Мария Метлицкая
Кризис бабского возраста
Все было просто ужасно.
Жизнь крошилась, как лежалое песочное печенье, – разваливалась на куски, распадалась на крошки.
Все знают, как это бывает. Куча мудрейших пословиц на тему: пришла беда – отворяй ворота, беда одна не приходит, до кучи, одно к одному. Словом, все навалилось разом, накрыв меня колючим и душным одеялом тоски, уныния и мыслей о несправедливости бытия вообще и моей жизни в частности.
Казалось, что периодические взбрыки и капризы судьбы, именуемые «превратностями», давно закалили, приучили и научили – сопротивляться, противостоять и, наконец, примиряться.
И все же…
Тогда весь этот опыт, все эти горькие знания, вся жалкая мудрость, подобранная на уже довольно долгом жизненном пути, уверенность в том, что все преходяще (да знаем, знаем!) – все это никак не работало.
Ни минуты!
Да и, честно говоря, утешать себя не хотелось. Сопротивляемость жизненным трудностям была вдруг утеряна – как природный иммунитет после тяжелой болезни, что ли.
Бывает и так.
Хотелось одного – закрыть дверь, лечь на кровать, не включая света, и… послать все к черту. У меня на себя сил не осталось.
А тут еще вы!
Не первый, конечно, кризис, но точно – самый тяжелый.
Теперь по порядку: про «все и сразу». Из потерь сердечных – единственный сын покинул отчий дом.
Нет, все нормально. Я же не идиотка. Надо бы радоваться – вырвался из цепких объятий сумасшедшей материнской любви, хватило сил. Вырвался, снял квартиру и зажил своей жизнью. Радуйся, что при всей твоей гиперопеке, при раздутых до невообразимых размеров материнских кошмарах и страхах (время такое) неожиданно для тебя самой вырос мужик. Аккуратно и почти нежно развел твои цепкие руки и упорхнул в свою жизнь.
Это нормально.
Значит, у тебя получилось не сделать урода, плюшевую игрушку из любимого и единственного мальчика.
А радоваться не получалось. То есть головой – да, конечно. А вот на сердце… Печаль.
Еще долго я пыталась въехать в его жизнь на тяжелой технике – сумки, банки, контейнеры. Грязное белье и чистое.
Поставил на место – вежливо, но не без раздражения: «Мама, не надо! Я попробую сам». Хорошо, что сообразительная – поняла. Правда, долго ревела: «Я! Ему! Совсем не нужна!»
Рисовалась немножко – чтобы муж пожалел.
Потом привыкла.
Пунктом вторым был отъезд любимой подруги – тоже из области сердечных ран. Конечно же, все разговоры сводились тогда к одному – время, слава те господи, другое! Уезжаем не навсегда, границы открыты, бери билет и через восемь часов ты у меня. Ну, или я у тебя. Да, еще телефон, Интернет и вообще…
Вообще… Да бред, конечно.
Раньше ты была на расстоянии трех километров. На расстоянии телефонной трубки без кода и карточки – только протяни руку. А сейчас – сейчас у меня ночь, а у тебя утро! Раньше я звонила тебе по вечерам, когда всех разметаешь по своим углам, и – вот, вот…
– Ну, родная! Поехали?
А сейчас…
Сейчас я буду смотреть на часы, высчитывать время в твоем дурацком Нью-Йорке и думать: могу ли позвонить? У тебя же ассимиляция. И столько проблем.
И постесняюсь, наверное, тебя грузить.
И на билет нужны деньги, а до этого – нужна виза, а дают ее твои новые соотечественники совсем неохотно.
Раньше я звонила тебе и говорила: а пойдем туда? Ну, или – туда? Посидим, выпьем кофе. Потом пройдемся по центру – по нашему центру, его немножко осталось. По Кировской, от Главпочтамта до «Дома фарфора». Или – от «Маяковки» до «Белорусской».
А после этого отпускало. Сразу!
После наших с тобой «шатаний». После наших посиделок в кафе.
Еще я могла сказать тебе: «Отдай мне что-нибудь. Например, дубленку. Она же тебе надоела. Ну, или серый свитер. Он тебе не идет». Ты возражала, но тут же включалась: «А твой синий плащ? Он тебе мал». Теперь возражала я. Потом, разумеется, договаривались. Получалось – обе в обновках.
Да при чем здесь обновки! Сейчас тебя нет рядом! И когда я к тебе доберусь…
Итак. Сын улетел из гнезда. Подруга уехала.
И я вдруг почувствовала такое сиротство! Не одиночество даже – именно сиротство. А это куда более постоянное ощущение, оно не проходит. К тому же я осознала, что, в сущности, я никто.
В смысле – невелика потеря для общества.
Не то чтобы за «обчество» я сильно переживала, нет. Переживала я за себя. Поясняю: по первой профессии, медицинской, я давно не работала. И работать не хотела. А ничего другого и не было. Сидела дома, растила сына. Да, конечно, образование – в школу приходилось возить, потому что возле дома хороших школ не было. Каждую неделю – театры, музеи. Мальчик получился умненький, образованный. Инвестиции в ребенка – да, это главное!
А вот мое сидение дома… Ну, все понятно.
Я образцовая домохозяйка. Профессиональная жена. Это тоже профессия! Так я всем объясняла. Всем и больше всего – себе. Все убрано, все разложено, все приготовлено и все на местах.
А дальше? Да и теперь, когда мы остались с мужем вдвоем, быт упростился, и времени оставалось навалом. Мой крутеж по дому, танцы у плиты, с пылесосом, с тряпками и поварешками – пшик, пустота.
Я никто.
И еще – никому не нужна.
Слезы! И – занавес!
Да нет, конечно, нужна. Я все понимала. И мужу, и маме, и сыну. Не нужна только себе. Так у меня получалось.
В общем, «жизнь прожита зря, я неумолимо старею, ах, ах…».
Меня все это достало – ох как достало! А вырваться из этой тюрьмы не могу. Меня словно приговорили. К этим кастрюлям и швабрам. Я очень несчастная женщина. Вы понимаете? Очень! Нет, правда.
Сын убежал, подруга уехала, муж на работе.
А вот отсюда поподробней. Накаркала.
Муж потерял работу. Точнее, бизнес. И в один день мы остались ни с чем. А если точнее, с долгами. С огромными, надо сказать, долгами. Все помнят те годы – лихие, как их называют. Они и вправду лихие – для всех, без разбору. Все выживали. Правда, мы всегда выживаем. В любое время. Это для нас не экстрим, а скорее норма. Но бывает – и мы устаем.
Ну и на фоне всего я заболела.
Тоска не уморит, а с ног собьет. Пословица.
А сопротивляться всей этой фигне не было сил. Вообще не было.
И я заболела. Чем? Да никто не мог понять. Светила разводили руками – анализы приличные, обследования – вполне. Бесконечные визиты к врачам – пробовать различные новейшие техники, просвечиваться, залезать в трубу, дышать, не дышать, рассказывать.
Словом – «колоться». Про все свои беды. Вот это было самое сложное. Повторять снова и снова, что жизнь, в сущности…
Пропала жизнь. Такие дела. Ну и т. д.
Когда я начала писать? Для чего? Да вот тогда и начала. А для чего – да чтобы вырваться из этого мрака. Из тоски пусть мнимого, но одиночества, из безысходности. Из-под руин надо же было выбираться. Пока не завалило окончательно, пока не задохнулась.
Дороги, собственно, было две: одна – на свет божий, наружу, из-под обломков, отряхиваясь и постанывая. Вторая – на кладбище. Что выбирать? На кладбище проще. Ближе. Вернее – путь покороче. Короче и проще. Просто сиди и жди. Все. Путь первый был тернист. Медицина не помогала. Ну, или помогала слегка. Умница-врач так и сказал:
– Теперь вы сами. Без вас мы, пардон, никуда!
– Ладно, попробуем, – наконец согласилась я. – Но уж если не выйдет – не обессудьте.
Он кивнул:
– Лично я в вас верю.
– А лично я в себя – нет! – очень радостно объявила я.
Потом я его пожалела. Но тогда мне было жалко только себя. Честно.
Почти никто не знал, что со мной происходит, – только самые близкие: муж, мама, сестра, подруги.
