учила в пединституте, и, надо отдать ей должное, учила неплохо. А подготовленному слушателю, как известно, рассказывать приятно вдвойне.
