Мария Гурова
Стальные посевы. Потерянный двор
– Ты!.. – королева ткнула пальцем в худую прислужницу, у которой верхний ряд желтых зубов выпирал настолько, что она почти не закрывала рот. – Выйди! Не стой здесь!
– Ваше Величество, прошу, оставьте ее, – уговаривала повитуха, растирая роженице поясницу. – У нее узкие руки и запястья. Если потребуется повернуть детей…
– Я велела выйти! – прикрикнула Ивонна, уже красная от потуг.
Повитуха кивнула головой в сторону коридора, но прошептала: «Стой у входа»; прислужница выбежала, не прикрыв дверь. Переживания королевы оказались напрасными: еще солнце не клонилось к закату, а она уже держала на руках двух кричащих младенцев – здоровых и теплых. Оттав воспринял новость как весть о чуде и поторопился сам в нем увериться.
– Можно мне взять их? – не веря увиденному, спросил король у повитухи.
– Ваше Величество, придержите головку, вот, – она поправила уголок пеленки. – Ваша прелестная дочь!
– Красавица! – восхищался и сдерживал слезы Оттав.
– И очень смелая, – гордилась повитуха. – Вышла первой!
– Второй, – поправила королева. – Ты все напутала. Девочка родилась второй.
На миг повитуха растерялась, но тут же закивала и подтвердила: «Все верно говорите, моя дама. Старая моя голова виной теперешней путанице!» Она забрала малышку, и король потянулся ко второму свертку.
– Мой сын! – воскликнул король, приняв его из объятий супруги.
– А я могу посмотреть? – послышался голос позади, и все разом обернулись к стоящим в центре комнаты Ги и Йомме.
Ивонна прекратила улыбаться. А Оттав присел на край кровати, баюкая младенца, и ответил: «Конечно. Идите сюда». Принцы поторопились к новорожденному. Три головы – отцовская в широкополом берете с пером и две поменьше – склонились над ребенком. И тогда он зарыдал так истошно, что королева не выдержала.
– Стоит ли пугать их?
– Мы напугали брата? – спросил Йомма.
Прислужницы отвели принцев за руку подальше, но из покоев не выпроводили.
– Мы назовем их Озанна, – нарек король и поцеловал сына в лоб, а потом снова обменялся младенцами с повитухой, – и Ода.
Девочка вела себя спокойнее, но проявляла изрядное любопытство: ее ноздри шевелились, принцесса силилась унюхать окружающие запахи и высвободить ручонку, чтобы ухватить отца за бороду. Когда Оттав вдоволь нарадовался, он попрощался и на выходе потрепал Ги по волосам.
– А можно еще посмотреть? – снова спросил Ги.
Ивонна замялась, не находя ответа. Чувство более чистое победило страхи, и она ответила: «Да, только не шумите, и я вас познакомлю». Стоило ей смириться с мыслью, что теперь она мать четырех детей, таких разных, что глаза ее разбегаются по их лицам, как в дверях кто‑то прокашлялся. Она подняла взгляд на Ферроля.
– Ваше Величество, примите мои поздравления! Но не стоит… – Он растянул губы в кривой, виноватой улыбке. – Ваше молоко может испортиться. Да и другие последствия… страшат не меньше.
Руки ее невольно прижали принцессу к груди.
– Ваши Высочества, я бы хотела отдохнуть. Мы позже еще увидимся.
Принцы попрощались, но маленький Ги уже знал и в том заверял брата: королева никогда не будет с ними играть.
Глава II
Младшая ветвь
Четверо детей короля Оттава I окружили его постель. От балдахина и простыней дурно пахло не только по той причине, что отец мучился от тяжелых ран, но и потому что на подушках с ним лежала леди-собака короля – черная борзая, тощая, поджарая, с длинными лапами и густой шерстью. Оттав любил ее больше прочих псов и премногих людей, даже даровал ей статус придворной. Король умирал, и каждый во дворце знал об этом. Неудачное падение в медвежью яму на охоте и последующее промедление с оказанием помощи уложили его на смертном одре. По скорбной причине королева Ивонна все чаще проводила время с двором и все реже с супругом. Вот Оттав сипит и шлепает ладонью по перинам, призывая секретаря зачитать его волю наследникам.
– Ваши Высочества наследный принц Ги, принц Йомма, принц Озанна и принцесса Ода, с позволения Его Величества декларирую! – Секретарь говорил, а Оттав хрипел от боли, отчего леди-собака короля лаяла, но повелеть ей молчать в присутствии хозяина не нашлось смельчаков. Секретарь повысил тон. – Принимая во внимание хартию о престолонаследии и клятву, данную Его Величеством Оттавом I, право наследования трона священного королевства Эскалот было и сохраняется за принцем Ги. Ввиду непреодолимых обстоятельств принц Йомма сохраняет за собой титул герцога Норлендского с правом управления феодом из столицы или же иных земель, в которых будет находиться его старший брат, а также неотчуждаемый статус камергера Его Величества.
После этих слов Ги и Йомма единодушно поклонились отцу. Тот выдавил горестную улыбку и повелел продолжать читать завещание.
– Принц Озанна сохраняет за собой титул графа Валейского с правом владения после становления рыцарем. По предписанию Его Величества и предварительной договоренности принцу Озанне надлежит пройти службу у короля Годелева. До акколады принцу Озанне назначается содержание из подохода его земель в Вале.
Секретарь звучно перевернул лист, – плотный провощенный пергамент хрустел, как старческие кости. Озанна смиренно кивнул, повел уголком губ и взглянул на сестру. Все четверо знали свою участь давно, но протокол предписывал им стоять над отцом, которого терзал «сердечный» кашель, и вместо слов прощания слушать гласную речь секретаря. Озанна не сомневался, что умудренный отец многое предусмотрел. Ги не любил всех членов семьи, и чем дальше они будут от него, когда корона опустится на голову первенца, тем спокойнее им проживется. Посочувствовать можно только Йомме, которому и деться некуда от братца. Озанна же не жалел, что уедет в Горм с сестрой и матушкой. Судьба Оды тоже предрешилась еще в ее младенчестве. Когда принцесса лежала в колыбели, в Эскалот прибыл Годелев, слишком молодой для короля, потому Оттав договаривался о браке с регентом. Годелеву тогда едва ли исполнилось восемь лет, он был немногим старше Ги и Йоммы.
– Принцесса Ода, обещанная королю Годелеву в жены, в качестве приданого получает все оговоренные в брачном контракте земли и имущество.
– Ода, – через силу позвал Оттав.
Не дожидаясь распоряжений, которые тяжело давались отцу, Ода приблизилась. Оттав потянулся к ее ладони и переплел пальцы.
– Рука самой Дамы! – восхищенно выдохнул он.
Глядя на то, как отец силится произнести важные для него слова, Ода расплакалась. Она всегда плакала так стеснительно, впрочем, как и смеялась или иначе выражала эмоции. Она прикрывалась рукавами, веерами или попросту отворачивалась. У принцессы не выросли брови, а на лбу и висках было так мало тонких светлых волос, что ее лоб казался неестественно высоким. Ода стеснялась своей особенности, потому Ивонна ввела в моду энены – каркасные колпаки, похожие на башни, которые иные модницы стали покрывать тонким платком. Она надеялась так спрятать скудость волос у лица Оды, но едва принцесса вышла ко двору в семь лет, как придворные дамы стали выбривать свои брови и виски в попытках походить на принцессу. Однако даже всеобщий восторг не добавил Оде уверенности, она все еще прятала лицо, когда на нем оживали эмоции. Сейчас отец просил ее повернуться и взглянуть на него. Ивонна одарила детей пронзительными голубыми глазами, Оттав любил этот цвет.
– И такое светлое лицо! – произнес он и онемел.
Дух вышел из его тела, а рука отяжелела и упала на кровать. Ода тихонько завыла, Озанна бросился к ней. Леди-собака короля, почуяв перемену в теле хозяина, завертелась на кровати, сминая простыни, и принялась лизать нос и щеки Оттава.
– Фу, фу, – осторожно попытался отогнать ее секретарь.
– Прочь, – рявкнул Озанна, отпихнув одной рукой борзую.
Другой он обнимал сестру, содрогающуюся от плача.
Пока секретарь суетился, кланяясь не то покойнику, не то неделимым близнецам, Ода, Озанна и преданная борзая скорбели о потере. За дверями послышался секретарский крик о том, что король умер. Ги и Йомма подошли к ложу, Ги потянулся к руке, которую совсем недавно сжимала их сестра. Он не без возни снял перстень.
– Когда король стоит, прочим сидеть не положено.
Озанна поднял на него глаза, полные удивления, а Ода зашлась новыми стенаниями. Однако Озанна знал, что в голову Ги может взбрести любая глупость и что царство его будет ужасным. За мгновение Озанна смирил гнев и мысленно проложил дорогу от нынешнего места до гормова двора. Потому он встал сам и осторожно потянул за собой сестру. Они оба поклонились, замерли так, подобно статуям, и ожили, только когда Ги и Йомма вышли из покоев и в коридорах послышались возгласы преклоняющихся поданных.
– Я таковою кротостью предаю самого себя, – отрешенно произнес Озанна.
И Ода чувствовала, как хватка его слабеет, он отпускает ее, чтобы броситься вслед братьям и совершить поступок, который всех погубит. Принцесса вцепилась в буфы на его рукавах и запричитала:
– Нет, нет, нет, не вздумай потакать дурным мыслям! Надо найти матушку и поскорее отправиться в дорогу. Наша судьба не здесь – в Горме!
– Я сдержан только обещанием доставить тебя Годелеву, а в остальном отец ошибся и сам ошибку сознавал, оттого и мучился перед смертью.
– Почти его память, исполнив предсмертную волю, – прошептала Ода, когда в дверь беспардонно ворвался Руперт Ферроль.
Он второпях поклонился и сообщил, что их высочеств ждут в тронном зале на оглашении.
– Мы слышали завещание отца первыми.
– Их Величество ждут присяги, – настоятельно сказал Ферроль.
– Вы запутались в числах, Руперт, – безрадостно пошутил Озанна.
Когда они шли по коридорам, Озанна дознавался, где их мать.
– Вдовствующая королева горюет, ее не видели с утра, – не очень уверенно ответил Ферроль.
От башен их отделяло сопровождение из двух стражников, присоединившихся к ним на выходе в галерею. Озанна сжал руку Оды, они шагали слишком торопливо.
– Почему знамена не приспущены? – заметил Озанна.
– Приказ может отдать лишь король, – бросил Ферроль, даже не повернув головы.
Именно он шел впереди и задавал темп. Озанна притянул к себе Оду и прошипел:
– Падай, будто тебе дурно.
Ода безмолвно подняла на него широко распахнутые глаза. Озанна подхватил ее под локоть и повел, словно сестра хромала. Когда они немного отстали от Ферроля, а конвой их не нагнал, Озанна объяснил:
– Едва зайдем в зал, назад дороги не будет. Сама уверена, что и Ги почтителен к воле отца?
Без возражений Ода стала охать и оседать на пол.
– Руперт! Принцесса…
Ферроль обернулся и увидел, как Озанна подхватывает сестру на руки. К ним сбежались зеваки со своими веерами, платками и советами. Суматоха вокруг забурлила, и Ферролю ничего не осталось, как проявить заботу о принцессе и отправиться за лекарем.
– Озанна, не оставляй меня! – доигрывала Ода, пока брат нес ее в покои, сопровождаемый половиной двора, которую чуть ли не силой выгнали обратно к тронной зале.
Когда лекарь покидал их, конвой осматривал все оставленные им сосуды и мешочки, не больно дотошно. Только стражники вышли, принцесса приоткрыла глаза.
– Озанна, – тихо, как шелест ветра, позвала она.
Ода что‑то достала изо рта, и брат разглядел сверток пергамента. Принцесса развернула его и воскликнула: «От матушки!» Они оба прочли: «Озанна, Ода, мужайтесь! Еще с ночи меня заперли в башне Ветра и не выпускают. Мне даже отказано в последней встрече с супругом. Ферроль задумал ужасное – он долго настаивал на статусе регента для себя, но Оттав заявил, что Ги в нем не нуждается. И все же каждый из нас знает: ГиЙомма бесплодны, а век их краток. Они уже прожили дольше, чем обещали им лекари. Ферролю не нужен законный наследник, ему нужна смута. В ней нет места браку Оды с Годелевом и живому Озанне. Ниже малый список верных нам людей. Как улучите шанс, бегите и в нужде обращайтесь к ним! Призри вас Дама, я люблю вас всем сердцем и надеюсь на встречу!
Лекарь Джошуа, конюх Фред, брат Джонат из Белого Сердца».
Сложив бумагу, Озанна сунул ее себе в кошель.
– Не опасно ли ее хранить? – спросила Ода.
– Отныне все для нас опасно, родная. Но я не сожгу письмо матери, которую могу и не увидеть…
– Что ты такое говоришь? – ужаснулась она, прикрыв рот ладонями.
Озанна указал на сундук с лекарствами, которые оставил Джошуа. «Что там?» И пока Ода перебирала содержимое и нюхала склянки, Озанна поспешно стал собираться.
– Это все разные средства… – протянула Ода, изучая мешочек с травами и редкие подписи. – От ожогов какая‑то мазь, от отравлений толченый уголь, чтобы стошнило, от бессонницы травы…
– Собрал нам в дорогу, благослови его Дама, – оценил Озанна. – Давай, Ода, не сиди, бери свои драгоценности, какие найдешь. У тебя есть платья попроще? И потеплее?
Пока Ода пыталась сама переодеться, что давалось ей с трудом, Озанна сворачивал все нужное, что они отыскали в девичьей, в узлы из простыней.
– Что это? Мы не возьмем его с собой! – возмутился Озанна и забрал свадебное платье из рук сестры.
Ода покорно отпустила ткань облачного цвета и только грустно проводила ее взглядом.
– Какой он меня встретит? – Она печально отряхнула складки дорожного платья, простого и теплого, как велел Озанна.
– Красивой и очень смелой, если мы доберемся, – приободрил ее брат.
Судя по крикам и всеобщей сумятице, Ги учудил в тронном зале что‑то непотребное, оттого Озанна вывел сестру в конюшни без препятствий. Фред встретил их возле телеги с мулом, которую смог вывести из замка, и снабдил едой на один завтрак. Светало, и от утреннего холода Ода стучала зубами. Наконец телега тронулась. Озанна осторожно откинул край мешковины.
– Не пугайтесь, Ваше Высочество! – послышался мужской голос, и человек, погонявший мула, обернулся к телеге. – Я – брат Джонат. Я здесь затем, чтобы доставить вас к храму.
Добрались быстро. Собор строили на окраине, но дорогу к нему уже вымостили. Солнце взошло, и принц мог разглядеть стены, строительные леса и множество камней вокруг. Он помог Оде спуститься с телеги.
– Поторопитесь, Ваши Высочества, пока рабочие не пришли. Нам нужно укрыть вас в достроенной часовне. Туда никому, окромя меня, хода нет!
В часовне было холодно, поэтому близнецы грелись друг о друга, накинув на головы плащ и согревая дыханием воздух под ним. Брат Джонат объяснил, что их высочеств уже хватились и ищут по всей столице.
– Не успокоятся, пока не найдут, но после коронации ослабят хватку. Сейчас весь город в оцеплении, – сокрушался Джонат, разливая похлебку по тарелкам. – Потом, глядишь, поутихнут, и мы вас справим подальше. Отправитесь в Шевальон, а там до Вале пару недель пути. В ваших землях найдутся вассалы, которые сопроводят вас в Горм.
Озанна молча ел, но Оде кусок в горло не лез, в такое смятение она впала. Священник выглядел старше своих лет, потому казался ей знающим человеком.
– Брат Джонат, кем нам представляться? Как идти или ехать? Как скрыть нашу схожесть и мою особенность? Мы ведь…
«Ничего не знаем», – хотела сказать она.
– Не тревожьтесь, моя дама, я все предусмотрел. – Он довольно помахал пальцем. – Вы представитесь послушницей, которая готовится встать на путь служения Даме. Для такого обычно велят отправиться в паломничество.
– В Горм? – предположила Ода.
– Слишком заметно, – отверг ее идею Озанна. – Как и Вале. Есть какой‑то храм, близкий к границе?
– Такой имеется, я вам напишу письмо от Ордена Белого Сердца тамошней настоятельнице. Оно послужит вам дорожной грамотой, однако в сам храм не ходите.
– А Озанна? – спросила Ода.
– Принц представится братом Ордена, обремененным оружием, – научал Джонат. – До коронации всего ничего, мне надо вас посвятить, скажем так, во все тонкости…
– Чтобы никто не узнал истинную суть? – уточнила Ода.
– Никогда не упоминайте истину, моя дама. Сие ересь.
За те дни, что близнецы провели в часовне, их дважды пытались в ней искать, но первый раз брат Джонат прогнал людей Ферроля. На второй раз явились гвардейцы. Священник возмущенно кряхтел, поднимаясь впереди них по лестнице, потому Озанна успел спрятать Оду в тайник под крышей и залезть следом. Брат Джонат усердно обучал их и настоял, чтобы в дни до побега Озанна помогал рабочим таскать камни.
– Не сочтите за дерзость, мой принц, но ваши руки нежнее и белее, чем у молодой белошвейки. Никто вам не поверит, если представитесь братом-защитником. Уж не хористом же вы были, право слово! Ступайте-ка на каменоломню. Там все работают в масках – белый камень до обжига крошится и пылит так, что задохнуться можно. Беды не случится, никто вас не узнает. А вы хоть немного мозолей заимеете – не все ж вам в перчатки прятаться.
Вечерами он приходил в часовню, где Ода неустанно изучала принесенные часословы и жития. В один из дней Озанна припозднился, вошел в часовню, размотал маску и бурлет, откашлялся и умылся. Ночной ветер обдал мокрую кожу, и он, ежась, сунулся под плащ. Ода запротестовала.
– Да в чем дело?
– Ты воняешь, как конь! Даже хуже! Коней моют и вычесывают! – Ода зажала нос пальцами.
Озанна смешливо закатил глаза:
– Не могу же я пойти к реке помыться? Проще сразу к Ги с повинной. Но так и знай, моим предсмертным желанием станет горячая ванна и добрый кусок говядины. У меня на злосчастные камни уходит больше сил, чем способна дать местная жижа.
– Я не прошу… Ладно. Не обнимай меня!
Озанна возмущался, но понимал, почему их порции становились все меньше и безвкуснее, и был благодарен священнику за науку – тот учил изнеженных сытостью близнецов голодать. Сосущее чувство теперь всегда сидело под ложечкой. Вот и Озанна ослаб, сдал в весе. Сила в его руках и лишнее мясо на костях тоже выдавали в нем дворянина. За половину месяца он осунулся и наконец стал походить на того, кем условился представляться.
Ода показала себя не менее прилежной в подготовке. Когда брат Джонат экзаменовал ее, Озанна слушал – ему тоже следовало знать священное слово.
– Дама, которой не нужно иного определения, кроме звания ее, почитается великой святой, – наизусть пересказывала принцесса. – Дама произвела на свет первых людей: первенца-защитника, и искателя, и убийцу, и мученика. С тех пор каждый человек для себя сам решает, кому из Ее отроков будет служить своими поступками. Однако же все молитвы первого канона обращены к Даме, которая всяко рассудит и направит.
Ода умолкла, вспоминая, что следует говорить дальше.
– Жены, – подсказал Джонат.
– Да, – кивнула Ода. – Дама родила сыновьям сестер. И только когда появились в мире жены, каждый из братьев проявил себя тем, кем задуман был. Убийца напал на мученика, которого дважды защитил первенец, но на третий раз свершилось злодеяние.
– А искатель? – направил священник.
– А искатель оказался сестрою, по силе равной Даме…
– Нет, ересь, – прервал ее Джонат. – Вы все перепутали, принцесса. Глагольте по канону.
Ода смутилась от совершенной ошибки, ее глаза бегали по стенам в поисках подсказок. Она вообще не предполагала, откуда в ее памяти нашлось место еретическим учениям.
– Искатель отказался от жены и ушел, тем самым приняв аскезу и обет безбрачия, чтобы служить только родительнице своей, – договорил за нее Джонат почти по слогам, чтобы она иногда могла в унисон с ним произносить то, что вспоминала. – Правильно, моя дама. У вас превосходно получается. Будьте в себе уверены.
Скромный ужин Озанны уже рухнул в его желудок, который все еще требовательно урчал, не насытившись. Сам же принц тихонько скреб ложкой по дну пустой тарелки и наконец спросил:
– А какова история в ереси?
– Почто вам это знать, Ваше Высочество? – буркнул Джонат.
– Мы так долго готовимся и учим легенду о новых нас, но священнослужителю должно знать ересь, чтобы отличить ее от канона.
Брат Джонат взглянул на него с нескрываемым осуждением.
– Вот ведь, – он выдохнул и начал рассказ. – Всякая ересь губительна для неокрепшего ума, а то, что я сейчас, побоясь, поведаю, вовсе исток всякой ереси. Но так и быть, пусть то буду я, а не какой‑то попутный пустомеля или, того хуже, гормовы дворяне… Ладно. Ваш дед слыл верным защитником Дамы, он изгнал из Эскалота народ, который насаждал противоканонное знание.
– Фей, – подсказал Озанна, за что получил в ответ строгий взгляд Джоната.
– Все так, мой принц. Они плодят эту ересь, потому что ею оправдывают деяния противоестественные.
– Магию? – тут уже вмешалась Ода.
– Моя дама, вот вам к чему сии глупости? Что ж, раз я уже взялся… Согласно их учению, искатель изначально родился дочерью, и по женской ветви она унаследовала от Дамы все ее чудесные умения, которые теперь феи называют дарами, а себя одаренными. Чушь! Кхм. Но так как жен, кроме нее, еще в мире не было, братья не различили в ней иную природу. Дама породила еще двух младших сестер, ибо зрила она, что ровно столько пригодится. С их появлением стало понятно, что искатель больше похож на них, чем на братьев. Однако первая женщина, повторюсь, согласно кощунственной ереси, была во многом сильнее и прекраснее, потому каждый брат пожелал взять ее в жены. Из-за нее свершилось первое убийство – каждый из трех братьев выбрал путь. И только после ее побега убийца и защитник примирились и взяли в жены младших сестер, которые ее невзлюбили, ведь она поселила в их душах зависть. Говорят, что род фей происходит от нее, потому они вечно и желанны, и гонимы, и вынуждены скрывать свою натуру.
– Так вот кого Ферроль называл «Первая после Дамы», – задумчиво протянул Озанна.
– Ох, а я и не удивлен, что этот подлец Ферроль – еретик! Простите, мой принц.
Озанна подал знак, что не оскорблен выпадом и полностью согласен.
– Если род фей идет от старшей сестры, то как она смогла произвести на свет дитя? Младенца разве возможно сделать, ну, без мужчины? – наивно расспрашивала Ода.
Брат Джонат замер и даже забыл дышать. Он выбирал между непристойным и кощунственным ответом, а потом и вовсе отказался:
– Нет! Нет. Довольно, моя дама! Я не посмею с вами обсуждать эдакое надругательство над природой человеческой.
– Вопрос‑то резонный, – заметил Озанна, почесав подбородок. – Мне тоже интересно. Не осуждайте нас, брат Джонат. В Горме множество фей, и все как один не любят нашего дедушку. Может, дадите нам знание, которое авось пригодится?
Поторговавшись с собою, священник ответил:
– По легенде, она родила не одно дитя, а разрослась буйной кроной, подобно древу, – и каждой ветви передала по одному дару. А понесла она своих детей от мученика.
– Так его же убили, – не понял Озанна.
Брату Джонату, судя по выражению лица, с превеликим трудом давалась эта нелегкая беседа:
– Она его оживила.
– Что?! – хором спросили близнецы.
– Это был первый дар, который она использовала после побега. До того ей все давалось легко под взором Дамы, но вдали от матери ей, как говорят, пришлось искать магию в себе и в мире.
– Она поэтому зовется искателем? – спросила Ода.
– И как же ей это удалось? – вмешался Озанна.
– Хватит! Мой принц, моя дама, поберегите чистоту душ, она вам пригодится в походе. Наша добрая Матерь мира всея призрит кротких. На что вам сие лжеучение? Полно, говорю, полно.
Тот бурный вечер стал последним в часовне. Брат Джонат принес их дорожную одежду – новую личину – и большие ржавые ножницы. Ода все переживала, что ее особенность выдаст их обоих, но священник заверил принцессу в том, что девицы по всему королевству подражают ее образу.
– Что, конечно, греховно. Ведь Дама для того и задумала нас различными, чтобы мы не уподоблялись, – проповедовал он напоследок. – Но ваша красота воспета поэтами в трех королевствах, и веяние, я сам видел, дошло уж до купеческих дочерей. Представьте себе: выщипывают брови подчистую, волосы так высветлят, чтобы лоб казался, что ваш, столь же высоким. Мы сейчас накроем вас платом послушницы, а к бровям, а точнее их полному отсутствию, все привыкли.
– Чуднó как‑то, – пробормотала Ода. – Мне так неловко быть собою и себя таковую показывать.
– Вы любимы Эскалотом, моя дама, – тепло говорил Джонат. – И если бы не страх заговора, могли бы открыто обратиться за помощью. Вас зовут Восторгающей Принцессой.
– Она знает, – сказал Озанна. – Тот странствующий жонглер на состязании поэтов клялся, что баллада «Моя дама, приводящая в восторг» посвящена Оде. Она тогда сидела красная, будто ее свеклой натерли.
– Надо мной все смеялись…
– Над тобой никто не смеялся, – возразил Озанна. – Твои хохотушки подтрунивали над жонглером. Бедняга ждал одобрения, а ты его и словом не одарила.
– Я не подумала.
– Да пес с ним. Не прячь в дороге лицо с особым рвением, иначе будет подозрительно.
Ножницы предназначались для шевелюры принца. В детстве оба они, Ода и Озанна, ходили золотоволосыми. С возрастом локоны Оды стали еще светлее и тоньше, как пух, а Озанна потемнел и по придворной моде отрастил вьющиеся кудри ниже плеч. Теперь его густой русый волос уменьшал их сходство, что было хорошо, но делал его почти отражением молодого Оттава I, отчеканенного на монетах и написанного на множестве портретов. И вот это было плохо.
Священник лязгнул ножницами.
– Мой принц, вас надобно сделать братом-защитником, извольте подставить ваше высокородное чело, – весело позвал Джонат, похлопав по табурету.
– Ох, настала моя пора капризничать и сокрушаться о внешности, да, Ода? – Озанна задорно ей подмигнул и проследовал к табурету. – Потрудитесь постричь меня пристойно.
– Я не цирюльник, но простому ремеслу обучен, мой принц, – хохотнул брат Джонат и, чтобы сделать линию среза ровной, надел на голову Озанны горшок.
На следующий день ожидалась коронация Ги. Лучшее время для побега близнецов, пока столица будет куролесить в гуляниях. Засветло люди начали собираться близ центральной площади, а к обеду там уже шумела толпа. В часовню ворвался переполошенный брат Джонат. Он прикрикнул:
– Резво, резво, собирайтесь!
– Что стряслось? Я полагал, мы не выступим до темноты, – растерянно ответил Озанна.
– Ваш брат пожелал короноваться в соборе! – бушевал священник.
– Без крыши? Разве позволено? – спросила Ода.
– А кто ему запретит? – с сожалением произнес Джонат. – Моя дама, поторопитесь, прошу! Вот-вот могут явиться гвардейцы.
– Нам сейчас не покинуть город. – Уже и Озанна стал заметно переживать. – Покуда ГиЙомма не окажутся во дворце в безопасности, на каждом углу найдется по стражнику.
– Верно, верно говорите, – согласился Джонат и нервно закивал. – Переждете в толпе, а потом с нею же покинете город. Не уходите первыми, но и не задерживайтесь.
– Озанна, я боюсь, – сказала Ода.
– Не стоит, Ода. – Он отложил сборы и поспешил обнять сестру. – Брат Джонат мудро рассудил. Среди ротозеев легче потеряться и улизнуть.
Ода подняла глаза, от страха ее зрачки расширились, почти скрывая черным зевом синеву глаз. Но Озанна держал ее за руку, выводя из часовни, и всю дорогу не отпускал. Ги не заставил себя долго ждать. За ним верхом и пешком следовал весь двор. Озанна тянул шею, выглядывая мать.
– Спрячься, не усердствуй! – одернула его Ода.
Они цеплялись друг за друга, словно были неделимыми близнецами, как Ги и Йомма. Когда те проходили мимо, Озанна и Ода склонились. Церемония длилась долго, но простолюдинов и близко к собору не пустили. В недостроенной арке на ступенях показался Ги в короне, и все вновь опустили головы, даже Йомма. Ги что‑то говорил, но Озанна и Ода его не слышали, так далеко стояли. Впрочем, весть не задержалась на пороге собора, крикливые глашатаи понесли ее в народ. Наконец один из них дошел до переулка, где стояли, потупив взор, принц с принцессой.
– Именем короля Ги I, Дама его охрани! Слушайте, все слушайте волю Его Величества Ги! – горланил глашатай. – В ночь смерти покойного короля Оттава I пропала без вести принцесса Ода, любимая сестра нашего государя. По словам свидетелей, ее вероломно похитил изменник Озанна, ныне лишенный всех титулов и доходов. Сей предатель, пожелавший учинить смуту во время траура, объявлен врагом короны, и за него, живого или мертвого, назначена награда, исчислимая его бывшими землями в Вале.
Озанна даже среди ропота и общего негодования услышал, как шумно всхлипнула Ода. Она уткнулась носом в его плечо, а он попросил ее:
– Тише, тише.
Но глашатай продолжил с большим старанием, чтобы пересилить гвалт:
– В честь коронации Его Величество Ги I дарует помилование каждому осужденному, который поклянется, что не будет знать другого дела, кроме поисков изменника Озанны! А с благородных людей в отношении сего предателя сняты оковы рыцарства!
– Слышишь? – тихо хныкнула Ода, вцепившись в его балахон.
Но Озанна только крепче сжал ее ладонь. Он вытянулся, как тетива, которая вот-вот сорвется и выпустит остроту:
– Как же он меня боится.
– Ги?
– Ферроль, – шепотом ответил Озанна.
Народ полнился пересудами, и зычная речь глашатая все глубже утопала в них. Но напоследок он объявил:
– Отныне же никак иначе не именуется сей презренный человек, кроме как Озанна Ужасный!
Последние строки послания Ги эскалотцы встретили хохотом и тычками глашатая.
– Да уж покраше с личика будет, чем наш король! – громко выкрикнула какая‑то старушка в паре шагов от Озанны, отчего тот еще больше напрягся.
– Ты его, что ль, видала? – спросил мужик.
– Видать не видала, но даже твоя рожа милее королевской!
Их площадная перепалка встретила новую волну смеха, и оскорбленный, но напуганный глашатай шустро удрал. Озанна и Ода еще какое‑то время бесцельно бродили по округе, а как начало смеркаться, двинулись к воротам. Окраины Эскалота не ограждали крепостные стены, в которые был заключен его центр, но искусственный канал, вырытый вокруг два столетия назад, оставил только три выхода – по двум мостам и переправе. Близнецы медленно двигались в очереди, но внезапно Озанна как бы невзначай развернулся и потянул за собой сестру.
– Что такое?
– На посту дворцовая стража. Специально их поставили, чтобы могли нас распознать.
– О Дама, к другому выходу?
– Да.
Пока они шли и ждали своего череда, на улицах совсем стемнело. Ода потянулась к уху Озанны и прошептала:
– Если придется спешно решать, ты меня оставь, ладно?
– Глупости не городи, – бросил Озанна, даже не повернувшись к сестре.
– Он меня не убьет, – настаивала Ода, и тогда Озанна встретился с ней глазами. – А тебе нельзя попадаться.
– Пустой и противный разговор.
– Нет, пообещай. – Она дернула его за рукав и еще приблизилась, чтобы понизить голос. – Ты единственный сможешь добраться к Годелеву и просить помощи.
– Посмотрим, – смазанно ответил Озанна, не желая обсуждать то, от чего у него сжималось сердце.
Очередь у дальних ворот продвигалась медленнее: на востоке пролегла развязка торговых дорог, и большинство купцов прибывало и отбывало отсюда. Озанна тешил себя надеждой, что дворцовую стражу поставили к западному мосту, потому что знали, что беглецы сразу пойдут в Горм. Издали завидев незнакомые лица под мерцающими в свете факелов шапелями, Озанна выдохнул. Когда пришла пора, он стиснул пальцы Оды и уверено двинулся к воротам, но стражник остановил их. У Озанны дух зашелся, но солдат лениво сказал:
