Мария Метлицкая
Миленький ты мой
Миленький ты мой!
Возьми меня с собой!
Там в краю далеком
Буду тебе женой.
Милая моя. Взял бы я тебя.
Но там, в краю далеком,
Есть у меня жена.
Миленький ты мой!
Возьми меня с собой!
Там, в краю далеком,
Буду тебе сестрой.
Милая моя! Взял бы я тебя.
Но там, в краю далеком,
Есть у меня сестра.
Миленький ты мой!
Возьми меня с собой!
Там, в краю далеком,
Буду тебе чужой.
Милая моя! Взял бы я тебя!
Но там, в краю далеком,
Чужая ты мне не нужна!
© Метлицкая М., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Пролог
Это была высотка. Всем своим видом она унижала своих соседей, собратьев и окружающих – приземистых, неказистых и нелепых. Эта волшебная башня, замок, с островерхой крышей, сказочный терем времен пятидесятых, была населена людьми. Не народом – Людьми. Людьми с большой буквы. В ней, в этой башне, как всем известно, простых людей не было. Не живут простые в сталинских башнях. Простые, привыкшие к вони в темных подъездах и сварливым соседским голосам за стеной, ютятся в убогих хрущобах с фанерными стенами, в панельных клетухах с потолками в два сорок, да в частных домишках, продуваемых, хилых, с вечно текущими крышами. И все они счастливы до смерти – свое и отдельное. И пусть потолки на голове, пусть в туалет только боком, и пусть все обедают по очереди на пятиметровой кухоньке, потому что всем не усесться. Правда, у меня и этого «счастья» нет, но ничего! Еще будет! Еще наверстаю – я же способная!
В подъезде, конечно, консьерж. Или швейцар?..
Нет, все же консьерж. Швейцар с бородой, с галунами и в важной фуражке – почти адмирал. А здесь – бабка. Обычная бабка, которой доверена власть.
Такие, как она, обычно отрываются по полной – букашки, от которых что-то зависит!
Все, что угодно и где угодно! Не беспокойтесь – уж они-то, эти «тетки в тапках», своего не упустят! И еще – не пропустят. Не своего.
– Вы, простите, к кому? – вежливо осведомляется, а в глазах – чистая сталь. Злость одна. Даже ненависть. Хреново, наверное, сидеть тут по суткам. Задница затекает. На столе – стакан с чаем, откусанный бутерброд с колбасой и дешевые карамельки. Обед.
А я вот помешала…
Отвечаю. Глазки туплю, как положено. Ну, раз за «свою» не признала – буду паинькой, скромницей.
Не сошла за свою. Что, впрочем, понятно – глаз у этих служителей порядка – алмаз! На том и стоим.
– К Краснопевцевой? – с недоверием уточняет и впивается в меня еще пристальней. – К Лидии Николаевне? – повторяет она и хмыкает носом, слегка усмехается – типа, не верит. И еще недовольно качнула головой – типа, знаем мы вас!
И правильно, да! Соображает.
– А вы ей, простите… кем будете?
– Я? – переспрашиваю с дурацкой «первомайской» улыбкой. – Я ей родня! Дочка ее. Ну… сестры!
– Ммм… сестры?
Консьержка обескуражена и растеряна окончательно. Не знает, как быть.
– Ну а вы, – советую я, – позвоните ей, Лидии Николавне! Она подтвердит!
– Ладно, – машет рукой консьержка, – проходите, чего уж! – И громко глотает чай.
Вот и прокололась – неправильно это. Неграмотно. И ведь сидит днями у телика. Что смотрит? Понятно – криминальные новости. Все эти бабки обожают такую фигню. Чтобы и страшненько, и интересненько. И поохать, и покряхтеть, и поделиться потом с подружкой. Повздыхать и поежиться – ох, времена!.. Довели страну, изверги!
А там ведь предупреждают таких вот ослиц – не доверять. Не пропускать. Вызвать охрану. Двери не открывать! Теток-аферисток сейчас даже больше, чем мужиков.
Но я уже в лифте. А лифт этот – ох! Впечатляет. Всем лифтам лифт! И пусть красная ковровая дорожка поистрепалась. Зато зеркало-то висит. И темные панели на стенах – гладкие, отполированные, из благородного дерева. Скамеечка у стены: устали – извольте, присядьте! Едет, правда, тряско. Гудит. Все понятно – старик. Глубокий старик…
Шестой этаж. Выхожу. Квартира напротив лифта. Деревянная дверь. Пооббитая и потрепанная – все, как положено. Рухлядь, конечно. Но все равно впечатляет. Былая роскошь. Тоже из прошлой жизни. Не заменили. Не захотели или?.. Банально не было уже денег?
Я замираю и смотрю на звонок. Над ним – латунная табличка. Имя, отчество, фамилия покойного супруга. Перечисленные регалии: академик, член-корреспондент, профессор, Народный художник, Герой Соцтруда… Смех, да и только! Кому это сейчас интересно? И ведь не поленился все перечислить!.. Любил, поди, свои звонкие звания. Умилялся.
Звонок тоже «оттуда» – медный или латунный. Облезлый.
Я выдыхаю и… Нажимаю. Колокольный перезвон – нежный и мелодичный. Совсем не тревожный. Современные звонят так, что вздрагиваешь и падает сердце.
– Кто? – минут через пять раздается осторожный и тихий голос за дверью.
Молодец! Не рвет дверь на себя – сначала интересуется.
– Лидия Николаевна, – по-овечьи блею я, – это я, Лида! Лида Канавина! Дочь вашей Полины! Из Локшинки! Я вам писала…
Тишина. Думает? Вспоминает? А вот если не откроет? И что тогда, милая Лида, поедешь обратно? В свой Н.? В свой, богом забытый уездный городишко? Вернешься домой, в село Локшинку? И все твои прожекты, милая Лида…
Ах, как все просто! Тебе не откроют, и все. Просто тебе НЕ ОТКРОЮТ.
Но – без паники! Щелкает замок, гремит дверная цепочка.
И вот дверь открыта. Только вопрос – куда?
Да в новую жизнь! Лида, вперед! И не робей! У тебя все получится!
Она стоит на пороге и смотрит – недоверчиво и подозрительно. Что ж, время такое. Ее можно понять. Если бы не фотографии Полины Сергеевны да не памятные часики с позолотой, сунутые ей прямо под нос – стоять бы мне за облезлой дверью. А потом – поторапливаться на вокзал.
Но я девочка умная. Сметливая и хитроватая. Все подготовила, все. И сама подготовилась – будьте любезны! Спасибо за школу жизни – всему научила. И дорогой Полине Сергеевне отдельное спасибо! Объяснила в далеком детстве, милая матушка, что я никому не нужна.
Я не нужна… Ну и вы мне до фени! Все, без разбора. Так и проживу свою жизнь без сердечных привязанностей. Потому что знаю, чем эти страсти кончаются. А мне так больше не надо! Совсем. Раз вы со мной так ну и я соответственно. Без угрызений совести, да. Абсолютно, заметьте, без угрызений!
Туплю глазки и смотрю в пол. Потом поднимаю – светлые, чистые, голубые. Без тени, так сказать…
Милая, скромная провинциалка. Хорошее, доброе, вполне симпатичное лицо. Косметики ноль. Руки рабочие, познавшие «жисть» – и огород, и хозяйство. Но аккуратные. Ногти подстрижены и обработаны. Волосы в косу. Не переборщила? Вроде нет, так сейчас модно. Скромная китайская кофточка, скромная юбка. Пальто.
– Нууу… – неуверенно тянет она, – проходите.
С большим, как говорится, сомнением в правильности своего решения.
Но первый шаг уже сделан, и я прохожу. Я вошла. В святая святых… Меня допустили! Пока «один – ноль», Лида. Ты молодец!
В прихожей (огромной, как танцпол в клубе) я раздеваюсь. Вешаю пальто, ровненько прилаживаю, как у нас говорят, у порога сапожки. По стенам глазами не шарю – воспитанная. Большие глаза не делаю. И не потому, что все это видела, – откуда мне? А потому что скромна. Мама так воспитала.
Лидия Николаевна тяжело вздыхает и делает царственный жест. Рука у нее очень худая, ладонь узкая, в крапках пигментных пятен, но с маникюром. А как же – звезда!
Кухня тоже впечатляет своими размерами. Метров шестнадцать, не меньше. А то и все восемнадцать! Почти как мой дом. Но грязь – несусветная! Солнце беспощадно обнажило всю подноготную – и хозяйки, и кухни.
Ладно кухня – пыль, жир и сажа на потолке и стене. Но она! Это в темноте коридора еще как-то… А здесь, на свету…
Мумия, не иначе. Сморщенное лицо, дряблая, обвислая шея. Страшные руки. Ужасно, бррр!
Ведьма. Как в детской сказке – злая колдунья.
Садится, закидывает ногу на ногу, полы шелкового (в пятнах и драных кружевах) халата распахиваются и обнажаются старые ноги – мертвого серого цвета, в крупных, перетянутых узлах синих вен, с выпирающими косточками – вальгусная стопа. Но с педикюром! Да, мастерство не пропьешь!..
Стою, глазки по-прежнему в пол.
– Садитесь, – наконец предлагает она. Ну я и сажусь.
Молчим. Начинает она.
Спрашивает про Полю – так она ее называла.
У меня по щеке катятся слезы. Вспоминая дорогую Полину Сергеевну, я всегда плачу. От жалости к себе. Ничего не забыто!
Детская травма, знаете ли… это ведь навсегда.
Про «Полю» говорю скупо – вроде мне и сейчас тяжело.
Хотя… Мне и вправду совсем нелегко… Вспоминать…
Но выстрел попал в цель – ей, кажется, меня жалко. Чуть кривятся узкие губы и дрогнули тонкие, нависшие, «черепашьи» веки.
– Да… Полю жалко!.. Поля была… замечательной! Как же вам повезло!..
Я чуть не вскрикиваю. Но, разумеется, сдерживаю крик души и боли, обиды, невыносимо горького детского одиночества. Думаю, старческое одиночество ничуть не страшнее детского! Наверное, второе даже еще хуже и злей. И страшнее.
Я моргаю, стряхивая набежавшую слезу, и часто киваю:
– Да-да! Мама… была замечательной!
Как же мне трудно произнести это слово! Потом она хмурится:
– Ну… А что… вы… сюда? В смысле – в столицу?
Я простодушна и очень честна:
– Развелась, деток нет, бог не дал… Работы в нашей дырище тоже. Хозяйство одной мне не нужно, ну, вот я и…
Она недовольно крутит головой:
– А вы думаете, что здесь – синекура?
Я вжимаю испуганно голову и развожу руками:
– Нет… Я не знаю…
– А вот я знаю! – жестко бросает она и – хлоп по столу ручонкой. – Медом здесь не намазано! – резко отвечает она. – Ни-ко-му! А вы… все сюда… претесь!.. Ну? И как думаешь жить?
Так, перешла на «ты» – уже хорошо. Может, меня пожалела? В память дорогой и незабвенной Полины?
Я бормочу, что я – учительница младших классов. Надеюсь, что учителя здесь нужны. Очень надеюсь! Ну или в детсад, методистом. В саду с голоду не помрешь. Там – питание! Сниму комнатуху… Ну или угол. Читала, что много бабулек сдают эти углы. И недорого вовсе.
Лидия Николаевна усмехается:
– Угол! Ну-ну… Будешь жить с полоумной бабкой и слушать ее «мемуары».
– Что делать… Ну, значит, буду. Я стариков… в смысле – пожилых людей – уважаю! И очень жалею…
– Не за что их уважать! И жалеть не за что! – отрезает она. – Гнусные сплетники, зануды и жалобщики! Вечно ноют, что мало денег, плохие дети и нету здоровья!
Резкая. Справедливая. Откровенная.
Их… А себя, любимую, она к старикам не относит! Не хочет к НИМ примыкать.
– Ладно, – смилостивилась наконец Лидия Николаевна. – Чай или кофе?
Я пожимаю плечами – дескать, не хочу вас утруждать.
– Ну, тогда сама! – усмехается она и поудобнее устраивает на стул свою тощую задницу.
Да ведь это прорыв! Почти маленькая победа. То, что и требовалось, собственно!
Я вскакиваю со стула и бегу в коридор.
– Что случилось? – пугается она.
– Счас, счас! – отвечаю я и втаскиваю на кухню свою огроменную, пластиковую, клетчатую (с чем еще ездят в столицу бедные провинциалы?) сумку.
Так, вынимаю «яички» – слово Полины Сергеевны, – литровую банку сметаны, творожок и масло в пакетах. Еще банка меда и малинового варенья.
Она вздрагивает и пугается:
– Это что?
– Продукты питания, – отвечаю, – гостинцы из Н. Все деревенское, экологически чистое! Свои «яички», сметанка и творожок! Масло вчера вот сбивали!
Смотрит с недоверием и с интересом, усмехается:
– Экологически чистое, говоришь? Ну-ну… Посмотрим.
А я уже жарю «яички» и выкладываю на тарелочку творожок. Поливаю сметанкой. Льется плохо – густая – ложка стоит! Поверх сметанки – медку. Горочкой. Он медленно оплывает прозрачной, янтарной лужицей – красота!
Мумия смотрит с удивлением, будто не видела никогда ни творожка, ни медку, ни сметаны. Пробует осторожно, чуть морщится, сводит брови и… качает головой:
– Боже, как вкусно! Божественно просто!..
Еще бы! Еще бы не вкусно! Творожок, сметану и масло взяла вчера утром на рынке. У нас. Все деревенское, чистая правда. Мед у меня был – сосед держит пасеку, а я мед ненавижу. И «яички» подбросил сосед, по пятьдесят рубчиков за десяток – очень по-божески.
Наворачивает, снова мотает башкой и приговаривает:
– Ах, боже мой! Сто лет не было такого вот удовольствия! Знаете, – путается: то «ты», то «вы», – ой, знаете, Лида, я поутру только кофе и все! Даже без хлеба! За хлебом идти неохота. Ну, раз в неделю принесет социальный работник и все. Буханку. Говорит, все хранят в морозилке. Но это ведь бред! Есть размороженный хлеб? Ни вкуса, ни запаха. Гадость! Лучше я так, с сухарем.
Я киваю и удивляюсь:
– Вот ведь чего придумали! Мороженый хлеб! Дикость какая!
– Я вообще, – увлеченно продолжает, – ем крайне мало! Просто почти не ем!
Говорит это с гордостью. Типа – неприхотливая.
– Почему? – ахаю я. – Так ведь нельзя! Вредно ведь очень! Гастриты, колиты…
– Ми-ло-чка! – произносит она по складам и смотрит на меня с укоризной. – У меня столько болячек, что ваши гастриты мне уже не страшны!
Я громко вздыхаю – сочувствую.
– В молодости относишься ко всему безответственно! – объявляет она. – Но вам этого не понять! Вы пока… молодая, – говорит она с каким-то сомнением, разглядывая меня.
– Ну какая же я молодая! – снова вздыхаю. – Уже тридцать пять. Ни детей, ни плетей – один развод за плечами и порушенные мечты. Одиночество: ни мамы, ни… – тут всхлип, – ни-ко-го…
Она задумывается:
– Маму… я тоже потеряла очень рано… Такая трагедия… А вот дети! – Она оживляется: – Вот об их отсутствии не пожалела ни разу! Веришь ли, ни разу!
Снова на «ты». Хорошо.
– Совсем никогда? – жалобно лепечу я.
– Ни разу! – подтверждает она. – За всю свою долгую жизнь!
Победный взор и – дрожащие руки. Врет? Храбрится? Или и вправду?
– Что с них? – продолжает. – Одно… дерьмо, ты уж прости!..
Я, конечно, прощаю.
– Нет, ты ответь! – заводится мумия. – Ну где ты видела хороших детей? Заботливых, благодарных. Уважающих старость… Лично мне – нет, не пришлось. Вот подружки, – кривит рот в адрес подружек. – Итак, подружки! Ну… не подружки – скорее приятельницы. Подруга у меня всего лишь одна – мне хватает! И все – знаменитости, все! Актриса, балерина, певица. Когда-то очень известная! Примадонна! Фамилий не называю – тебе ни к чему.
Я снова киваю:
– Конечно!
– У всех эти… дети. И что? У актрисы сын пьет. Тянет деньги. И ждет ее смерти – не стесняется: «Когда ты, старая, сдохнешь? Квартиру продам и пропью!» Ну? Как тебе это?
Я качаю головой и вздыхаю:
– Кошмар!..
И правда – кошмар. Что говорить-то?
Она удовлетворенно кивает:
– Вот видишь! Так, дальше. У балерины – две дочери. Старшая – шлюха. Да, именно так! Причем дармовая шлюха! Из любви к искусству, так сказать, не за деньги. Таскает юнцов, не стесняясь, прямо при матери. Та, бедная, все это видит. А главное – слышит! Ты понимаешь, о чем я?
Конечно, я понимаю! Не девочка ведь…
– А младшая… Ну, там совсем беда! Попала в аварию… Ногу отняли… И все – инвалид. Муж бросил, взяли сиделку. А платит она, балерина! Чем? Хороший вопрос… для российской пенсионерки. А продает! Все, что осталось, – посуду, часы, ковры, статуэтки. Говна этого у нее, как ты понимаешь, навалом. Было навалом… А сейчас – одни слезы. Вот кончится и… Что тогда делать? А ничего! Застрелиться! И застрелить свою младшую дочь. А лучше – сразу обеих! А какие были в молодости! Королевы! Все шеи сворачивали, мужики с ума сходили! Деньги, шубы, бриллианты, прислуга!.. И что теперь? Ни-че-го! Нищета и болячки!
– Ну а певица? – полушепотом спрашиваю я. – Что у нее?
Знаю, все старики обожают рассказы! Про молодость, красоту и прежнюю жизнь. Их надо слушать! И ты победила.
– А что певица? – недоумевает мумия.
Забыла уже. Короткая «свежая» память. Все они так – про прошлое помнят и могут трындеть всю дорогу. А тут – все, провал.
Напоминаю.
– А-а-а! – машет рукой. – У этой сын дурачок! Смолоду был дурачок! Ей намекали, а она… Ну, ты ж понимаешь! Да и было ей не до него – гастроли, романы. Четыре законных мужа, ты поняла? Только законных! А уж про все остальное…
Завидует, что ли? Ну, да, наверное. У самой-то был муж числом «раз». И больше замуж не вышла. Зато какой это был муж! А раньше? Может, не брали? Замуж-то вышла не рано.
– Так вот, сын – дурачок! В детстве все марочки, значочки и гербарии собирал. Девки его не интересовали – вообще! Она даже струхнула: вдруг что не так? Ну и подсунула ему тогда… старлетку, свою ученицу. Обещала поддержку, протекцию. И девка – понятное дело – на все согласилась! Ну и на то, чтобы с коллекционером сопливым прилечь. Прилегла. И чем кончилось, а? Ну, подумай! Не ребус!
– Соблазнила и родила? – ахнула я. – А следом – в ЗАГС?
– Сообразительная! – кивает мумия и смотрит на меня как-то странно. То ли нравится ей эта сообразительность, то ли пугает…
Внимательно разглядывает меня, с интересом. Вздыхает:
– Да! Именно так! И залетела, и родила! И в ЗАГС затащила! А свекровь, которая ее, звезду, шлюхой назначила, так и не простила. Народную артистку, звезду! Все! Всю жизнь гнобила ее как могла. А могла хорошо! А потом певица моя сломала ногу. Уже три года лежит, не встает. Сынок как и был отмороженный, так и остался. А уж под влиянием старлетки! Никто за народной не ходит! Никто, чтобы так, по-нормальному, по-человечески. Так, бросят на стол колбасы – жри, дорогая! Дворничиху позовут – вынести судно. И еще она советует свекрови нанять для ухода какую-нибудь б… Ну, как ее тогда – в смысле, для сына. У вас же это отлично отлажено! А чем платить? Пенсию всю у нее забирают. И как тебе?
Я удрученно молчу. Снова вздыхаю:
– Да… ужас, конечно!
– Вот! – радуется она. – И я о том же! И на черта эти дети нужны? Я вот, по крайней мере, знаю, что у меня никто ничего не отнимет и на квартиру мою не претендует. А помру, – она обводит глазами закопченные стены с выцветшими обоями, – мне наплевать, кому это достанется! И еще, я с ними уже не общаюсь! Надоело. Надоело слушать эти кошмары. Общаюсь только с Евкой. Та тоже, конечно… Но я жалею ее. Тоже одна. Никого…
Мумия смотрит на меня в упор – просто сверлит глазами.
Наплевать, говоришь? Ну что ж, отлично! Никто не отнимет и не претендует? Ха-ха! Вот здесь ты ошиблась! Заблуждаешься, моя прелесть! Претендентов, говоришь, нет? Да как бы не так! Есть, дорогая! Не сомневайся! Есть претенденты!
И все это, уж извини, будет мое! Потому что… Потому что я заслужила.
Всей своей жизнью несчастной, порушенной во имя Тебя! Ты поняла?
Приходит время камушки собирать, моя прелесть! Или ты думала, что это не про тебя?
Яичницу поковыряла и вилку шмякнула – все, не хочу больше. Наелась!
Ну, наелась, и слава богу! Тарелочки собрала и быстренько вымыла – я же ловкая, вся в матушку, Полину Сергеевну! Вы же ее за ловкость ценили, не так ли?
Вижу – носом клюет. После сытного завтрака.
– Ну, я пошла? – с места медленно поднялась, кофточку скромную одернула и глазками – хлоп.
Смотрит. Молчит. Тоже вздыхает.
– Ну… И что дальше? Комнату надо искать первым делом! А после – работу, – наставляет мумия.
Я грустно киваю – все так.
Плетусь в коридор, надеваю сапоги – все медленно, как в замедленной съемке.
Морщит лоб:
– Ладно!
Решилась!
– Пока не снимешь угол – живи у меня. В смысле, ночуй. Думаю, дня три тебе хватит?
Киваю, как китайский болванчик:
– Да, разумеется! А может, и два! Я постараюсь быстрее! Чтобы вас не затруднять и не тревожить! Вот, прямо счас побегу – я объявления сорвала на вокзале… – шарю в кармане пальто.
Кивает:
– Угу! Ну и беги! Вещи, – кивает на мой баул, – можешь оставить!
Всплескиваю руками:
– Батюшки! Боже ж мой! И как я забыла?! В сумке-то – курочка! Своя, деревенская! Вам привезла, на бульон! Мама рассказывала, что вы очень любите! Ну, свежий бульон!..
Удивляется:
– Надо же! Какая забота! Ну, положи своего цыплака в холодильник! Или нет, давай я.
Берет пакет с куренком и кивает:
– Удачи! И, слышишь, не поздно приходи! И звони посильней – могу не услышать.
Я на улице. Светит солнце, блестит свежий снежок. Оглядываюсь и вижу дорогу к метро – тропка протоптана. Ну и побежала. Почти. Пусть смотрит в окно и видит – спешу! Комнату снять побыстрее – чтобы ее не беспокоить, не напрягать. Я ж совестливая! И очень воспитанная. Даром что из деревни.
Или не смотрит? Да черт с ней! Первый раунд мы выиграли! А что будет дальше – посмотрим!
Кто победит: ты или я? Справедливость или?..
Нет, справедливость! Не очень-то верю, конечно…
А как дальше жить, если не веришь? Вообще! Никому! Страшновато…
Даже мне, такой смелой. Такой закаленной.
Вернулась я к вечеру. Вид усталый – донельзя. Как же, я ведь квартиру искала! Не повезло – не нашла. Все не то, все не то… То дорого, то место ужасное, то хозяйка-алкашка… В общем, бедная я, бедная. Бедная провинциальная сирота…
От метро до ее дома – рукой подать, минут пять. Но я на морозе проторчала двадцать минут – нос красный, губы синие, руки цвета свеклы. Замерзла, деточка бедная. Голодная и холодная. Ненужная никому в этом мире сиротка…
А время, кстати, я провела хорошо! И даже отлично. Погуляла по центру, зашла в Исторический музей, потом в ГУМ – поглазела на витрины. Цены, конечно, кошмар! Что делать – столица! Спустилась в Охотный Ряд – подземный город. Отогрелась, съела пирожное и выпила кофе – отлично! Ну, и к мадам. С большими, надо сказать, надеждами. На наше с ней светлое будущее.
Да! В переходе купила цветы – скромные, правда: три желтые гвоздички. На большее денежек нет.
Мумия открыла дверь и хлопает глазами:
– Цветы?.. Мне?..
Обалдела.
– Ах, давно никто не дарил! Ах, ох… – разнюнилась бабка. – Я так тронута, я так…
Ну и так далее.
– А как же?! – вступаю я и шумно дышу в ладони – грею. – Кому как не вам, дорогая Лидия Николаевна! Кому, как не вам? Разумеется, вам! Нашей звезде! И легенде! Ведь, можно сказать, что вся наша культура…
И давай комплименты сыпать. Она носом хлюпает:
– Ах, как приятно!..
Погоди, думаю, дальше будет еще приятней! Ты уж поверь!
Чаю, конечно, предложила.
– Может быть, перекусишь?
– Нет, спасибо! Я у метро съела два пирожка! Чтобы вам хлопот не доставлять.
Расспрашивает аккуратно, не желает вникать – так, для проформы, из чистой, так сказать, вежливости. Ну, чтобы не сочувствовать и не «влезать» в мои проблемы.
– Не получилось? Как жаль!.. Ну… что ж, – вздыхает, – переночуешь еще одну ночь. Может быть, завтра получится?
– Ой, как я надеюсь! – вскрикиваю почти. – Мне ж так неловко – просто ужас какой! Так пользоваться вашей добротой… Как же возможно? Нет, честное слово! Нет-нет! Я пойду на вокзал! Там очень прилично! И даже душ есть!..
Машет лапкой своей:
– Брось! Какие вокзалы? Ерунда! Переночуешь сегодня.
На последнем слове делает ударение.
Замолкает и дальше со вздохом:
– В память, о Поле…
После чая удаляется к себе в спальню. Интересно, как там у нее? Какая мебель, какие светильники? Мне кажется, что там должна стоять огромная кровать с высоким изголовьем – типа Марии Стюарт. Королевская, с балдахином, в пышных подушках и шелковых простынях. Королеве – королевское ложе! А она ведь была Королевой. Правда, ей кажется, что она Королевой и осталась…
Слышу, включила телевизор – смотрит какую-то муть. Крики, споры. Ток-шоу? Наверное. Приклеилась и внимает. Все развлечение.
Ну ладно! А мы – за дела! Сейчас-то мы себя и проявим!
Начала с кухни – посуда, поверхности, мойка, краны, плита. Боже! Какая же грязь! На шкафчиках слои жира в два пальца. Кастрюли, посуда – кошмар! Про плиту не говорю – кладбище старых обедов. Все присохло, пришкварилось, намертво приросло. Губок нет, моющих-чистящих средств тоже… Чем оттирать?
Слава богу, нашла полпачки засохшей, спекшейся соды и какой-то древний «Пемолюкс», превратившийся в камень. Справилась. Дальше – люстра, кафель и вытяжка. Окно не помоешь – мороз. Но занавески сняла и постирала. Повесила мокрыми – так отвисятся.
Подошла к двери спальни – телевизор орет. Уже два часа, без перерыва. Дверь приоткрыла – дрыхнет подруга. Под телевизор. И хоть бы хны – храпит как шахтер. Зайти и выключить ящик? Нет, самовольство. Боюсь, не оценит.
Ну да ладно! Я быстро оделась и выскочила за дверь. Магазин! Слава богу, он в доме.
Бегом по отделам – колбаски, сырку, мясца килограмм – на котлеты. Картошка, свекла и морковь – на борщец. Пусть бабка порадуется! Будет вам и белка, будет и свисток! Все тебе будет, родная! Конечно, родная! А как иначе? Жизни наши с тобой параллельны! Меня ведь даже назвали твоим именем! В твою честь! И все мама родная, Полина Сергеевна! А посему, ты мне родня.
Ну что еще? Я шарю глазами по прилавкам. Торт? Или конфеты? Наверняка мадам «кушает» лучшие – трюфеля, грильяжи и прочее. А они денег стоят! Нет, перебьется. Я же бедна! Сирота. Это – имидж! А имидж, как нам известно… Тортики – мама родная! Что поприличней – за тыщу! Как и конфеты. Нет, так не пойдет! Мы возьмем яблочек, маргаринчику, повидла вишневого и с килограммчик мучки – вот вам и тортик!
Ну вроде все. И – по коням! Ох, как бы милочка наша еще поспала…
Спит. Ну я и взялась – тесто, борщец… Стала искать мясорубку – а нет! Не держит тетенька мясорубку. И что делать? Ладно, попробуем сделать бифштекс – в смысле, рубленый. Мясо мелко ножом, лук тоже крошим, перец и соль – хорошо! Главное, чтоб прожевала своими вставными.
Ну и пюре – для блезиру. Уф! Ловкая я! А иначе бы – крышка! Тру, жарю, тушу и прислушиваюсь – не дай бог, проснется! Вот тогда огребу! Поднимется вой: да кто вас просил!.. Да по какому праву!.. Да на моей кухне! Не оберешься… Вот тогда и попрет, на ночь глядя, на зябкую улицу.
Сколько раз меня выручало, что я спорая и шустрая. Приволокусь с работы – только бы сесть! Ноги горят – попробуй, постой шесть часов у доски.
А муженек вот-вот нарисуется. И голодный! Вот я и давай крутиться. Ужин собирала за полчаса. Только что б доволен был, что б только угодить ему! Ох, лучше не вспоминать! Потому что как вспомнишь… так и жить неохота. Совсем.
Ладно, проехали. Только присела – шарк, шарк. Ползет, моя «прелесть». Я вся подобралась, спинку прямо, в глазках испуг.
Заходит. Морда опухшая – еще бы – спать три часа! Носом ведет:
– Что это? – к кастрюлям – крышку приподняла, нахмурилась. Повернулась и снова: – Что это значит? – Голос – металл!
Я лепечу:
– Борщ, Лидия Николаевна… В смысле, первое. Котлетки… В смысле, бифштексы… Пюрешечка… В смысле, картошка… (Ха-ха! Ну, это я уже про себя, разумеется!)
– И пирожок, в смысле, тортик! Яблочный пай с вишневым вареньем.
Молчит, жалом водит. Принюхивается. Старая стерва! Другая бы – в ноги! Ах, как хорошо! Прелесть какая! А эта… Змея!
Присаживается. Я, типа, ни жива ни мертва. Хотя… К этому близко! А ну как попрет? И будешь ты, дорогая Лида, в полном дерьме и без всяких надежд на, так сказать, достойное, светлое будущее.
Головку я опустила, глазки потупила. Тихо вздыхаю.
– А вы… – тут она запнулась, – а ты – молодец! Как кухню отмыла!
Поднимаю глаза, вижу – восторг. Во взгляде. Оценила, старая курва! Заметила! Уже хорошо!
Опять замолчала. Видно, не знает, как реагировать. Вроде бы и ничего плохого, наоборот, все хорошо. Но на душе неспокойно. Вдруг где подвох?
А не дура! Конечно, не дура! Вот счас испугается и… Вали-ка ты, милая тезка! На Курский вокзал! В свой Запендрищенск! И не надо нам от тебя ни хорошего, ни плохого! Ты нам – чужой человек! Да, дочь незабвенной Полины. Но кто тебя знает? Что в твоей голове? Что в душе? И чего ты приперлась?
Все правильно! Да, так и будет… Надежды особенной нет, что поверит и примет. Старые люди ох как недоверчивы! Телевизор смотрят! А там… Про аферистов квартирных – кучи сюжетов! Приперлась какая-то деревенская дура – странная и чужая… И что? Жарит котлеты… Да на черта она мне сдалась? Жила без нее и еще проживу! И без ее котлет этих и супов!..
Смотрит внимательно. Пристально очень. Вот сейчас и спросит: «А что ты, детка, стараешься так? Откуда такая прыть? Чего тебе надо, родная? Вали-ка ты! Вместе с бифштексом и тортиком!»
Вздыхает:
– Ну… ладно! А я – заспалась совсем… Ночью, знаешь ли… Ох… совсем нет сна! Воспоминания все, воспоминания… Замучили просто!
Я тупо киваю.
– Ну… Может, борщеца?..
Господи боже! Спасибо! Спасибо тебе большое! Уф, пронесло! Кажется, да! А ведь, признаться… Страшно мне было! Уже хотела в прихожку, за сумкой отправляться.
Вскакиваю. Мечусь по кухне – тарелка, сметана… Черный хлебец? Вот, свежий!
Села мумия, ложку глотнула и… замерла!
– Вкусно? – спрашиваю, робея.
Кивает:
– Да, вкусно!..
Да знаю, что вкусно! Готовить-то умею, не без талантов! Вся в дорогую маму, в Полину Сергеевну! Тебе же нравилась ее стряпня, да? Ты, кажется, только ее и признавала?
Ест и причмокивает. Но больше не хвалит. Зараза! От таких, как она, дождешься, как же!.. Полина Сергеевна жалилась, что Королева почти никогда не хвалит, доброго слова не скажет. И правильно! Дура вы, Полина Сергеевна! Челядь и баловать? Нет, не годится! Иначе холопы расслабятся. Их, слуг подобострастных, крепко надо держать! В узде и в ежовых!.. Вам же так нравилось, да? Служить и прислуживать нашей Звезде. Вы ж прямо балдели от близости к ее телу! Ну чем же вы не холоп?
Тарелка пуста.
– Может, добавки? Нет? А котлетку? В смысле, бифштекс?..
Снизошла! Алиллуя! Жует. Улыбнулась – совсем чуть-чуть, краешком рта – и как все вокруг засверкало! А то я уж и забыла, какой цвет у гарнитура!
Кивает:
– Спасибо! Вы молодец!..
С очень большим достоинством, надо сказать. Так, надо учиться! Всю жизнь. Чтобы как будто она – одолжение делает. Ну, что мне было дозволено.
Дааа, королева! И не поспоришь – звезда! А ты – мелкая сошка, букашка, козявка. Дочка бывшей прислуги – вот так!
Допустили – и радуйся! Что просто рядом. Что снизошли! Что позволили! Такая судьба у козявок!
– Ну… какие дальнейшие планы? – осведомилась мумия.
А поесть вместе с ней не предложила! Ну как? И очень даже правильно – слуги едят отдельно!
Жму плечиком:
– Завтра пойду по новой. Угол, комнатка – все, что угодно! Лишь бы вас, дорогая Лидия Николаевна, от своего присутствия освободить. Все ж понимаю – нагрузка! Присутствием своим, так сказать, не нервировать. Обременительно ведь: чужой человек, посторонний… – вздыхаю я.
Молчит. Тихо, задумчиво. Вкусный бифштекс был…
– А вы кулинарка! От мамы, наверное? Она научила?
– Она?! – с удивлением восклицаю я. И тут же беру себя в руки. – Конечно, она!
Она не учила меня! Ничему! Она вообще… со мной не жила! И ни одной книжки, ни одного стишка! Ни одного куличика из песка! Ни одного кукольного платья! А шить ведь умела… И как! Вам платья шила – помните, а? И все восхищались. А я – я донашивала за троюродной сестрой Милкой. А Милка была – та еще неряха! А я так мечтала о нарядном, красивом платье… С бархатной лентой и в кружевах… Полина Сергеевна рассказывала, что вам сшила такое. И готовить умела божественно – что правда, то правда. А какие пироги пекла!.. Но меня не учила. И мне… не пекла. Потому что жила она с вами. И старалась для вас…
