Мария Некрасова
Большая книга ужасов – 67 (сборник)
Глава VIII. Подарок Гематогена
Всю ночь старик, не жалея на освещение драгоценного керосина, варил, кипятил, солил и закатывал в банки. Мышь сказала, что все равно не заснет, и пошла к нему помогать. Она не плакала, и это сильнее всего беспокоило нас с папой. Мы-то знали, как Мышь любила Веника. Нет, правда, лучше бы отревелась взахлеб, чем сидеть с блестевшими глазами и зажатым в кулачок подбородком. Ей бы легче стало.
Минут через пятнадцать к Гематогену перебрались и мы с папой. Надо же было помочь.
К утру убитый олень с застывшими фиолетовыми глазами превратился в еду. В печной трубе коптились колбасы, большие куски мокли в кадушках с рассолом – их еще предстояло закоптить. Основную часть продукта Гематоген переработал на самодельную тушенку. Магазинная по сравнению с ней была все равно что болотная жижа против лимонада.
– Вот так я и жил, – вздохнул старик, окидывая взглядом плоды наших трудов. Банки занимали стол, все пространство под столом и еще изрядное место на полу. – Спас ты меня, Владимир. То, что летуны привезут – мучица, макароны, – это хорошо, но мало. А теперь в самый раз проживу зиму.
Голос у старика дрожал. Мне показалось, что сейчас он поклонится, как в русских народных сказках. Но вместо этого Гематоген спросил, глядя в сторону:
– Пополам справедливо будет?
Банок получилось больше сотни.
Папа даже не заикался о дележке оленя. Мы уже до отвала наелись жареного на палочках мяса; он считал, что теперь можно снова переходить на «Суп вермишелевый».
– Куда столько?! – замахал руками папа. – По банке в день и то много, надоест.
– А с собой?
– Нам лететь на вертолете, потом на самолете, потом добираться до вокзала, потом ехать на поезде и с вокзала домой. Четыре не самые удобные пересадки. Ну, возьму две-три банки друзьям в подарок.
Гематоген качал головой с непонятным выражением на лице. Ему не верилось, что можно отказаться от мяса только потому, что его тяжело тащить.
– Город, – резюмировал он. – Хочешь, возьми «тулку».
– Что? – не понял папа.
– Ружье. Девятый калибр, медведя валит.
– Меня самого свалят мордой в пол. Как выйду с вашей «тулкой» в аэропорту – так сразу, – отказался папа.
– Ну нечем мне тебе заплатить! – с мукой вымолвил старик.
– А я не прошу.
– Твое дело, – согласился старик. – Но я за восемьдесят четыре года ни разу подаянием не кормился.
Восемьдесят четыре года! Ничего себе дедуля! Ты бы видел, как он дрова колет одной левой!
– Ладно… – Оглядевшись, как будто за нами могли подглядывать, Гематоген раскрывал дверцу тумбочки. Как я и думал, там оказалась тощенькая стопка трусов и маек, а еще патроны, много коробок с разноцветными гильзами. Выкладывая их на пол, Гематоген добрался до дальнего угла и вытащил спичечный коробок. Мы с Мышью переглянулись. Я был уверен, что в коробке окажется наша шпага.
– Глаза у тебя хорошие? – улыбаясь, спросил Гематоген.
Папа сказал:
– Не жалуюсь.
– Тогда смотри! – Гематоген открыл коробок.
Внутри на ватке лежали ходики. Без гирь и маятника они занимали восьмую часть коробка. Циферблат был со спичечную головку, на нем угадывались пятнышки цифр.
– На ходу, – заметил Гематоген. – Смазывать маслом нельзя, керосином только. Пустить капельку сверху, подождать, когда лишнее испарится. Я запустить не могу, руки не те, а Петя умел. Гирьки подтянет иголочкой, подтолкнет маятник… – У старика был гордый вид: мол, ну как, удивил?
Мышь выставила вперед ногу и заговорила, дрожа бантиками:
– Вы с ними заодно, да? А вы знаете, что это они убили Веника?!
– Кто? – смешался Гематоген. – Кто «они», я тут один живу. А ходики сделал Петя. Зимой ночи долгие, времени много, он и делал.
Я бы поверил, если бы не видел распятую мышь.
Вокруг на сотни километров не было ни одного человека, кроме нас с папой и старика. Мы не распинали мышь, а старик не мог это сделать одной рукой. Он и двумя бы не мог, стоило поглядеть на его огромные пальцы, в которых не удержался бы гвоздик размером с обломок иглы.
– И шпагу Петя сделал? – наседала Мышь.
У Гематогена забегали глаза. Клянусь, он впервые слышал про шпагу! Но, видно, зная об эльфах побольше нашего, старик пробурчал что-то утвердительное.
– А зачем он ее отравил?!
– Тише, тише! – Лицо старика посерело, по лбу градом катился пот.
Тогда я и понял: ОН БОИТСЯ.
Глава IX. Эльфы начинают атаку
Меня разбудил тихий непрекращающийся хруст. Погода начала портиться, тучи заволокли ночное небо, и в комнате не было видно ни зги. Нашаривая впотьмах фонарик, я еще не догадывался, что происходит. Хруст слышался со всех сторон, как будто я оказался в бумажном пакете, сминаемом чьей-то гигантской рукой. В матрасе подо мной шуршало сено. Фонарик все не попадался под руку, потом вдруг я схватил что-то маленькое и мягкое. В следующее мгновение оно вывернулось, и по пальцу мне словно полоснули бритвой. От неожиданности боль показалась очень сильной, я вспомнил об отравленной шпаге и заорал. Вспыхнул фонарик – оказывается, он был у папы. И тогда мы увидели…
Наши вещи, одеяла, мешки с припасами на оставшиеся полтора месяца – все-все, что можно было изгрызть, покрывали бурые шерстяные комочки. Они сидели без промежутков, как соты в пчелином улье. Розовые на просвет ушки подрагивали – мыши грызли.
Папа водил фонариком, выхватывая из темноты все новые картины нашествия. Вот десяток мышей, сидя цепочкой на подоконнике, уничтожает ремешок от бинокля. Вот вдруг осел большой пакет гречки, и крупа из дыры растеклась по полу, смешиваясь с рассыпанной мукой. Вот в бурой толпе на столе с глупой улыбкой мечется плешивая маска куклы Барби. Волос уже нет, а прогрызенная голова как шлем наделась на морду мыши. Недолгое метание, приглушенный писк – и пластмассовая улыбка превратилась в труху.
Из столбняка нас вывел громкий удар об пол и звон стекла. Не меньше сотни мышей, забравшись на полку, столкнули банку с тушенкой Гематогена. На наших глазах они кокнули еще одну, набиваясь между стеной и банкой, пока не сдвинули ее на край.
– Сейчас я буду кого-то убивать, – сказал папа, хватая с пола резиновый сапог.
Он уже размахнулся – и вдруг обнаружил, что в руке у него жалкий огрызок голенища. Литая подошва осталась на полу, как пляжная тапка без верха, остальное было рассыпано мелкой резиновой крошкой.
Тогда папа подхватил на руки не успевшую проснуться Мышь и, давя пищащих врагов, босиком вышел из дома. У меня не было его выдержки. Сорвав с себя одеяло, уже кое-где превращенное в кружева, я бросил его на пол и по одеялу кинулся к двери. Последние два метра пришлось одолевать буквально по головам. Под пяткой хрустнул маленький череп, и я выскочил к папе на крыльцо.
Мы стояли в одних трусах, не чувствуя ночного холода, и слушали, как в темноте работают челюсти. Бороться с таким количеством мышей было невозможно. Чтобы уничтожить всех, пришлось бы поджечь дом.
И вдруг хруст и возня прекратились. Мы расслышали негромкий, очень высокий свист, от которого в ушах засвербело, как будто ковыряли спичкой. Свист повторился, и мыши по нашим ногам хлынули из дома. Они исчезли за секунды, я даже не успел вскочить на перила.
Постояв еще немного, мы пошли подсчитывать убытки.
Говоря коротко, той ночью мы остались голыми, босыми и голодными. Все съедобное мыши съели, все несъедобное, но поддающееся зубам – сгрызли. Жалкие остатки круп, муки и соли вперемешку с мышиным пометом расползлись по полу как зыбучие пески, просыпаясь во все щели. Надеть было нечего, только у Мышки сохранился спортивный костюм, в котором она спала. Деньги превратились в труху. Папин паспорт из прямоугольного стал овальным (хорошо, что фамилия читалась и фотография не пострадала). Как ни странно, часы эльфов не пропали и не попались на зуб грызунам. Папа надеялся их продать, как только мы доберемся до большого города. Но сначала нужно было дождаться вертолетчиков. Мы понимали, что нас выживают из дома, но улететь не могли.
– Уезжать вам надо, – мрачно сказал Гематоген. Для разговора он, как заправский конспиратор, увел нас на берег журчащего ручья и выбрал открытое место. Но все равно оглядывался и замолкал, если вдруг по траве пробегал ветер. Старик уже не утверждал, что не знает никаких эльфов, но и не рассказывал о них.
Папа в ответ беспомощно повел рукой. На чем уезжать? Где тот поезд или хотя бы телега, покажите!
Думать о пешем походе не хотелось. Старик нарядил нас в Петины военные обноски, и все бы ничего, но для Мыши не нашлось обуви. Из остатков сгрызенных кроссовок папа сделал ей сандалии на веревочках, которые спадали через каждую сотню шагов.
– Я попробую наладить рацию, – пообещал Гематоген.
Папа удивленно вскинул бровь, он даже не видел эту рацию.
– Старая, но была в рабочем состоянии, – понял незаданный вопрос Гематоген. – Петя с ней возился, а я не включал, как он погиб.
– А от чего он погиб? – влезла Мышь.
– От смерти, – буркнул старик и поднялся. – Часа через два приходите на чердак генератор крутить. Батареи с тех пор сели.
Когда мы пришли, на чердаке было прибрано. Пахло влажными некрашеными досками.
– Зря вы с одной рукой. Толик бы убрался, – сказала Мышь.
– Это мой дом, – ревниво ответил Гематоген и подозвал меня. – Вот «шарманка», вот стрелка. Крутишь ручку, чтоб стрелка была в зеленой зоне. Меньше напряжение – плохо, но можно, больше – нельзя, а то радио мне сожжешь. – Он оседлал голову старинными наушниками из черного эбонита и посмотрел на меня: – Что стоишь, крути!
Я стал крутить. Ручка поворачивалась с большим усилием, разгоняя в ящике динамку, стрелка то не хотела подползать к зеленой зоне циферблата, то вдруг опасно приближалась к красной. Занятый добычей электричества, я почти не видел, что делает Гематоген. На прием рация работала, точно. Я слышал то шорохи и вой пустого эфира, то тилиликанье далекой морзянки. Несколько раз старик начинал говорить в микрофон:
– Я «Погода-19», я «Погода-19»… – Судя по всему, это были старые позывные метеорологической станции.
На этом его выход в эфир закончился. Старику никто не ответил.
– Все сменилось: позывные, волны, – виновато сказал он, захлопывая рукописный журнал, который мы с Мышью видели еще в прошлый раз.
– А SOS вы можете дать? – спросила Мышь. – Открытым текстом: «Всем, всем, кто меня слышит…»
– Про SOS забудь, – сказал Гематоген. – Во-первых, это сигнал морской, во-вторых, он исключен из реестра сигналов.
– А что вместо него?
– Другие сигналы, другие коды – спутниковые.
– Ну дайте другой, – разрешила Мышь.
Гематоген вздохнул:
– Других я не знаю. А если бы и знал – разве у нас кто-нибудь погибает?
– Мы, – тихо сказала Мышь. Она не преувеличивала. После смерти Веника и нашествия мышей все понимали, что с эльфами шутки плохи.
– Ладно, – не стал спорить Гематоген. – Диктуй, что передавать.
– «Погибаем, но не сдаемся», – буркнул я. – Пошли, Мышь, сеанс связи не удался.
Сестра догнала меня уже во дворе и схватила за руку:
– Толь, я не поняла! Гематоген же сам хотел вызвать вертолет: «Уезжайте, рацию налажу», а теперь отказывается?
Я слышал один разговор папы с вертолетчиками и теперь объяснил Мышке то, что понял:
– Нам нужен не всякий вертолет, а вертолет Болтунова. Заметь, мы с ним летели не специально к старику, а везли какие-то буры для нефтяников. Нас высадили по пути, вот и вышло бесплатно. У него со стариком свои отношения: шкурки, охота. А другой вертолетчик потребует денег, которых у нас нет. Если б мы погибали от пожара, от болезней, нас бы спасли за государственный счет. А от эльфов не будут спасать. Не поверят.
– Что же делать? – спросила Мышь.
– Не знаю. Пускай старик объясняется с эльфами, если умеет. Может, помирит нас, мы же не сделали им ничего плохого.
Я как в воду глядел! После обеда Гематоген опять взялся за превращение непостроенной избы в дрова, только в этот раз он пилил бревна. Звук пилы – это не удары колуном. Мы были у себя в комнате и не услышали, когда Гематоген исчез.
Глава X. Пчелиный яд
Не успел Гематоген вернуться, как из тайги прибежала его безымянная лайка. За ней как будто черти гнались. Издалека мы услышали визг – лайка неслась кубарем, зажмурившись, с оскаленной мордой. Хвост, обычно загнутый бубликом и приветливо помахивающий, висел поленом.
Издалека я разглядел над ней подозрительное мельтешение, словно от лайки летели брызги воды, и закрыл окно. Пчелы. Одна из них села на стекло, как будто специально чтобы показать себя. Она ползла в нескольких сантиметрах от наших лиц. На конце брюшка, где было вырванное теперь жало, выступила густая на вид белая капля. Пчела прилетела умирать.
Лайка забилась в свою будку, но сразу же выскочила и побежала спасаться к ручью. Золотистый рой колыхался над ней, то зависая, то кидаясь в атаку.
– Гематоген с ними не договорился, – первой догадалась Мышь.
Я бы дорого дал, чтобы поглядеть, как старик разговаривал с эльфами. На каком языке, словами или, может быть, свистками? Впрочем, главное было понятно: эльфы не только не пошли на мировую, но и наказали Гематогена за непрошеное заступничество.
На ручье была маленькая запруда размером с ванну. Там и нашел свою лайку вернувшийся Гематоген. Охотничья собака догадалась спрятаться от пчел, но ей нужно было дышать… На выставленный из воды собачий нос пришлись тысячи укусов. Он раздулся в яблоко, черная кожа полопалась, и в разрывах проступила сукровица.
Гематоген хоронил собаку сам, не позволив нам вырыть могилу. Он долго и неуклюже копался на краю поляны, помогая себе локтем искалеченной руки и болезненно морщась. А потом залез на чердак и, заставив меня крутить генератор, долго шарил в эфире. Из динамика слышались обрывки разговоров: кто-то запрашивал погоду в Красноярске, кто-то требовал экстренной посадки… Гематоген знал диапазон, которым пользуются авиационные радисты, и, судя по всему, наудачу искал позывные болтуновского вертолета. Но легче было найти иголку в стоге сена.
Ожидая новой атаки мышей, мы собрали остатки наших вещей в два узла и подвесили на вбитые в потолок гвозди.
В ту ночь я долго не мог уснуть. Подушка была горячей и сырой то ли от пота, то ли от слез. Ныли руки, уставшие крутить генератор. В глазах стояли трупик Веника и умирающая лайка. Раздувшийся нос делал ее похожей на картинку из мультика, и это казалось нарочным издевательством над несчастной собакой.
Луна украдкой выглядывала из-за туч, сплошь покрывших небо. Ее бледный свет выхватывал из темноты узлы, парившие в воздухе как воздушные шары. Узлы были связаны из взятых на чердаке старых юбок. Мелкие цветочки на ситце рябили в глазах, и начинало казаться, будто по узлам снуют человечки при шпагах и в шляпах с черно-белым пером из крыла синицы. Я разговаривал с ними в полусне, я спрашивал: «Что мы вам сделали?» – и не дождался ответа.
Проснувшись, я увидел, что папа на четвереньках ползает у двери, подтыкая в щели наше тряпье. Он не пропустил даже дыру от выбитого сучка, заделав ее жеваной бумагой.
– Пчелы? – догадался я.
– Не просто пчелы – рой. Погляди в окно, только не подходи близко, а то, если разозлятся, найдут дыру.
Я поглядел и ахнул. На окне, до половины закрывая стекла, висела шевелящаяся, блестящая слюдяными крылышками, непрерывно переползающая с места на место живая гроздь. Сотни пчел постоянно кружились над ней, как будто выискивая себе место. Одни садились, и навстречу им взлетали другие.
– И то же самое на двери, – сказал папа. – Нас запечатали.
Я подумал, что не запечатали, а хотели прикончить. Чудо, что папа спросонок заметил рой. Если бы первым встал я, то, не продирая глаз, побежал бы в кустики. И ударил бы дверью по живой грозди, мгновенно подняв в воздух весь рой. Сейчас мы бегали бы от летучей смерти, как несчастная лайка, или, скорее, уже умирали, обезумев от боли, с перекошенными, раздутыми лицами.
– Как они это делают? – спросил я.
– Просто: посади на дверной косяк пчелиную матку – и за ней прилетит весь рой. Штука в том, что это пчелы-мутанты. Обычно, если что-то грозит рою, из каждой тысячи на врага бросаются две-три пчелы. А эти бросаются почти все.
– Откуда ты знаешь?
– Ты же видел, что стало с лайкой. Нормальные пчелы не убивают.
– Почему?
– Потому что в природе все целесообразно. Пчелы же не только лайку убили – их самих погибли тысячи: сколько укусов, столько и погибших пчел. Нужно это рою? Нет. Чтобы отпугнуть лайку, хватило бы нескольких укусов, обычно так и происходит… Надо выбираться, – заключил папа. – Перелезай на ту сторону и сходи за Гермогеном. Я уже звал его потихоньку, чтобы вас не разбудить, – не откликается.
Перегородка не доходила до потолка сантиметров на двадцать. Я влез на стол и протиснулся на половину Гематогена. Поглядел в окна – чисто. Эльфы подсунули пчел только нам.
Старика я нашел у Петиной могилы. На мое «Доброе утро» он ответил тяжелым взглядом. Земля у могилы принадлежала ему, мы всегда обходили это место.
Я объяснил, что пчелы заперли нас в комнате.
– Ломай перегородку, – буркнул Гематоген и отвернулся.
И на том спасибо, хотя вообще-то я ждал, что таежник подскажет, как бороться с пчелами.
Отошел я совсем немного, посмотрел на дом с заметными издалека гроздьями пчел, и стало мне грустно-грустно за человечество. Девять из десяти, нет, девяносто девять из ста, что Гематоген ВИДЕЛ. Если хоть раз обернулся, пока шел к могиле, то должен был увидеть. А нам не сказал ни слова. Выходит, он уже сдал нас эльфам. Может быть, даже сам посадил на дверь матку бешеных пчел и ушел на могилу дожидаться, когда нас прикончат.
Позже я много раз пытался поставить себя на место Гематогена – и не мог. Мне ведь не оставили выбора, я должен был бороться бок о бок с отцом и сестрой и вместе с ними погибнуть. А старику ничего не стоило вернуться к привычной одинокой жизни. Достаточно было не вмешиваться, когда нас будут травить пчелами или колоть отравленными шпагами. Вертолетчики прилетят через полтора месяца, увидят три новые могилы, узнают про несчастный случай. И никакая экспертиза не докажет, что наша смерть подстроена.
«Мы выживем, – про себя пообещал я старику, – мы выживем и вернемся с учеными, а если будет надо, то и с солдатами, и разберемся с этой кодлой маленьких убийц. Интересно, как ты тогда посмотришь нам в глаза!»
Глава XI. Легче не становится
Любой художник-иллюстратор – кладезь случайных знаний. Думаешь, откуда папа знает про ножи эльфов? Разве он археолог или антрополог? Нет, он рисовал картинки к «Энциклопедии непознанного». Чаще всего художник – еще и кладбище случайных знаний, потому что, нарисовав какой-нибудь станок для «Справочника машиностроителя», забывает о нем навсегда. Но в этот раз папины случайные знания спасли нам жизнь.
Увидев, что я возвращаюсь без старика, папа взял инициативу в свои руки. Первым делом он освободился, выломав из перегородки широкую доску, вторым делом послал меня зачем-то выкапывать и отмывать жестяные банки от нашей протухшей тушенки, третье дело поручил Мыши… Он лазил на чердак и в сарай, собирая подручные материалы, резал жесть и паял нагретым на примусе медным паяльником. Мышь пришивала к тулье Петиной фуражки занавеску из тряпки, а я, как говорится, подносил патроны. Пчелы беспокойно клубились, но улетать, кажется, не собирались.
В итоге у Мыши получилась закрывающая всю голову маска с вшитым для обзора куском прозрачного пластика от бутылки. А папа нам похвастался чем-то вроде кофейника с гармошкой.
– Это что? – спросил я.
– Дымарь.
– А зачем?
– Для дыма.
– А дым зачем?
– А пчелы с его балдеют, – дурашливым голосом объяснил папа.
В дымарь он погрузил гнилушки, за которыми я бегал в тайгу, и угольки из печки (зачем Гематоген топит с утра? Тепло же). Пшикнул гармошкой – из носика повалил дым.
Мы смотрели в окно, как папа, одетый в ватные штаны и телогрейку старика, с маской на голове, подходит к рою. С полсотни пчел сразу облепили его, но папа, не обращая на них внимания, пшикал и пшикал гармошкой. Там, где дым попадал на бурлящий рой, движение замедлялось и пчелы больше не взлетали.
Потом папа стряхнул рой в мешок с заранее положенным камнем, утопил в ручье и вернулся за вторым. Расправа заняла минуты.
Пришел старик, наблюдавший за нами издалека, и молча лег на свой топчан. Папа собирался прибить на место доску, оторванную от перегородки.
– Не надо. Мало ли что… – выдавил Гематоген.
Доверять ему было опасно. Незаделанная щель в перегородке могла и спасти нас при бегстве, и погубить, если в нее хлынут враги. Впрочем, такие враги, как наши, могли найти себе щель и поменьше. Поэтому чинить перегородку мы не стали, а, наскоро пообедав стариковой тушенкой, начали готовиться к походу.
Из-за Мышкиной астмы нас часто заносило в глухомань. Мы месяцами жили в брошенных деревнях, населенных десятком старух, привыкли готовить на примусе, не боялись ходить пешком, а иногда и ночевать под открытым небом. Это был опыт дачников, а не таежников, но его хватило, чтобы не бояться уйти от неминуемой гибели на возможную. Жалели мы лишь о том, что не можем уйти немедленно.
Гематоген, спеша нас выпроводить, щедро раскрыл сундук с тряпьем. Дотемна мы подгоняли по размеру одежду, сочиняли вещмешки из наволочек и юбок. Хуже всего у нас было с едой, а вернее, без еды. Самодельная тушенка из оленины в увесистых стеклянных банках – фантастически вкусная штука. Но ее не унести много и надо съедать открытую банку в один присест, а то протухнет. В собранных с пола остатках нашей бакалеи оказалось больше помета, чем крупы. Папа упаковал это месиво в дорогу на случай полной голодухи.
Темнело. Гематоген, прячась от нас за печкой, купал больную руку. Сквозь щель в перегородке была видна его тень на стене. Мы без дела сидели у стола и думали об одном и том же.
– Они нас не отпустят, – сказала Мышь.
– С чего ты взяла? Ерунда какая! Наоборот, они нас выживают! – с наигранной уверенностью возразил папа.
– Не бойтесь, я не буду плакать, – добавила Мышь и выкрикнула, дрожа бантиками: – А некоторым взрослым должно быть стыдно!
«Некоторый взрослый» притих как таракан, а потом опять раздался плеск за печкой.
Папа быстро закруглил этот разговор, сказав, что Мышке пора спать, и уложил ее на стол, подстелив наши рваные одеяла. Мышка лежала тихо. Не думаю, что она спала.
Папа что-то черкал в блокноте. Закончив, он с таинственным видом приложил палец к губам и показал мне эскиз сооружения из Мышкиной надувной кровати, канистры и бутылок от колы. Мы втроем плыли на этом чуде-юде среди лесистых берегов, я даже узнал место: километрах в десяти от избы, где наш ручей впадает в несудоходную речонку. Классная идея! Не плутать по тайге, не бить ноги, а плыть себе, пока речка не вынесет к людям.
Я взял карандаш и нарисовал на кровати прогрызенные дырки. Папа нарисовал заплатки. «А есть чем заклеить?» – я изобразил вопросительный знак. «Есть!» – ответил он восклицательным. Я поставил точку там, где в канистре была дырочка, а папа очень похоже нарисовал комок жвачки.
Так мы разговаривали по-глухонемому, скрываясь от эльфов и Гематогена. У меня в мыслях зацепилась эта дырочка, из-за которой мы чуть совсем не остались без бензина. Тогда никому в голову не приходило, что можно просверлить такую тонкую дырочку, и мы решили, что это брак, дефект сварки. А теперь все стало ясно! Вся картина! Весь их замысел коварный! Я-то думал, что эльфы не могут простить нас за Веника. Уж не знаю, что покойник учудил на площади, где эльфы распинают мышей, а только на гадости он был мастер. Но теперь выходило, что все проще и страшнее.
Нас выживали с первого дня. Сначала вытек бензин. Потом испортилась тушенка (для этого ведь тоже достаточно крохотной дырочки в банке, чтобы туда попали гнилостные бактерии). Зачем, за что, разве мы друг другу мешали? Да нет, просто маленькая шпана охраняла территорию. Наверное, у них это называлось борьбой за независимость. А уж когда Веник притащил в лапе отравленную шпагу и мы начали догадываться, что живем здесь не одни, тогда, конечно, нас стали убивать. На всякий случай. Они вон какие маленькие, а мы вон какие большие – вдруг обидим?
Мышка заснула. Я понял это, потому что она опять дышала с хрипом и не откашливалась. Среди чистых таежных запахов появился какой-то вредный для ее бронхов, и болезнь стала возвращаться. Пчелы, наверное. Со вчерашнего дня не было ничего нового, кроме этих пчел, полдня висевших на окне и двери.
Я смотрел на ее бледное лицо с просвечивающим голубым сосудом в углу рта и думал, что сегодня нас опять будут убивать. Они грамотно действуют. Сначала оставили нас без еды и одежды, чтобы не убежали, теперь подбирают оружие. С пчелами не удалось – попробуют другое. Папа тоже этого боялся, не зря же он положил Мышку спать на стол. На стол, с которого исчезла шпага. Кто забрался за ней (или спустился сверху на паутине?), тот мог и сегодня попасть на стол и той же шпагой, починенной, смазанной свежим ядом, ударить мою сестру в голубой сосуд. Хотя зачем так безрассудно рисковать? Где шпага, там и арбалет – абсолютное оружие Средневековья. В ста шагах он пробивал кольчугу. Может быть, в тот момент эльфы уже целились в нас из темноты, сощурившись и прильнув щеками к маленьким точеным прикладам.
– Мы вам не враги, – заговорил я. Папа вскинул голову, понял и промолчал. – Вам здесь тяжело и страшно. Каждая лужа – всемирный потоп, каждая сорока – смертельный враг. Мы помогли бы вам построить светлые города и накрыть их прозрачными куполами, чтобы вы не боялись ни птиц, ни зверей, ни непогоды. А вы помогали бы там, где слишком слепы наши глаза и слишком толсты наши пальцы. Есть такая штука – компьютер. Он управляет кораблями, поездами и самолетами. Раньше компьютеры были с двухэтажный дом, сейчас их можно спрятать в портфель, а компьютеры, собранные вами, будут с маковое зернышко. Они перевернут наш мир. Вы будете самыми уважаемыми людьми, и никто не посмеет вас обижать. Я понимаю, у вас нет причин доверять мне. Но сколько можно прятаться в глуши? Не вы, так ваши дети или внуки попадутся на глаза таким, как я. Вы не сможете убить всех. Нам лучше быть друзьями, чем врагами.
– Девочку не трогайте. Она маленькая, ей никто не поверит, – коротко и по самой сути добавил папа.
Мы замолчали, ожидая то ли топота уходящих крохотных ног, то ли звона спущенной тетивы. Но в комнате стояла тишина. А за перегородкой Гематоген с шумом отодвинул табуретку, подошел к щели от выломанной доски и коротко сказал:
– Пойдем.
