Мария Малухина
Москва – София
– Вот, – Даша открыла верх картонной коробки с пончиками и протянула ее Яне. – И вино.
Яна на автомате взяла из коробки горячий кусок теста. Вкусно. Действительно вкусно. Она отпила из предложенного Дашей пластикового стаканчика. Теплое вино со специями быстро разлилось по телу, и на секунду Яне показалось, что, может, все оно и ничего, все наладится, но тут Даша открыла рот во второй раз и совершенно спокойно сказала:
– У нас, кстати, талант слетел.
– В смысле, слетел? – поперхнулась Яна.
– У которого ты интервью должна брать. Кукер, победитель прошлогодний. Я ему позвонила уточнить, где он, типа мы же уже готовы, а он дома с гриппом слег. Тут эпидемия.
– Так, и чего делать будем? – поинтересовался подошедший на запах пончиков Миша.
– Даш, нового ищи! – рявкнула Яна. Вино быстро куда-то испарилось, будто и не было его.
– Ага, – поддакнул Миша. – Тут темнеет рано, а завтра нам би-роллы писать надо, интервью сегодня кровь из носа.
Даша молча подала плечами и ушла куда-то в толпу.
Миша посмотрел ей вслед, снял с себя камеру и бережно передал ее Костику.
– Я за ней, так, на случай дипломатического кризиса.
Миша когда-то закончил престижный факультет Международных Отношений, но в конце девяностых его занесло на телевидение, и так и не вынесло обратно в воды международной политики. Своим образованием он, правда, козырял при случае и без, и в загранкомандировках очень любил налаживать, как он выражался, «дипсвязи с аборигенами»,
Глядя на удаляющуюся Мишину спину Яне хотелось разреветься. Как в детстве – лечь на землю, прямо в жидкое снежное месиво и зареветь. Ничего не хочу, никуда не пойду, вот прямо здесь и умру. Внутри нее какой-то на удивление спокойный внутренний голос, как будто наблюдающий за подавляемой внутренней истерикой со стороны, даже удивился в интонациях продюсера Володи:
– Ну ты даешь, мать! Эк тебя развезло.
– Ян, ты чего? Сейчас придумаем что-нибудь, – осторожно дотронулся до ее плеча звуковик Костик.
Видимо, действительно все отражалось на лице. Как-то после того, как Яна завалила экзамен в институте, подружка сказала, что не может стоять с ней рядом – так от нее фонило внутренним раздраем. Вот и сейчас фонит.
– Или пончики не вкусные? Так это ничего, я помогу!
Яна выдавила из себя улыбку. Все-таки, коллеги у нее были симпатичные люди, даже, вот, развеселить пытаются.
– Не разгоняйся, Кость. Мне есть, что заедать, – ответила она звуковику и запихнула в себя еще один пончик.
– Да ну тебя, у тебя нигде не откладывается, все в правильные места идет. Не то, что у некоторых, – Костик похлопал себя по солидному брюшку. – О, быстро они!
Через толпу гуляющих к ним быстрым шагом, засунув руки в карманы, шла неразговорчивая Даша. За ней виднелся Миша. На плече он тащил что-то большое и мохнатое, а в руках нес две объемных хозяйственных сумки.
– Все решили, – сказала Даша. – У Миши гениальная идея.
– Никаких гениальных… – завелась было Яна, но ее перебил восхищенный возглас Костика.
– Чума! Дашь погонять?
– Руки убери! – весело ответил Миша. – Это для Янчика. Янчик, не вопи! Послушай, это эксклюзив, это лучше, чем десять интервью. В смысле, интервью ты все равно брать будешь, но в этом роскошном, не побоюсь этого слова, костюме.
– Я еще раз таланту позвонила, он меня к своим направил, у них этот костюм в ближайший час свободный, потом хозяин придет. Они нам его дали, так даже лучше, – флегматично заметила Даша.
– А вы у меня, уроды, спросили, хочу я в костюм или нет? – начала закипать Яна. – Я вам что тут, клоун? Ряженый?
– Янчик, я Володе уже позвонил, он все одобрил. Еще стаканчик? – Миша толкнул Дашу в бок и она протянула Яне купленный ими по дороге в качестве взятки стакан с грееным вином.
Яна хотела было стукнуть протянутый стакан снизу по пластиковому донышку так, чтобы вино вылетело залпом вверх, заляпало и обожгло отвратительно спокойную Дашу и умника-Мишу, и пока они молча, даже не ругаясь – так сильно обидятся – будут вытирать с себя липкие пятна, убежать, и, никого не дожидаясь, взять такси до отеля, а оттуда сразу в аэропорт, и полететь домой. А по дороге позвонить Володе и уволиться. И не приходить за последней зарплатой. И никого из них больше вообще не видеть. Но внутренний голос, этот предательский рычаг, сдерживающая дамба, услужливо подкинул ей картинку того, с чем придется разбираться дома, как только она ступит на московскую землю прямо с припорошенного самолетного трапа…
– Дай сюда, – Яна почти вырвала стаканчик из Дашиных рук, выпила его в один глоток, скомкала теплый пластик и зачем-то сунула в карман своей парки. Все равно потом стирать.
– Как эта хрень надевается?
Хрень надевалась в несколько заходов. Сначала огромные длинношерстные штаны, которые были велики Яне размера на три. Благо, в Дашином рюкзаке нашлась заколка-краб, и штаны удалось прихватить на талии. За штанами последовал тяжелый верх, который пришлось надевать через голову. Шерсть, покрывающая костюм была длинная, как у борзой или даже у яка, и пахла совершенно отвратительно.
– Мокрым козлом воняет, – принюхался звуковик Костик. – Бодренько так!
Яну мутило. Шерсть действительно была сыровата и весь костюм казался влажным – то ли от начавшего падать снега, то ли от пота предыдущих его носителей.
Из одной из хозяйственных сумок появился пояс с колокольцами. Когда мужчины застегнули его на Яниной талии, он аж присела, такой он был тяжелый. Из второй сумки Миша извлек огромную, в четыре Яниных головы высотой шерстяную маску. На месте лица у маски была демонически оскаленная рожа, вырезанная из дерева, лоб которой перетекал в длиннющую косматую папаху или бифитерскую шапку, которую венчали устрашающего вида ветвистые рога.
– Не-не-не-не, – замотала головой Яна. – Вы мне шею сломаете.
– Янчик, на пять минут! Десять максимум! – тут же продемонстрировал свои дипломатические навыки оператор Миша. – Зайдешь в кадр на бульваре, попрыгаешь со ждущей группой, перерыв, снимаем маску. Зайдешь второй раз, пара интервью по минутке, – и всё! Дальше у нас по плану съемки в ресторане, никаких костюмов, кебабчики, ракию будешь пробовать, давай, зайчик. Ради нас всех. Быстрее начнем, быстрее дальше двинем.
Они отправились на бульвар, и, показав разрешение на съемки, попросили местного стража порядка отодвинуть для них одну из секций металлического ограждения. За забором как раз разминалась в ожидании своей пятиминутки славы на площади группа из одной из ближних деревень, прошлогодние победители, которые и одолжили Янин костюм.
– Давай, Ян, – напутствовал ее Миша, настраивая фокус. – Материал огонь будет. Глядишь, еще и на ютьюб-канале зайдет.
Даша вместе с Костиком водрузили на Янину голову громоздкую конструкцию маски. В прорези для глаз почти ничего не было видно, изнутри запах пота и сырой шерсти делался почти невыносимым. Конструкция давила на плечи и было сложно не кренить голову под ее тяжестью. Видимо, участники Сурвы серьезно тренировались заранее – удерживать маски в равновесии, да еще и на ходу, было действительно непросто.
На Яну опять накатило – горло вывернуло колючкой, между бровей тяжестью налились будущие слезы.
– Айде! Айде тук при нас! – сквозь маленькие прорези маски она увидела, как чудище в похожем волосатом костюме призывно машет лапой.
– Янчик, пять минут! Костик, я пишу! – донеслось до нее сзади.
Она подошла к группе. Помимо нее там было еще несколько косматых монстров с колокольчиками на поясе, пародийная свадьба – такие были в каждой группе – с мужиком, переодетым в невесту, женщиной, переодетой в жениха, нарочито маскарадным попом и обязательным для свадебной группки человеком в костюме медведя, а еще девушки в национальных костюмах, волынщики и парень с огромным белым барабаном, украшенном разноцветными лентами.
Людьми в костюмах монстров командовала девчонка-подросток, лет пятнадцати. Полненькая, высокая, с разрисованным красной краской лицом и двумя тугими косами, она была одета в костюм, напоминающий их лохматое облачение, только вот вместо козьей шерсти на нем висели разноцветные стреляные гильзы от охотничьего ружья.
– Стильненько, – подумала Яна. – На какой-нибудь неделе моды точно бы зашло.
На шее у девицы висел физкультурный свисток.
Яну затолкали в круг к другим чудовищам, бойкая девушка прокричала что-то ободрительное, взяла свисток в рот, и пронзительно засвистела, задавая ритм какой-то простой футбольной стучалки. Ее ритм тут же подхватил стоящий рядом с волынщиками барабанщик.
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
Ряженые вокруг нее начали подпрыгивать в такт, и тяжелые колокольцы наполнили воздух оглушительным шумом.
– Господи, я же тут с ума сойду! – простонала Яна, но запрыгала вместе со всеми. Миша, в конце концов, был прав. Раньше начнем, раньше закончим.
Наблюдающая из-за ограждения толпа радостно зааплодировала. Девчонка продолжала свистеть, барабанщик бил в барабан, Яна скакала. Ей было безумно тяжело. Пояс с колокольцами тянул ее к земле, маска давила на шею, она пыталась придерживать ее руками, снимая тяжесть с плечей, но это не особо помогало.
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
Вот сейчас. Вот сейчас она все-таки разревется. Бросит все, сядет прямо тут на землю, перед девчонкой в костюме из стреляных гильз, перед монстрами и волынщиками, перед населением города Перник и всеми софиянцами, приехавшими сюда погулять, перед всем этим беснующимся громким миром и…
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
Девчонка свистела все быстрее, барабанщик лупил все громче, монстры вокруг скакали все быстрее, невозможно было выпасть из этого буйствующего ритма, невозможно было остановиться…
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
Стало так громко, что Яна перестала слышать собственные мысли. Ни готовую зареветь обиженную девочку Яночку, ни ироничное взрослое эго, говорящее голосом продюсера Володи, ни яростную, оскорбленную женскую стихию, которая бушевала в ней уже второй день с того самого момента, как…
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
– Мой муж мне изменяет! – вдруг заорала Яна во весь голос. Вокруг нее был такой шум, что никто ее не услышал, даже сама себя она почти не слышала.
– Мой муж мне изменяет!
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
– Леша мне изменяет!
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
– Он такой тупой, что не подумал, что залогинен в свою почту! На моем телефоне! Дебил!
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
– Ему пришло уведомление об успешном бронировании номера! Когда он должен был быть на своей! Сраной! Работе!
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
– Я поехала в отель! Такая дура! И спросила! Спросила на ресепшене!! А они мне сказали!!
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
– А может он не парится потому, что ему вообще уже плевать! А я чувствовала, что все не так! Давно же, дура, чувствовала! А он врал! Врал, что хочет детей! А я, идиотка, верила!!! Увольняться хотела! А сейчас придется с ним говорить! И объясняться! И разводиться! И переезжать! А-а-а-а-а! Как же мне хренова-а-а-а!
–Пам-пам-папапа– папапапа-папа!
– А-а-а-а-а! – Яна орала в голос, и прыгала все быстрее, она кричала, как ей плохо, а ей становилось так хорошо, так легко, что казалось, маска ничего не весит, и пояс с колокольцами тоже ничего не весит, что сама Яна ничего не весит, и сейчас, сейчас еще чуть-чуть и поднимется над мостовой – косматое чудище с деревянным оскалом и ветвистыми рогами, с козлиной шерстью и пробоиной в сердце, и взлетит!
Все закончилось внезапно. Девчонка просто перестала свистеть. А парень перестал бить в барабан. И все вдруг разом приземлились на землю, заговорили, захохотали, закланялись на аплодисменты публики. Сняли маски. Вытерли пот со лба. У них были все шансы опять победить на этой Сурве. Кто-то помог Яне стянуть тяжелую маску. Кто-то похлопал по плечу, даже обнял. Она обняла в ответ.
Костик махал руками и показывал поднятые вверх большие пальцы. Даже индифферентная ко всему Даша улыбалась.
– Янчик, ты мой герой! Звезда моя! Чудище мое морское!
– Земное я, – улыбнулась Яна.
– Ты как, не устала? – спросил Костик.
– Нет, не устала.
– Тогда пять минут перерыв, я тебе петличку перекреплю и пишем интервью?
– Да. Дашка, только сгоняй за пончиками. Большую коробку. Горячих прям попроси, чтобы как те первые были. И вина грееного этого. Всем!
Яна утерла со лба пот. Она вся раскраснелась, от нее воняло еще сильнее вымокшим козлом, впереди было интервью, потом ресторан, потом мастерская, в которых делали костюмы для Сурвы, потом Москва, потом чудовищный разговор, развод, поиск квартиры, трудный переезд. А потом еще один год в бесконечных поездках, теперь уже без тыла дома. Но ей было все равно.
Больше всего ей, пожалуй, хотелось в мастерскую – она решила купить одну кукерскую маску себе. Пострашнее. И колокольцы – потяжелее и погромче. Чтобы отпугивать злых духов. Сомнения. Глупые внутренние голоса. Страхи лжи и страхи правды. Чтобы напугать все это так качественно, чтобы оно даже не думало соваться близко к Яне на весь следующий год. И на следующий. И на все, что после.
Костик настроил микрофон, Яна водрузила на голову чудовищную маску и пошла прямо к обвешанной гильзами свистунье – брать интервью.
Зарядивший было мокрый снег вдруг прекратился, тучи сдуло ветром, и центр города Перника залило свежим южным солнцем.
Яна была абсолютно счастлива.
Мягкий пасс
Вообще, Крис приехал в Хисаря топиться. Точнее, не так. Начнем с начала.
Одним пасмурным йоркширским утром Крис взял большой черный пакет для мусора, собрал в него сорок восемь пустых пивных бутылок, нестройной кучкой толпившихся на заднем дворе, кинул в рюкзак две пары трусов, футболку и штаны, запрыгнул в свою старенькую хонду и рванул через Европу.
Надо сказать, что главным эмоциональным спонсором рывка Криса в пространстве выступил Лорин инстаграм, отписаться от которого Крис просто не мог. Пару раз он заносил палец над волшебной кнопкой «Unfollow», у которой была возможность подарить ему если не забвение, то, по крайней мере, относительный покой, но нажать не получалось.
Лора ушла месяц назад, его университетская sweetheart, первые серьезные отношения, которые каким-то непонятным образом растянулись почти на 9 лет.
Уход от Криса очень шел Лоре – она скинула пару килограмм, покрасила волосы в бодрый розовый и завела роман с болгарином. Крис, наоборот, подурнел – месяц сидения в четырех стенах на куреве, пиве и ненависти придали его типично-невыразительному британскому лицу совсем уж некрасивый трупный оттенок.
Ненавистный болгарин неделю назад увез Лору на историческую родину, и ее инстаграм пестрел живописными видами балканских природ и бесконечными фото из разнообразных едален. На всех фото Лора поблескивала сытой кошачьей улыбкой, и не было никаких сомнений, что отпуск проходил отлично.
Одним пасмурным йоркширским утром, когда Крис в сотый раз просматривал ее фотографии, внутренний голос сказал ему, что надо ехать. Крис не спросил у внутреннего голоса о цели своего визита в Болгарию, а если бы и спросил, вряд ли бы у голоса в тот момент нашлось логическое объяснение.
Голос погнал Криса на паро́м, затем через Францию, Италию, Хорватию, с остановками в дешевых отелях, с днем, потраченным в Белграде – но нет, Белград был не тем, Крису наплевать было на сияние Дуная в дрожащий от жары полдень, на огромные плескавицы, посыпанные сырым луком, на то, что это был его первый в жизни настоящий европейский трип. Его гнало дальше, в места, отмеченные геолокацией Лориного айфона.
Хисаря – местечко, в котором Лора провела несколько дней неделю назад, и из которого успела уже уехать к Черному морю, располагалось в самом центре страны, окруженное благостным ничем. Слева были выжженные августовские поля, справа – тоже, наверху на скрипяще-голубом небе топорщились внушительные крахмальные облака, а посреди расположилась шикарная конюшня, манеж для выездки лошадей, и обслуживающий лошадиных энтузиастов отельный комплекс с бассейном.
Крис оставил машину на парковке, оплатил на рецепции номер на три ночи (именно столько, судя по его инстраграмному расследованию, провели здесь Лора с ненавистным), и залег у бассейна.
Загорать он не любил – бледная кожа немедленно сгорала до вареного рака, плавать не умел – так и не смог преодолеть детскую боязнь воды. Оккупировавший дальний шезлонг в самой тени, и лежащий на нем в футболке, джинсах и кроссовках, Крис ловил на себе любопытные взгляды раздетых отдыхающих.
Решение топиться пришло к нему на четвертой бутылке заказанного из бара у бассейна пива. Оно казалось простым и каким-то правильным. Решение внутреннему голосу подсказал круглый болгарский мужчина, игравший с двумя своими не менее круглыми сыновьями в бассейне. Они кидали друг другу мяч, пытаясь отбивать его ладошками, по-воллейбольному, и иногда у них получалось сделать десять, даже пятнадцать пассов друг другу, не роняя мяч. Мальчишки, – им было лет восемь-десять, – принимали передачи от папы, который с плавной, завораживающей грацией, свойственной иногда полным людям, подбрасывал мяч в воздух и направлял его к сыновьям мягким движением кистей рук.
Крис, которого мутило от запаха собственного пивного дыхания, подумал, что он не может существовать в одном мире с этим плавным мужиком. Точнее, мысль прилетела к нему мягкой подачей и сама медленно покатилась по расплавленным от жары, алкоголя, и долгого переезда пространствам Крисовой головы. Она столкнулась с другой мыслью – о том, что он не может существовать в одном мире со ставшей вдруг такой счастливой без него Лорой с рукой ее нового болгарского бойфренда на талии. Да-да, фото от третьего августа в этом самом бассейне, в купальнике, который они покупали вместе еще в мае. Две мысли столкнулись и издали глухой звук. Из звука родилось понимание – надо.
Следующие несколько часов Крис лениво перебирал альтернативы. Он заказал еще пива. На голодный желудок голова плыла и пульсировала идеями. Есть же конюшни. Молодой житель Йоркшира затоптан жеребцом в болгарской деревне. Хороший заголовок, но где гарантии, что жеребец вместо этого не зашепчет ему в ухо мягкими влажными губами в надежде на несанкционированный сахарок?
Выпить еще пару бутылочек, сесть за руль, разогнать машину, и… Ну, во-первых, вокруг чисто-поле, ни скал, ни утесов, ни даже завалящего оврага. Хорошие шансы на выживаемость. Во-вторых, старенькая хонда все равно не разгоняется до нужных скоростей. Нет гарантий, совсем нет гарантий.
Бассейн перед Крисовыми глазами жил своей циклической жизнью. Включались и выключались джакузи на входе. Подводные лавочки, из которых на бедра и животы сидящих вырывались потоки пузырей, заполнялись парочками и болтающими старушками, потом пустели, потом заполнялись снова. Дети сигали с бортиков, мамы купали младенцев, потом все отлеживались на шезлонгах, отъедали животики, отчитывали мозги, чтобы устать от жары и опять запрыгнуть в холодное голубое, затем замерзнуть через двадцать минут в воде, выползти наружу, и так опять и опять.
Только Крис оставался в статике, лежал в своих плотных джинсах, прилипал потной спиной к плетеной пластмассе лежака, цедил пиво, умирал, мучительно умирал от одиночества и от жалости к себе. От того, что его бросили, и он совсем никому стал не нужен в свои двадцать девять, даже себе самому. От того, что он приплелся сюда вслед за Лорой, от того, что бессмысленно гнаться за ней, нагонять ее на море, бить морду ненавистному новому. Все равно она ушла. Бросила, несмотря на девять лет, несмотря на то, что было скучновато, но неплохо же, Лора, неплохо! Несмотря на то, что он ее любил, а ей вот так вот просто захотелось поменять свою жизнь. Ему, может, тоже захотелось поменять свою жизнь на нежизнь. Имеет право.
Значит, все-таки, бассейн. Заплыть на глубокую часть, а дальше – дело за Крисовым неумением плавать. Главное, не закричать, не начать звать на помощь, а там организм сам опустит его на дно. Есть гарантии, есть.
Крис долежал до заката, плюс еще две бутылки, ага, косись-косись на меня, бармен, за все заплатил, поэтому нечего коситься. Долежал до того, когда последние купающиеся замерзли, наконец, и ушли ужинать. Слился с пейзажем так, что его даже не заметил пришедший на смену отдыхающим уборщик. А если и заметил, то ничего не сказал.
Из отельного ресторана начали доноситься звуки голосов, звон тарелок, громкая музыка. В бассейне включилась подсветка – фиолетовые и голубые подводные фонари.
Крис поднялся, наконец, с лежака. Его шатало из стороны в сторону. В голове не было никаких мыслей, все мысли закончились и растворились в пиве, осталось только радостное спокойствие.
Не раздеваясь, Крис начал заходить в бассейн.
Шаг, два, три, вниз по ступенькам. Вода холодная, но ему прекрасно, он перегрелся, а сейчас остынет. Навеки. Ха-ха. Заткнись ты, внутренний голос! У нас тут серьезное дело.
Так, значит, еще пару шагов, вода уже по грудь, выходим из грудничковой зоны во взрослые воды. Теперь можно и поплыть. Доплыть до глубокой части он может. По-собачьи, барахтаясь, еле-еле преодолевает эти метры. Уже устал. Отлично! Есть, есть гарантии!
Вот теперь, теперь достаточно глубоко, уже нет сил барахтаться, теряется равновесие, как хорошо, что он не умеет плавать. Крис задирает голову, над головой черное небо и звезды какие-то мелкие на нем, некрасивые, не жалко, ничего не жалко оставлять, ни куцые звезды, ни Лору с ее новыми розовыми волосами и новой жизнью, никакого больше инстаграма, никакого больше вообще ничего, хватит!
Крис перестает барахтаться, расслабляет уставшее тело и уходит под воду.
Крис расслабляет уставшее тело и уходит под воду, но вода-то никуда не уходит, она ему по подбородок. Он стоит на цыпочках, прекрасно ощущая кроссовками дно.
Крис делает пару шагов вглубь, но глуби нет. Становится только мельче. Влево? Вправо? Теперь опять по подбородок. Крис мечется по кругу, пытаясь потерять из-под ног дно, но вместо этого замечает стоящий на бортике треугольный знак. На нем краснеют цифры 1.70.
Крис вдруг понял, что замерз. Холод быстро выбил из головы забродивший там на жаре алкоголь. Зачем-то поплелся, перебирая кроссовками по дну и слегка подпрыгивая в водной невесомости, в сторону подводной лампы.
Замер прямо над, и руки окрасились в фиолетовый. Было красиво. Он смотрел на свои длинные кривоватые пальцы и думал о том, что нельзя быть таким идиотом.
Крис подогнул колени и зачем-то опустился под воду. Моргнул два раза в лиловую хлорку бассейна, и вернулся на поверхность. Правое ухо немедленно заложило.
Крис запрыгал на левой ноге, отталкиваясь от кафельного дна, затряс головой – ничего. Запрокинул голову вверх, и тут с глухим хлопком ухо отпустило.
Это внутренний голос, обретя, вдруг, давно утерянную полноту, подал Крису мягкий пасс плавным движением кистей.
Над бассейном в глубоком болгарском небе ярко сияли звезды.
Сорок сороков
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась любовь
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было сорок сороков.
Владимир Высоцкий
Почему-то все пропустили момент, когда Русский купил последний дом по улице Росица. Баба Йорданка, соседка из предпоследнего дома по улице Росица, все ломала голову, как так произошло. Дом 22, на самом краю улицы, стоял закрытым с середины нулевых. Когда-то она хорошо знала его владельцев, семейство бездетных старичков Стоевых, но Стоевы умерли в девяностых, дом переходил от одного наследника к другому, потом его продали каким-то третьим, совсем не связанным с семьей людям, а те в него так никогда и не въехали. Те люди жили, вроде бы, в Софии, баба Йорданка видела их раз или два за десять лет, попыталась было как-то по-соседски завязать разговор, но столичные с ней особо разговаривать не захотели, вежливо ответили на пару вопросов, и уехали.
А теперь вот дом продали Русскому, и он тихо, ни с кем не познакомившись, не поздоровавшись, въехал, да и зажил. Сначала баба Йорданка заметила свет в окошке, думала, софиянцы вспомнили про свой дом, приехали в порядок его привести – хоть он и стоял без жильцов, а был, все же, живой, из дерева и камня, и как все живое нуждался в заботе. За домом давно никто не приглядывал. Может, он и гнить уже изнутри начал, кто ж знает.
Но свет в окошке оказался вестником прибытия нового хозяина. Переезд Русского легко было пропустить – никаких грузовиков, никаких уже с утра пьяных грузчиков, вытаскивающих кремовый диван прямо в весенние грязи, никакого шума. Он приехал налегке. Приехал, включил свет и начал жить.
Баба Йорданка впервые увидела нового соседа на третий день после того, как в окнах снова зажегся свет. Она курила у себя в саду, сидя на скамейке под айвовым деревом – в самом своем любимом месте. Ее участок от соседского отделял совершенно номинальный забор – погнувшаяся под тяжестью многих зимних снегов металлическая сетка. Сосед появился на крыльце дома внезапно – вынес из дома стул, и устроился на нем – тоже покурить. Он был молодой, лет тридцать пять, не больше, в джинсах и сером свитере, без куртки. Сама Йорданка куталась в три слоя – кофта, еще одна кофта и непродуваемая куртка-штормовка, которую в том году привез из Англии сын. Было начало марта, и хотя вся зимняя хмурь уже оттаяла и потекла, воздух был сырым и холодным.
– Здравей! – помахала рукой баба Йорданка.
Мужчина дернулся, не ожидал. Йорданка помахала еще раз. Тот неловко махнул в ответ.
– Как се казваш? – крикнула она ему.
– Извините, я не говорю по-болгарски, – замявшись ответил мужчина.
– А-а-а-а, значит, русский! – баба Йорданка в школе была отличницей, а потом долгие годы работала в приморском туризме. Русский она помнила хорошо. – Как зовут?
– Андрей.
– А я Йорданка!
Андрей нервно кивнул, и немного отвернулся в сторону на своем стуле. Затянулся. Баба Йорданка не удивилась, русских на своем веку она перевидала достаточно. Братушки –братушками, а все-таки люди северные, закрытые.
– Если что, заходи! Не се притеснявай. Не стесняйся! – баба Йорданка докурила, кинула бычок в алюминиевую банку из-под горошка, которую она проволокой примотала к айвовому стволу, и пошла в дом. Зоопарк в лице двух котов – Копара и Магданоза, Укропа и Петрушки, – был некормлен, магазинных кормов на два вечно голодных рта не напасёшься, поэтому пора было готовить им ежедневную мясную кашу. Тем более, хоть и в три слоя с английской штормовкой, а холодно. Закрывая за собой дверь в дом, она увидела, что Русский смотрит ей вслед.
– Странно все-таки, – подумала баба Йорданка. – Зачем он сюда?
По иронии, сама баба Йорданка вернулась в родную деревню к корням, родительским могилам и семейному гнезду тогда, когда семьи, по сути, не стало. Муж Светльо умер в пятьдесят пять от инфаркта, просто не проснулся утром, и все. А сын, невестка и совсем обританившиеся на далеком туманном острове внуки приезжали навещать раз в год.
Тогда-то и было решено сдать квартиру в Варне у моря, в которой они со Светльо прожили без малого тридцать лет, и перебраться подальше от тяжелых приморских зим с пронизывающим до костей ветром обратно в родные горы, в деревню недалеко от города Враца на северо-западе Болгарии. Сын помог отремонтировать основательно приунывший за время со смерти ее родителей дом, и Йорданка зажила не то, чтобы счастливо, но, в общем-то, неплохо. Грех жаловаться. За десять лет она обзавелась своим маленьким зоопарком, задружилась с соседями, половину из которых знала еще с детства, и проводила свои дни спокойно – читала книги, смотрела телевизор, научилась даже пользоваться интернетом и смотреть интересное на ютьюбе, получала пенсию и ежемесячные деньги от сына, иногда заводила старый фольксваген и ехала за покупками во Врацу.
Новых людей в дереве было мало. Либо приезжали как Йорданка – доживать спокойную старость, либо, но это редко, семьи из Врацы покупали здесь старые дома или строились заново – тут земля стоила совсем копейки, можно было себе позволить. На улице Росица таких новичков не было. Иностранцы сюда вообще не приезжали. Они покупали дома либо у моря, либо рядом с горнолыжными курортами. Бывали, правда, редкие случае, когда англичане покупали дома в деревнях вроде Йорданкиной, но на север они почему-то не залезали, оседая либо в центре страны, либо на юге, ближе к Греции.
Удивительным было и то, что Русский приехал один. Одиночки обычно перебирались в крупные города, в Софии, например, был настоящий бум эмигрантов со всей Европы. Йорданка слышала от сына, что каким-то образом в Болгарии был отличный интернет – самый дешевый и быстрый в Европе. Как он работает она не понимала, но слышала, что в столицу перемещают свои офисы крупные европейские компании, и привозят за собой много молодых и активных айтишников. Сын Йорданки тоже был программистом и она втайне надеялась, что он на волне этого бума вернется на родину и привезет детей – зоопарк зоопарком, а внуков никакие коты, пусть даже самые замечательные, не заменят. Но невестка хотела продолжать жить в Бристоле, а дети ходили в английскую школу и болгарами себя почти не считали. В общем, возвращение семьи на родину происходило исключительно в Йорданкиных мечтах. Они, правда, тоже ее звали в Англию. Сын – потому, что скучал без матери, невестка, на счет которой баба Йорданка не питала никаких иллюзий, – потому, что няня стоила дорого. Но Йорданка отнекивалась, говорила, что умирать хочет только на родной земле. Не то, чтобы она это планировала вскорости делать, но эту их Англию с бесконечной мелкой моросью и конскими ценами на невкусные продукты она на дух не выносила.
