bannerbannerbanner
Обычная женщина, обычный мужчина (сборник)

Мария Метлицкая
Обычная женщина, обычный мужчина (сборник)

Полная версия

Она молчала, опустив голову.

– Так вот. Потакать вашим прихотям я не собираюсь. А это – именно прихоть. Ты уж мне поверь! В Париже мы были два года назад. И хочу тебе напомнить, что, по-моему, у нас были другие планы – новый забор на даче и мысли о новой машине для тебя. Или нет? Или я что-то путаю?

Галина, не поднимая головы, кивнула.

– Ну, – Лев встал со стула, – тут, я думаю, разговор можно и закончить. – И вышел из кухни.

В кухню проскочила дочь, и он услышал их с матерью жаркий шепот.

«Ну пусть языками почешут, – равнодушно подумал он, лег на кровать и положил телефон под подушку. Закрыл глаза. – А может, я зря? Зря вот так резко? Да пусть едут, в конце концов». Ведь, по сути, он виноват перед ними. И значит, вину надо заглаживать. Хотя в чем виноват? В том, что любит другую женщину? В том, что у них давно нет семьи? И в этом виноват только он, он один?

Да черт его знает, кто и как виноват. В какой мере. И ничего плохого для них он пока не сделал. Может, просто не успел? И каяться пока не в чем – как жили, так и живут. И никто их не притесняет. И в Греции на море были – в августе, пятнадцать дней. И на октябрьские в Праге неделю. Может, пора аппетиты и поунять? Он ведь, в конце концов, не олигарх и не владелец бизнеса. У него, да, прекрасная должность и очень неплохая зарплата. И все же…

«Наглость это, – вдруг разозлился он. – Хотя… Дурак! Целая неделя абсолютной свободы! Никого не видеть и не слышать. Попытаться разобраться в себе. Да просто отдохнуть по-холостяцки. Сходить с Димоном в Сандуны, напиться наконец – от вольного. В кабаке, под громкую музыку и танцы с незнакомыми и ненужными девочками. А потом завалиться домой, полчаса возясь с дверным замком, и – рухнуть в одежде и ботинках. В сладком беспамятстве рухнуть. И чтоб ни одного вопроса и ни одного попрека. Ни в ночь, ни наутро».

Он усмехнулся: боже, о чем он мечтает! Да, правильно, за все надо платить. Да черт с ними, пусть катятся в эти Парижи, Лондоны – куда угодно.

Он вздохнул и посмотрел на телефон – маньячные штуки в голове развиваются. Фобии, навязчивые состояния. Невроз, одним словом. Мама работала невропатологом, и он неплохо знал про нервные болезни.

Через пятнадцать минут сеанс связи. Телефон слабо очнется и затанцует свой короткий вибрирующий танец.

И тут в голову пришла довольно отвратная мысль: как он думает о них. «Черт с ними», «Пусть катятся»! Черт, собственно, с кем? С его женой? С которой прожил весьма неплохих четырнадцать лет? Да ладно бы с женой. Черт с ней, с Василисой? С его единственной и любимой дочерью? С ней тоже черт? И тоже – пусть катится?

«Сволочь, – подумал он, – какая же я отъявленная сволочь!»

Телефон дернулся и зашипел под подушкой. Он схватил его и открыл. Все как обычно, ничего нового: «Спок! Лю! Ску! До завтра. Твоя».

Как это – как обычно? Как это – ничего особенного? Это для вас, дорогие мои! А для меня!!! В каждом слове, точнее, полуслове, обрывке, куцем начале – ВСЕ. Все, что мне жизненно, просто жизненно необходимо.

Потому что – Лю. Ску. И самое главное – твоя.

Он ответил. Что может ответить влюбленный идиот сорока лет? Вот именно. Правильно. Можно не повторять – и так понятно.

Жена вошла в комнату, не включая света. Сняла халат и надела ночнушку. У зеркала застыла, с минуту разглядывая себя, тихо вздохнула и намазала лицо кремом. Уличный фонарь хорошо освещал ее сухую, поджарую, спортивную фигуру. Мышцы, мышцы… Откуда, спрашивается? Природа шалит. Спортсменка, блин, – четыре эклера и полкоробочки фундука в шоколаде. Везет же…

Он вздохнул и подумал о своем уже явно намечающемся животике.

Жена откинула одеяло и осторожно прилегла с краю.

«Деликатная моя», – с раздражением подумал он.

Пахнуло цветочным кремом. Он поморщился.

Господи, да разве это правильно? Чтобы – так? Чтобы тошнило от запаха французского крема? Чтобы хотелось откатиться на край или вообще скатиться на пол, укутаться с головой и – упасть в забытье?

Или рвануть со своим одеялом в гостиную, на неудобный, но очень брендовый, блин, кожаный диван!

И все это называется «вполне комфортная и счастливая, спокойная семейная жизнь»…

По мнению крайне умного и продвинутого лучшего друга Димона.

– Езжайте, – выдавил он сквозь зубы, – ну, раз так приспичило!

Галина, казалось, не очень и удивилась. Благородно и с достоинством проговорила:

– Спасибо.

Ерничать не стала – не к месту.

Он отвернулся, закутался с головой – как в детстве – в одеяло и попытался уснуть.

По спине прошлась ладонь Галины. Он дернулся.

– Не стоит благодарности, милая.

Она резко отодвинулась и обиженно сказала:

– Зря ты так. Зря. – И, всхлипнув, добавила: – И что я тебе плохого сделала, Левка?

Он не ответил. Потому что ответа у него не было. Точнее, был: «Ничего».

Ничего, правда. Только из всего этого «ничего» они и имели – ничего.

Такие дела.

Утром на кухне царило оживление – дочь, естественно, была уже в курсе. Она подбежала к нему и повисла на шее. Он чмокнул ее в нос и похлопал по узкой спине.

– Да ладно, Лисенок! Поедешь. Я ж не зверь тебе лесной, я ж тебе папка! – пошутил он, и даже жена хмуро усмехнулась.

Сели завтракать. Дочь продолжала верещать и на радостях даже не канючила про «мерзопакостную» овсянку.

Жена прикрикнула, и дочь бросилась к себе одеваться.

– Лев! – обратилась к нему жена. – Посудомойка барахлит. После «стирки» горчит посуда.

Он поднял от газеты глаза.

– Галь! А я что, мастер по бытовой технике? Позвони в сервис, обозначь проблему. Смешно, ей-богу.

Галина кивнула и присела на краешек стула.

– Да… Вот еще… Что-то в «пежонке» стучит. Не пойму, где-то сзади. Металлический какой-то звук. Как думаешь, опасно?

Теперь он вздохнул в полную силу и отложил газету.

– Галя! Ну ты, ей-богу… Нет, странная, честное слово! Я что – автомеханик? Езжай на станцию, к Петручио. Он специалист по диагнозам. Говорил тебе, не бери «Пежо». Так нет же – хорошенькая, кругленькая, маленькая. Машины, милая, должны быть из Германии или из Японии. Так, для надежности. А остальное – ваши, мадам, капризы. Вот и разруливай как умеешь. А я, извините, пошел. На работу. Чтобы оплачивать ваши капризы и прихоти, кстати. «Пежонки» ваши и Парижики. Блин. – Он недовольно мотнул головой и вышел в прихожую.

Хлопнула входная дверь. Галина вздрогнула и крикнула дочери:

– Вася, ты скоро?

Из комнаты дочери неслась громкая музыка. Галина поморщилась: «Господи, эту отправлю, и хотя бы пару часов покоя». Покоя и одиночества. Счастья, короче. Своего, личного, никем не захваченного пространства. Чистого, не сжатого от напряжения и отрицательной энергии воздуха.

«Добрый мой! Благородный! Просто дон, не иначе! Разрешил. Позволил. Выделил. Правда, все перед этим подсчитал и неблагородно припомнил… Да и черт с ним. Выделил, и ладно. И на том спасибо. Лев, царь зверей. Щедрый, сильный и благородный. Знаем, какой ты царь, Лев… Котенок… Или – котище. Так вернее».

А про поездку… по крайней мере, целая неделя свободного дыхания, отсутствия сердечных болей, спазмов в горле, неожиданностей, зависимости от его настроения. От его запоздалых приходов. От взгляда в никуда. Короче – покоя. А покой – это уже счастье! В ее случае – определенно.

Когда не осталось ничего больше. Ничего… А главное – любви.

Два года. Почти два года он с ней не спит. Потому что то, что происходит примерно раз в три месяца, назвать этим словом нельзя. Невозможно. Почему? Задавала ли она себе этот вопрос? Задавала, а как же! И себе, и своим близким подружкам – Янке и Инке. Те тоже в долгом браке, как в плаванье. Они над ней посмеялись: «А ты как хотела?»

«Как? Вот определенно не так, как раньше». – И тут ее подняли на смех. «Ну, ты, матушка, наивная чукотская девочка просто! Откуда? И у кого? Да ни у кого, ты уж нам поверь, не бывает?» – «Что, совсем и никогда?» – «Бывает. В сказках. Или в богатых фантазиях неисправимых врушек. «Как раньше»! Скажешь тоже. И мы не те, а уж они-то! Мозги направлены на одно – как вытянуть семью. И это у нормальных мужиков. Кстати. А у тех, у кого «как раньше», в доме пыль и мыши. И несчастные жены. Ты хотела бы так? Нет? Ну и молчи! Хватит силенок – заведи любовника. Не хватит – радуйся и молчи в тряпочку».

А любовь?

А вот это и есть любовь! Чтобы понимать близкого человека и не мешать ему.

Тогда последний вопрос: а кто поймет меня? Или это не в счет? В смысле – я? И ведь самое обидное, что его уже ничего не волнует – ну, по большому счету, конечно, не дай бог что! С дочкой, например – тьфу-тьфу!!! А так – сосед, приживал… Чужой человек. А про то, личное… Ничего нет обиднее, чем отвергнутая женщина. В смысле – ее тело и ее желание.

Желание? А вот здесь – минуточку. Остановка! Не ври хотя бы себе. А ты? Ты? По-прежнему страстно его «желаешь»?

Вот именно! Молчи. Вот и получается: семейная жизнь – одни обязанности. Кодексы, компромиссы. Пока терпишь и миришься – у тебя семья. А если бунт и протест – извините!

И кому от всего этого выгода? Уж точно не ей. Точнее, не им с Васькой.

Закрой рот и молчи.

* * *

Какое счастье, что никого нет дома! Просто подарок сказочный! Сын у приятеля, муж у маман. Или? Да бог с ним, какая разница. Хотя можно, конечно, набрать свекровин домашний и попросить сынулю – мобильный, мол, вне зоны доступа.

Только вот зачем? Ловить его на лжи она не собирается. Факты и аргументы ей не нужны. И интереса тоже никакого – вот абсолютно! У мамы, у папы… Или у чужой тети.

Она прошла в комнату и, не включая света, уселась с ногами в кресло. Комнату слабо, чуть голубоватым светом, освещала наружная реклама дома напротив. И это было очень красиво, кстати. В голубом нежном свете плыла ее мебель, и ковер, и прозрачные шторы, и книги в шкафу. И бабушкины фарфоровые пастушки, и фрейлины из далекой Саксонии тоже нежно заголубели, словно окутанные ночным туманом.

 

Дом. Родной дом. Гнездо. Она так ждала этот дом, так хотела его полюбить. Все подбирала с такой любовью, так тщательно. Ей хотелось гнезда. Где будут ворковать, курлыкать, нежно касаться друг друга, оберегать все его обитатели – ее маленькая семья.

А вышло… Дом был построен. И очень красив. А вот ворковать и оберегать друг друга – не получается.

Нет, не совсем так! Он – приличный муж и хороший отец. У них нет скандалов, криков, взаимных оскорблений, явных претензий. Они культурные и воспитанные люди.

И еще у них нет любви. Может, поэтому все так тихо и благостно? Многолетняя привычка, знаете ли…

Тоже из категории семейных ценностей. Нудно, скучно, однообразно. Невесело как-то. А ты хотела карнавального буйства? На тринадцатом году брака? Фейерверка? Ламбады? Фламенко?

Ну, тогда ты – полная дура! И что с такой разговаривать? Стабильность. Уверенность. Нормы приличия. Коды. Компания, друзья, выезды за город. Театры, музеи. Прекрасные познавательные поездки в Европу. Горы и моря. Шуба из блэкламы. Деньги на карточке – не контролируются. Сын в частной школе. У нее есть все – ну или почти все, – что может легко и быстро украсить жизнь женщины.

У нее даже есть любовь.

Правда, к чужому мужу. Но… Разве это отменяет ее значимость?

Нет. Только слегка меняет окрас. Ее счастья и всей ее жизни. Только и всего. И выходит – она зажравшаяся, наглая, отвратительная лгунья и обманщица. Средняя жена и средняя мать. И за все это у нее есть то, о чем и не мечтают миллионы прекрасных женщин. И еще – завидуют ей. Например, ее беспечности. Свободному времени. Возможности закрыть за собой дверь и уехать в Борисово. В раздолбанную квартиру бабки Пелагеи.

Чтобы там… На старом диване, на постельном белье в пошлый розовый горошек обнять его, прижаться к нему, вдохнуть его запах и…

Эти три часа – огромных, непомерных, колоссальных, мгновенных, незаметных…

Быть самой счастливой женщиной на свете.

Открылась входная дверь, и Лина услышала, как пришел муж Виктор.

– Ты дома? – крикнул он.

Она ответила, не вставая.

– А почему в темноте? – удивился он, зашел в комнату и включил свет.

– Голодный? – спросила Лина, вспомнив, что в холодильнике есть только две вчерашние котлеты. Хороша жена!

Он мотнул головой:

– У мамы поел.

Ну разумеется! Какая мама не накормит?

Он сел в кресло напротив и посмотрел на нее. Их взгляды столкнулись.

Он. Он хорош, кстати. Очень хорош! Подтянут, высок, никаких складок и лишних отложений. Два раза в неделю бассейн и тренажерный зал. Интересно, для кого старается? Неужто для себя? Да наверняка! Он любит погордиться собой и полюбоваться. Балдеет от себя просто.

А ведь хорош, правда! Чуть седоватые, достаточно густые волосы. Синие глаза, белые зубы. К тому же – профессор. Доктор наук. Вот уж, наверное, на кафедре хороводы вокруг него! Мечта, а не мужчина.

Только не ее – чужая. А она-то все про него знает. Рассказать всем этим соплюшкам – ни за что не поверят. Скажут – стерва баба. Такое про такого мужчину! И чего ей не хватает? Вот чего? В шоколаде с головы до ног – пусть и не блондинка.

Только она знает, чего ей не хватает… Только она. И так все просто, господи! До противного просто. Тепла не хватает. Поддержки. Нежности, ласки. Понимания – вот чего. Много? Наверное…

И вправду – стерва.

Виктор лег на свое «законное» место и блаженно вздохнул – это означало, что он очень устал.

Лина молчала. А требовалось, наверное, если не пожалеть, то хотя бы посочувствовать. А вот неохота.

– Гасим свет? – игриво спросил он.

Она не ответила и выключила ночник. Отвернулась. Он провел рукой по ее плечу. Она еле сдержалась, чтобы не дернуться. Только сжалась, как пружина.

– Линок! – жалобно произнес он. – Ну что ты, право слово! Как замерзшая!

Она повернулась к нему. Родной? Близкий? Знакомый до боли – во всем? Понятный и предсказуемый… Она доподлинно знает все, что сейчас будет. Все. А, кстати, что здесь плохого? В этом тоже есть своя, так сказать, прелесть. Прелесть давнего, устойчивого брака. Мужчина, приятный во всех отношениях. Мечта, можно сказать, теток от двадцати до семидесяти. А она пренебрегает.

Он придвинулся к ней, и она почувствовала его грудь и гладкий живот. Он привстал на локоть и наклонился над ней.

– Милая! – сказал он.

Она прыснула. Он отпрянул и лег на спину. Обиделся. А действительно, что тут, собственно, смешного?

Она ненавидела слово «милая». Она не терпела вопроса после «всего»: тебе было хорошо?

Вот ничего более идиотского спросить было невозможно.

Да и какая она «милая»? Не смешите, ей-богу!

Он повернулся спиной и обиженно засопел. «Ну и черт с тобой», – подумала она.

Главное – избежать этой каторги. Хотя бы сегодня.

Господи! Что я делаю со своей жизнью?

* * *

Утром, под мягкий и щадящий звонок японского будильника она встала и пошла будить сына. Эта история была еще та! Антон совершенно не поддавался на уговоры, посулы и угрозы. Поднять его было почти нереально. Ну не пускать же в дело чайник с холодной водой!

Она щекотала ему пятки, сдергивала одеяло, включала музыку. Он дергал ногами и мычал.

– Идите вы все!!!

– Куда? – спрашивала она.

А он уже снова дрых. Она распахнула окно – в комнату влетел прохладный ветер.

Отбросила одеяло подальше – чтобы никак не достать. И пошла на кухню готовить завтрак.

Муж вышел из ванной – свежевыбритый и пахнущий отличным парфюмом.

Молча сел на стул и взял газету. Не забыл! Обиделся. Он вообще любил обижаться. Да и бог с ним. Она налила ему кофе, положила на тарелку творог и рядом поставила плошку с медом.

Профессор следил за здоровьем и, как следствие, за питанием.

Наконец выполз замерзший сын. Все молчали. «Утро – тяжелое время», – подумала Лина. Пока все раскачаются, пока придут в себя. Слава богу, ей сегодня на работу к обеду. Впрочем, куда торопиться! Она может и вообще не пойти. Позвонит девчонкам и скажет, что придет завтра. С готовой работой. В принципе, она все может делать и дома – компьютер под боком, разумеется. Но сходить туда, в это чудесное место, пару раз в неделю можно. И даже – с удовольствием. Потрепаться с девчонками, посплетничать, попить кофейку.

Отвлечься, короче говоря. А это как раз то, что ей сейчас нужно было больше всего.

– Вить! – она обернулась от плиты. – Забыла сказать! Вчера звонил Петрович. Сказал, что опять что-то с камином и дымоходом. Ну нужно что-то решать.

– Лина! – откликнулся Виктор. – Ведь я не печник, если ты позабыла. И в дымоходах ни черта не понимаю – прости. И времени, знаешь ли… вот совсем нету. Сегодня кафедра, завтра у Преловского защита. Так что возьми такси и – к Петровичу. Разбирайтесь!

– Я, знаешь ли, тоже не печник! – возмутилась она. – И тоже не специалист по дымоходам. И к тому же, если ты забыл, женщина.

– Забыл, – словно обрадовался он, – а ты все забываешь напомнить. И к тому же ты, на мой взгляд, занята чуть меньше меня. Совсем чуть-чуть. Так что – вперед и с песнями. И удача не оставит тебя. Да. Кстати. Если ты не забыла. Дурацкая идея строительства дома принадлежала тебе.

«Хам, – подумала она, – обычный хам. А весь этот антураж… Для девочек с кафедры. Никогда и ни в чем он не был поддержкой. Все свалил, спихнул и отряхнул руки. Глава семьи!» Да на что она может рассчитывать, господи? И еще – мелкий и злопамятный… Мелочный. Ничего. На обиженных воду возят.

А с этим домом… вот сколько раз уже она об этом пожалела! Сколько раз! Как ругала себя, как корила, что влезла во всю эту историю. Тогда, три года назад, когда еще не было в ее жизни Льва, а семейная лодка уже билась и колотилась «о быт», ей казалось, что дом, вымечтанный и выпестованный в ее сознании, деревянный, теплый, уютный, спасет ее брак и ее семью. Ошиблась. Но как все же неблагородно напоминать ей об этом… не по-мужски как-то…

Сын вяло ковырялся в остывшей яичнице. Муж посмотрел на него с легкой брезгливостью. Она усмехнулась: вот мужики! Обижен на жену, а заодно и на сына – на всякий случай. Точнее – на весь мир.

– Пап! – заканючил Антон. – Мне нужны деньги! Четыре тысячи.

Виктор вскинул на него острый взгляд и грозно сдвинул брови.

– Интересно! А на что, позволь уточнить? Или мне это знать не положено? Мне дозволено только открывать портмоне?

Сын растерянно посмотрел на нее, явно прося помощи.

Она отвернулась к плите.

– На новую клюшку, пап! – тихо ответил он.

– А что, старая уже вышла из моды? – с сарказмом осведомился он.

Сын удрученно мотнул головой и замямлил:

– Нет, но… Гришкин отец привез ему две, из Штатов. Одна лишняя. Ну, и мы с мамой, – он глянул на мать, ища у нее поддержки, – и мы с мамой решили…

– Ну, раз «вы с мамой», – бодро ответил отец, вставая со стула и громко ставя на стол кофейную чашку, – тогда вы, что называется, с мамой!

И вышел из кухни.

– Я дам денег, Антон! – коротко бросила Лина.

Виктор снова возник в дверном проеме.

– Умница! – кивнул он. – Вот и давайте! Вместе! Вдвоем, без меня. – Он вышел в прихожую, Лина пошла за ним следом.

– Что ты завелся? – тихо спросила она. – Вот на ровном ведь месте!

Виктор, надевая пальто, повернулся к ней и медленно произнес:

– Я предполагал, что хотя бы уважения я заслуживаю. Не ласку, не любовь. Просто – уважение. Как-то принято считаться с главой семьи в приличных домах. Хотя бы номинально. А ты не так глупа, чтобы иногда делать вид, чтобы просто не унижать меня. Даже если ты в чем-то со мной не согласна.

– Вить! – жалобно проговорила она. – Ну, ты прав! Извини! Не подумала.

– Лина, – он тяжело вздохнул. – Ты иногда думай! Не так это сложно! Поверь! Тем более когда мозг практически в бессрочном отпуске. Тебе же будет лучше! И проще, честное слово!

– Нервы, – бросила она.

– А это не ко мне! Я, если ты помнишь, специалист в другой области. А за здоровыми нервами к невропатологу. – И, открыв входную дверь, обернулся: – Не устраивай из нашей жизни ад, милая! Никому лучше от этого не будет!

– А если будет? – выкрикнула она.

Ответа, разумеется, не было. Да и какой тут мог быть ответ?

Лина подошла к окну. Профессор Сомов вышел из подъезда. Красиво так вышел. Высок, строен, седовлас. Шикарно развеваются полы тонкого кашемирового пальто. Чмокнул замок сигнализации, и профессор элегантно уселся в салон новенькой, перламутровой, темно-вишневой «Вольво». Муж приоткрыл окно и мягко и интеллигентно, безо всяких понтов, тронулся с места. Лина задернула штору и опустилась на стул. Телефон привычно звякнул эсэмэской.

* * *

По пути в институт профессор Сомов, посмотрев на часы, решил заскочить к своему автомеханику Петручио – смешному парню, которому он всегда доверял свою «ласточку». Дел было на полчаса – поменять свечи. Петручио вышел гордый, независимый и очень важный. Выслушал жалобу, с достоинством кивнул и велел обождать – минут через сорок он закончит «с одной гражданочкой».

Молодая стройная женщина в светлых брюках и лиловой кожаной куртке на меху, сняв солнцезащитные очки, сидела на скамейке, задрав скуластое лицо кверху. Ловила ненадежные и редкие лучи зимнего солнца.

Виктор понял, что это и есть та самая «гражданочка», и присел рядом. Она чуть подвинулась и приветливо улыбнулась.

– Проблемы? – сочувственно спросил он.

Она снова улыбнулась, надела очки и кивнула. Минут через десять вышел важный Петручио и объявил «гражданочке», что ее «пежошку» придется оставить дня на два, определенно.

Женщина растерялась, разнервничалась и принялась дотошно расспрашивать механика.

Он, презрительно скривив губы, процедил:

– Галин Михалн! Ну вам все это надо?

Она снова засуетилась, объясняя, что машина в эти дни ей крайне необходима – просто до зарезу! «Потому что всякая куча сложных и неотложных дел, Петенька!»

Петенька, он же Петручио, вяло покуривая, процедил:

– Ну, постараюсь к завтрему. – И строго добавил: – К вечеру, не раньше! К девяти минимум!

Она была готова и на минимум, и на максимум – это было видно.

А потом спохватилась:

– Господи! А выбираться-то отсюда как?

Мастерская находилась в промзоне – вроде и не самые выселки, а автобусы не ходят, в такси, как говорится, не содют. Потому что нет этих самых такси. Ничего нет – только клиенты Петручио. А те на машинах. Или на машинах друзей или родственников, если машину придется оставить.

Петручио вяло пожал плечами – мол, мое-то дело какое!

– Не беспокойтесь! – любезно откликнулся импозантный мужчина на вишневой «Вольво». – Мои дела минут на двадцать, да, Петь? – он обратился к механику за поддержкой. – Да не больше, уверяю вас! А потом я вас подвезу! До метро вас устроит? – И он обворожительно улыбнулся.

 

Она обрадованно кивнула:

– Конечно! Спасибо, какое счастье! А то я уже за дочкой должна торопиться! – затараторила она. – На танцы везти, на другой конец города! А там у них строго.

– Пустяки! – успокоил ее мужчина. – Я вас не брошу! Такое же дело – дочку на танцы! Ну, не к метро, так к стоянке!

Она смущенно улыбнулась и сняла очки. Они посмотрели друг другу в глаза.

«Славная, – подумал он. – Потерянная такая. Беззащитная. Нежная, наверное. Непросто ей в этой жизни».

«Красавец! – подумала она. – Господи, какой красавец! А как галантен! Как воспитан! Как неподдельно участлив! Остались же на свете такие мужики! И повезло же кому-то…»

Ей взгрустнулось, и она присела на скамейку. Галантный красавец что-то обсуждал с наглым Петручио.

Наконец проблема была обозначена, и Петручио медленно поковылял в рабочий отсек. Мужчина подошел к ней и с улыбкой осведомился:

– Кофе?

Она растерянно пожала плечами.

– Аппарат, – объяснил он. – У Петьки стоит аппарат. Поставил, жмот, по просьбам трудящихся. Кофе, конечно, не ах, но… – Он озабоченно посмотрел на нее: – Вы, по-моему, здорово замерзли!

Она смущенно кивнула:

– Что есть, то есть. Такой сильный ветер!

Он улыбнулся:

– Капучино? Эспрессо? Латте?

И оба рассмеялись.

Он двинулся к ангару, а она внимательно смотрела ему вслед. Внимательно и грустно.

Есть же на свете… Есть! Надежные. Уверенные. Сильные. Берущие все на себя. Заботливые. Ответственные… За которыми как за стеной и с которыми ничего не страшно. Вот просто ничего! Не то что мой «царь зверей»!

Только всегда почему-то они достаются другим. Завидно? Обидно? Грустно?

И завидно, и обидно, и грустно! И вечный вопрос: «А почему? Почему?»

И ответа, как всегда, нет.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14 
Рейтинг@Mail.ru